Текст книги "Бестеневая лампа"

4

Сделав из бинта ремешок, Владимир Николаевич повесил на шею небольшую кастрюльку и зашёл в заросли малины. Аккуратно раздвигая колючие ветки и неприятно царапающую листву, он принялся сдёргивать большие сочные ягоды. Периодически дед отмахивался от назойливых ос, чьё гнездо было, похоже, где-то поблизости.

Виктор в нескольких метрах от него качал воду из скважины в бочку и украдкой смотрел на часы – хотелось есть, пить и домой. Ещё с детства он помнил – плана поездки на дачу не существует, он формируется непосредственно на месте. Поэтому обещания типа «выкопаем картошку, соберём крыжовник – и сразу назад» никогда не выполнялись. К первым двум пунктам обязательно добавлялась прополка, формирование водного запаса, уборка какого-то непонятного мусора, поливка-подкормка и ещё много чего.

Вот и сегодня слова деда «Надо бы малину собрать, а то пропадает» он, как и много лет назад, не воспринял всерьёз, но «накачать две бочки воды, а если в скважине мало, то натаскать с ручья» – оказалось полной неожиданностью. Наполнить бочки ещё куда ни шло, но ручей был в двухстах метрах, и носить оттуда по два десятилитровых ведра, ой, как не хотелось.

С того дня, как Владимир Николаевич помог им с Рыковым разобраться с причинами болезни Магомедова, прошла неделя. Ильясу стало легче на следующий день после прицельного курса лечения. Тамара, конечно, была возмущена тем, что её вежливо, но жёстко отстранили от ухода за мужем, однако Николай Иванович был непреклонен. Он немного усугубил картину заболевания, придумав какие-то несуществующие бактерии, опасные и для самой Тамары; она поверила, собрала вещи и ушла домой, возвращаясь лишь на один час в день и надевая перед входом в палату халат, бахилы и маску, словно собиралась войти не к мужу, а в город, заражённый чумой.

Дед, конечно, поинтересовался результатами лечения. Виктор доложил – как всегда, на кухне, за чашкой чая. Владимир Николаевич записал себе на листочке, какие именно антибиотики они использовали, чтобы быть в курсе современной терапии сепсиса.

Предложение начальника Виктор озвучил – больше, конечно, в шутку. Дед усмехнулся:

– Приходить буду, только позовите. И доплачивать мне не надо. Вы, главное, чуть шире мыслите. На мелочи внимание обращайте. Проблема может быть не только в пациенте, но и в его окружении, поведении, в его быту, привычках. А в помощи я вам никогда не откажу, пока ноги ходят и глаза видят.

– Спасибо, дед, – только и смог ответить внук. – Постараемся не эксплуатировать внаглую, но иногда без твоего опыта не справиться.

– Лишь бы я для вас палочкой-выручалочкой не стал, – дед скептически покачал головой. – Понадеетесь на меня – а я ведь тоже не всесилен.

Такой вывод у Виктора в голове не помещался. Дед был непререкаемым всезнающим авторитетом, и на этом фундаменте много лет существовало глубокое уважение к Владимиру Николаевичу.

Виктор периодически заставал у деда в гостях своих коллег по госпиталю – они приходили к нему так же, как и он, за ответами. Хирурги, травматологи, урологи – почти у всех находился вопрос к Владимиру Николаевичу. После их ухода на столе в комнате вырастала на время стопка книг, по ним дед сверялся со своими знаниями, не отдавая всё на откуп стареющей памяти. На любой эпизод у него была готова цитата из справочника или снимок из личного архива.

Виктор иногда заглядывал в те книги, что служили деду источником знаний. Он видел главы, где были подчёркнуты целые абзацы; страницы с пометками на полях, небольшие закладки с комментариями, вложенные в нужных местах. Это могли быть как самые простые «Неотложные состояния в хирургии», что жили в столе у каждого врача, или том «Большой медицинской энциклопедии», так и книга со странным названием «Общая хирургическая агрессология», что вызывало у Виктора ассоциации с каким-то вероломным нападением болезни на человека в четыре часа утра без объявления войны.

Во время визитов нейрохирургов дед доставал из стола свои лекции из Академии, где каждый нерв был им собственноручно нарисован – вот кисть с повреждением локтевого нерва, вот – срединного, а тут человечек в положении «рука просит, нога косит» – после инсульта. Он рисовал сам, да так здорово, что все изображения могли служить хорошими иллюстрациями для учебников.

Травматологов у Озерова ждала большая коллекция снимков на все случаи жизни и огромное число придуманных им конструкций для фиксации, на часть которых были оформлены изобретения и рацпредложения. Полигоном для их создания Владимиру Николаевичу служили детские конструкторы Виктора, в большом количестве оставшиеся после окончания школы. Всегда под рукой были гигантский транспортир, линейка, макеты костей из обрезков метапола – дед мог спланировать любую операцию, не выходя из дома, на крайний случай в гараже, если каких-то деталей не хватало. Например, дома не было негатоскопа, но он сам сделал его из посылочного ящика, висящего на стене кладовой, и проведённой внутрь него лампы; в остальных случаях негатоскопом деду служило окно.

– …Не заснул? – дед подошёл тихо и незаметно. – Я смотрю, насос шуметь перестал.

– Да вот задумался, – ответил Виктор, глядя в бочку и понимая, что она практически полная. – А ты, я гляжу, с малиной разобрался?

– Варить всё равно некому, так что дочиста не стал выбирать. Поедим зато вдоволь. Не зря её медведи любят. Давай, заканчивай.

Он пошёл вверх по склону к домику. Виктор снял матерчатые перчатки, бросил их в сарай и двинулся следом. Дед шагал широко, придерживая кастрюльку с малиной одной рукой. Внук с трудом поспевал за ним.

Наверху Владимир Николаевич поставил собранную малину на лавочку, погремел садовым умывальником, тщательно вымыв руки и вытерев их так же, как десятки лет делал это в операционной: одну ближайшим концом полотенца, другую, через перехват – противоположным. У Виктора эта привычка тоже перешла с работы в жизнь.

Сев рядом с кастрюлькой, дед прислонился спиной к стене дома, держа осанку. Две межпозвонковые грыжи, перенесённые практически на ногах, постоянно давали о себе знать.

Он оглядел своё хозяйство, потом, не поворачивая головы, нащупал малину и взял целую пригоршню.

– Ты тоже давай, – указал он Виктору. – Я всё не съем. Не пропадать же добру.

Виктор присел рядом, вытянул ноги. Руки приятно гудели от усталости; ягоды были очень вкусными, сладкими.

– Ты только смотри, чтобы клопов внутри не было, – предупредил дед.

– А раньше ты не мог сказать? – спросил Виктор; рука с малиной замерла у рта, он оглядел каждую ягоду.

– А раньше я и сам забыл, – засмеялся дед.

– А почему вспомнил?

– Потому что чуть не съел.

– Клопа?

– Ну, а что тут такого? Это же не он тебя ест, а ты его.

Этим логичным выводом дед всегда подкреплял своё предложение съесть, например, червивую сливу.

– Она же вкусная. Вкусней нормальной, – говорил он при случае. – Эх, вы, молодёжь, будете ковыряться, выкинете половину… Я с детства не приучен такое выбрасывать.

– Твоё детство в двадцатые годы прошло, – отвечал в таких случаях Виктор. – Гражданская война, потом коллективизация, голод. Я бы, наверное, в то время не только червивые сливы ел, но и хлеб с плесенью, и капусту гнилую.

– Хлеб с плесенью – это самое страшное, что ты смог себе представить? – дед сурово прокомментировал заявление внука. – Да уж, избалованы вы донельзя…

Они молча съели примерно половину литровой кастрюльки. Дед посмотрел на часы, спросил:

– Торопишься?

– Да не очень, – пожал плечами Виктор.

– К бабушке тогда заедем.

Он встал, взял в домике секатор, нарезал гладиолусов, положил их на лавочку рядом с Виктором и пошёл переодеваться…

Кладбище было недалеко, километров пять или шесть. Дед доехал быстро – внуку за руль сесть не предложил. Виктор сидел сзади, придерживал цветы и малину, если «Жигулёнок» подбрасывало на кочках; когда по краям дороги появились ограды и первые кресты, дед сбавил скорость.

Остановились в тени большой берёзы, выросшей на углу их сектора. Дед вышел из машины, взял у внука цветы, достал из багажника канистру с водой и пошёл впереди. Они перешагнули через низкую, сантиметров в тридцать, ограду, ступили на траву вокруг невысокого холмика.

– Здравствуй, Тонюшка, – сказал дед. Он всегда разговаривал с бабушкой, когда приходил сюда. Делал он это почему-то несколько виновато, словно извиняясь перед ней за то, что всё ещё жив.

«Антонина Михайловна Озерова» – в который раз прочитал Виктор, стоя у деда за спиной. Они были почти одногодками. Она – известная на всю страну молодая ткачиха, ставшая в одночасье медсестрой, он – молодой хирург, готовящийся к работе в больнице, но призванный на курсы военврачей в день начала войны. У обоих – «За боевые заслуги» и по ордену Красной Звезды. Оба ни разу не ранены, словно хранил их бог для жизни после победы.

Дед поставил цветы во вкопанную вазу, долил из канистры воды. Виктор протёр плиту у памятника, убрал листву и ветки, вздохнул, взял канистру и вернулся в машину. Это была традиция – дед оставался на лавочке один ещё минуты на три. Было видно, что у него шевелятся губы. Он всегда с ней разговаривал; однажды Виктор услышал долетевшие по ветру какие-то обрывки фраз, потому что дед из-за плохого слуха говорил громко, и после этого всегда уходил подальше, чтобы случайно не подслушать того, что не было предназначено для его ушей.

На этот раз было прохладно, ветрено, и Виктор сел в машину. В лобовое стекло изнутри билась случайно залетевшая муха; в салоне пахло малиной и совсем немного – бензином. Через несколько минут дед встал, подошёл к памятнику, положил на него руку, потом отвёл взгляд в сторону и направился к автомобилю, но по дороге вдруг остановился, а потом пошёл снова – но уже в другую сторону. Внук проследил направление. Целью деда была могила его сослуживца, её он тоже навещал, не каждый раз, но часто.

Виктор решил присоединиться к нему, вышел, направился к деду. Вдвоём они замерли у памятника, Владимир Николаевич покачал головой и сказал:

– Гляди, Рашид, вот и внук подрос. А ты его когда-то кишмишем кормил на даче, помнишь?

Виктор помнил. Был он тогда маленьким, дачный посёлок казался ему просто огромным, и сходить к дяде Рашиду за двести метров было целым приключением. Взяв деда за руку, они шагали мимо чужих заборов, живых изгородей, машин – а в конце этого пути ему всегда давали то конфету, то вкусный виноград. Дядя Рашид был очень худым, с блестящими глубоко посаженными глазами, постоянно в армейской рубашке; к мальчику он был добр, с дедом разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед – ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров – ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.

– Я последний остался, – сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображён молодым капитаном в заломленной набок фуражке. – Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.

Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.

– Врач был гениальный, – не поворачиваясь, сказал дед Виктору.

– Я знаю.

– Ты просто так знаешь, с моих слов, – дед покачал головой. – Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы: одна – боткинская, вторая – захарьинская. Боткин был гением осмотра, а Захарьин – гением анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид – он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые – тонометр, мутный снимок лёгких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию – кардиолог. Нет, я не против, – он развёл руками, – но вы, ваше поколение, всё дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Компьютеры, алгоритмы, стандарты. А вот этот, – он указал на фотографию на памятнике, – до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки лично смотрел, лёгкие и сердце выстукивал – выстукивал! – и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу – думай!

Виктор слушал, не перебивая.

– Не растеряйте это, – повернувшись к внуку, говорил дед. – Старую школу не профукайте. Пока мы живы… – он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. – Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику ещё помнишь? Границы сердца, верхушки лёгких? Печень руками пропальпируешь?

– Да помню, дед, – слегка возмутился Виктор. – Ну, ты совсем меня недооцениваешь!

– Вот видишь, Рашид, – сказал Озеров, обращаясь к памятнику. – Возмущается. Значит, есть ещё самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.

Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул ещё раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошёл следом за дедом.

Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чём-то своём, Виктор просто смотрел в окно.

– Тебя домой? – внезапно спросил дед. – Или я в гараж, а ты потом сам дойдёшь?

– Можешь и в гараж, – пожал плечами Виктор. – Могу прогуляться.

…Пока дед открывал ворота, он всё думал, спрашивать или нет. Дед слишком серьёзно прошёлся у могилы Ахмерова по профессиональным качествам внука, и на этом фоне просить помощи было несколько неловко.

«Но он же сам предлагал», – оправдывался перед собой Виктор. Тем временем, дед въехал в гараж, закрыл замки, подошёл к внуку и протянул ему руку для прощанья.

– Я, пожалуй, зайду, – решился наконец Виктор. – Спросить кое-что хочу.

Дед приподнял одну бровь.

– Ну, тогда заходи, – он согласно кивнул. – На вот малину, неси.

Виктор взял кастрюльку и пошёл к подъезду, на ходу машинально съев несколько ягод. Войдя в квартиру, дед направился на кухню, включил там чайник – старый, обыкновенный, на газовой плите, – а сам отправился в ванную. Виктор присел в комнате в кресло, закинул ногу на ногу, осмотрелся.

У деда, как всегда, был порядок. Ни грамма пыли на серванте, ни крошки на ковре. Пара книг на столе у его кресла, где он проводил большую часть времени, рядом телефон и фотография молодой бабушки – точно такая же, как на памятнике. На подоконнике несколько цветков в горшках; он не бросил за ними ухаживать, сохраняя в знак памяти. Рядом с цветами – несколько газет и пара рентгеновских снимков.

– Приходил кто-то? – спросил Виктор, когда дед вернулся.

– Петя, – ответил дед, поняв, о чём речь. – Искали с ним «суставную мышь». Нашли. Зря рентгенологи считают, что она не контрастная. Я вижу. А после меня и Петя увидел.

Он загремел на кухне кружками. Через три минуты чай был готов, дед принёс свою кружку в комнату, поставил её на стол поверх сложенной газеты.

– Ты за своей сам давай, слуг у нас нет.

Виктор встал, вернулся с кружкой и вазочкой с вареньем, сел за стол напротив деда.

– Есть у нас девочка одна… – начал он. – Прапорщик. Связистка Оля Лыкова. Лежит третий день. Температурит под тридцать девять, боли в области большого вертела слева. Очень ногу бережёт, на левом боку не лежит. Ходит так, как будто ей в бедро выстрелили. Да, если по правде сказать, уже и не ходит.

Дед отхлебнул чай, поставил кружку, сел поудобней.

– С её слов, болеет около десяти дней. С ухудшением. Приходила в нашу поликлинику, дали ей освобождение на три дня, назначили физиолечение…

– Лечили от чего?

– В медкнижке написано «Деформирующий остеоартроз левого тазобедренного сустава».

– Ей лет-то сколько? – удивился дед.

– Тридцать четыре.

– Она связистка не в десантной бригаде? Не прыгала никогда? – уточнил сразу дед.

– Нет, к десанту у неё никакого отношения. Травму отрицает.

Дед кивнул и постучал пальцами по подлокотникам кресла.

– В общем, стало ей хуже, из поликлиники её направили к нам. Рыков положил, поставил диагноз «Воспалительный инфильтрат», принялся лечить антибиотиком, компрессами. Динамики никакой. Мы вместе ещё раз посмотрели через день. Я пропунктировал то место, что больше всего болело – ничего не получил. Или не попал, что тоже возможно. Рентген, УЗИ – сделали. Но я после Магомедова к нашим рентгенологам как-то скептически стал относиться. Вот мы и думаем, что дальше делать.

– И что надумали?

– Ты же знаешь, у Рыкова есть поговорка: «Хороший скрип наружу вылезет». Сидим на попе ровно, ждём, когда гнойник сконцентрируется. Активно-выжидательная тактика.

– Подобная тактика хороша при холецистите, – дед покачал головой, – гнойная хирургия к такому не шибко располагает.

– Я понимаю, – ответил внук, повозил ложкой в кружке. – У тебя какие-нибудь печеньки есть?

– Возьми батон, намажь вареньем, – сказал дед. – Считай, пирожное.

Виктор усмехнулся, но сделал именно так; откусил сладкий кусок, посмотрел на деда.

– Ты от меня ответов ждёшь, что ли? – недоуменно поднял тот брови. – После уросепсиса видишь во мне волшебника? Ты же очень мало информации дал. Исходя из того, что я услышал – где-то сидит гнойник. А правило тут одно: «Если есть гной, выпусти его». От Гиппократа до Войно-Ясенецкого – принцип неизменный.

– Сама Оля как-то не сильно согласна на операцию, – пояснил Виктор. – Ей надо на ногах быть через пару недель. Она очень просит, если есть возможность, попробовать полечить без разреза. Ты же знаешь, иногда получается с такими инфильтратами.

– Знаю. А что за срочность у неё? Отпуск, командировка, учения?

– Если бы. Всё гораздо прозаичнее. Муж у неё сидит. За убийство. И через две недели у них свидание. Говорит, могут после этого перевести куда-то, ездить придётся очень далеко. Надеется не пропустить встречу.

– Колония где-то у нас?

– Да, рядом с городом. Он третий год отбывает, вроде бы режим сделали чуть послабее – раньше она к нему раз в полгода ездила, а теперь вот чаще разрешили. Ну, она и рвётся туда.

Дед хмыкнул, взял со стола кружку, но прежде, чем сделать глоток, спросил:

– А убил-то кого?

– Я не все подробности знаю, – Виктор пожал плечами. – Сослуживца своего избил где-то в ресторане под Новый год. Говорят, из ревности. Тот с лестницы упал и головой ударился. Привезли к нам. Он умер в реанимации дня через два. А Лыкова под белы рученьки и в колонию. Лет на восемь или больше.

– Да уж, от тюрьмы и сумы… – дед покачал головой. – Ладно, посмотрю я её завтра. Такси не надо, сам приеду. Ты только на проходной скажи, чтобы «Жигулёнок» мой пропустили. И подготовьте там всё – историю, снимки. И после осмотра своего, как и в прошлый раз, сначала вас спрошу. Если вообще ничего не скажете – в следующий раз не приду, не взыщите.

Виктор согласился на такие условия. На следующий день они с Рыковым ещё раз проштудировали историю болезни Лыковой, чтобы наизусть знать все анализы и анамнез заболевания, Николай Иванович заранее проветрил кабинет и не курил с самого утра. Снимки лежали аккуратно на столе в хронологическом порядке.

Около десяти часов раздался звук мотора. Дед в силу своего не самого хорошего слуха газовал обычно очень мощно, из-за чего все переключения передач происходили у него с неслабым рёвом двигателя. Виктор выглянул в окно, хотя мог этого и не делать – другого водителя с такой манерой вождения он никогда не видел.

Озеров остановился метрах в тридцати от входа, возле беседки. Солдаты уже видели его неделю назад и с интересом смотрели, как два хирурга быстро спустились на улицу, чтобы поприветствовать гостя.

Владимир Николаевич пожал им обоим руки.

– Не слишком часто мы вас эксплуатируем? – спросил Рыков. – А то зачем ездить, я вам могу хоть сейчас стол в ординаторской поставить. Будете у нас на ставке.

Дед рассмеялся.

– Стар я на ставку штаны просиживать. Да и зачем вам постоянный консультант? Совсем расслабитесь, думать перестанете.

– Тоже верно, – вздохнул Николай Иванович.

Они поднялись в кабинет, заняли свои обычные места. Дед с улыбкой посмотрел на них, сидящих на диване, и сказал:

– В прошлый раз Виктор Сергеевич докладывал, теперь надеюсь начальника отделения послушать.

– Жаль, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха, – бурча себе под нос, встал с дивана Рыков и добавил громкости. – Вам, Владимир Николаевич, мой старший ординатор основные факты рассказал вчера. Добавить могу только, что клинический анализ крови вчерашний – с ухудшением. Ночь спала беспокойно. Лежать без особой боли может, только если нога на шине Белера. Антибиотик сегодня пора менять, потому что всё мимо кассы – но так как нет толком диагноза, то сложно понять, на какой.

Дед выслушал этот монолог, встал, повесил пиджак на спинку кресла, жестом показал, что хочет халат. Потом они вышли в отделение.

Женская палата была вторая по счёту. Начальник пошёл вперёд, Озеров за ним, замыкал эту маленькую колонну Виктор. Когда они проходили мимо первой палаты, оттуда донёсся сдавленный крик, потом что-то ударило в дверь изнутри.

Рыков остановился, резко открыл дверь и заглянул. Крик повторился, на этот раз громче. Дед заинтересованно подошёл поближе, посмотрел в проём из-за спины начальника. На кровати у окна лежал пациент с забинтованными руками, одна из которых была дополнительно прификсирована к кровати поясом от байкового халата. Под дверью валялось яблоко.

– Прошу прощения, Владимир Николаевич, – извинился Рыков. – У нас тут ожоговый пациент. Пенсионер. Всё как обычно. Обгорают по пьяни, попадают к нам, а через пару дней у них «белочка». И начинаются визиты психиатра – капают ему что-то, колют, а они ни в какую. Этот второй день в дверь кидает всё, что в руки попадается.

– Сибазоните алкоголика? – спросил дед. – А зачем?

– Чтобы переломался. Его ж лечить невозможно, – ответил Виктор. – Ни капельницу поставить, ни перевязку сделать. Он то цветы с одеяла собирает, то бочку в углу палаты закапывает.

Озеров обернулся и сказал:

– Вам что нужно – ожоги вылечить или алкоголизм?

– Ответ как бы сам собой напрашивается, Владимир Николаевич, – сказал Рыков.

– Ну, и дайте ему коньячку. Что вас – всему учить? «Белочку» сразу купируете. Он ещё вам за рюмку и перевязаться поможет. А то устроили мужику гестапо. Мало ли что он там в своих галлюцинациях видит. Я же знаю, у вас обязательно где-нибудь в шкафу стоит бутылка про запас. И не одна.

– Всё-то вы знаете, – усмехнулся Рыков.

– Конечно. Думаешь, мне водку не приносили? Если бы я всё это выпил – вряд ли бы мы сейчас разговаривали.

Николай Иванович машинально прикоснулся к проекции своей печени, вздохнул и сказал:

– Примем к сведению. И даже попробуем. Сегодня.

Он закрыл дверь в палату и жестом предложил Владимиру Николаевичу пройти в следующую. Когда они вошли, Оля отложила в сторону книгу, которую читала, положила руки поверх одеяла, поздоровалась. О предстоящем осмотре она была предупреждена.

Озеров остановился в дверях, поздоровался и посмотрел на Лыкову, отчего она немного смутилась, но дед будто не заметил этого и не отрывал взгляда от её лица.

Спустя минуту он словно очнулся и подошёл поближе.

– И давно ты такая бледненькая? – спросил он её по-отечески.

– Да не очень, – тоненьким слабым голосом ответила Оля. – Мне на службе подружки на узле связи сказали с месяц назад. И как раз тогда у меня левое колено заболело.

– Колено? – одновременно удивились Рыков и Владимир Николаевич. Дед перевёл взгляд на начальника:

– Ты первый раз про колено услышал?

Тот молча кивнул, сжав зубы. Это было очень неожиданно – на третий день так проколоться с анамнезом перед консультантом. Виктор тоже узнал от Оли про больное колено только сейчас.

Дед подвинул к кровати стульчик, присел рядом.

– Хромаешь давно?

– Ну, вот месяц и хромаю. Всё больше и больше.

Владимир Николаевич откинул с больной ноги одеяло, посмотрел, не прикасаясь.

– Видите? – обратился он к хирургам, стоящим рядом. – Нога слегка отведена и повёрнута наружу. Очень важный момент. Тебе так легче, дочка?

Оля кивнула.

– Попробуй ногу поровнее положить.

Лыкова попробовала и вскрикнула от боли. Нога тут же вернулась в прежнее положение. Дед повернулся к коллегам и поднял вверх указательный палец правой руки.

– А спина у тебя не болит? – задал он следующий вопрос, когда убедился, что Рыков и Виктор его знак заметили – но не факт, что поняли.

– Поясница, – кивнула Оля. – Так и хочется под неё подушку положить.

– Патологический лордоз, – дед произнёс это медленно и отчётливо, фиксируя внимание врачей. – А если попробовать согнуть ногу сильнее, то он исчезнет. Но мы не будем пробовать, потому что… Смотрите.

Он откинул одеяло полностью и показал на разницу в окружности бёдер. Левое действительно было слегка атрофично.

– Уверяю вас, что если сейчас её поставить, то мы увидим, что слева ягодичная складка стала гораздо меньше. Пациентка щадит ногу уже месяц. Ходить приходится много? – вновь обратился он к Оле.

– Да не очень, – ответила Лыкова. – Со службы и на службу автобусом. Остальное всё в пределах военного городка.

– Спорт? Дальние походы?

– Я вообще не любитель. Только если в части какие-то нормативы сдаём, но они не сложные. Последний раз далеко ходила, когда свидание дали с мужем, там от автобуса до колонии четыре километра в одну сторону через сопочку. Но это три месяца назад было, тогда ничего ещё не болело.

– А свидания подолгу?

– В тот раз сутки было. В специально отведённом домике на территории.

– Сидеть ему долго ещё?

– Чуть больше половины. Четыре года и семь месяцев, – она вздохнула и опустила глаза.

Дед внимательно выслушал, потом встал у кровати, наклонился, взял своими сильными не по возрасту руками ногу ниже колена и сделал несколько лёгких движений, не вынимая её из шины – вращал, разгибал, постукивал. Виктор с Рыковым услышали какие-то странные фамилии, угадав в них названия симптомов. По окончании осмотра Озеров аккуратно накрыл Олю одеялом, улыбнулся и погладил по голове.

– Всё хорошо будет, – он махнул рукой на докторов. – Я уверен, они справятся.

Оля тихо сказала «Спасибо» и взяла в руки книгу. Консилиум врачей вышел в коридор и направился в ординаторскую.

Дед, ничего не говоря, поднял со стола снимки, посмотрел на негатоскопе, после чего повернулся к дивану и спросил:

– Помните, что я обещал?

– Если мы ничего не добавим к тому, что и так было известно до сегодняшнего дня, то вы к нам больше не придёте, – повторил Рыков.

– И как вы решили поступить с этим условием?

– Нога у неё лежит в вынужденном положении. Ротирована наружу. Где-то в области тазобедренного сустава гнойник. Но при чём тут колено? – Виктор развёл руками. – И на что указывает боль в пояснице?

– Почти все заболевания тазобедренного сустава начинаются с боли в колене. Вот такой финт делает наш организм. Знаешь, сколько пациентов с некрозом головки бедренной кости годами лечат артрозы коленных суставов? Каждый второй. Ну, а боль в пояснице – она указывает на то, что пациентка переразгибает спину, чтобы снять напряжение, – констатировал дед. – Ей делали УЗИ вертельной сумки – вы думали, что гнойник там. Этого мало. А вот то, что она к мужу ходила последние пару лет, в том числе три месяца назад, и целый день с ним в колонии провела – вот это поважнее всех ваших рентгенов будет.

Рыков опёрся на подлокотник дивана и прикрыл глаза рукой.

– Не прячься, Николай Иванович, – дед усмехнулся. – Но в пассив себе запишешь. И ты тоже, – он сурово посмотрел на Виктора. – Доложите ведущему, что у пациентки Лыковой туберкулёз тазобедренного сустава. В округ её надо переводить, наша фтизиатрия не вывезет, хотя проконсультироваться у них можно насчёт подтверждения диагноза и антибиотиков. И попутно ещё очаги поискать. Повнимательнее.

– Колония! – хлопнул себя по лбу Рыков. – Ну, как так…

Дед встал, Виктор подскочил с дивана и помог ему снять халат.

– Хорошо, что сходу не прооперировали. Плохо, что не додумали до конца. Если есть возможность – в колонию сообщите. Пусть мужа обследуют, а то он до освобождения может и не дожить.

Рыков слушал как загипнотизированный. Он уже мысленно расписался в приказе с выговором за просмотренный туберкулёз. Дед похлопал его по плечу, кивнул внуку и вышел. Через пару минут за окном заревел движок «Жигулёнка», свистнули колёса.

– Ты ему вчера про колонию говорил? – посмотрел на Платонова Николай Иванович.

– Говорил.

Начальник подошёл к окну, вытащил спрятанную между рам пепельницу, закурил. Виктор встал сбоку так, чтобы дым не попадал на него, и сказал:

– Я понял, почему он так долго на неё смотрел, когда в палату вошёл. У неё же типичное лицо тяжелобольного человека, лицо туберкулёзника. Она просто красилась, словно сумасшедшая, после того, как ей подружки сказали, что выглядит не очень. А я вчера ей приказал, чтобы с утра никакой косметики. И сразу всё проступило.

– Надо на женской палате объявление повесить. О запрете косметики в принципе, – сурово сказал Рыков. – Они нам всю клинику стирают своим модельным видом.

Виктор улыбнулся, понимая, что бороться с этим практически невозможно. Женщины всегда будут стараться выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Но в словах начальника была здравая мысль – только приказывать надо было не пациенткам, а им самим. Смотреть более внимательно, заставлять смывать румяна, тональный крем и прочие штуки, с помощью которых можно запросто обмануть самого внимательного врача.

В ста метрах от отделения грохнули ворота на КПП – дед выехал за территорию. Рыков раздавил окурок в пепельнице и сел за стол. Надо было записать данные сегодняшнего осмотра в историю болезни.

– Представляешь, Виктор Сергеевич, – внезапно сказал он, – мне стыдно это всё писать и свою подпись ставить. Как будто я сам всё понял. Нечестно как-то.

– По-другому не получится, – стоя у окна, ответил Платонов. – Он же здесь был неофициально.

Рыков согласно покачал головой, потом взял ручку и написал в истории болезни заголовок «Обход с начальником отделения».