Текст книги "Бестеневая лампа"

11

Платонов взглянул на экран ноутбука, перечитал:

– «Майор Никитин поступил в реанимационный центр, минуя приёмное отделение. При первичном осмотре – состояние крайне тяжёлое, близкое к агональному…» Так, здесь скопировал правильно из истории болезни, всё до местного статуса… Вот примерно так… Дальше пишем то, что сегодня было на перевязке…

Виктор закрыл глаза, сосредоточился.

Он видел, как майор Никитин лежал в холодильнике с тарахтящим мотором, который было временами слышно даже на улице. Лежал с подвязанным подбородком, в бинтах, проросших насквозь колониями синегнойной палочки. Завтра судебный медик после всех посевов из ран смоет их раствором антисептика из шланга в сливное отверстие в ногах у покойника…

Чашка кофе к этому времени дважды опустела, теперь хотелось чего-то холодного. Налив стакан сока, принесённого Инной, он прикоснулся к нему губами, отпил немного, прислушался к кисло-сладкому вкусу, покрутил уставшей шеей, не отрывая глаз от напечатанного.

– Здесь мы напишем вот так… Чтобы по-умному…

Инна сидела на диване, держа в руках электронную книгу. Очередное произведение Акунина было несколько увлекательнее, чем посмертный эпикриз майора Никитина, которого, как в лучшие времена нацизма, сожгли, превратив его собственную машину в крематорий. Платонов периодически кидал на неё короткие взгляды – то ли чтобы дать понять, что помнит о том, что она здесь, то ли стимулируя себя работать быстрее. Инна знала, что он смотрит, и пару раз поймала его за этим занятием – Платонов едва не бросил всё к чёртовой матери и не шагнул к ней с кресла, но сумел вовремя остановить себя и продолжить печатать.

Сегодня она ничем его не удивляла – приехала в самой обычной джинсе, кроссовках и без косметики, потому что собиралась быстро. Длинный хвостик волос она перебросила через плечо и держала в левой руке; книга была лёгкой. Поэтому хватало одной правой. И было это всё как-то… По-домашнему. И никуда отсюда не хотелось, потому что казалось, что дом – это здесь и сейчас.

Виктор зажмурился, встряхнул головой, отгоняя наваждение – но чем сильнее он это делал, тем навязчивее оно становилось. Спустя несколько секунд он поймал себя на том, что смотрит неотрывно на Инну – почти не моргая. Эта картинка его поглощала, не давая двигаться дальше… Вообще не давая шевелиться.

Она почувствовала, что он смотрит. Отложила книгу, повернулась.

– Ты же не закончил, – уверенно сказала она. – Или?..

– Не закончил, – покачал головой Платонов.

– Тогда что, Витя?

– Ты красивая. Очень.

И она поняла, что он сказал не то, что думал. И он понял, что она тоже поняла.

– Я знаю, – улыбнулась она. – Красивая, милая, добрая. И я знаю, зачем я сегодня здесь. Несмотря на то, что мне завтра на работу, я постараюсь составить тебе вот такую незримую компанию, пока ты занят своими неприятными делами – и тебе так будет легче пережить их. Правда, если я всё-таки засну, значит, не смогла.

Она звонко засмеялась. Платонов поднёс палец к губам и показал на стену сбоку от дивана – там была солдатская палата. Инна прикрыла рот ладонью, закрыла глаза.

– Да, извини, – шепнула она. – Я всё понимаю. Солдатики, у них режим. Да и мы тут шифруемся.

Платонов согласно кивнул, прекрасно зная, что она может смеяться сколь угодно тихо – но в другие минуты звуки, вырывающиеся из неё, были откровенны не только для солдат за стеной, но и для медсестры на посту. Это был, пожалуй, единственный недостаток их отношений – но недостаток ли?

Она встала с дивана и подошла к нему, села на стол рядом.

– Витя, понимаешь, я не всегда прихожу потому, что я – одинокая баба, которая скучно живёт и поэтому ищет плотских утех с женатым военным хирургом. Иногда я здесь для того, чтобы ты почувствовал, что есть женщина, которой не просто надо знать, когда зарплата и во сколько ты придёшь, а понимать, чем ты занимаешься в этой своей хирургии, что при этом чувствуешь и как тебе во всём этом помочь. Помочь не в смысле, как ты говоришь, «повисеть на крючках» – для этого у тебя есть ассистенты и медсёстры. Помочь в смысле тепла.

Она взяла его руку в свою и легонько сжала. Виктор прикрыл глаза и жадно глубоко вдохнул.

– Тебе сейчас спокойно?

Он кивнул.

– Ты сможешь закончить свою работу?

– Да, – тихо ответил Платонов, не открывая глаз.

– Вот для этого я здесь.

Она медленно отпустила его руку – а когда его рука рефлекторно потянулась за ней, соскочила со стола и оказалась в зоне недосягаемости.

– Это тебе сейчас не нужно, – сказала она из полумрака, оказавшись за настольной лампой. – Я рядом, этого достаточно.

Через пару секунд скрипнул диван. Платонов не сразу разглядел её, открыв глаза – но потом понял, что она сидит в точно такой же позе, как и до их разговора, и читает. Он улыбнулся и вспомнил…

Было начало лета. Виктор шёл на работу, нацепив наушники и слушая далеко не первый раз сборник старого русского рока. Вчера прошёл дождь, но с утра чувствовалось, что надвигается жара. Над асфальтом парило, лужи уменьшались чуть ли не на глазах.

Впереди уверенной походкой Мэрилин Монро, той самой походкой, при которой кажется, что «у них там моторчик», шла женщина среднего роста, аккуратно обходя лужи на высоченных каблуках. Лёгкий бежевый плащ был расстёгнут, пояс весело болтался с обеих сторон на ветру.

После паузы в наушниках заиграло «Кино». «Вместо тепла зелень стекла…»

В этот момент женщина перепрыгнула через очередную лужу, и Платонов заметил у неё на подошве наклейку из мастерской – судя по всему, дама недавно делала какой-то ремонт своим лабутенам. И эта наклейка с номером так портила её воздушный образ, что он просто обязан был вмешаться.

(перемен, мы ж дём перемен)

Когда он поравнялся с ней, то слегка приподнял один наушник, чтобы чётко слышать свой голос, и тихо сказал:

– Бумажку уберите с подошвы…

Она повернула к нему голову, и Платонов машинально остановился и понял, что просто не может сделать шаг. Женщина, тем временем, тоже замерла, прищурилась то ли зло, то ли недоверчиво, опёрлась о Платонова рукой и нелепо подняла ногу, чтобы посмотреть на подошву.

– Действительно, – вздохнула она. – Поможете?

И она, не отпуская локоть Платонова, сняла другой рукой туфлю и решительно протянула её, держа за каблук.

– Я? – более нелепый вопрос было сложно придумать. Он убрал наушники с головы на шею, не выключив звук. Из них тихо, но настойчиво просился на свободу Цой.

– Вроде тут нет больше никого, – оглянулась женщина по сторонам. Действительно, улица была пустынна; все, кому надо было на работу, либо уже дошли, либо ещё только собирались.

Платонов взял у неё обувь; она слегка покачнулась на одной ноге и крепче вцепилась ему в руку. Бумажка с номером отклеилась с первого раза, не оставив следа на подошве. Он протянул туфлю назад и сказал:

– Меня зовут Виктор.

– Инна, – новая знакомая быстро обулась, постучала каблуком по асфальту и улыбнулась. – Нам по пути?

Им оказалось по пути. Во всех смыслах. Её салон красоты, где она была хозяйкой, директором и одним из мастеров, находился примерно в километре от госпиталя. За то время, что они шли вместе, Инна рассказала ему о том, что обычно она ездит на машине, но буквально пару дней назад «какая-то блондинка ободрала левое крыло», и поэтому автомобиль сейчас в ремонте. Ещё спустя несколько минут он знал, что она не замужем, детей нет, любит активный образ жизни, море, отдых «дикарём» и много ещё чего – Инна была в тот день особенно разговорчива.

Платонов потом вспоминал их знакомство и понимал, что она никогда больше не вела себя с ним так легкомысленно, не говорила столько всего о себе. Ему казалось, она почувствовала то же самое, что и он – надо вцепиться в руку в первые же секунды, крепко-крепко, и не отпускать. Он как-то спросил её об этом дне – мол, как она так сумела откровенничать с совершенно посторонним мужчиной. И получил ответ:

– Такое время сейчас, Витенька. Стремительное. Всё надо делать быстро. А уж упустить того, кто смотрел на мои ноги и разглядел этикетку на подошве, было бы глупо.

(…перемен требуют наши сердца…)

Она засмеялась чему-то в книге – негромко, но он услышал. Этот смех вернул его в реальность, он посмотрел на экран компьютера и сосредоточился на работе. Дальше пошло веселее. Примерно через сорок минут он всё закончил и принтер выплюнул несколько листов описания смерти Никитина.

Платонов не заметил, что Инна задремала – шум печатающихся страниц её разбудил, она встряхнула головой, потянулась.

– Дело сделано?

– Да. Надеюсь, прокурор будет доволен.

– А адвокат? – неожиданно спросила Инна. – У неё ведь будет адвокат.

– Она человека убила. Из ревности. Хладнокровно, – совсем без эмоций прокомментировал Виктор. – В истории болезни адвокату ничего смягчающего не найти, пусть в их личной жизни ковыряется.

Инна пожала плечами.

– А как мальчишка, с которым ты в реанимации возился несколько дней назад? Я помню, тогда ты тоже прокурора упоминал перед моим уходом.

Виктор невесело усмехнулся.

– Мы скоро прокурора чаще мамы вспоминать будем. На каждом совещании командир говорит, по поводу и без: «Всё ли мы сделали вот для этого пациента? Не придерётся ли прокурор? Не будет задавать вопросы? Где у меня начальник аптеки? Где начальник реанимации?» Понимаешь, всё пропускается через призму закона. Дознаватели, следователи, прокуроры – мы их порой больше видим, чем родственников больных. Приходят, пишут какие-то бумаги, опрашивают всех, и нас в том числе. Раньше аж пульс зашкаливал, когда слышал, что вызывают в Следственный комитет. Очень неприятно было – вроде и не виноват ни в чём, а как в том анекдоте, когда всем депутатам Госдумы отправили эсэмску с текстом «Они всё знают. Беги». И на утро в городе ни одного депутата. Идёшь туда и думаешь – а вдруг?

– А у них есть основания? – спросила Инна. – Ведь дыма без огня, ты же сам понимаешь…

– Основание чаще всего одно – чья-то жалоба. Ты думаешь, я их не читал? Следователи дают ознакомиться. Там всё по принципу «Доказать не докажу, но грязью измажу». Вот и тут, – Платонов постучал пальцем по истории болезни Никитина, – вроде бы всё ясно, но… Осудят жену, срок дадут, адвокат скостит сколько-нибудь – у них ведь дети, да и она наверняка не привлекалась раньше…

(и на учёте у психиатра состоит)

…короче, я примерно знаю, откуда потом претензии прилетят. От его родителей. Поймут, что жена когда-нибудь из тюрьмы выйдет, а сына не вернуть – и начнут в наш адрес писать. Что, мол, не уберегли эскулапы.

– Думаешь, такое возможно?

– Не сомневайся. Был показательный случай в прошлом году – офицер один умер в госпитале Бурденко. Онкологический. Там-то он был на заключительном этапе, а просмотрели это дело у нас. То есть не у нас, а в подчинённом нам госпитале на периферии. Аппендицит ему прооперировали, отросток убрали, а на гистологическое исследование не отправили. И не спрашивай, я не знаю, почему, – покачал он головой, видя вопросительный взгляд Инны. – А у него всё болит и болит, болит и болит. Направили к нам, мы заподозрили опухоль слепой кишки и перевели его в Бурденко. Всё подтвердилось, его там полечили, как могли, но безрезультатно – умер парень. И тридцати лет ему ещё не было, между прочим.

Инна заинтересованно слушала; Платонову это всегда нравилось – её внимание заставляло его рассказывать максимально доступно, без сленга и специальной терминологии.

– После смерти отец написал жалобу в прокуратуру – наказать того доктора в первой инстанции. Это вполне логично – когда мы что-то из человека достаём, то отправляем на исследование, это закон непреложный. А тут… Не знаю, как и чем объяснить.

– А он объяснил?

– А он не мог, – развёл руками Платонов. – Он примерно за месяц до смерти этого офицера застрелился. Прямо у себя в кабинете из охотничьего ружья. От него жена ушла к его коллеге – есть в военных городках такая проблема… Нервы и не выдержали.

– Ого, – выдохнула Инна. – То есть виноватых нет?

– Дело не было возбуждено в связи со смертью хирурга. Но отец написал вторую жалобу – наказать всех, кто принимал участие в лечении сына, вплоть до хирургов в Бурденко, что ему химиотерапию проводили. И вот мы все, чьи автографы в истории болезни остались, – а мой там тоже был, я на дежурстве один дневник в ней написал, – мы все ходили к следователям, свои почерки расшифровывали и объясняли, что ничего сделать было нельзя.

– Чем кончилось?

– Чем это может кончиться? – махнул Виктор рукой. – Отказом. Никаких нарушений выявлено не было. Его отец, получив окончательное официальное письмо из прокуратуры, приезжал к нашему ведущему хирургу – они за закрытыми дверями один на один почти час разговаривали, Шаронов потом полстакана водки себе налил и плановую операцию отменил. О чём говорили, никто не знает.

– Весело тут у вас, – Инна подошла к Платонову, обняла его за шею. – Отвлечься не хочешь?

Она заглянула ему в глаза, улыбнулась, приподняла бровь.

(она человека убила из ревности)

– Спать хочу, – честно признался Виктор. – Прости. Не очень быстро у меня сегодня получилось дела закончить.

Инна прикоснулась щекой к его волосам, провела ладонью по щетине.

– Тогда ложись. Я поеду.

– Не останешься?

– У тебя сейчас в голосе только сонные остатки вежливости, – укоризненно сказала Инна. – Что-то вроде «Ну, куда ты сейчас одна по темноте?» У меня машина за забором. Дорогу найду, можешь не провожать. Вставать завтра рано – продолжать учёбу с заморскими гостями.

– Так уж и с заморскими?

– У нас все, что дальше тысячи километров – уже заморские. А эти вообще из Питера. Как из другой галактики. Надо выспаться. Ты же понимаешь, хозяйка салона красоты не может выглядеть хуже своих моделей.

Она поцеловала его – сильно, но очень коротко, как-то скупо.

– Тяжёлая у тебя работа, – сказала она, облизнув губы. – Береги себя.

Скрип двери в ординаторскую, шуршание шагов по лестнице, металлический хлопок внизу. Платонов потянулся, встал, скинул хирургическую рубашку, налил себе противной тёплой воды из чайника, выпил. Посмотрел в зеркало над раковиной.

Какой-то усталый, небритый и хмурый мужик взглянул на него в ответ.

– Что ты там в ЗАГСе говорил? «Это же не может быть навсегда?»

Мужик в зеркале пожал плечами.

– Говорил-говорил. И каждый день своей жизни ты пытался сомневаться, оспорить это «навсегда». Пытался бороться с обстоятельствами. А помнишь, как мы в школе подчёркивали в предложении обстоятельство? Точка-тире-точка. И ты начал жить так же. Жена – баба – жена. Потому что обстоятельства…

Голова в зеркале кивнула, соглашаясь.

– Тяжёлая у тебя работа. Впрочем, не только работа.

Он открыл кран и жадно умылся ледяной водой. Лицо, шея, грудь. Постоял с закрытыми глазами, почувствовал, как капли текут по телу, охлаждая и щекоча одновременно. Протянул руку в сторону полотенца, безошибочно ухватил, приложил к лицу…

Спать расхотелось окончательно. Ворох мыслей разрывал ему голову; он присел на диван – туда, где всё это время сидела Инна, и почувствовал под рукой какой-то шарик. Это оказалась маленькая золотая серьга без застёжки. Пошарив немного ладонью, Платонов нашёл и застёжку, навинтил.

Они все у него что-то забывали или теряли. Помаду, серьги, ключи, заколки, телефоны. Диван обладал каким-то природным магнетизмом, заставляя ронять на себя все эти вещи – словно хотел, чтобы Платонов помнил о своих женщинах и после их ухода.

Но он и так помнил. Андрею он, конечно же, соврал о том, что забывает некоторых из них – это невозможно сделать. Об этом можно просто не вспоминать, чему он благополучно научился за последние годы. С каждой новой любовницей он закрывал дверь в прошлое – такую герметичную, тяжёлую, с большим колесом на ней, как в подводных лодках (именно так он это себе представлял); закрывал тщательно, закручивая до боли в ладонях. Они порой продолжали стучать оттуда, из отсеков памяти – и он оглядывался на секунду, чтобы вспомнить лицо, голос. Но впереди были другие, кто пока не знал, что и перед ними спустя некоторое время захлопнется глухая толстая дверь…

Он поймал себя на том, что поглаживает шрам на правом предплечье. Ровная линия, на ней до сих пор видны поперечные следы от лигатур. Швы Виктор снял себе сам, левой рукой, закрывшись в перевязочной; медсестра предложила помощь, но он категорическим жестом отправил её в коридор. И только потом понял, что она, конечно же, догадается – по набору инструментов. Первое время он стеснялся рубца, заклеивая его пластырем, потому что производил впечатление человека после неудачного суицида. Примерно недели через три это, по сути глупое, ощущение прошло, он перестал прятать шрам – и вдруг понял, что его никто не спрашивает. Ни о чём. Ни начальник, ни медсёстры, ни кто-либо ещё.

Потому что это, как оказалось, перестало быть тайной в первый же день. И когда он это узнал, то сразу успокоился и больше об этом и не вспоминал.

А вот сейчас вспомнил…

12

Это случилось почти пять лет назад.

Платонов сидел в предбаннике приёмного отделения, смотрел на большую ёлку в углу и слушал бубнящий и очень плохо показывающий телевизор. Рядом с ним на мягких дерматиновых диванчиках расположились дежурный врач Дима Ерохин, медсестра Катя и водитель «санитарки» Сергей Павлович, которого все звали просто Палыч. Скоро должен был случиться Новый год, а им всем довелось стоять в наряде.

Постоянная рябь на экране раздражала; Дима встал, подошёл к нише с телевизором, пошевелил, не отпуская, антенну. На пару секунд стало лучше, Палыч встрепенулся и сказал:

– Вот так и держи.

Ерохин показал ему кукиш, вздохнул, вынул из кармана телефон, посмотрел время.

– Двадцать один сорок. Где эти уроды?

Уродами он называл тех, кто ещё в одиннадцать утра собрался выслать к ним машину с пациентом и до сих пор этого не сделал, хотя между госпиталями было не больше восьмидесяти километров. Снег не выпадал давно. Поэтому непогоду в причину возможного опоздания записать было нельзя.

– Их дежурный офицер позвонил примерно три часа назад – долго не могли найти исправную машину, – ответила ему Катя. – Сказал, что вот-вот, и поедут.

– Не машину они не могли найти, а трезвого водителя, – усмехнулся Палыч. Разумеется, это понимали все, но надеялись, как всегда, на лучшее. – Если бы они сразу в одиннадцать такси заказали – приехали бы давно.

– Ну, это тысячи три, – пожал плечами Платонов. – Хотя в Новый год можно и больше отдать, чтобы от проблемы избавиться. Скинулись бы там всей дежурной сменой.

– Я бы сейчас и пять отдала, только бы они завтра приехали, – поправила волосы Катя и посмотрела на Ерохина. Виктор сделал вид, что не заметил, но понимал, что Новый год они собирались встречать в кабинете у Димы, и пациент в полночь оптимизма им не добавлял.

«Я бы больше отдал, – подумал Платонов, – только бы Лариса передумала приезжать».

До Нового года оставалось чуть больше двух часов; примерно через час должна была приехать Лариса, чтобы провести у него несколько часов. По её словам, они давно не отмечали Новый год вдвоём, отдавая должное визитам к родственникам. По мнению Платонова, приехать она хотела совсем с другой целью.

Дежурил он на Новый год впервые. Раньше ему выпадали и тридцатое декабря, и первое января, но вот сама праздничная ночь – никогда. И Платонов был уверен, что едет она сюда не с праздником его поздравлять, а проверять, с кем он тут дежурит и нет ли рядом с ним каких-то баб. Сомневаться в этом, учитывая параноидальную ревность жены, не приходилось.

Откуда-то с улицы донёсся приглушенный гудок автомобиля, грохнули ворота, приводимые в действие подмёрзшим мотором.

– Началось, – разочарованно протянула Катя, встала с диванчика и пошла за компьютер. Ей предстояло заняться оформлением истории болезни, но мысленно она уже брала в руку фужер с шампанским, сидя в кабинете дежурного врача, и это её сильно угнетало. Дама она была одинокая, как сейчас принято говорить, «в поиске», и любую возможность произвести впечатление на мужчину старалась использовать на всю катушку. Платонов полчаса назад заметил у неё под столом в регистратуре туфли на высоком каблуке, а когда она смотрела телевизор, закинув ногу на ногу, стало понятно, что она в чулках. Вряд ли она пришла в них из дома, учитывая почти тридцатиградусный мороз – и оставалось только догадываться, какую суперпрограмму Катя подготовила для Ерохина.

В приёмное вошёл майор с портфелем. Он явно устал от этой, хоть и не дальней, но утомительной поездки; лицо его выражало ужасное неудовольствие происходящим.

– Патруль не спит? – спросил он у Платонова.

– Да вроде рано. Они ж тоже люди, ждут, когда полночь наступит.

– Вот именно, – пробурчал майор. – Люди. А мы, блин, как крепостные. Из-за стола буквально подняли – езжай, мол, Баранов, доверяем тебе судьбу человека. Обратно не успею до Нового года.

Платонова абсолютно не интересовало душевное состояние сопровождающего. Он отправил двух парней из патруля вынести носилки из прибывшей машины, а сам принялся изучать переводные документы.

Он знал о пациенте много ещё с момента первого звонка. Фамилия, звание, диагноз, проведённые мероприятия – ничего особенного, кроме того, что всё происходило за два часа до боя курантов.

Суеверная мысль «Как Новый год встретишь, так его и проведёшь» не давала покоя всей дежурной смене – делать это у операционного стола было не самой лучшей затеей, несмотря на кажущуюся романтичность. Можно, конечно, в дальнейшем использовать этот аргумент в разговорах «о тяготах и лишениях военной службы» и выторговать себе лет пять без дежурств в новогодние каникулы – но сейчас надо было слегка повысить темп, чтобы постараться успеть до полуночи.

Носилки внесли, поставили на каталку. Катя подошла с историей болезни, принялась задавать вопросы. Пациент бодро отвечал и не выглядел человеком, которому в ближайший час сделают резекцию двенадцатиперстной кишки по Микуличу. Платонов, тем временем, посмотрел заключение эндоскописта о двух осмотрах, вчерашнем и сегодняшнем; добиться прекращения кровотечения из язвы при помощи орошения её капрофером не удалось, гемостаз неустойчивый, «по согласованию с главным хирургом округа переводится в N-ский госпиталь для оперативного лечения».

Баранов, тем временем, заполнял строчки в журнале переводных пациентов, Ерохин стоял за спиной Кати и делал вид, что слушает всё, что она спрашивает у пациента, а сам рисовал у неё пальцем на спине какие-то фигуры. Палыч продолжал смотреть телевизор и ждал распоряжений.

Платонов позвонил в хирургию, обрадовал операционную сестру. Она прекрасно знала о том, что их ждёт работа, но сквозь зубы выругалась, не сдержав своего негодования.

– Вы с кем будете? – спросила Оксана, смирившись с происходящим.

– У вас там в отделении в люксовой палате прикомандированный живёт, капитан из гарнизонного госпиталя… Барсуков, кажется. Я от ведущего знаю, что его никуда не отпустили. Разбудите, пусть готовится. Машина с пациентом скоро придёт.

Он положил трубку, вышел в коридор.

– Палыч, подгоняй к среднему крыльцу, – кивнул он водителю. – И в неотложную.

– Подождать немного придётся. Мороз, я машину в бокс загнал.

– Сказать, что мы не очень-то и торопимся, не могу, Палыч, извини. Хотелось бы поспешить.

Тем временем, Катя выполнила свою работу; Платонов увидел сквозь стекло регистратуры, как Ерохин пишет свою часть истории болезни, а перед ним стоит стакан чего-то светло-жёлтого и пузырящегося. Он периодически отхлёбывал эту жидкость, не отвлекаясь от писанины. Катя легонько постучала ручкой по столу рядом с собой – очень тихо, но Платонов услышал. Ерохин посмотрел на неё; она подала ему какие-то знаки и подняла брови в немом вопросе. Дима вздохнул, показал руку с растопыренными пальцами – мол, пять минут, вынул ключи из кармана и положил рядом с собой на стол. Платонов отвернулся от стекла на несколько секунд, чтобы проконтролировать пациента, а когда снова посмотрел на Ерохина, то ключей рядом с ним не было. Как, впрочем, и Кати на своём рабочем месте.

Мужчина на носилках, тем временем, разговаривал с кем-то по телефону. Призывы не волноваться звучали в каждой второй фразе.

– Жена? – спросил Платонов.

– Дочь. Старшая. Позвонила поздравить с Новым годом, – прикрыв телефон рукой, ответил пациент. – А я взял да и сказал, что приболел… Маша, всё будет хорошо. Привет там твоему… А, вы расстались? И теперь? Хорошо, хорошо, не лезу. Всё, целую.

Он вздохнул, отключился и положил телефон под подушку.

– Я так понимаю, мне операция предстоит? – спросил он у Платонова. – Ведь именно поэтому они меня сюда перекинули.

– Вас как зовут?

– Николай.

– Послушайте, Николай… – начал было Платонов, но на этот раз телефонный звонок отвлёк его самого. – Секунду, – шепнул он и ответил. – Да, Лариса.

– Что-то ты долго трубку не берёшь, – услышал он без всяких предисловий ледяной голос жены.

– Да побойся бога, – усмехнулся Виктор. – Пару звонков всего было.

– Я уже минуту жду.

(целую минуту)

– Наверное, связь так устроена, – пожал он плечами. – Давай ближе к делу, у меня работа сейчас.

– Куда ты так торопишься? – она не меняла тон разговора. – Я, кстати, знаю, кто у тебя в смене сегодня. Мымра эта молодая, Елизарова.

Платонов сначала не понял, о ком речь, но потом вспомнил фамилию Кати.

– И при чём тут она?

– А что ты засуетился сразу? – как-то хрипло и зло спросила Лариса. – И как-то тише говорить стал. Она что, рядом?

Он закрыл глаза, досчитал до пяти, открыл их и медленно отошёл от каталки с пациентом в сторону зала с телевизором.

– Так. Ты приехать собиралась? Приезжай. Но помни – у меня сейчас будет операция. Вероятность закончить её до полуночи нулевая. Твою машину пропустят, я договорился на проходной. Ключ от ординаторской у сестры на посту. Скандалы мне твои телефонные сейчас не нужны, я лучше книжку лишний раз почитаю, этапы операции освежу.

Он вдруг понял, что к концу своей тирады не просто говорит, а скрежещет зубами. Видимо, этот звук и интонации несколько отрезвили Ларису от развития разговора в сторону накала. Платонов, конечно, сильно рисковал, вступая с ней практически в конфликт, но цель оправдала средства – она слова ему поперёк не сказала.

– И что же там за операция так вовремя у тебя? – спросила она, но уже без льда в голосе. – Раньше не могли обратиться?

– Могли, – ровно задышал Платонов. – Они и обратились в одиннадцать дня. Но транспорт прибыл лишь полчаса назад, и от меня тут мало что зависело.

– Я буду в полдвенадцатого, – коротко проинформировала жена и отключилась. Одновременно с этим с улицы просигналил Палыч. Виктор махнул двум дневальным по приёмному, которые смотрели телевизор – мол, вперёд. Парни с неохотой встали и пошли к каталке, а он накинул бушлат поверх халата и вышел следом. В машине носилки поставили на пол, Платонов сел сбоку и взялся рукой за брезентовую петлю.

– Вы не договорили, – в машине решил продолжить разговор Николай. – Хотелось бы подробностей.

– Всё просто, – посмотрев сверху вниз, ответил хирург. – В вашем случае эндоскопические методы остановки кровотечения оказались несостоятельными. В связи с этим вам будет выполнена операция – резекция двенадцатиперстной кишки по Гейнеке-Микуличу. То есть участок с вашей язвой откроем специальным разрезом; сосуд, что кровит, будет найден и прошит, после чего кишку зашьём таким образом, чтобы исключить образование язв в этом месте в будущем. Собственно, всё.

Их подбросило на кочке, Платонов качнулся из стороны в сторону. Николай смотрел на него снизу вполне спокойным взглядом.

– Сколько времени идёт операция?

– Очень надеюсь на час. Максимум полтора.

– То есть Новый год мы с вами встретим в операционной? А я ещё и во сне? – усмехнулся пациент. – Обидно, чёрт побери. Особенно за вас.

– А с нами-то что? Такая работа, – пожал плечами Виктор. – Подъезжаем.

Он спрыгнул в снег у входа в отделение; дежурная медсестра в одном халате выглядывала из приоткрытой двери, переминаясь с ноги на ногу.

– Ни раньше, ни позже, – шепнула она хирургу, когда тот проходил мимо.

– Люся, иди работай, – отмахнулся Платонов. – Вот история, ставь вену, брей живот, капни восемьсот физраствора быстренько и делай премедикацию. Стандартную. Промедол, димедрол, атропин.

– Атропина сколько?

Он посмотрел на Николая, прикидывая на глазок вес.

– Ноль семь. И ключ мне дай от ординаторской.

– Там открыто. Там Барсуков, – ответила Люся и принялась командовать дневальными. Виктор кивнул и повернул в другой коридор.

Через открытую дверь в ординаторскую было слышно одно из многочисленных новогодних телешоу – каждый канал считал своим долгом создать что-то доселе неповторимое, но получалось из рук вон плохо. Платонов вошёл, снял бушлат, кинул на диван. Где-то за спиной хлопнул и затарахтел холодильник.

Он обернулся и увидел Барсукова в зелёном хирургическом костюме с какими-то жирными пятнами на животе; капитан довольно неаккуратно намазывал красную икру на кусок хлеба. На холодильнике, что был ему по грудь, стояла початая бутылка водки и полная, до краёв, рюмка.

– С наступающим! – подмигнул он хирургу, опрокинул в себя водку раньше, чем Платонов успел отреагировать, и жадно откусил бутерброд. Часть икринок упала на пол ему под ноги, но он не заметил. Стало понятно, откуда у него пятна на костюме – бутерброд был далеко не первый. И похоже, что не только он.

– И тебе не хворать, – медленно ответил Платонов, понимая, что он Барсукову не начальник. – Минут через двадцать можно было бы и в операционную.

– Я в курсе, – весело кивнул капитан. – Резекция? Запросто. Интересно до жути. Ну, и романтика – Новый год всё-таки.

Он протянул руку к бутылке, но Виктор его остановил вопросом:

– Какая рюмка по счёту?

Барсуков замер на мгновение, и стало понятно, что он считает.

– Третья. Вот сейчас была. Да я в порядке, не переживайте. Тонус великолепный. И икорка замечательная. Вам сделать?

– От бутерброда не откажусь. А с водкой, Лёха, завязывай, – Платонов присел за стол, включил настольную лампу, хотя в ординаторской было светло. – Это ты сейчас такой бодрый, а через пару часов за столом будешь спать на крючках. Мне такие ассистенты не нужны.

Барсуков с сожалением положил свой кусок хлеба на холодильник и убрал бутылку в морозилку. Платонов услышал глубокой разочарованный вздох.

Капитан был, в принципе, неплохим хирургом. Уже не начинающим, эдаким крепким середнячком. Время от времени окружное начальство направляло его на рабочее прикомандирование сюда, чаще всего летом, в период отпусков. Затыкать дырки дежурств и ассистенций врачом, проживающим в госпитале, удавалось очень неплохо, и руководство закрывало глаза на его своеобразный образ жизни – одинокий Барсуков никуда в город не уходил, проводя большую часть времени в палате или госпитальном парке. И чаще всего с бутылкой пива или водки. Учитывая тот факт, что нужен он был обычно не больше трёх недель в году, ему это всё сходило с рук – но однажды он здорово влип в историю и мог быть из-за неё уволен.