Текст книги "Бестеневая лампа"

11

Утро выдалось серое. Лёгкая морось заставила Платонова стоять вплотную к стене штаба, чуть поодаль от дежурного по части, пока тот докладывал командиру о прошедших сутках. Зубарев заметил его, едва вышел из УАЗика, но виду не подал. Дежурный коротко отчитался по форме, не забыв упомянуть про «небольшое происшествие в гнойной хирургии, решено силами старшего ординатора, рапорта все у вас в папке». Командир зыркнул в сторону Платонова и, когда офицер отошёл, махнул ему рукой.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – вытянулся перед Зубаревым Виктор. – Разрешите обратиться к вам с разъяснениями по поводу вчерашнего происшествия. Это очень важно.

Свою речь он готовил ещё с вечера. Проговорил несколько вариантов, вспомнив и про то, что надо коротко и по существу обратиться сразу у дверей: не успеешь – и всё, считай, провалил мероприятие.

Зубарев выслушал его, прищурился и сквозь зубы бросил:

– Поднимайся.

Они прошли лестницей и длинным коридором по ковровой дорожке. Войдя в кабинет, Платонов замер на пороге. Зубарев бросил в кресло фуражку, вытер лоб платком, повернулся и молча указал на диванчик. Сам сел в своё кресло и опёрся на стол, наклонившись вперёд.

– Ну, давай, капитан, – прищурившись, сказал он. – Удиви меня.

Платонов не принял приглашения присесть, а встал напротив стола.

– Вчера в моём отделении произошёл инцидент. Квалифицировать его будет военный следователь, но на мой взгляд – хулиганская выходка. Несколько человек во главе с выписанным из госпиталя два дня назад рядовым Липатовым совершили хулиганское нападение на моего пациента, Михаила Терентьева, и нанесли ему телесные повреждения, связанные с выполненной ему операцией. Свои хулиганские действия они производили, угрожая холодным оружием. Рядовой Терентьев был мной вчера повторно прооперирован. Всё, что касается данного инцидента, описано в объяснительных свидетелей – дежурной медсестры и нескольких пациентов. Также имеется видеозапись операции и рассказа рядового Терентьева – сам он написать ничего не может, потому что после полученной электротравмы одна рука у него ампутирована, а вторая находится в процессе кожной пластики полноценным лоскутом с передней брюшной стенки.

Платонов замолчал на секунду, вдохнул поглубже и продолжил:

– Фамилии Липатов и Терентьев вам должны быть знакомы – это участники драки, случившейся в гнойной хирургии три недели назад. Считаю, что пострадавший в той драке Липатов совершил хулиганскую выходку осознанно, из мести, и должен понести заслуженное наказание.

Зубарев слушал молча, постукивая по столу шариковой ручкой, словно отмечал ей точки во фразах Платонова.

– Сержант Терентьев готов обратиться в правоохранительные органы с заявлением на рядового Липатова. В свою очередь, я готов поддержать его в этом начинании, поскольку ущерб нанесён не только здоровью Терентьева, но и результатам моего труда, что отодвинуло выздоровление пациента ещё на три недели. Если хотите, я могу включить вам видео, где во время восстановительной операции сержант Терентьев даёт показания.

Полковник поджал губы, взгляд его стал ещё более пронзительным. Он бросил ручку на стол и сквозь зубы сказал:

– Давай.

Платонов достал кассету, вставил её в видеомагнитофон и включил воспроизведение. Зубарев смотрел и слушал первые четыре минуты, где Терентьеву было что сказать. Когда стало ясно, что дальше Платонов шьёт просто в тишине, он поднял глаза на капитана.

– Ты чего хочешь-то, Платонов?

Виктор очень сильно постарался не отвести глаза от совершенно убийственного взгляда Зубарева и тихо, но твёрдо сказал:

– Справедливости.

Зубарев откинулся в кресле и уточнил:

– А она есть вообще – эта самая справедливость?

– Надеюсь, – решительно кивнул Платонов. – И поэтому предлагаю – либо Липатов забирает заявление, либо он идёт с Терентьевым по одной статье, а у папы его будут проблемы с предвыборной кампанией.

Командир покачал головой:

– А ты не так прост, капитан, как на первый взгляд кажется… Где нахватался таких идеалов и убеждений? У деда своего? Потому что сейчас в армии таких, как он, днём с огнём не найти. Одни алкаши и «шланги».

Платонов молчал и ждал какого-то более значимого ответа или встречного предложения. Зубарев встал из-за стола, прошёл в дальний конец кабинета и открыл дверь в ещё одну комнату. Вернулся через минуту с бутылкой коньяка в одной руке и бокалами, зажатыми между пальцами другой.

– Не думал я, что с утра пить придётся, – покачал он головой, – но ты меня просто вынуждаешь. И не первый раз уже, заметь.

Он налил примерно треть каждого бокала, поставил бутылку, протянул один Платонову, второй поднял и большим глотком осушил. Виктор не решался последовать его примеру.

– Ох, уж этот Липатов… – глядя куда-то в окно, задумчиво сказал Зубарев. – Смотри, – и он показал Платонову журнал принятых звонков на экране своего телефона. Все строчки на экране были с одной фамилией – «Липатов Г. В.» Полковник двинул пальцем – выехала следующая порция вызовов.

– Мне медслужба округа столько не звонит, сколько этот папаша ненормальный. Я ему телефон Кузнецова подсунул, чтобы он напрямую в стоматологии интересовался – нет, он всё равно мне названивает. Это, капитан, болезнь такая у номенклатурных работников – они из всех возможных контактов выбирают обязательно самый высокий, считая, что только так можно повлиять на ситуацию. Хороший коньяк, ты чего? – спросил он у Платонова, обернувшись. – Или тебе в операционную сегодня?

– Никак нет, – ответил Виктор.

– Ладно, не заставляю, – он присел на диван, – не хочешь, не пей. Дай мне ещё раз посмотреть твоё кино.

Платонов поставил бокал, перемотал запись на начало, включил. Зубарев посмотрел на этот раз, как показалось Виктору, более внимательно. Потом взял со стола папку с рапортами, которую ему вручил дежурный по части, прочитал их, откладывая рядом с собой на диван. В конце Виктор показал ему фотографию, сделанную из окна отделения, где компания Липатова сидела в беседке после ухода пациентов.

– Липатов – вот этот, второй справа, – показал Платонов. Командир кивнул, разглядывая снимок.

– Итак, что мы имеем, капитан? Видеозапись, четыре рапорта свидетелей, фотографию из окна. С одной стороны, негусто, – скептически сказал командир, – если для уголовного дела. А с другой – если папочку напугать, то просто завались.

Платонов не очень понимал, к чему всё идёт. Полковник играл с ним, словно кошка с мышкой – анализируя ситуацию и, в то же время, не принимая пока окончательно ничью сторону.

– Знаешь, почему Липатов был не по форме? – внезапно спросил он Виктора и, не дожидаясь ответа, объяснил. – Потому что папа сейчас здесь. После выписки забрал его из госпиталя, у командира части выбил ему отпуск, и живут они в люксовом номере какой-то гостиницы у моря. Папаша отдыхает, а сынок куролесит. Я это от нашего особиста знаю, который госпиталь курирует. Они там свой хлеб не зря едят, держат руку на пульсе. Но, думаю, даже для них твоё видео сюрпризом будет…

Он встал, вернулся за стол. Не садясь в кресло, переложил несколько бумажек, потом поднял взгляд на Платонова:

– Так уж получилось, что ты, капитан, сейчас в моём лице получил неожиданного союзника. Этот самый Липатов Гэ Вэ сына своего к нам оформил через главного хирурга округа. Друзья они, блин. Школьные. Думаешь, это первый такой припрятанный мажор, которому не по плечу тяготы и лишения военной службы? Раз или два в месяц звонят, просят подержать у себя… Так, вот этот главный хирург в округе нажаловался на меня начмеду и командиру. Знаю, вы тут все думаете, какой я зверь. А я, между прочим, пытался вас всех отмазать. Как мог. Не буду в подробности вдаваться, у нас, у командиров, своя жизнь – но кое-что они за попытку сопротивления со мной сделали. Чтобы я впредь был более сговорчивым и более внимательным к сыновьям политиков. И рапорт твой в Академию, что я в помойку отправил, в сравнении с этим – детские игрушки просто.

Он тяжело вздохнул, а потом подытожил:

– Сейчас иди в отделение. В десять часов будь у меня с этой своей кассетой и заявлением в прокуратуру на Липатова. Для начала от тебя лично. В десять часов. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Секретаршу предупрежу, пропустит без слов.

– Слушаюсь, товарищ полковник, – Платонов развернулся, сделал пару строевых шагов и вышел из кабинета командира. На часах над креслом секретарши было семь с четвертью. Надо было занять себя чем-то до начала рабочего времени, потом быстро сделать перевязки и вернуться сюда.

Читать его хватило чуть больше, чем на полчаса. Потом он написал заявление на Липатова и листал какие-то фотографии из богатого госпитального архива дней рождения и присвоения очередных званий. Время тянулось очень медленно. Без двадцати девять пришёл Рыков, переоделся и тут же убежал на утреннее совещание начальников отделений – они даже не перекинулись парой слов. Ещё через полчаса мучительного ожидания Платонов накинул халат поверх капитанской формы, прошёл в перевязочную, дал указания Юле, после чего заглянул к Терентьеву.

– Всё нормально, – сказал Михаил, глядя на повязку. – Жаль, что всё с начала, конечно, но спасибо вам. Я отцу ничего говорить не стал – он мне звонил недавно. Решил не беспокоить. В случае чего скажу, что вы решили немного продлить лечение – он всё равно не проверит.

– Привет ему от меня передавай, – Виктор посмотрел на часы и решил, что больше ждать он не может. Лучше он эти последние двадцать минут посидит на скамейке у приёмного отделения, чем в своём кресле. Скинув халат, Платонов положил во внутренний карман написанное заявление и максимально медленно, как только мог, направился в сторону штаба.

Погода несколько улучшилась. Морось прекратилась, асфальт на аллеях подсох. Проходя мимо госпитального магазинчика, он с удивлением увидел на нём надпись «Закрыто» – буквы даже немного выцвели, то есть висело это объявление не первый день. Платонов поинтересовался, что случилось с магазином, у начальника приёмного отделения, который курил на крыльце.

– А ты не в курсе? – Кулешов выпустил дым в сторону, скривив рот. – Комиссия пару недель назад приезжала. Из прокуратуры. Что-то по бумагам прошерстили и выяснили, что следы этого магазинчика в карман нашего командира ведут. За ним прокуратура давно наблюдает – у него и на прежнем месте службы было, за что зацепиться. Он то ли заносит кому надо, то ли прячет очень умело. Вот с этим магазином не повезло – закрыли. И ещё зуб точат на киоск «Союзпечати» – но это совсем смешно. Если его уберут, нам даже ручку купить среди рабочего дня негде будет.

Платонов выслушал Кулешова и понял, что имел в виду Зубарев, когда говорил: «Кое-что они со мной сделали». Виктор не очень представлял себе, что собирался предпринять в ответ командир, но он почему-то решил поддержать Платонова в его поисках справедливости – она у каждого своя, Виктор в этом не сомневался, как и в том, что, идя к своей цели, он может невольно стать оружием в руках Зубарева. Но это Платонова мало беспокоило.

Ровно в десять часов он прошёл по коридору мимо секретарши и каких-то двоих гражданских, ожидающих приёма, постучался и тут же вошёл. Анжела даже не посмотрела в его сторону, чем вызвала – Платонов это слышал – справедливое негодование в приёмной.

– Пришёл? – поднял голову от бумаг Зубарев. – Проходи на диван. Заявление где?

– Вот, – Платонов достал его и положил перед командиром. Тот бегло просмотрел текст, буркнул: «Сойдёт» и нажал кнопку селектора.

– Анжела, позови гостей.

Те гражданские появились в дверях спустя пару секунд. Один высокий, седоватый, подтянутый, в дорогом костюме; второй – помоложе, поскромнее, в свитере и джинсах, с блокнотом в руках. Полковник встал, подошёл, пожал вошедшему первым руку, второму коротко кивнул и указал на два кресла у стены напротив его стола. Места вроде бы почётные – но уж очень далеко от хозяина кабинета. Платонов на диване оказался словно меж двух огней.

– Сначала я познакомлю всех, кто друг друга впервые видит, – сказал Зубарев, не торопясь возвращаться за стол. – На диване у нас сидит капитан медицинской службы Платонов Виктор Сергеевич, ординатор отделения гнойной хирургии. В кресле слева – кандидат в депутаты областной Думы Липатов Герман Владимирович. В кресле справа, если честно, понятия не имею, кто. Надеюсь, вы сами представитесь и объясните, с какой целью находитесь.

Липатов жестом остановил своего спутника и хорошо поставленным голосом ответил:

– Это руководитель моего предвыборного штаба Геннадий Сильченко. Между адвокатом и ним я выбрал именно Сильченко. Он в состоянии оценить всё то, что вы можете здесь сказать, с точки зрения предвыборной кампании. А адвокат – ещё успеет, если понадобится.

Платонов с интересом разглядывал собеседников. Он понял, что Зубарев каким-то образом проинформировал Германа Владимировича о тематике предстоящей беседы и понимал, что ему придётся сейчас выступить ещё раз – с неменьшим напором, нежели утром. Но командир его опередил.

– Не буду затягивать нашу беседу, все мы люди занятые. Герман Владимирович, есть очень серьёзные основания для того, чтобы вот это заявление, – и он постучал пальцем по листу, написанному Виктором, – было направлено в прокуратуру и следственные органы. У нас есть масса свидетельских показаний – вплоть до видео, – которые очень недвусмысленно дают понять, что ваш сын совершил хулиганскую выходку и нанёс телесные повреждения сержанту Терентьеву, угрожая ему при этом холодным оружием и делая всё это в составе организованной группы лиц…

Ни единой эмоции не отразилось на лице Липатова. Виктору показалось, что он даже не моргал всё то время, что Зубарев излагал свои мысли.

– Заявление написано капитаном Платоновым, который хочет по закону добиться справедливости в отношении результатов своего труда. Сам пострадавший тоже сейчас пишет заявление – но уже от своего лица, как человек, получивший телесные повреждения. Я всё понятно изложил?

Липатов кивнул, а потом что-то шепнул своему помощнику.

– Я могу ознакомиться с теми материалами, что есть у вас?

– Пожалуйста, – пригласил его Зубарев. Сильченко встал, подошёл к столу, прочитал заявление, потом взглянул на объяснительные и в заключение попросил посмотреть видео. Платонов включил запись.

– Чего вы хотите? – совершенно не изменившимся голосом спросил Герман Владимирович.

Командир сделал жест, приглашающий Платонова изложить свои требования.

– Мы хотим, – где-то в глубине души он просто в шоке был от этого «мы», но, тем не менее, выбрал именно такую форму, – чтобы ваш сын написал ходатайство о прекращении уголовного дела в отношении Михаила Терентьева в связи с примирением сторон.

У Липатова слегка приподнялась одна бровь. «Он из железа, что ли?» – подумал Платонов, а потом вдруг понял, что практически не видит на лице морщин. «Ботокс», – догадался Виктор и уже по-другому смотрел на эту безэмоциональную реакцию.

– Ну, вообще-то, сломанная челюсть – это личное дело моего совершеннолетнего сына. Он сам вправе решать, как поступить. И если уж он решил наказать обидчика…

Сильченко тронул его за рукав, привлекая внимание, потом наклонился и что-то долго шептал на ухо. Зубарев заинтересованно ждал, чем же всё кончится.

– Я согласен, – выслушав руководителя своего штаба, сказал Герман Владимирович. – Только не думайте, что вы меня запугали. Я исключительно из человеколюбия. Всё-таки человек руку потерял из-за своей глупости и самонадеянности. И я хочу вам напомнить о договорённости между вами, мной и главным хирургом округа…

– Я прекрасно всё помню, – ответил Зубарев. – А также хорошо себе представляю, какой пиар-ход вы сможете сделать, используя эту ситуацию. Завтра ваш сын идёт к следователю и пишет это ходатайство. Я знаю, что заседание всё равно будет, потому что следователям для галочки надо передавать дело в суд. Но главное, чтобы это ходатайство было. И тогда прямо на суде будет принято решение о закрытии дела. Со своей стороны, мы с капитаном Платоновым гарантируем, что передадим вам все объяснительные и заявления для уничтожения. Видеокассету на ваших глазах уничтожим. По рукам?

Липатов встал, поправил пиджак и брюки, подошёл к Зубареву и, не подавая руки, тихо сказал:

– Я такое не забываю.

– Я тоже, уважаемый, – ледяным голосом ответил полковник. – И это я ещё даже не старался.

Гости вышли в приёмную, на ходу о чём-то советуясь. Полковник прикрыл дверь, повернулся к Платонову и спросил:

– Теперь коньяк будешь?

– Буду, – кивнул Виктор.

Командир достал – на этот раз из стола – ту же самую бутылку, налил. Виктор медленно выдохнул и выпил, чувствуя на языке, а потом и в груди растворяющееся терпкое тепло.

– Божественно, – прищурившись, сказал Зубарев. – А сейчас я тебе кое-что скажу, а ты меня внимательно выслушаешь.

Платонов поставил бокал на стол и посмотрел на командира.

– Ты никогда и никому… Повторяю – никогда и никому не расскажешь того, что было сейчас в этом кабинете. Никому. Даже самим Терентьевым – ни сыну, ни отцу. Добавил ты мне с его аневризмой головной боли, капитан, ох, добавил. Но с другой стороны, а на хрена вообще мы здесь тогда?

– Слушаюсь, товарищ полковник, – ответил Виктор. – Разрешите идти?

– Никак нет, не разрешаю. Есть ещё одно дело.

Он показал Платонову на своё кресло.

– Садись.

– В смысле?

– Я приказываю, – подтолкнул Зубарев Виктора. – Не бойся, ненадолго. Бери ручку, листок бумаги и пиши.

Платонов аккуратно опустился в мягкое кожаное кресло, протянул руку к органайзеру, взял дорогущую по ощущениям шариковую ручку, клацнул кнопкой и огляделся в поисках бумаги.

– В принтере за спиной возьми… Вот, хорошо… Приготовился? Пиши. В правом верхнем углу. С большой буквы: «Начальнику Военно-медицинской Академии имени Эс Эм Кирова генерал-полковнику медицинской службы Шевченко Юрию Леонидовичу…».

Платонов машинально написал пару слов, а потом поднял глаза на командира.

– Пиши-пиши, капитан, – прищурясь, усмехнулся Зубарев. – Они же тебя теперь сожрут, эти окружные крысы. Я же, в общем-то, с заявлением в прокуратуру тебя под танк бросил. Но вот видишь, сразу исправляю ситуацию, высылаю, как декабриста, отсюда куда подальше. Давай, пиши: «Прошу зачислить меня в ординатуру…». На что ты там хотел поступить?

– На гнойную хирургию или ожоги.

– Вот и пиши «…на кафедру термических поражений». Ну и дальше там, как у тебя в рапорте было.

Зубарев налил себе ещё, выпил. Платонов, тем временем, закончил. Командир взял рапорт, перечитал, забрал у Виктора ручку и написал ниже: «Ходатайствую по существу данного рапорта. Полковник мс О. Зубарев», после чего поставил витиеватую двухэтажную подпись.

– Давай, дерзай, – Платонов видел, что командир немного захмелел. – Может, ещё вернёшься когда. А теперь вставай с кресла, а то привыкнешь.

Виктор поднялся, уступил место Зубареву. Он держал в руках рапорт, подписанный полковником, и не верил своим глазам. В приёмной остановился посреди комнаты, ещё раз перечитал текст и резолюцию на нём. Потом вспомнил, как стоял перед командирским столом и просил справедливости.

– А она есть вообще – эта самая справедливость? – спросил тогда Зубарев.

– Судя по всему, да, – ответил Платонов и вышел на улицу.

12

– …В период становления теории о травматической болезни в Академии было две операционных – одна над другой. Сообщались они между собой голосовой связью, – доцент Тынянкин ходил между столами и вроде бы ни к кому конкретно не обращался, но каждый курсант был уверен, что рассказывают именно ему. – При поступлении тяжёлого пациента с сочетанной травмой и травматическим шоком в верхней операционной им занимались по стандартной, имеющейся на тот момент схеме. В нижней – давался наркоз животному, ему наносились аналогичные повреждения и применялись экспериментальные методы лечения. Это давало возможность молодым и пытливым умам учёных сравнивать результаты, которые в итоге вылились в создание этой самой теории.

– Вот суки, – шепнул сзади капитан Малышев. – Собак, небось, мучали.

– Скорее, свиней, – слегка повернув голову, ответил Платонов. – Ну, а как ты хотел…

– Тем временем, нам пора бы перейти от исторической справки к тому, ради чего вы пришли на мой курс, – Доцент вернулся за свой стол. – К предмету, вокруг которого вертится вся гнойная хирургия. Но для начала хотелось бы договориться по терминологии и классификации. Давайте отношения между макро– и микроорганизмом в ране мы с вами назовём инфекционным процессом…

– Вообще-то, Николай Александрович, все так считают, – ехидно сказал кто-то из дальнего угла.

Тынянкин оглянулся на голос, усмехнулся:

– Старик, поверь – это не так. Коллектив кафедры – это как областной драматический театр. Все хотят играть Гамлета…

Большинство курсантов улыбнулось. Слово «старик», произносимое доцентом с лёгкой долей иронии, всегда всех радовало. На лекциях у Тынянкина было интереснее всего – настолько глубоко, но одновременно понятно и поучительно давал он материал. Платонов почитал про него на стендах в коридорах Академии и знал, что Николай Александрович был советником главного хирурга армии Афганистана последние три года перед выводом войск. Это сильно поднимало и его самого, и уровень доверия к лекциям в глазах аудитории, а Виктор часто сравнивал его со своим дедом – и внешне, и по манере разговора они были очень похожи. После лекций у Тынянкина Платонов всегда писал деду письма.

Платонов жил в Питере почти полгода, вспоминая добрым словом и командира госпиталя, и Мишу Терентьева с его отцом. По сути, благодаря той ситуации с Липатовым он сумел вскочить практически в последний вагон. И Академия приняла его в свои ряды. Лекции, патрули, операции… Операции, лекции, патрули… Он вёл больных, дежурил два раза в неделю по шоку вместе с преподавателями, писал работу по сложным видам кожной пластики и надеялся остаться на кафедре. В свободное время, а его за всеми этими делами выпадало не так уж много, гулял по городу, смотрел, запоминал, дышал ветром с Невы, читал таблички на домах, заходил в музеи, скверы, парки…

Примерно через два месяца после отъезда ему на новый питерский номер позвонил Пётр Афанасьевич.

– Нам сделали неплохой протез, – счастливым голосом сообщил он Платонову. – Вы простите, я номер узнал через вашего деда. Сложно было, но у меня получилось. Обещаю не надоедать, но уверен, вам было бы интересно узнать, чем всё с Мишей закончилось.

Виктор помнил, что во второй раз довести Терентьева до заживления удалось безо всяких приключений. Он выполнил пациенту отсечение лоскута, написал переводной эпикриз в окружной госпиталь – и улетел в Санкт-Петербург.

– …Очень вашу работу здесь хвалили, – счастливым голосом говорил Терентьев-старший. – Сказали, что лучше, чем получилось, и не сделать. Назначили ему физкультуру, какие-то процедуры для левой руки. Он её уже почти в кулак сжимает!

Платонов понимал, что локтевая сторона, где были сожжены сухожилия у Михаила, всегда будет отставать, четвёртый и пятый пальцы вряд ли работают сейчас или будут работать потом. Если, конечно, не выполнить реконструкцию, не перекинуть части живых сухожилий на ту сторону…

– Я очень рад за вас, Пётр Афанасьевич, – искренне сказал Виктор. – Надеюсь, что в дальнейшем всё будет хорошо. Извините, но мне надо идти. До свидания.

Платонов не любил долгих благодарственных разговоров. Они вводили его в какое-то потустороннее состояние – ему не нравилось, когда его хвалили, потому что порой он не понимал, за что, а иногда казалось, что мог бы сделать и лучше. В таких случаях оставалось только радоваться, что пациенты об этом не знают.

…Вопрос из класса вернул Платонова из своих мыслей обратно в аудиторию. Кто-то набрался смелости и спросил:

– Николай Александрович, а что вы думаете об уровне нашей медицины в целом? У вас в Академии всё хорошо, даже томограф есть прямо в предоперационной. Куча всякой дорогущей аппаратуры, врачи опытные, через «горячие точки» прошли. Вот я вчера дежурил, поступила тупая травма живота – и так всё быстро диагностировали. А как быть тем, кто работает на периферии?

Платонову казалось, что у Тынянкина всегда и на всё готов ответ. Вот и сейчас он моментально парировал:

– Тупые, старик, бывают хирурги. А травма живота – она, знаешь ли, закрытая. Но это лирика… Когда-то Екатерине Второй доложили, что в русской армии ветеринаров больше, чем врачей. Вы сами прекрасно понимаете, почему. Потому что лошадь была очень дорогой и заменить её так быстро, как можно заменить убитого или раненого солдата, не представлялось возможным. И заметьте, так было во все времена – медики, как и представители прочих профессий, старались заниматься тем, что приносило больше выгоды. За исключением, пожалуй, советского периода, но и там находились сообразительные и предприимчивые, уж поверьте старику, предмет я знаю. Вот и сейчас – автосервисов больше, чем поликлиник, а хорошие и умные доктора идут куда? Правильно – в косметологию или в диагностику. Потому что это выгоднее. Так, вот пока в нашей стране лечить человека будет невыгодно – только такие места, как Академия, смогут сохранить в себе научную мысль, талант, трудолюбие и творчество. Ко всеобщему, так сказать, сожалению…

В классе стало тихо. Тынянкин сообщил всем давно понятные и простые, но не произносимые вслух вещи. Николай Александрович почувствовал некоторый упадок духа в аудитории и попытался немного подкорректировать свою речь:

– Но вы здесь. Вы и есть те, кто сможет в это трудное время, так сказать… Сохранить и приумножить…

Но что-то у него не клеилось с оптимизмом. Он махнул рукой и закончил:

– Двадцать минут перерыв. Вот компьютер – можете посмотреть презентации по текущему предмету.

Он поправил галстук, взял со стола часы, которые всегда снимал перед началом лекции, и вышел. Часть курсантов из группы следом за ним отправилась на перекур, оставшиеся достали термосы и бутерброды. По классу поплыл запах докторской колбасы и бергамота.

– Хорошо им тут рассуждать, – в промежутках между кусками хлеба с сыром бухтел потихоньку Малышев, лысоватый капитан из небольшого госпиталя под Мурманском. – Они в одной операционной могут собрать нейрохирурга, офтальмолога, ЛОР-врача и челюстно-лицевого хирурга, а это, между прочим, даже для Склифа или Джанелидзе задача невыполнимая. А тут – пожалуйста! Что в таком случае о периферии можно говорить?

Виктор согласился с ним. С Академией по концентрации мозгов, навыков и технических возможностей мало кто мог сравниться в этой стране. Многие вернувшиеся из ординатуры врачи долго потом не могли адаптироваться на местах, потому что их знания не имели точки приложения. Какой смысл уметь оперировать огнестрельные ранения шеи с повреждениями сосудов и трахеи, если у тебя нет ассистента, способного помочь? Вот и понижали себя хирурги автоматически до общих и делали только то, что было возможно, лишь иногда при помощи заезжих «звёзд» вспоминая какие-то давно забытые навыки.

– Давайте лучше глянем, что у них в компьютере хранится, он же кафедральный, – сказала Мирошкина, единственная женщина у них в группе, майор с госпитального судна на Чёрном море. – Там, наверное, архив лекций и презентаций есть.

Платонов подошёл, порылся в каталогах и вывел на экран проектора на боковой стене презентацию со странным названием «ДТП. Скорпионз».

Появился заглавный кадр с текстом «Устранение разрыва мочевого пузыря после ДТП», на следующей странице пошло встроенное видео из операционной. Голосов, комментирующих происходящее, не было, а вместо них фоном заиграла песня Send me an Angel. Платонов оглядел застывшую аудиторию и сказал:

– Это самый крутой клип Скорпов, который я видел. Жаль, сами музыканты не в курсе.

Он смотрел на экран, где были видны только руки хирургов с инструментами – не очень понимая, что там к чему, но вот это совмещение картинки и музыки оказало на него какое-то магическое воздействие. Платонов даже поймал себя на мысли, что пытался подпевать.

– Хрень какая-то, – проворчал Малышев. – Надо найти что-то стоящее.

Этот голос вывел Виктора из ступора и он отошёл в сторону, предоставив капитану возможность самому искать интересующие его объекты.

– Мальчики, – вдруг снова заговорила Мирошкина, – а хотите загадку?

Он посмотрел на неё и подумал, что сложно найти более неинтересную женщину, чем она. Складывалось впечатление, что она никогда не причёсывалась – на голове у майора было что-то отдалённо напоминающее укладку «Эхо прошедшей войны». Мирошкина была излишне курносой и немного гнусавой, с близко посаженными глазами. Для полноты картины не хватало заикания – но с этим у неё всё было в порядке. Громкий командный голос, которым она докладывала преподавателям о наличии курсантов, был единственным безупречным компонентом её образа.

Не дождавшись внимания со стороны присутствующих, она всё равно спросила:

– Что может быть зелёным, чёрным, синим и даже женского пола?

Напоследок она глупо хихикнула и Платонов засомневался, что ей тридцать пять лет. Казалось, что из школьного возраста Мирошкина до сих пор не вышла.

– Это просто, – сказал Виктор. – Курсанты Академии носят разную форму по родам войск. А с некоторых пор и девочек набирать стали.

– Ну, вот, – расстроилась женщина, – никакой интриги.

«Какая интрига, вопросу уже несколько лет, я здесь за полгода его раз десять слышал», – подумал Платонов. Глупая Мирошкина, которая порой, стоя в операционной за спинами ассистентов, несла такую чушь, что хотелось её придушить, заставила его вспомнить о Мазур. Перед отъездом, сдав дела и должность, он все-таки зашёл в кардиологическое отделение. Не мог не зайти.

Наташа Гвоздева, пожелав ему счастливого пути, дипломатично вышла из ординаторской. Мазур подняла взгляд от историй болезни, которых, как обычно, на столе было столько, что казалось странным, почему они не падают на пол. Взгляд этот был крайне красноречив.

– Не знаю, как ты это всё провернул, но рада, честно, – сказала Елена с лицом и интонацией, никоим образом не выражающими радость. – Вернёшься?

– Возможно, – ответил Платонов.

– А я замуж выхожу, представляешь? – криво улыбнулась Мазур. – Был тут один, ещё до тебя, всё пороги обивал, цветы дарил, в вечной любви клялся. Ну, я взяла и поверила ему. Заявление ещё не подали, но за ним дело не станет.

– Желаю сурового офицерского счастья, – Платонов сам не понимал цели этого визита. Вроде и не любил он Елену никогда, как ему казалось, а вот поди ж ты, резануло где-то внутри, в области сердца. Пусть и на пару секунд, но резануло.

– А я тебе желаю, Платонов, бабу там найти, – закрыла Мазур историю болезни, отодвинулась в кресле и посмотрела на Виктора снизу вверх. – Такую бабу, чтобы за неё и в огонь, и в воду… И чтобы она за тебя тоже. Найдёшь – может, и возвращаться не захочешь. Подумай. Там кафедра, наука, жизнь кипит. В Питере был раньше?