Текст книги "The Replay factory. АнтиутопиЯ"

The Replay factory
АнтиутопиЯ
Иван Петров

© Иван Петров, 2016

© Дженни Курпен, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

К концу октября ржавчина схватила покореженный металл. Июньское событие, покрытое эфемерной тканью первого снега, монументом зияло в начале Кутузовского, сразу за Триумфальной аркой. Спешащие в обоих направлениях машины на время притормаживали, переходя на тихий шепот своей еще не шипованной резины, и включали аварийку, демонстрируя таким образом свое почтение и неравнодушие к произошедшему здесь в начале лета. В той аварии не удалось спасти только водителя «Мерседеса». По инструкции он не имел права использовать ремни безопасности, да и в спецкомплектации из Германии они предусмотрительно отсутствовали на водительском месте.

Он до сих пор не мог поверить, как такое могло случиться, как в один день все рухнуло раз и для него навсегда. Самая страшная картина – это даже не молчаливое предательство тех, кого он сделал своими друзьями, – нет. Самые страшные кадры памяти – это травля на дороге. Договоренность с предателями не была нарушена – ему давали уйти в обмен на власть, во Внуково ждал спецрейс в Венесуэлу. Но охраны уже не было, а если бы и была, то это ничего бы не изменило. Информация о бегстве за хорошие деньги просочилась от предателей в эфир желтой радиостанции, и сотни простых граждан, нарушая правила дорожного движения, устремились вдогонку за своим президентом. Привычная дорога от Кремля по Новому Арбату и далее на Кутузовский до МКАД превратилась в ад. Кроме водителя, с ним в машине остались только самые близкие: жена, любовница с грудным ребенком, да старый лабрадор Кирилл, живший последние пять лет за кремлевскими стенами вместе со своим хозяином. Он любил своего пса и по-настоящему доверял все свои замыслы и секреты только ему, тот, казалось, понимал его и одобрительно вилял хвостом. Псу разрешалось и прощалось все; он даже мог на утренней прогулке помочиться на колесо Царь-пушки, и президент, чувствуя неловкость за верного друга перед кремлевской охраной и спутниковой системой слежения иностранных государств, мог сделать ради поддержки то же самое на другое колесо. Он всегда знал – с того самого момента, как унаследовал власть, – что все закончится для него плохо. Рано или поздно, но драматичный исход неизбежен.

История, следуя еще не открытым законам, съедала своих вождей. Каннибализм был всегда. В архаичном обществе с племенным устройством – истинный, сейчас – социальный, но все равно реальный, с летальным исходом. Конечно, как человек образованный, он все это предвидел, но, как любой из людей, имел слабость на надежду. Не имел лишь права на быть другим. Да и любой другой, будь он на его месте, не смог бы поменять правила игры во власть. Это только электорат слепо верит в чудо выбора, не понимая, что ментальное определяет бытие. Менталитет, как и этнос, имеет генетическую природу, и отчего должно существовать другое устройство власти и общества в целом, если других генов просто нет?

Черная камера с белым стулом и кушеткой. Бледный человек с перебинтованной левой рукой и известный адвокат, допущенный к президенту для беседы.

– Ситуация такова, что они вынуждены объявить о временном выходе России из моратория по смертной казни. Они обязаны теперь жестко реагировать на Вашу поимку. Им не нужна Ваша кровь, но и выпустить из страны они Вас тоже не могут. А если не выпускать, то надо судить и судить показательно, с фарсом.

– А если мы обнародуем наше джентльменское соглашение: власть военным в обмен на мою свободу? А мой друг, президент Венесуэлы, выступит гарантом этого соглашения?

– Этим я им и угрожал. Конечно, военным не надо, чтобы оппозиция была в курсе ваших договоренностей. Сейчас временное военное положение легитимно до выборов нового президента в январе. Военным поверили, министр – человек в штатском, к тому же женщина. Бдительность усыплена. Доверие есть. В стране спокойно.

– Так зачем им моя смерть тогда?

– А в назидание. Показать верховенство закона и неотвратимость возмездия.

– Сами себя запугивают. Себе эшафот строят. Я давно уже ничего не боюсь.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мой президент. Да и вонь мировой демократической общественности им особо не к месту сейчас. Одно дело – открытый судебный процесс и срок, и совсем другое – трибунал и расстрел.

– Расстрел? С чего бы такое уважение к офицеру, а не яд, ток или петля?

– Задумка у них такая: Вас как офицера и предателя будут расстреливать шесть разных человек из одного пистолета с расстояния в тридцать метров. Расстрельную команду выберут из народа, из добровольцев, по тому же принципу, что выбирают присяжных заседателей для суда. То есть Вашими палачами будут люди случайные. Но, Вы ведь понимаете, что и в суде случайных присяжных нет. Стрелки просто промахнутся, ранят, но не убьют Вас. Казнь будет транслироваться в онлайн-режиме, и поэтому медицинская помощь будет незамедлительной и эффективной. Далее Вас будут долго лечить, страсти улягутся, президентская гонка переключит внимание общественности, и в январе Вы глубоко раскаетесь в содеянном. Вас помилует новый президент. Заменят расстрел на пожизненное заключение, а потом под давлением международных гуманитарных организаций (собственно говоря, созданных на Ваши деньги), просто вышлют из страны. Вот такая трогательная история.

– А на всякий случай нельзя холостыми пистолет зарядить или резиновыми пулями?

– Да Вы что? Прямая трансляция, аккредитованные на казнь журналисты… Никак нельзя. Кровь пролиться должна, из лодыжки, например. По законам военного времени, как в штрафном батальоне, Вы просто кровью искупаете свою вину.

Утро перед казнью выдалось солнечным – редкость в это дождливое время года. То ли сама природа радовалась предстоящему событию, то ли это был намек, что все закончится хорошо, в рамках джентльменских соглашений. Хотя на роль джентльменов предатели никак не тянули. Но все равно хотелось верить в лучшее. В конце концов, кроме него и Петра, никто не сделал для России больше. Память первого императора увековечена, и величие его роли в становлении русского государства никем не оспаривается. Ничего, потомки вспомнят и его, в названиях улиц, станциях метрополитена, учебниках истории. Большое видится на расстоянии.

Девушка лет двадцати пяти в черной приталенной форме с белым галстуком на узенькой шее вежливо пригласила к завтраку. Она скорее походила на стюардессу, нежели на работника пенитенциарной системы. Ее руки были аккуратно ухожены и явно никогда не держали наручников и других спецсредств.

– Господин осужденный, для Вас приготовлен шведский стол.

Президент вдруг понял, что никогда в жизни не отдыхал по системе «все включено», как миллионы его граждан. Когда мог позволить себе отдых среди народа – этой системы еще не было, а когда она вошла практически в обиход и стала ассоциироваться с халявой – такой понятной и близкой русскому человеку, а потому и обреченной на успех, – то инкогнито путешествовать уже не представлялось возможным в силу повсеместной узнаваемости. Теперь, возможно, в последний день своей жизни, он мог прикоснуться к одному из необходимых атрибутов культуры массового отдыха: к питанию, в основе которого была заложена свобода выбора. Такое потребление еды, конечно, могло зародиться только в демократическом, свободном обществе, а вот ее использование в Турции или Египте – далеко не свободных странах – создавало в какой-то степени у туристов иллюзию отдыха в прогрессивном государстве с высокими человеческими приоритетами во внутренней политике. «Надо было и у меня развивать эту форму питания. Все мы сильны задним умом. Не до мелочей было…» Хотя какие мелочи могут быть в политике? Детали иногда решали все и долго держали его в любимцах многих людей из числа собственного народа. Но это было, к сожалению, уже в далеком прошлом. В последнее время разговор с народом не складывался, и для диалога приходилось использовать конституционные механизмы. Дума и суды работали слаженно, в одной связке, изолируя от общества политическое инакомыслие. Первые порождали все новые и новые санкции, а вторые приводили их в действие за счет правоприменительной практики. Как отражение востребованности социумом юристов для упорядочения своей собственной жизни, в последние три года конкурсы абитуриентов в соответствующие вузы выросли до немыслимых годами ранее значений: сто пятьдесят человек на место. Нет, все же на каком-то этапе он расслабился, недокормил, обделил армию. Не учел высокий уровень дисциплины и самоорганизации военных. Надо было вовремя даровать чин князя начальнику генштаба, но не до того было – выборы уже через год. Законодательная инициатива церковной партии в Думе о введении монаршества в Государстве российском. Бурное мнимое обсуждение парламентариями и подача на утверждение нового закона ему же, президенту, на подпись. Повсеместная поддержка среди представителей народа. Социологические опросы известных центров изучения общественного мнения с поразительными результатами, отражающими единство многослойного общества. Недолгие раздумья. Отправка закона на доработку, ради приличия – этого требовала этика власти. И вот, наконец, когда все правила были соблюдены де-юре, так что ни один сраный комар-демократ носа не подточит, когда мировая система де-факто приняла его монархическую державу, произошел военный переворот. Банальный переворот, как в дикой, далекой от норм цивилизации банановой республике. Утром торжественного дня, сидя за рабочим столом, он ощупывал стул, мысленно прощаясь с ним, уже ощущая себя влитым навеки в трон – не только морально как всегда, но и предвкушая тактильные восприятия его дорогих материалов. Собрав всю волю в кулак, чтобы на его величественное лицо не просочилась и тень детской радости, ждал доклада секретаря о законе, доставленным на подпись после доработки. Его даже не насторожил стук в дверь начальника охраны.

В тот день личку обеспечивали ребята из минобороны, он сам так придумал – в интересах собственной безопасности ротировать личную охрану ежедневно бойцами разных силовых ведомств. Подал знаком сигнал нести документ на подпись – обнажив золотое перо Паркера с триколором на колпачке. В кабинет по-военному строго вошел начальник Генштаба в парадном генеральском мундире, саблей и дорогой кожи папкой с двуглавым золотым тиснением. Запах начищенных до блеска сапог ударил в нос солдафонщиной. «Пришел опять прогнуться», – подумал президент и снисходительно усмехнулся. Это была его последняя улыбка. Генерал молча достал из папки фото формата А2 и положил его на стол. На нем был запечатлён мужчина в строгом черном костюме с простреленной головой. Его левая рука в предсмертной судороге сжимала наградной пистолет с перламутровой рукояткой. Это был премьер-министр. Также молча генерал положил на стол тетрадный листок со знакомым почерком его напарника – предсмертную записку.

«Генерал, что случилось?! Доложите по форме!» – президент озверел от неожиданности, взгляд обрел типичную для него решимость и ненависть.

В ответ начальник Генштаба положил вторую предсмертную записку, в которой президент узнал свой собственный почерк. Это был, конечно, конец. Рассчитывать на спасение руководством ФСБ не приходилось. Графологический робот в единственном экземпляре находился в недрах этой структуры и под личным контролем ее начальника. Ирония ситуации состояла в том, что он, президент, лично распорядился создать устройство по имитации почерка и особым распоряжением выделил на этот проект любимому НИИ ФСБ России немалые средства из бюджета страны. Поэтому в сговоре силовиков против него можно было не сомневаться.

– Ваша власть закончена. Отрекайтесь. У Вас ровно пять минут на видеообращение, или мы Вас застрелим. Вот текст, – На стол лег исписанный наполовину листок плотной бумаги.

– Это авантюра! Я Вас расстреляю!

В ответ генерал обнажил саблю и наотмашь ударил ей по столу.

– Отрекайтесь или смерть! В обмен на отречение мы дадим Вам возможность уйти в Венесуэлу, где Вы храните свои гадкие сбережения, – и, повернувшись в пол-оборота в сторону двери, скомандовал: – Оператора в кабинет!

Страха, собственно говоря, не было, но была вынужденная необходимость принять тот факт, что в данной ситуации противник сильнее. Это как поединок на ринге: надо уметь проиграть в схватке, а не умереть в ней, чтобы иметь шанс на реванш или месть в его случае. Ничего, и в Венесуэле у него будут все возможности свести счеты с врагами. Они даже не представляют степень своей незащищенности перед ним. Если уж в этой стране нельзя гарантировать безопасность гаранту Конституции, то за жизнь начальника Генштаба умные люди и гроша не поставят. Да, власть над этим народом уже не вернуть, теперь его родное стадо отойдет другому пастуху. И пусть тот надругается над ним. Зато у него останутся силы и средства для возмездия этой твари и для хорошей жизни своим близким. Это уже немало в его нынешнем положении. Предавшие мужскую дружбу проживут в страхе до самой смерти. Насильственной смерти. Предатели всегда кончают плохо. На этой оптимистичной ноте собственных рассуждений (а это огромное искусство – отыскать позитивную тропинку в мрачном лесу безысходности) президент, откинувшись на спинку стула для изучения текста, недрогнувшим голосом, спокойно, но четко произнес:

– Я буду готов через минуту.

– Кого из близких желаете взять с собой в эмиграцию?

– Пса, жену, любовницу с наследником.

Он прекрасно видел изумление, граничащее с уважением, на лицах бунтарей. Самообладание, спокойствие и величие были в каждом его слове, движении, взгляде. Царь и на смертном одре должен оставаться помазанником божьим, значительно превосходящим своих палачей по силе духа и нравственной составляющей собственных убеждений. К счастью, был пример стойкости – Николай второй, уничтоженный физически и только физически. Короткая, в меру эмоциональная речь, без тени мимики, сострадания и извинения, с холодным отрешенным взглядом, символизирующим, в принципе, отрешение от власти над этим быдлом, к которому он вынужден обращаться через черный коридор линз видеокамеры. Было ощущение, что находишься под прицелом снайпера, оптика которого в трех шагах от тебя не оставляет никаких шансов на жизнь. Страшно, когда держишься за соломинку надежды, а она ускользает из твоих рук. Но на таком расстоянии альтернативы смерти нет, а значит и страха тоже.

«Все. Снято. Давайте срочно в эфир как экстренный выпуск!» – генерал командовал, как режиссер.

Режиссер. Клоун. Интересно все же, кто это задумал – кто автор сценария? Глядя на поведение военного, президент засомневался, что с таким интеллектом можно организовать такое сложное мероприятие, как смена власти. Кому это выгодно? Народному стаду? Лидер в стаде коров – бык, и за ним они идут, но бык-то сам не знает, куда идти – он просто бык. Кто приложил хлыст к рогатому, безмозглому существу, тот и мотивировал вояк на эту наглость. Мотивировать просто – деньги изобрели давно, а более алчных людей, чем те, что в погонах, ему встречать не доводилось. Сколько денег не закопай в оборонку – им все равно мало. Так устроен этот тип людей. Узок мир их ценностей. Всю жизни быть послушными, жить по команде, словно конечности, которые приходят в движение лишь по приказу сверху, от мозга, сможет не каждый. И неважно, к каким движениям он их приводит – своего собственного мозга все равно нет – они исполнят любое, даже самое опасное и рискованное, которое может вызвать перелом и привести в итоге к их полной обездвиженности.

Жизнь в тюрьме чужой воли формирует ложные ориентиры, а деньги делают человека еще более несвободным, чем тюрьма. Юноша, избравший осознанно со школы путь подчинения на всю жизнь, не найдет большего утешения своей доблести, чем карьера власти над равными себе, да презрение общества свободных, его унижение через свои легитимные права действовать решительно и безнаказанно. Плавники не в ответе за рыбью голову и уж тем более за подводные течения. Перекупить таких просто, деньги для них – единственное, как им кажется, общее с гражданскими, свободными в своих суждениях людьми. Но если последние могут тратить дорогую бумагу, ласкающую слух приятным шуршанием, практически на все что угодно, как настоящие люди, то военные обречены лишь копить, копить и наслаждаться накопленным или, в лучшем случае, построить дачу за сотни километров от гарнизона, оформив ее на дальнего родственника или брата жены. Военных, конечно, использовали, но кто?

На столе президента коротко рявкнул и тут же затих телефон, преобразовав звуковой сигнал в часто мигающий зеленый. Генерал со звоном вогнал лезвие сабли в ножны и двумя пальцами освободившейся от смертоносного орудия руки вдавил клавишу громкой связи.

– Товарищ генерал! – рапортовал неизвестный президенту женский голос, – через три минуты синхронно начинаем экстренный выпуск новостей по трем телевизионным каналам и шести радиостанциям.

– Приступить к трансляции!

– Есть приступить к трансляции!

В кабинете синим угольком вспыхнул маленький экран автомобильного телевизора, принесенного кем-то из врагов. Своего рода маленькое зеркало, в котором он увидел себя: спокойного, чуть уставшего, но не сломленного. Ни тени страха или отчаяния на лице, несмотря на то, что стальное жало генеральской сабли было всего в полутора метрах от его шеи и, хотя и, не попадало в фокус объектива, но вполне реально слепило глаза отраженным в нем зловещим светом юпитеров. Произносимые чужие слова никак не гармонировали с выражением лица президента и оттого казались нелепыми и неправдоподобными – чудом, сказкой, а не реальностью.

«И наконец, – продолжала говорящая голова, – подытоживая все сказанное, я заявляю следующее:

1. Как человек верующий, глубоко раскаиваюсь в содеянном под влиянием собственной гордыни. Прошу милости не только у бога, но и у близких – у всего народа страны, которым я правил последние 25 лет.

2. Я отрекаюсь от власти и слагаю с себя полномочия президента в пользу временного военного совета во главе с начальником Генерального штаба России.

3. Как гражданин страны, я имею право и требую над собою справедливого и непредвзятого суда, а наказания такого, которое я заслуживаю по закону. Еще раз подчеркиваю – по закону. Да хранит вас Господь».

«Ваша миссия выполнена, семья уже в машине. Водитель – Ваш личный. Следуйте за конвоем».

Кто-то из врагов дрожащими пальцами нащупал известную радиостанцию в чреве портативной магнитолы нелепого оранжевого цвета, где его обращение шло с небольшим полминутным опозданием и искажением голоса.

Президент встал из-за стола, поправил костюм и, держа осанку, хотя и чуть опустив голову, направился к выходу.

Ведущие утреннего эфира ему вдогонку поздравляли россиян с прекрасным началом нового дня и уже шутили, сравнивая уход президента с пролетающей кометой, которая всех напугала своим распущенным для пущей важности хвостом, но все же прошла мимо. Пути падших звезд и нормальных людей всегда расходятся. И, уже удаляясь от источника шума, издаваемого шутами из числа амбициозной, но лишенной напрочь самокритики молодежи, которая своим словесным поносом заполняет и так скудное пространство голов одураченных радиослушателей, до него донесся полный восторга голос, с позволения сказать, диктора:

«Только что нам сообщили, что главный преступник страны пытается бежать от правосудия и его длинный черный „Мерседес“ без мигалок и госзнаков от Кремля направляется в сторону Внуково 3. Граждане России, москвичи, проявим сознательность и свой долг перед…»

Голос растворился в коридорах Кремля, и через минуту ослепительное июньское солнце заставило его зажмурить уже и без того слабо видящие глаза. Водитель Миша молча, кивком головы поздоровался со своим хозяином и открыл правую заднюю дверь «Мерседеса». Любовница на заднем сидении с трясущимися губами, полными ужаса и слез глазами прижимала к груди спящего Вовку. Жена вместе с собакой расположилась впереди, вместо охраны. Ее лицо выражало, как обычно, только терпение. Завидев друга, Кирилл дружелюбно завилял хвостом и даже приоткрыл слюнявую пасть для приветственного лая, но тут же был осажен президентом:

«Тихо, сын спит, сидеть!» После пса обратился к водителю: «Миша, поехали! Внуково-3. Включи Желтое Эхо или Желтое FM».

Желтый эфир заполнил бранью и перепалкой интимное пространство дорогого салона президентской машины.

– Это Рыжик на «Убитом Опеле», Черный фаллос проехал Библиотеку и уходит на Новый Арбат, сажусь ему на хвост.

– Ладка-7 в эфире, выдавливаю Фаллос у «Октября» на встречку, линяет по разделительной, мужики, встречайте же его! – вопил уже немолодой женский голос.

– Я Хвостач, Фаллос увильнул от лобовухи со мной, разворачиваюсь за ним.

Рев клаксонов, в гуле которого преобладали звуковые сигналы отечественного автопрома, с каждым метром трассы увеличивал свое присутствие в кабине автомобиля. Миша старался. Мерседес выписывал сложные траектории, Вовка проснулся и заныл, но как-то тихо, неуверенно, боязливо. Пес поджал хвост и заскулил. Преследователи значительно превышали скорость в городе, правилами дорожного движения им разрешалось пастись в пределах 40 км/час для их же собственной безопасности. Стране были нужны и свои, более квалифицированные, трудовые ресурсы и она, как могла, хранила их жизнь и здоровье в возрасте, пригодном для труда. Могут водить – значит могут трудиться. Ближе к шестидесяти толку от них будет мало, условия жизни их скосят, и средства в пенсионном фонде высвободятся для более приятных мелочей, чем пособие по старости. Почувствовался первый толчок справа, потом еще и еще.

– Попал!

– И я его достала! – кричала радостно автомагнитола.

Машина метнулась влево, словно поезд, сошедший с железной колеи, наскочила передним колесом на разделительный бордюр перед Триумфальной аркой и, получив дополнительное ускорение от очередного удара, полетела над молодым зеленым газоном, совершив в воздухе сальто и рухнув на крышу.

Президент пришел в себя не столько от жалобного, зовущего на помощь лая лабрадора, сколько от очередного сильного удара в остов поверженного автомобиля. Его семью добивали вместе с ним. Радио стихло, как последняя связь с прежней жизнью, да и жизнью вообще, и едкий дым ударил в нос, вызвав приводящий в сознание болезненный кашель. Ребра и рука были сломаны. Спустя секунды стук прекратился и сменился на скрежет металла. Это работали спасатели. Бронированная сталь нехотя отступала под натиском инструмента, и через образовавшуюся щель пена огнетушителей стала заползать в салон мерседеса. Племя, вооруженное камнями и палками, обступило автомобиль и поджидало свою жертву. Народ яростно скандировал: «Позор, позор!» Дело шло к развязке, первые камни полетели в остывающий металл, но полетели аккуратно, прицельно, чтобы случайно не зацепить спасателей. Последние работали смело, слаженно и одновременно быстро. Они вытянули с разных сторон машины президента и бесчувственную молодую женщину с окровавленным младенцем. Толпу разрезал вздох ужаса, руки устроивших самосуд опустились – никто не хотел быть причастным к смерти ребенка; а что журналисты в погоне за сенсацией опишут это именно так, сомнений ни у кого не было. А когда из машины выполз старый испуганный пес с перебитой лапой, люди и вовсе разжалобились, побросали орудия возмездия и, причитая» «Бедная собачка», расступились, дав бригадам скорой помощи забрать пострадавших. Одно дело – делить «одну на всех победу», и совсем другое – ответственность за преступление, вину за гибель невинного ребенка и издевательства над беззащитным животным.

Аромат свежей выпечки заполнил небольшое помещение тюремной трапезной. Президент имел слабость к мучному с раннего детства, но привычка беречь свое здоровье ради блага государства противопоставила ей железную волю. В силу необходимости и исключительно, как казалось ему, во имя процветания нации он стал приверженцем низкокалорийных, но богатых витаминами и минералами натуральных продуктов. Ежедневный рацион главы государства состоял, как правило, из спаржи, репы, свеклы, а также мясных и рыбных деликатесов, хорошо пропаренных и даже порой сырых – непременно с кровью. Потребление алкоголя и табака было вычеркнуто из жизни давно и навсегда. Бросив беглый взгляд на ассортимент шведского стола, он вдруг поймал себя на мысли, что все продукты, представленные сейчас на нем, укладывались в его концепцию здорового питания. Здесь были в изрядном количестве свежие овощи, фрукты, а также приготовленные на пару треска и говядина, чей пресный, бесполый вид и запах он не спутал бы ни с каким другим. Конечно, это диетическое, вне всякого сомнения, питание. Зачем сажать на диету человека за два часа до смерти? А похоже, они и впрямь пошли на попятную. Это намек, чтобы я не истерил на расстреле, не обращался к журналистам быть свидетелями преступления. Не дай бог, не рассказал бы на заявленной перед казнью короткой пресс-конференции об убийстве ими своего напарника. Невербальный сигнал был принят. Переговорный процесс пошел. В конце концов, у них собственно не было никаких оснований для расстрела по сути пленного человека. Я добровольно сложил полномочия, не стал призывать своих сторонников к сопротивлению путчистам, то есть просто сдался в плен врагу в настоящей войне за власть, и моя казнь в данном случае превращается в банальное убийство, военное преступление. Никому не хочется запятнать честь мундира кровью безоружного человека, особенно в дебюте предвыборной кампании, когда еще непонятно, в какую сторону дрогнет стрелка компаса родного электората. Важно соблюдать пропорции решимости и милосердия. Это нравится избирателям. Это проверено. Он даже сначала думал отказаться от пышных ватрушек и тем окончательно презреть саму возможность смерти в это солнечное утро, но, поразмыслив, решил, что в данной ситуации немного сладкого оправдано в качестве успокоительного и безвредного для печени средства перед лицемерным театральным действом. В сочетании с нежным ароматом бескофеинового кофе булочки показались райскими плодами в аду. От рыбы, овощей и мяса президент воздержался: «Не в последний раз, когда пойду на поправку после ранения, еще наемся этого вдоволь».

«Я готов к расстрелу, спасибо за завтрак», – президент встал из-за стола и стряхнул крошки с костюма. Все же одной рукой, хотя и правой, принимать пищу в светском костюме было еще неудобно.

Его голос звучал спокойно, убедительно, профессионально. Руководитель страны должен быть харизматичен, приятен в общении и, конечно, вызывать симпатию у молодых представительниц слабого пола. Этому мастерству его учили еще на прежней работе. Девушка от этих слов пришла даже в некоторое замешательство и не к месту ответила:

«На здоровье, приходите еще», – и только после дежурной улыбки осознала, какую глупость сморозила.

Но сказанного ею было вполне достаточно, чтобы понять, к какому ведомству относится сотрудница, и окончательно подтвердить собственные догадки в своей неуязвимости перед несущими смерть пулями.

Перед казнью, как и положено, был медицинский осмотр. В принципе, сам он и не сомневался, что годен к расстрелу по состоянию здоровья – почти как призывник к срочной службе. Лечащий врач еще в тюремной больнице, где он проходил лечение после аварии, говорил, что его сердцу, легким, печени, почкам и поджелудочной железе позавидовал бы любой молодой донор. Врачи никогда не уступали в цинизме политикам, но в их исполнении он всегда оставался лишь шуткой, в отличие от последних. Вежливые доктора измерили давление и пульс, взяли кровь на анализ.

– Все в норме, 130 на 85, пульс 84. Неплохо перед расстрелом, – это было сказано таким ободряющим тоном, как будто врач сообщал больному, что тот идет на поправку. – Мы оставим на Вас датчики, и Ваши показатели будут транслироваться в эфир. Если пульс перед расстрелом превысит 140 ударов в минуту, то казнь на время приостановят, чтобы дать Вам успокоиться. Кроме того, мы установим в вену правой руки катетер, на случай, если Вас не смогут застрелить, а только ранят. Расстреливать два раза, как всем известно, приказы не велят. Медицинская помощь будет эффективна не только благодаря предварительному доступу к Вашей венозной системе, но и портативному дефибриллятору, электроды которого интимно совмещены с датчиками ЭКГ на Вашей груди. В случае внезапной остановки сердца автоматически начнутся реанимационные мероприятия.

– Окей, делайте свою работу. Мне пора уже на пресс-конференцию.

Куб три на три метра из толстого пуленепробиваемого стекла вмещал не только осужденного, но и микрофон с небольшими динамиками. Самый узнаваемый в мире человек по версии журнала The New Times стоял гордо с широко расставленными, как перед схваткой на татами, ногами. Память прочно хранила юношеский успех в дзюдо и в ситуациях опасности или противостояния всегда придавала его телу борцовскую стойку. Так он стоял и на суде, который назвал незаконным вследствие того, что власть военного переворота всегда незаконна, незаконна де-юре, и это обстоятельство не дает ему право отвечать на вопросы самовыдвиженца обвинителя и судьи-самозванца.

– Господин президент, если кратко, по пятибалльной шкале: как Вы оцениваете четверть века своего управления страной? – журналистка Юманите, которой досталось право первого вопроса, не могла скрыть волнения.

– На пять с плюсом. Но не управления, а правления. Это не одно и то же.

– Что заставило Вас оставить власть над народом при его почти поголовной поддержке?

– Знаете, лучше окончить школу отличником, чем остаться на второй год двоечником. Монаршество завело бы Россию в тупик, отбросило бы на задворки цивилизации. Будучи не в силах противостоять натиску общественного мнения и настойчивым законодательным актам Государственной думы, я принял единственно возможное в этой ситуации решение – отрекся от власти в пользу Военного совета, коллегиального органа управления гражданской жизнью нашего общества.

– Скажите, Вы стали жертвой военного переворота или сформировали Военный совет специально для передачи ему власти?

– Безусловно, Совет был всегда, и его кадровый состав определялся мною лично. Так сложилось, что я передал власть именно этим людям, и теперь их право – принимать решения самостоятельно; но и отвечать за них только им. Их деятельность не требует моих комментариев, да и ваших. Все достаточно наглядно. Поэтому без комментариев.