Текст книги "Бестеневая лампа"

10

На следующее утро Виктор узнал, что с Петром Афанасьевичем обошлось – командир вызвал на себя бригаду ангиохирургов, вертолёт Центра медицины катастроф прибыл в течение часа. Терентьева отправили с ними после быстрого, но детального осмотра. Спустя три часа он был прооперирован.

Обо всём этом Платонов рассказал Михаилу на первой перевязке. Парень был чертовски взволнован, потому что никакой информации об отце в течение суток он не получал, а в реанимацию его не пустили.

– Конечно, сейчас он в тяжёлом состоянии, но всё уже позади, – успокоил Виктор Терентьева-младшего. – Хорошо, что всё это с ним случилось на кровати в госпитале, а не где-то на улице или дома. Потому что с таким заболеванием, если оно себя проявило подобным образом, долго не живут.

Михаил немного успокоился. Ему наконец-то стала понятна причина, по которой отца прооперировали. Тем временем, Виктор осмотрел раны живота и руки, обработал их, наложил повязки. Края лоскута держались хорошо, но о сращении говорить ещё было, конечно же, преждевременно.

Ещё через день вернулся из командировки Рыков. Ему утвердили высшую категорию, с чем Платонов его и поздравил. Они вместе посмотрели результаты операции Терентьева – Николай Иванович был впечатлён тем, что увидел, заглянул со всех сторон под повязки, сфотографировал. Потом узнал историю Петра Афанасьевича и не удержался, спросил:

– Я смотрю, ты забыл, из-за кого в Академию не попал? Возишься с ними обоими, как будто они родственники твои.

Платонов не нашёлся, что ответить. За то время, что прошло с момента злосчастной драки, он в какой-то степени привык к Терентьеву и его отцу. Работать с Михаилом было интересно и поучительно – если бы не он, то вряд ли бы появился повод взять деда в ассистенты. Помочь его отцу – ну, а куда тут денешься, если у тебя перед носом человеку плохо стало? Всё вышло как-то само.

– Ладно, я домой, у меня после командировки два дня отгулов положено, – проинформировал ординатора начальник. – Не скажу, что я там сильно устал, но если по приказу можно службу прогулять, то это ж святое дело.

Сам Платонов не раз был в округе по всяким делам – и пациентов сопровождал, и документы возил – и точно помнил, что устать в этой поездке было практически нереально. Все вопросы занимали от силы час, а потом – хочешь гуляй, хочешь – в кино, хочешь – по друзьям и знакомым до самого вечернего поезда. Главное – не забывать патрулям воинское приветствие отдавать, потому что запросто могли забрать в комендатуру.

В общем, Рыков ушёл на два дня, и это никак не сказалось на работе отделения. Начальник силён своими заместителями, как любили говорить в армии, и Платонов этот принцип полностью оправдывал. Больные поступали, оперировались, выписывались; выполнялись перевязки, писались свидетельства о болезни. На третий день отец Терентьева позвонил сыну из той клиники, где находился – его перевели из реанимации на палатный режим. Михаил рассказал об этом Платонову на очередной перевязке. Известия о том, что отец выздоравливает, обрадовали его; правда, скорого возвращения ждать не стоило, реабилитация после таких операций занимает не одну неделю. Но сам факт того, что отец жив, что его спасли, вселял в парня бодрость. Он стал чаще улыбаться, подружился с рядовым Моргуновым, которого дали ему, образно говоря, в няньки. Они оказались не то, чтобы земляками – между их городами было почти четыреста километров, – но даже этого хватило для дружбы. Они называли друг друга «зёма», вместе курили (Моргунов держал ему сигарету), Терентьев даже вступился за него как-то перед одним старослужащим из другого отделения, чем снискал уважение от друга и соседей по отделению.

Культи своей он стесняться перестал. Рукав был закатан всегда выше локтя, во время разговоров на улице в курилке он оживлённо жестикулировал остатком предплечья, рассказывая какие-то байки из жизни артиллерийской бригады, где служил до госпиталя.

Приближалось время снятия швов и начала тренировки лоскута. На десятый день Платонов пригласил Михаила в перевязочную, внимательно осмотрел лоскут и рану под ним, помял живот возле ушитого донорского места, весело посмотрел в глаза Терентьеву, а затем попросил у Юли ножницы и пинцет.

Несколько минут – и все швы были сняты. Виктор взял со стола широкий мягкий кишечный зажим, подвёл его под гипс, что было несложно благодаря изогнутой форме бранш, и медленно защёлкнул его у основания лоскута.

– Не больно, – сказал Михаил. – Сегодня минуту?

– Да, начнём с минуты, – не отрывая глаз от лоскута, ответил Платонов. – Посмотрим, побледнеет ли он за минуту.

Терентьев тоже смотрел. И операционная сестра. Так, они втроём и простояли, пока песок в часах сыпал свою минуту.

– Снимаем, – скомандовал сам себе Виктор и аккуратно убрал зажим. След от него, был, конечно белесоватым, но вот сам лоскут остался розовым. – Обработать всё, наложить повязки.

Он похлопал Мишу по плечу и добавил:

– Завтра две минуты. И так до десяти. Потом под местной анестезией отрезаем от живота, подшиваем край к руке, снимаем гипс.

По сути, это была победа уже сейчас. Лоскут пережил первые десять дней, не почернел, не высох по краям. Платонов был уверен, что капиллярная сеть формировалась быстрыми темпами, и ещё десяти дней хватит для окончательного приживления. В случае сомнений всегда можно было продлить срок ещё дней на пять – но у Виктора этих сомнений не было.

Очень хотелось кому-нибудь похвастаться, и он едва не пошёл в кардиологическое отделение, как делал последний год, когда делился своими успехами и неудачами с Еленой. Вовремя одёрнув себя от необдуманных поступков, он решил после работы зайти к деду и рассказать ему о промежуточных результатах.

Вечером у деда в гостях оказался их давний друг, ученик Владимира Николаевича, травматолог Демьянов, которого здесь называли просто Петя (для Виктора он был, конечно же, Пётр Васильевич). Когда-то очень давно дед сумел вытащить Демьянова, тогда ещё старшего лейтенанта, из какого-то захолустного медпункта и сделать из него отличного травматолога, поделившись с ним опытом, секретами и интересными пациентами. Пётр Васильевич давно уволился из армии, немного потрудился в госпитале, но не смог сработаться с постоянно меняющимся начальством и ушёл в городскую больницу. Один лишь только аргумент «Я почти тридцать лет с Озеровым в одной операционной бок о бок проработал» подействовал на главврача магически, и для Демьянова тут же нашлась ставка. Но своего учителя Пётр Васильевич не забыл – заходил к нему обязательно раз в неделю, иногда просто так, а чаще со снимками, чтобы получить совет или напутствие.

Сегодня это был тот самый случай, когда на окне в деревянную раму были воткнуты три снимка ложного сустава предплечья, а дед и Демьянов сидели за столом и рисовали какие-то схемы будущей операции. Виктор зашёл молча, посмотрел снимки, потом заглянул поверх голов на рисунки и какие-то скрученные из газет трубочки и только потом поздоровался.

Владимир Николаевич оторвался от рисования, поднял голову и сказал без предисловий:

– Поставь-ка нам чайник.

Платонов прошёл на кухню. Через пять минут он вынес в комнату две больших кружки – деду, как всегда, с молоком, Петру Васильевичу обычный чёрный.

– Мне позволено будет узнать, из-за чего сыр-бор? – спросил Виктор, взяв в руки один из снимков.

– Ложный сустав двухлетней давности надо брать завтра, – повернулся к нему Демьянов, – а всё никак понять не могу, как лучше это сделать.

– Я ему костную пластику по Хахутову третий раз объясняю, как студенту, – возмущённо констатировал дед.

– Ну, не попадалась она мне в жизни, – сокрушался Пётр Васильевич. – Всё, что угодно делал, а это нет. Всё, я понял, давайте сам повторю.

Он вырезал из бумаги длинную полоску, имитирующую кость. Потом разрезал её пополам примерно посредине.

– Это у нас типа щель ложного сустава, – объяснил он. – А теперь вырезаем из каждого конца по кусочку – из одного короткий, из другого длинный… И меняем их местами. В итоге длинный фрагмент ляжет через линию сустава, а короткий его подопрёт. Но там всё сложнее, Владимир Николаевич, потому что сломаны обе кости. И они же обе вовлечены в этот ложный сустав.

– А никто не говорил, что травматология – это просто вкручивание винтов и накладывание гипса, – усмехнулся дед. – Это творчество. Вот завтра ты этого творчества и наешься на операции. Измерь здоровую руку. Абсолютную длину, относительную. Следи за этим на операции. Подгоняй. Ведь надо не только сустав убрать – там дефект будет не в миллиметрах исчисляться, – а ещё и добиться того, чтобы укорочения не было. Возьми у внуков линейку металлическую – сейчас лето, им в школу не надо. Придёшь на операцию, кинь её в таз с первомуром.

Пётр Васильевич молча кивал, соглашаясь с учителем. И Виктор понимал, что завтра у него всё получится.

Тем временем, дед сделал несколько глотков чая и спросил у внука:

– Как там дела у нашего пациента? Сегодня швы снимать должен был.

– Ты считал, что ли? – улыбнулся Виктор.

– Что за пациент? – спросил Демьянов, собирая снимки с окна в пакет.

– Да был тут один, с электротравмой. Виктор Сергеевич ему пластику итальянским способом выполняет, – похвастался дед. – В процессе ещё, так сказать.

– И процесс этот вполне успешный, – добавил Виктор. – Швы снял, тренировку начал. Лоскут жизнеспособный.

– Откуда и куда? – уточнил Пётр Васильевич.

– С живота на предплечье, – показал Платонов. Он никогда не поддавался суеверию «На себе не показывают» – нет ничего проще, чем объяснить что-то другому врачу, показав это на самом доступном тебе материале. Демьянов примерил свою руку в такое положение, хмыкнул.

– Интересно было бы посмотреть.

В это время в дверь позвонили.

– Ждём кого-то? – поднял голову Пётр Васильевич.

Дед пожал плечами и попросил внука открыть. На пороге обнаружился дневальный из приёмного отделения.

– Капитан Платонов…

– Я, – кивнул Виктор. – А что случилось?

– Дежурный врач приказал вас доставить в госпиталь. Говорят, у вас телефон недоступен, а там что-то срочное.

– Что случилось?

– Не могу знать, товарищ капитан. Машина у подъезда. Мы и так много времени потеряли, пока сначала к вам домой съездили, а потом по этому адресу, нам его дали на всякий случай.

Он попытался отдать воинское приветствие, но вспомнил, что не по форме одет, удержался, развернулся и побежал вниз по лестнице. Платонов немного напрягся – он очень не любил такие сюрпризы, о чём и сказал, вернувшись в комнату.

– А кто ж их любит? – усмехнулся Пётр Васильевич. – Вызвали, не сказали, зачем. А ты, пока едешь, о чём только не передумаешь…

– Вот именно, – задумчиво ответил Виктор. – Ладно, дед, я поеду. Удачной операции завтра, – он пожал руку Демьянову, потом Владимиру Николаевичу, и спустился следом за дневальным.

Водитель тоже был не в курсе того, что случилось, молча крутил баранку и курил в окно. Доехали они быстро, Платонов чуть ли не на ходу выпрыгнул из автомобиля и забежал в приёмное отделение. Дежурный врач был на ужине, но медсестра оказалась в курсе. Она дала ему рапорт, доставленный из его отделения. Виктор прочитал его практически молниеносно. Потом выдохнул, успокоился, перечитал. Опустился на стул рядом с медсестрой, снял фуражку, прикоснулся затылком к кафельной стене, задумался.

Молчал он долго. Временами приглаживал свои волосы, шевелил губами, постукивал пальцами по фуражке. Потом встал, подошёл к окну, ещё раз заглянул в рапорт.

– Сделай копию, – неожиданно попросил он у медсестры. Через минуту у него в руках было два рапорта. Копию он сложил в карман, оригинал отдал медсестре:

– Ну, что ж, раз все так обернулось… Или пан, или пропал, – сказал он вслух. Надел фуражку, выровнял её и отправился в отделение, не надеясь сегодня вернуться домой.

Его встретила дежурная медсестра Светлана. Девушка молодая, впечатлительная, исполнительная. Рапорт в её изложении звучал, словно песня.

– Сделала всё по приказу, – доложила она Платонову. – Начальник трубку не взял, тогда позвонила дежурному врачу и пригласила вас и дежурного хирурга.

– И что хирург? – Платонов вошёл в ординаторскую, достал из шкафа костюм и собрался переодеваться. Светлана остановилась в дверях и немного добавила голоса, чтобы её было слышно.

– А хирург сегодня – Макаров, – сказала она. – Надеюсь, вы поняли.

Платонов на секунду замер с ногой в штанине, потом продолжил одеваться. Макаров, начальник ЛОР-отделения, на дежурстве частенько напивался и уходил в зону недоступности, превращаясь в совершенно бесполезное создание. Примерно как севший телефон Виктора – только от телефона не было запаха перегара. Видимо, сегодня был именно тот случай.

– Я сама справилась, как могла, – добавила Света, и это немного напрягло Платонова. Он не очень поощрял самодеятельность сестёр в отношении своей работы.

Облачившись в хирургический костюм, Платонов подошёл к медсестре и спросил:

– А свидетели есть?

– Уверена, что есть, – кивнула Света. – Они же по одному никогда не ходят. Поспрашивать?

– Обязательно, – сказал Виктор. – Хотя я лучше пока сам. Он где, в палате?

– А где ещё ему быть? За повязку только сильно не ругайте, я в перевязочной последний раз работала года два назад.

Платонов отмахнулся от неё рукой, отодвинул в сторону и прошёл в палату к Терентьеву по пустому коридору – сестра всех разогнала по кроватям, хотя до отбоя было ещё два часа.

Решительно открыв дверь, он вошёл. Михаил сидел на кровати у окна и смотрел куда-то в одну точку. Моргунов наводил на столе порядок, собирал тарелки и стаканы на поднос – недавно был ужин. Охранник лежал на своей кровати у двери, закинув ногу на ногу, и играл в телефоне. На вошедшего доктора он даже не прореагировал, продолжая нажимать кнопки.

Платонов на миг остолбенел от такого хамства, а потом крикнул:

– Встать!

Охранник едва не выронил телефон, вскочил с кровати и замер по стойке «смирно».

– Ты его охранять должен был! Охранять!

– Я…

– Рот закрой, – Виктор с трудом сдерживался, чтобы не врезать этому бездельнику. Он хорошо понимал, что это может усугубить ситуацию и развалить весь его план. Поэтому старался контролировать себя. – Рапорт напишу твоему начальству. Отвечать будешь за случившееся.

– Но это же не я… – попытался вставить слово охранник, но Платонов его не слушал.

– Моргунов, я знаю, вы – друзья, – обратился он к помощнику Терентьева. – Ты видел всё?

– Да. Я рядом был. Просто всё так быстро произошло. Я не успел помешать. И тем более, я не знал, кто это…

– Ну, вот, – снова заговорил охранник. – Говорят же, всё быстро…

– Заткнись, – не оборачиваясь, сказал Платонов. – Ты всё сделал, что мог. Моргунов, твоя задача – написать объяснительную. Подробную. Может, детали разговора вспомнишь. Время, место, фамилии – чтобы всё было. Понял?

Моргунов кивнул.

– Так. Теперь Терентьев.

Михаил услышал свою фамилию, повернулся. Виктор увидел в глазах у парня слёзы.

– Вот только ныть не надо, – подошёл Платонов поближе. – Посмотрим, что тут Света навертела. Хотя нет, давай сразу в перевязочную. Причём не в нашу. В дежурную, в неотложке. Там операционная сестра есть. Будем сразу думать, что делать.

Говоря всё это, Платонов, не отрываясь, смотрел на повязку на животе Михаила. Смотрел и понимал, что вся работа насмарку. Рука была забинтована отдельно, лоскут обернут салфеткой и прижат к животу. И на руке, и на животе сквозь повязки проступали следы крови.

Михаил встал.

– Мне с вами идти? – спросил Моргунов. – Или вот этот пойдёт?

Платонов оглянулся.

– Вот этот – мне там совсем не нужен, – указал он на охранника. – А ты – собирайся. Пока не знаю, зачем, но можешь пригодиться.

Когда они вышли из палаты, Виктор увидел, что у стола медсестры сидят двое пациентов и что-то пишут. Света нашла свидетелей.

– Расскажешь всё в процессе, – на ходу бросил Терентьеву Платонов. – Плохо, что ты сам ничего написать не можешь…

– Надо видео снять, – сказал Моргунов.

– Неплохо, – согласился Платонов. – Вот ты для чего нам понадобишься – будешь снимать. Операцию, разговор. Видеокамеру я тебе дам… Ты тоже можешь на видео пару слов вставить, но написать объяснительную всё равно придётся.

Они пришли в неотложку, Виктор усадил парней на стулья возле поста, а сам вошёл в операционную. Стоя в дверях, позвал кого-нибудь из девочек. Из автоклавной показалась Таня Климчук, что сразу же порадовало Платонова – работать с ней было одно удовольствие. Он описал вкратце ситуацию и предложил помочь в перевязочной.

Спустя пять минут они расположили Михаила на столе. Платонов взял ножницы для гипса, с огромным разочарованием разрезал участок возле раны, чтобы получить лучший доступ, разломал остальное и снял всю повязку Дезо.

– Пока сестра накрывается, руку разомни, – Платонов своими пальцами помял Михаилу плечо, согнул-разогнул в локтевом суставе. – Всё-таки десять дней уже.

Когда всё было готово, Моргунов включил камеру.

– Начинай снимать, – сказал Виктор, натянул маску, надел перчатки и убрал повязки. Увидев, что стало с раной на руке, он покачал головой.

– Будем много шить. И медленно. И, как ты понимаешь, сегодня без наркоза, под местной анестезией.

Края раны были наполнены сочными, проросшими в лоскут грануляциями. Держаться в них нитки будут плохо, придётся брать шире…

Он взял в руки шприц с новокаином, начал работать.

– Ты пока рассказывай в камеру, что случилось, не теряй времени.

Михаил немного морщился, когда чувствовал очередной укол, но говорил отчётливо:

– Сегодня после полдника вышли в беседку. Как обычно, где-то полшестого было. Всем отделением почти. Мы с Моргуновым в беседке курили. Погода хорошая, сидели долго. Минут сорок, наверное. Я на перилах сидел в углу – привык так…

Моргунов снимал. Иногда он переводил камеру на хирурга – тот обкалывал новокаином руку и лоскут на животе.

– И ближе к половине седьмого они пришли…

– Подробно, – попросил Платонов. – Кто, откуда, кого знаешь, кого не знаешь, но можешь описать. Таня, дай салфетку с перекисью…

– Какие-то парни по «гражданке». Четыре человека. И с ними Липатов.

– Тот самый Липатов, – уточнил Виктор, – с которым у тебя не так давно вышел инцидент?

– Да, – ответил Терентьев, – тот самый. Он тоже был не в госпитальной форме. Выписался, наверное. Они подошли – не вплотную, даже в беседку не зашли поначалу. Липатов на меня посмотрел и засмеялся. Говорит своим друзьям: «Вот что бывает с уродами, если они на меня руку поднимают». Они тоже поржали вместе с ним, а он им ещё: «Папа его ко мне приходил, в ногах валялся. Заберите, говорит, пожалуйста, заявление. Я его послал подальше…» Он прям матом сказал, куда послал, я так в камеру говорить не буду…

– Лучше, конечно, оригинальный текст, – Платонов зарядил иглу. – Сейчас шить начну. Если что-то где-то кольнёт – уж не обессудь, но добавлять не буду. Потерпи.

Михаил кивнул одними глазами и продолжил:

– Я помню, мне отец говорил – с Липатовым в разговоры не вступать, чтобы не усугубить. Я сижу молчу. А он опять: «Что, скотина, хреново без руки? Даже и не знаю, зачем тебе вторую оставили. Я бы не оставил». Потом к своим повернулся и говорит: «Я, когда от папаши его про руки узнал – так у меня аж челюсть быстрее срослась. Стоматолог ещё удивлялся, что шину почти на неделю раньше срока можно снять, на снимках всё идеально». Тут кто-то из наших их послал подальше – а Липатова это только завело. «Кто тут такой смелый? Выйди из толпы». И один из них аккуратно так из кармана нам всем ножик показал. Ну, никто и не вышел.

Платонов наложил два шва, прикинул, сколько надо ещё.

– Таня, тут понадобится ещё минимум штук десять атравматики.

– У меня хватит, – деловито сказала Климчук. – Шейте, сколько надо.

Михаил, тем временем, собрался с мыслями:

– Липатов этому, с ножиком, на меня показал и что-то шепнул. Амбал через всю беседку ко мне подошёл, ножик достал и стал мне гипс ковырять напротив сердца. Мне страшно стало, вы не представляете…

Платонов вспомнил автомат командира десантной бригады, направленный ему в грудь, но ничего не сказал, сосредоточившись на работе.

– А потом Липатов сам поближе подошёл. И в беседке все расступались перед ним, словно он бессмертный какой-то и непобедимый. Подошёл, посмотрел на меня и говорит: «Представляешь, если сейчас я его немного подтолкну?» Амбал с ножом заржал и ему в ответ: «Да я сам его сейчас подтолкну!», и меня в грудь левой рукой со всей дури… А я же на перилах сидел. Ну, и полетел вверх ногами в траву за беседкой. Ударился о землю и чувствую – кровь на живот потекла. Моргунов перепрыгнул перила, помог встать. Я смотрю на повязку, а там рука отдельно, а лоскут отдельно. Липатов обошёл беседку, посмотрел на это и говорит: «Ну, вот это уже лучше. Ещё помучаешься, а может, и второй руки лишишься. Желаю тебе и папе твоему сдохнуть в корчах». И ещё раз меня толкнул – и я обратно в траву. Моргунов ударить его хотел, но парни липатовские подбежали, ножики повытаскивали все.

– Я не рискнул, – добавил Моргунов в камеру. – Они какие-то отмороженные были. Запросто могли полоснуть.

– Точно, – подтвердил Михаил. – Там на лбу у каждого по две ходки. Откуда у Липатова такие друзья? Я как-то боком, боком, вдоль беседки – и в отделение. Они нам вслед засвистели, опять заржали. Медсестра посмотрела, перевязку сделала и с моих слов рапорт написала дежурному врачу. Ну, а потом вас вызвали.

– Липатов с компанией ещё долго в беседке сидели, – уточнил Моргунов. – Я точно знаю, что из третьей палаты их кто-то сфотографировал.

– Это ещё лучше, – не отрываясь от работы, сказал Платонов. – Нормально всё? Осталось минут двадцать, не больше.

– Нормально, – ответил Михаил. – Вообще не больно.

Когда Виктор закончил шить, то почувствовал, как у него затекла шея. Он распрямился, потянулся, отдал Тане инструменты. А потом безо всяких подсказок и долгих раздумий быстро наложил повязку Дезо.

– Загипсуем у нас, – сказал он Михаилу. – Не будем лишней грязи тут развозить.

Придя в ординаторскую, он позвал Свету, дал указания приготовить гипс, а сам надёжно спрятал кассету с записью.

Наложив гипс, он позвонил в приёмное и уточнил, во сколько обычно утром приезжает на службу командир. Ему было необходимо встретиться с ним как можно раньше.

К этому времени Света принесла все объяснительные, включая написанную Моргуновым. Пациенты третьей палаты передали Виктору через сестру полароидный снимок компании Липатова. Домой идти Платонову уже не хотелось. Он сложил объяснительные на стол и записал в историю Терентьева обо всём случившемся, в том числе и про восстановительную операцию.

– Было бы неплохо ксерокопию двух последних страниц сделать, – отметил про себя Платонов, кинул на диван подушку и раскрыл роман Кинга.