Текст книги "Бестеневая лампа"

9

Спустя неделю Терентьев был готов к операции. Виктор неплохо поработал над раной; грануляции активизировались и своим сочным розовым видом словно говорили, что уже пора. Михаил и сам понимал, что процесс идёт в нужную сторону, даже несколько повеселел – настолько, насколько вообще может выглядеть весёлым девятнадцатилетний парень, потерявший руку.

Рыков поприсутствовал на паре перевязок, они обсудили ход операции, а потом начальник неожиданно поставил Платонова в известность, что уезжает в округ, везёт туда свою работу на высшую категорию.

– Не отвезу сейчас – ещё три месяца ждать, – пояснил он Виктору. – А за три месяца в армии всё может измениться. Я эту работу два раза переписывал – потому что они то ширину полей изменят, то шрифт. Такое впечатление, что комиссия это ради шутки делает, что ли.

Платонов развёл руками.

– Поезжайте, что я могу сказать. Придётся ассистента искать.

– Зачем искать? Пусть Владимир Николаевич и поможет, – подмигнул Рыков. – В протоколе напишете меня, а на самом деле…

– Сначала спросить надо, а не перед фактом ставить, – сказал Виктор и чуть не добавил: «…вот как вы меня сейчас», но решил, что лучше промолчит. А когда начальник ушёл домой, Платонов включил его компьютер, нашёл папку с текстом работы, пролистал её и среди нескольких описанных в ней сложных случаев не без удивления обнаружил одну «итальянскую пластику» у рядового Т. после электротравмы.

В тексте это звучало как «первый за последние двадцать пять лет в истории госпиталя».

– Да ты просто первопроходец, Николай Иванович, – покачал головой Платонов. – Я думаю, стоит полистать ещё.

Он примерно знал, что найдёт там. И Ильяса Магомедова, и девочку Олю с туберкулёзом, и салфетку… Всё это сделал Рыков, сам, без подсказок, только благодаря своему клиническому мышлению и большому практическому опыту.

– А ведь как стыдно тебе было чужие выводы в историю болезни вносить, – вздохнул Виктор. – Чуть ли не до слёз. Лицемер, каких поискать. «Пусть ещё поработает…»

Платонов прекрасно понимал, что минимум половина текста в этих работах пишется с потолка – только чтобы уложиться в определённые нормативы, спущенные из Главного военно-медицинского управления. Число выполненных операций, ассистенций, пролеченных пациентов, написанных свидетельств о болезни – десятки показателей бесконечно улучшаются, потому что никто и никогда проверять их не будет. Категории вообще подписываются по принципу «Нравится – не нравится». Нравишься ты командиру окружного госпиталя, занёс ему ящик коньяка – будет тебе высшая категория. Не нравишься – либо задробят совсем, либо вместо присвоения высшей подтвердят первую. Ну, а если совсем на тебя зуб точат, то могут и лишить всего.

Но вот эти сложные случаи, интересные больные – именно этот раздел работы иногда просматривают крайне заинтересованно. Кто-то просто из любопытства, а главные специалисты – чтобы хоть примерно представлять себе реальный уровень мастерства своих подчинённых на периферии. Рыков беззастенчиво присвоил себе все лавры – и Виктор ничего не мог с этим поделать. Разве что только стереть пару страниц текста из этой работы – но её копия по электронной почте была заранее отправлена в окружную комиссию, так что это ничего бы не изменило.

Платонов достал из кармана флешку, скопировал на неё файл, выключил компьютер.

– Имею полное право воспользоваться, – одобрил он свои действия, потом зашёл в палату к Терентьеву и напомнил о завтрашней операции.

– Как ты и хотел, – он обратился к Михаилу, – тот, кто операцию предложил, будет мне ассистировать. Считай, звёзды так встали. Повезло тебе.

Пётр Афанасьевич, перестилающий сыну постель, замер, услышав, кто будет помогать Платонову.

– Спасибо вам, – спустя несколько секунд сказал он Виктору.

– Пока не за что, – отмахнулся Платонов. – Завтра перед операцией Владимир Николаевич к вам сюда зайдёт, я уверен. Что скажет, не знаю. Может, что-то спросит. Он из тех докторов, кто мимо пациента сразу в операционную никогда не проходил. Только по неотложке, но там случай особый – были такие ранения, что только шинель успевали снять в коридоре. Вы, – он обратился к отцу, – приходите завтра после операции. Это примерно после одиннадцати часов. Я думаю, мы за час или полтора управимся. Беру с запасом, потому что более точного хронометража в голове пока нет.

Он на прощание пожал руку Петру Афанасьевичу и лёгким движением дал понять, что приглашает его выйти из палаты в коридор. Сын проводил их хмурым взглядом.

– Что с Липатовым? – спросил Виктор.

– Я попробовал, – опустив глаза в пол, сказал Терентьев-старший. – Причём решил подстраховаться, позвонил следователю и попросил поприсутствовать в качестве свидетеля на этой встрече. Чтобы комар носа не подточил, как говорится. Он приезжал три дня назад. Мы сходили в стоматологическое отделение, следователь объяснил цель визита, отошёл в сторону, но так, чтобы всё слышать. Сказал мне говорить разборчиво и никакие предметы Липатову не передавать. Думал, наверное, я ему конверт суну с деньгами. Или письмо с угрозами…

Он замолчал, прикусив губу. Платонов терпеливо ждал. Пётр Афанасьевич отвёл глаза в сторону и продолжил:

– Я ему рассказал, что с Мишей случилось. И про побег, и про травму… Попросил помочь. И знаете, когда он услышал… Про руки… У него так глаза заблестели. Зло и радостно одновременно. И он сказал: «Я из-за вашего сына скоро три недели кашку через трубочку ем. Хотите примирения сторон? Хрен вам!» И дулю мне в нос. А я ведь пожилой человек, между прочим. Мишка у меня поздний ребёнок, а мне какая-то шпана…

Дыхание его стало прерывистым, он замолчал, но отдышался быстро, взял себя в руки и закончил:

– В общем, я ему предложил пятьдесят тысяч, чтобы он написал ходатайство о прекращении дела. В ответ – дуля. Может, он больше хотел. Но думаю, он не денег, он мести хочет. А я понимаю, что его челюсть заживёт, а у сына моего рука не вырастет.

– Вот сука, – сквозь зубы сказал Платонов. Он успел забыть, что именно из-за Михаила Терентьева в его жизни случились большие неприятности – он смотрел на дрожащие губы Петра Афанасьевича, и что-то начинало бурлить в груди, что-то, взывающее к справедливости. – Может, больше предложить? Продать что-то, занять?

– А нет ничего, – поднял глаза на Виктора Терентьев. – Жена моя развестись со мной надумала. Ей за пятьдесят, а нашла ведь себе кого-то. Конечно, я всё время на работе…

– А вы кто по специальности? – спросил хирург скорее машинально, чем из реального интереса.

– Электрик я. В жилищной конторе. Один на двадцать кварталов почти. Меня с утра до вечера нет. Ещё могут и ночью вызвать. Вот сейчас уехал – и думаю, что там прокляли меня все. Но сын у меня один, уж извините… Ну и вот, привела хахаля какого-то и выперла меня из квартиры. А там на неё все записано – и жилплощадь, и гараж, и машина. Чёрт его знает, как так получилось… Любил сильно, потакал во всём. А она взяла и… Короче, нет у меня ничего. Пятьдесят тысяч – всё, что смог в конторе перед отъездом занять. Жил я, пока с Мишкой всё это не случилось, прямо в домоуправлении на диване. Вы думаете, он зачем в окно полез? Девушка его, Марина, письмо ему написала. Про меня, про мать. Вот он и… Разобраться хотел. Матери в глаза посмотреть.

Платонов прислонился к стене коридора спиной. Сложил руки на груди, вздохнул.

– Да уж, – спустя пару минут молчания прокомментировал он ситуацию. – Даже и сказать нечего.

– Вы простите его, что с вами тоже неприятности из-за той драки вышли, – Пётр Афанасьевич говорил куда-то вбок, Платонов чувствовал, что ему крайне стыдно и неловко за сына. – С Академией я вам точно не помогу.

– Да бог с ней, с этой ординатурой, – отмахнулся Виктор. – Через год снова рапорт напишу, не откажут. Ладно, до завтра, – он протянул руку для прощания. – Надо ещё к деду зайти за последними, так сказать, штрихами к портрету.

И он пошёл по коридору на выход, чувствуя какое-то опустошение и бессилие во всей этой ситуации…

Наутро они вместе приехали с дедом на такси. Виктор сбегал на утреннюю офицерскую планёрку, а Владимир Николаевич подождал его в ординаторской. Около половины десятого пришёл анестезиолог.

Виктор с дедом, как и было обещано, зашли сначала в палату. Михаил дремал, положив левую руку поверх одеяла. Владимир Николаевич прикоснулся к ней, пошевелил. Терентьев открыл глаза, первые несколько секунд не понимая, где он, но постепенно сориентировался и сел.

– Что вы мне такого с вечера дали? – он помотал головой.

– Феназепам, – сказал Виктор. – Совсем чуть-чуть. Сейчас ещё премедикацию сделают, и ты опять отрубишься. Но прежде у нас есть несколько вопросов.

– Ты понимаешь суть операции, которую Виктор Сергеевич будет делать? – спросил дед.

– Да. Мне ж всё показали, нарисовали.

– Операция очень тонкая, сложная, – медленно произнёс Владимир Николаевич. – И потом придётся три недели в гипсе ходить, руку беречь. По лестнице не бегать, в коридорах не толкаться, от предложенного алкоголя отказываться…

– Откуда здесь алкоголь? – усмехнулся Михаил.

– Здесь всё бывает, – сурово сказал дед. – За всем не уследишь, лучше предупредить. Понимаешь, я всегда говорю в таких случаях – умные операции делаются умным людям. Тем, кто в состоянии оценить труд хирурга, выполнить все назначения и предписания и сохранить результаты этого труда. И я перед такими операциями хочу всегда разобраться, кому и зачем я её делаю.

Он внимательно смотрел в глаза Терентьева, ожидая какой-то одному ему известной реакции. Спустя несколько секунд он похлопал его по плечу и сказал:

– Ну, вот и хорошо.

И повернулся к сестре, что стояла всё это время в дверях со шприцем в руках.

– Колите и подавайте. Мы через пятнадцать минут мыться пойдём.

…В операционной было тихо. Все знали, кто у Платонова сегодня ассистент.

Виктор нарисовал «зелёнкой» на животе слева от пупка перевёрнутую букву «П», взял скальпель, сделал разрез.

– Глубже, на всю подкожку, – шепнул ему дед. После чего взял острые крючки и стал аккуратно переступать ими в ране, поднимая края для удобства Виктора. Юля сушила тупфером там, куда Владимир Николаевич смотрел, хмуря брови, и временами вытирала ему пот со лба.

Лоскут они выкроили быстро, настала пора работать с рукой. Санитарка разбинтовала рану, Виктор обработал её на приставном столике, потом согнул в локте, приложил к животу. Вышло идеально – совпадение краёв на сто процентов, ничего лишнего.

– Сейчас аккуратно, – предупредил дед. – Лоскут толстый, а вот на самой руке может прорезаться. Берём пожирнее, затягиваем нежно, до сопоставления.

Первую лигатуру Платонов порвал. Владимир Николаевич покачал головой и протянул медсестре раскрытую ладонь. Юля вложила в неё заряженный иглодержатель. Дед мастерски наложил первый шов.

– Теперь точно так же – по углам. Потом периметр укрепишь.

Виктор продолжил. Он шил, дед завязывал. Его сильные пальцы в перчатках вертели узлы, а сам он смотрел на Виктора. Один раз подвинул иглодержатель в руке внука, немного изменив шаг между лигатурами – это было единственное замечание. Больше Виктор ничего не порвал.

Когда лоскут был пришит к руке, дед очень медленно приподнял её над животом и показал на донорское место.

– Сейчас тут максимально сведи. Сколько получится. Края вряд ли сойдутся, но направление тканям мы показать должны.

Виктор зашил и там.

– Молодец, – похвалил Владимир Николаевич. – Неплохо вышло.

– Ну, ты тоже поучаствовал. Да, собственно, и спланировал, – настала очередь Виктора говорить комплименты.

– Ты же знаешь прописную истину: «Хороший хирург достоин хорошего ассистента, плохой хирург в нём нуждается»… Перекись на салфетке, потом просушить и хлоргексидин, – скомандовал Владимир Николаевич операционной сестре. – Повязка тут сложной формы выходит, дели её на две части, рука и живот.

Юля принялась закрывать раны так, как рекомендовал Озеров.

– Помнишь, как Дезо накладывать через больную руку? – глядя на внука, хитро прищурился дед.

– Я вчера справочник по десмургии проштудировал, но попробовать было не на ком, – покачал головой Виктор.

– Надо было на мне, – выговорил ему Владимир Николаевич. – Или на самом пациенте. После операции обсудим. Выводите из наркоза, – попросил он анестезиолога. – А руку придерживаем, придерживаем, – указал он санитарке.

В итоге он никому не доверил это и сам встал у стола, уперев локоть левой руки Терентьева себе в живот. Через несколько минут после прекращения введения пропофола Михаил открыл глаза и что-то промычал.

– Ещё минут десять, – сказал анестезиолог, – и можно будет посадить, но с поддержкой.

Дед кивнул. Он собирался наложить сначала простую бинтовую повязку, крепко зафиксировав руку, а когда Михаил полностью придёт в себя и сможет стоять – тогда поверх простого бинта пройти гипсовым.

– Не забываем валик из ваты под мышку, – напомнил он Юле.

– Обижаете, Владимир Николаевич, – и она показала ему на подоконник. Дед прищурился, увидел, кивнул.

Когда Михаил окончательно проснулся, его усадили на операционном столе. Владимир Николаевич не отпускал руку и командовал действиями накладывающего повязку Виктора.

– Сначала двумя турами плечо прихватываем и прижимаем… Теперь спереди проводим через ключицу назад и по спине выходим на левый локоть… Опять под мышку уходим направо, по спине наверх и опять локоть подхватываем… Теперь повтори ещё раз всю конструкцию.

По второму кругу всё получилось быстрее. Виктор наконец-то ухватил не понятую им ещё в институте логику повязки Дезо и сделал всё удачно.

Дед медленно отпустил левую руку, которую держал всё это время, проверил, ходит ли плечо в стороны, нет ли провисания у предплечья. Всё было крепко и надёжно.

– Закончили, Миша, – он посмотрел снизу на сидящего на столе пациента. – Ложись теперь и жди каталку, отвезут в палату.

– Да я сам дойду, – не очень внятно, но смело сказал Терентьев.

– Нет уж, – запретил Владимир Николаевич. – Я тебе говорил про умные операции. Завалишься где-то в коридоре. А мы, между прочим, почти два часа тебя оперировали. Переделывать как-то не хочется.

Михаил понимающе кивнул и лёг.

Деду помогли развязать халат. Он в дверях обернулся и сказал:

– Всем спасибо.

И все, кто был в операционной, на секунду оторвались от своих дел и синхронно ответили:

– И вам, Владимир Николаевич.

В ординаторской дед жёстко объяснил внуку необходимость готовиться к операции в полном объёме, а не надеяться на то, что сестра знает технику всех повязок. Виктор виновато слушал его и понимал, что если бы сегодня вместо деда в операционной был Рыков, то бинтовать им пришлось, скорее всего, попросив санитарку раскрыть им перед глазами учебник по сестринском делу. И это было бы чертовски стыдно.

– Больше не повторится, – ответил он, когда дед закончил. – Одного твоего замечания мне всегда хватало, чтобы сделать выводы.

– То-то же, – дед накинул пиджак, висящий на кресле. – А где твой начальник? Ты вчера что-то на эту тему не распространялся.

– Категорию в округ повёз, – вздохнул Виктор. – И знаешь, я эту работу читал. Так уж получилось.

– И там что-то такое, что тебе сильно не понравилось?

– Да ладно, дед, не хочу об этом говорить…

– Судя по всему, ты в тексте увидел плоды своих трудов, – дед покачал головой. – Даже и не знаю, что сказать. В медицине сложно запретить пользоваться чужим опытом – хоть на практике, хоть на бумаге. Иногда, конечно, хочется, чтобы о тебе вспомнили как об авторе методики или исполнителе операции, но чаще смотришь на это абсолютно равнодушно. Ведь главное – результат, ты же понимаешь. Вот пересадили мы твоему солдату кожу – и хорошо. А кто об этом в работе напишет… Я, кстати, в своё время на высшую категорию даже и не претендовал. У офицеров разница в зарплате между первой и высшей категорией была в пять рублей, что ли. Может, чуть больше. Так, я плюнул на это дело. Овчинка выделки не стоит. Ладно, вызывай мне такси, да поеду я. В гараже надо прибраться. Захочешь присоединиться – заходи после работы.

Когда он ушёл, Виктор немного подумал над его словами, согласился с ними, но поступком Рыкова всё равно остался недоволен.

Неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, открыли её. На пороге показался Пётр Афанасьевич с большими тяжёлыми и почему-то круглыми пакетами в каждой руке.

– Добрый день, Виктор Сергеевич, – отдышавшись, – а одышка у него была приличная, сказал Терентьев-старший. – Я так понимаю, вы закончили… А дед ваш?

– Ушёл, – ответил Платонов. – Мавр сделал своё дело, так сказать…

– Эх, не успел. Я вам тут арбузов купил, у вас прямо напротив госпиталя рыночек маленький. Иду, смотрю, красавцы такие лежат. Не удержался. Вам с дедом по одному, ну и сыну. Ему же можно?

Он поставил один пакет на пол – тот, где угадывались сразу два больших шара. Второй он продолжал держать в руке.

– Можно, часа через полтора-два, – согласился Виктор. – Мы ему ещё поверх простого бинта гипсовый должны кинуть. Он сейчас гораздо более беспомощным станет – левая рука фактически будет выключена на три недели. А вы ему арбуз – ему ж в туалет надо будет не раз и не два с такой нагрузкой на почки.

– А я здесь на что? – усмехнулся Пётр Афанасьевич. – В детстве пелёнки менял, сейчас штаны помогу снять. Может, и он меня в старости не забудет. К нему уже можно?

– Запросто, – сказал Виктор. – Сейчас операцию запишу, оформлю всё, и приду гипсовать.

Пётр Афанасьевич вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Платонов подошёл, заглянул в пакет. Огромные полосатые арбузы с высохшими хвостиками выглядели аппетитно, килограммов по пять-шесть каждый. Виктор никогда не был силён в правильном выборе арбуза, предпочитая поэтому дыни, но тут он почему-то был уверен, что внутри его ждёт сочная зрелая мякоть. Платонов достал один арбуз, позвал санитарку и попросил помыть его в большой раковине на пищеблоке. Через десять минут он уже одной рукой тыкал в клавиатуру, набирая текст операции, а другой закидывал в рот сладкие куски, вытирая подбородок маской.

Когда с работой было покончено, он умылся, критически посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

– Ну что, пойдём гипсовать?

В палате Михаил стоял у окна и пытался разглядеть под повязкой, как там всё устроено. Пётр Афанасьевич лежал на кровати, прикрыв глаза и положив руку на сердце.

– Случилось что? – спросил Платонов. Терентьев-старший, не открывая глаза, сказал:

– Да что-то сердечко прихватило. У меня так бывает иногда.

– Давление давайте измерим, – и Виктор позвал медсестру с поста. Через пару минут он уже знал, что оно немного понижено – сто пятнадцать на семьдесят. Немного, но не критично. Пульс был хороший, но частый.

– Как боль, не уходит?

– Да полегче немного, но ещё пока не в норме, – Пётр Афанасьевич убрал руку с груди, посмотрел на Виктора. – Не переживайте за меня.

– Михаил, давай иди в перевязочную, для тебя всё готово, пусть воду подогреют, я подойду минут через пять, – дал указания Платонов. – А мы тут с отцом твоим разберёмся. И арбуз попросите кого-то помыть, а то видел я недавно одну дизентерию…

Когда Михаил вышел, Виктор позвонил Елене.

– Приветствую… Извините, что беспокою… У меня тут есть один человек в отделении… Неучтённый, я бы так сказал. Отец одного пациента, помогает ухаживать… У него что-то с сердцем. На вид вроде сохранный, но, если возможно – посмотрите. Или Наташу пришлите, если сами… Через полчаса? Хорошо. Да, мы успеем ЭКГ снять.

Он отключился, посмотрел на Петра Афанасьевича.

– Что-то мне ваш цвет лица не нравится, – хмуро сказал Платонов. – Через полчаса вас посмотрит лучший кардиолог нашего госпиталя Елена Ивановна Мазур. А пока я буду Михаила гипсовать, вам ЭКГ снимут. Хуже не становится?

Пётр Афанасьевич отрицательно покачал головой на подушке.

– Вы идите, занимайтесь. Я уж тут как-нибудь…

Платонов вышел следом за Михаилом, оглянувшись в дверях. Что-то ему во всём этом не нравилось…

Гипсовал он всегда так же, как и дед – без перчаток, не боясь испачкаться. Так он лучше чувствовал каждый слой бинта, каждую крупную крошку, которую надо было убрать или тщательно раскатать. Михаил по его команде поворачивался в нужную сторону; Виктор разглаживал каждый тур бинта, ощущая себя каким-то Микеланджело. Вместе с Юлей они сделали всё не быстро, но аккуратно.

К этому времени Мазур уже пришла в палату к Петру Афанасьевичу. Виктор застал её за чтением электрокардиограммы на столе у окна. Михаил тоже вошёл следом за Платоновым, но тот указал ему на дверь:

– Погуляй пока, посохни. Разрешаю в беседку выйти. А мы тут пока пообщаемся.

– Странно всё это, – тихо сказала Елена, придерживая ленту пальцем. – Такое впечатление, что у него начинающийся инфаркт задней стенки, но не все отведения на это указывают…

– Инфаркт? – озабоченно спросил Платонов. – Так, его надо в реанимацию? – шепнул он.

– По-хорошему, наблюдать его надо именно там. И лечить начинать, как от инфаркта, – покачала головой Мазур. – Но он же не наш.

– Он не просто не наш, он ещё и не местный, из Сибири откуда-то, – уточнил Платонов. – Надо командира в известность поставить, у нас есть трое суток на диагностику и лечение любых неотложных пациентов.

– Ну, давай, дерзай, – сказала Мазур. – А лечить его должна буду я, конечно же?

– Может, Гвоздева, – развёл руками Платонов. – Я же сразу сказал – как вам в вашем хозяйстве удобнее. А я пока ведущему терапевту доложу…

– Можешь не спешить, – жестом остановила она Виктора. – Он в курсе.

– В смысле? – не понял Платонов.

– Я – ведущий терапевт, – усмехнулась Елена. – Со вчерашнего дня и на три недели. На время учёбы полковника Высотина в Питере. Работы же у меня мало, вот решили ещё наградить красными революционными шароварами. Так что с тебя транспортировка, а с меня – доклад командиру. Время на арбуз не трать, – она указала острым носом туфли на пакет под столом, – с инфарктами не шутят.

И она ушла, оставив в палате запах каких-то сладких духов.

Пётр Афанасьевич всё это время молчал, слушая их тихий разговор где-то за головой. А когда закрылась дверь, спросил:

– Не всё так хорошо, как хотелось бы? А как же Миша? Если это инфаркт… Он же…

– Ему помогут, – успокоил Платонов. – Организуем персональный пост. Ложку ко рту поднесут, спать уложат. Вы только не нервничайте.

Пётр Афанасьевич поморщился от боли и сказал:

– Если честно, как-то похуже стало. Под лопатку отдаёт.

Платонов быстро вышел в коридор и приказал вызвать санитарную машину к отделению. Когда отца вынесли на носилках из дверей отделения, Михаил сразу же подошёл, чтобы узнать, что происходит.

– С сердечком у Петра Афанасьевича не очень хорошо, – ответил Виктор. – Приняли решение положить его под наблюдение. Возможно, всё и обойдётся.

– Миша, ты тут всё делай, что тебе доктора скажут, – Терентьев-старший приподнял голову на подушке. – Я вернусь скоро. Подлечат и отпустят.

Виктор слышал его одышку и лёгкое покашливание и думал, что «скоро» вряд ли получится. Задние дверцы громко хлопнули, машина медленно поползла в реанимацию. Михаил стоял и смотрел ей вслед, а потом вдруг спросил:

– Он умрёт?

И, не дожидаясь ответа, добавил:

– Это всё я, дурак. И мать стерва…

Он махнул пустым рукавом и ушёл в отделение. Платонов следом за ним поднялся в ординаторскую, немного поработал с историями болезни, позвонил в реанимацию. Трубку взял начальник:

– Да смотрим мы твоего Терентьева, – ответил Медведев на вопрос о самочувствии нового пациента. – Где там Мазур инфаркт увидела?

– В третьем отведении и в а-вэ-Эф. Там зубец Т отрицательный.

В трубке зашелестела лента ЭКГ, Медведев помолчал, потом сказал:

– В общем, пусть она думает. Терентьев пока идёт как «начинающийся инфаркт миокарда», но что-то здесь не так. Это чутье моё многолетнее, уж не обессудь. Я и ей об этом уже сказал.

Платонов положил трубку. Ему тоже показалось, что дело там не в сердце, но более предметно он ничего сказать не мог.

День прошёл относительно спокойно. Виктор отдал все истории на пост, проверил назначения, взял пакет с арбузом для деда и пошёл на автобус.

Они навели порядок в гараже не очень быстро. Надо было разложить все по одной только деду понятной логике, развесить всё тряпочки, рассортировать болтики, разобрать наконец-то «загон для картошки», как называл его Виктор. За уборкой они обсудили ещё раз операцию, Платонов отчитался о том, что наложил гипс и рассказал, как поплохело внезапно Петру Афанасьевичу. Дед внимательно выслушал его, напоследок сам прошёлся веником по дощатому полу, проверил, насколько хорошо закрыт люк подвала и загнал машину.

Виктор едва не забыл арбуз в гараже.

– Пойдём, по дольке отрежем, – подмигнул он деду. – Терентьев-старший сегодня этими арбузами взятку нам дал. Припёр с рынка тебе, мне и сыну. И выбирать их он мастер оказался – я попробовал, чуть пальцы вместе с арбузом не откусил.

Они поднялись в квартиру, Виктор занялся мойкой и нарезанием арбуза, а дед полил цветы на подоконнике. Потом они вместе сели к столу; Платонов протянул деду вилку, и они налегли на заранее освобождённые Виктором от корки куски.

– Всё-таки дыня в этом отношении удобнее, – сказал через пару минут Платонов, устав выковыривать косточки. – Разделывается идеально, всё в центре, выгреб и ешь, не глядя.

– А ты возьми в одну руку вилку, в другую нож – удаляй косточки, тренируй мелкую моторику, – возразил дед. – Ищи во всём что-то полезное. Шикарный арбуз, – после очередного куска подытожил он и откинулся в кресле. Платонов собирался продолжать, но зазвонил телефон в кармане.

Это была Мазур. Виктор откашлялся, вытер губы от сладкого сока и ответил:

– Да, слушаю.

– Помирает твой Терентьев Пётр Афанасьевич, – без предисловий сказала Елена. – И мы вот тут как-то всё понять не можем, от чего. Решили тебя поставить в известность, раз ты нам такую загадку подкинул.

– Как помирает? – удивлённо спросил Платонов. – Что у него по клинике?

– Постоянно давление валил, – прокомментировала Мазур. – Медведев его на инотропную поддержку перевёл. Боль то есть, то нет, но как-то больше сзади, по спине, у лопаток. Мы тут на панкреатит грешили, но в анализах всё нормально, альфа-амилаза в норме. А тут вдруг полчаса назад – рвота с кровью, очень обильно.

– Язва, что ли? – нетерпеливо перебил её Виктор.

– Вызвали эндоскописта, отмыли желудок, посмотрели. Язвы нет. Есть диффузное кровотечение, отовсюду, по всей поверхности желудка.

– Так это же симптом ДВС, – даже встал за столом Платонов. – У него течёт где-то. Может, всё-таки проглядели язву? Или колит какой-то хитрый?

– Не нашли ничего. Нигде. У нас тут консилиум. Кого только не позвали. Тромбоэмболию исключили, эндокринные нарушения, инсульт. Мочи нет пару часов по катетеру. Где ты взял его, Платонов?

– Да, собственно, я… – хотел оправдаться Виктор, но не знал, что сказать.

– Вот именно, – непонятно, что хотела сказать этими словами Мазур. – Ты. А разгребать нам.

И она отключилась. Платонов отрешённо смотрел на телефон и медленно опускался обратно на стул. Дед ждал объяснений.

– Терентьев-старший умирает, – сказал Виктор. – И без диагноза. В реанимации консилиум собрали.

Дед сложил руки на груди и спросил:

– Подробности есть?

Платонов выложил всю информацию, полученную от Мазур. Дед задумчиво шевелил губами, ничего не говоря вслух, словно пробовал каждый факт из анамнеза на вкус. Виктор, тем временем, наколол ещё один кусок арбуза на вилку, посмотрел на него и произнёс:

– Вкусный ты нам подарок сделал, Пётр Афанасьевич…

– А сколько всего арбузов было? – неожиданно спросил дед.

– Три. Этот, потом мой – в холодильнике остался, и ещё один для сына.

– Они примерно одинаковые были?

– Да, как этот. Килограммов пять-шесть.

Дед задумался на минуту, потом сказал:

– Боли в области сердца, спины, лопаток… Постоянное падение давления… Кашель… ДВС-синдром… И перед всем этим он три арбуза с рынка приволок, почти пятнадцать килограммов, а то и больше… Тебе ничего в голову не приходит?

Платонов напряг все свои извилины, но сложить два и два у него не получилось.

– Набери-ка мне Мазур, – попросил дед. Виктор позвонил Елене:

– Слушай, тут с тобой дед мой хочет поговорить… да, вот передаю трубку.

Владимир Николаевич взял телефон в левую руку и поднёс к тому уху, которое лучше слышало.

– Леночка, тут вот какая мысль возникла у меня… Я думаю, что у вашего подопечного в реанимации расслаивающая аневризма аорты… Да, в картину заболевания укладывается всё, если вспомнить, что за некоторое время до манифестации пациент принёс с рынка большие и тяжёлые арбузы. Это могло спровоцировать… Да, вот именно… Да не за что.

Он протянул телефон обратно внуку. Платонов услышал в трубке:

– Ещё раз спасибо, Владимир Николаевич…

– Лена, это я уже, – сказал Виктор. – Если честно, инициатива позвонить тебе была дедова…

– Так, заканчиваем, Платонов, нам теперь решать надо, как с ним поступить.

– Ты хотя бы потом скажи, что… – но она отключилась.

Виктор помолчал немного, а потом спросил деда:

– Как ты это делаешь?

– Что?

– Диагнозы вот так ставишь. Как будто знаешь их заранее.

Дед пожал плечами.

– Каждый следующий этап опирается на предыдущий – иначе к чему преемственность в диагностике? Возможно, что часов пять назад я бы тоже не смог поставить этот диагноз из-за малого количества данных, но сейчас… Сейчас всё было в достаточном объёме. Я надеюсь, они его успеют куда-нибудь доставить для протезирования. Вы же такое не выполняете?

Виктор отрицательно покачал головой и подумал, что, если бы дед мог этому в своё время научиться, он бы такое делал.

Вне всяких сомнений.