Текст книги "Черноморские казаки (сборник)"

Если казаки стареют, два средства освежить их: или пересадить на новую почву, или радикально изменить вооружение и одежду. Старое должно исчезнуть сразу. Колебание может произвести только обратное действие. Не каприз, а обдуманное решение надобно видеть в том, что Фридрих Великий, дав своему войску новую одежду, старую тотчас же сжег.

Если казачьи войска Черноморское и правофланговое Кавказское, соответственно единству содержимой ими линии, тождеству их стратегического положения, домашнего быта и служебного призвания, будут слиты в одно войско, хорошо управляемое, доблестное и грозное неприятелю, то первое, по своим отличительным качествам, составит из себя исключительно стрелковую пехоту и артиллерию, а последнее легчайшую в мире конницу – ураган легкой кавалерии.

Вседневную одежду конного черноморского казака составляют: обыкновенная военная шинель, как показывает опыт, не заменяющая черкески, полушубка и бурки, и потому прибавляющая лишнюю тяжесть к седельному вьюку; черкесская шапка с красным верхом и синие шаровары. При этом синяя черкеска, с жестяными газырями (нагрудным патронником), красный стамедовый бешмет (исподний кафтан), с суконным того же цвета, застегнутым на крючки воротником, составляют мундир. На гвардейском казаке синий суконный исподний кафтан и красная верхняя черкеска, которой рукава отброшены за спину. В этом мундире соединились для черноморского казака его прошедшее и настоящее: сзади кунтуш гетманской Украйны и спереди боевой наряд Кавказских гор. Вообще же в форменной одежде строевых частей Черноморского войска выразилось колебание между одеждой кавказских гор и одеждой казацкой старины. Мундир артиллериста тот же, что и конного казака, только черкеска и шаровары темно-зеленого, а бешмет черного цвета. Вооружение его составляют: пистолет, шашка и кинжал.

Офицерский мундир в коннице и артиллерии, сохраняя тождество с казачьим, отсвечивает блеском галуна, в коннице серебряного, в артиллерии золотого, – покрывающего шапку, грудь, полы и карманы.

Пеший казак одет в синий короткий, застегнутый на крючки кафтан с красными погонами и с жестяными на груди газырями. Шапка и шаровары те же, что в коннице. Чрез левое плечо у него патронташ, чрез правое ранец. Он вооружен легким ударным ружьем, с штыком, который, отмыкая от дула, носит на поясе спереди вместо кинжала. Пластуны, или застрельщики, вооружены нарезными штуцерами, к которым примыкаются известные тесаки.

В коннице, пехоте и артиллерии офицеры вооружены пистолетом, шашкой и кинжалом. Газыри, портупея шашки и пояс у конных и пеших серебряные, у артиллерийских золотые.

Прежнее вооружение пешего казака состояло из длинной винтовки (терновки, литовки, арнаутки и других наименований) и короткого суковатого копья, «подсоха». Во время перестрелки казак втыкал свой подсох в землю, клал ружье на один из его сучьев и стрелял не так проворно, но верно. В ручной схватке он забрасывал винтовку за плечо и встречал неприятеля острым дротиком подсоха.

Хотя пехота и конница резко отличены обмундированием и вооружением, но офицеров имеют они общих. Если оказывается недостача офицеров в пехоте, то они переводятся туда из конницы, и наоборот.

Такие переводы бывают довольно часты и делаются по усмотрению войскового дежурства, которое следит за балансом чинов во всех трех родах оружия. От этого происходит невольное переселение офицеров из службы одного оружия в службу другого, из одного мундира в другой. Такое шаткое и неточное положение офицеров, сколько неудобно для них самих, столько же невыгодно для службы. Оно может измениться не прежде, как с установлением особых линий чинопроизводства по пехоте и коннице, отдельно, как это уже сделано по артиллерии[52]52
  Для офицеров, состоявших по войсковому управлению, военному и гражданскому, установлена особая форма одежды, во всех казачьих войсках одинаковая. Это кафтан темно-зеленого цвета, донского покроя, с красным воротником; при нем темно-зеленого же цвета шаровары. По борту кафтана и по наружному шву шаровар красный кант. Шапка та же, что в строевых частях, но только с черным, а не красным верхом.


[Закрыть].

Вне строя, в походном и домашнем быту, казаки носят черкесскую одежду, предпочитая ее своей форме как за легкость и удобство покроя, так и за прочность сукна. В черкесской одежде, как бы тепло ни оделся казак, он одинаково будет поворотлив и проворен. Черкесская одежда и сбруя, черкесское оружие, черкесский конь составляют предмет военного щегольства для урядника и офицера. Вообще все черкесское пользуется уважением и предпочтением между казаками. Да оно и справедливо: «что хорошо выдумано, то полезно и перенимать». В похвалу изобретательности и тонкому вкусу черкес следует сказать, что у них, не только воинское снаряжение, но даже земледельческие орудия, не только подсошки при ружье, но соха и вилы на гумне, отличаются легкостью, удобством и приятной отделкой[53]53
  Устройство черкесского плуга, очень легкого и ходкого, заслуживало бы подражания. Он не забирает так глубоко, как тяжелый казацкий плуг; зато кроит землю тонкими и ровными ломтиками, и по целине идет без малейшей запинки. Пахота черкеса – искусная ткань, загляденье. Nota bene: засеяв ниву, черкесы не заборанивают ее; они совсем не знают бороны.


[Закрыть]. На самых пустых мелочах, выходящих из их рук, лежит грациозный отпечаток. Присоединив к этому их утонченный этикет, их уважение к женщине, пороховую воспламеняемость их самолюбия, наконец их физическую и нравственную легкость, мы не решимся противоречить тем, которые между адигами селят бургундских и лотарингских крестоносцев, – и поспешим кончить наше сухое описание казацких доспехов отрывком картины, нарисованной кистью народной черноморской поэзии:

 
Iде козак на Кубань
Знаряженний, мов той пан:
Кiнь жвавий,
Сам бравий,
Хват неборак.
 
 
Мушкетюга у чехлi,
А шаблюка при боцi,
Ратище
Довгее, —
Чом не козак?
 
 
Всунув ногу у стремено,
Ратюгою вперся в землю,
Й на коня,
Из пив-дня,
Прудко злетiв.
 
 
Ой у того ж козака
Жинка гарна, молода,
З хати вийшла,
Честь обична,
Ему на провiд.
 

Терпи, козаче, горе:

будешь пити мед.

В осевших и поросших колючкой валах Екатеринодарской крепости живет последнее воспоминание о Сечи Запорожской. Все в этой прикубанской крепостце устроено так, как устраивалась приднепровская сечь с отдаленнейших времен. Внутри обширного редута расположены четырехугольником невысокие и длинные казармы. Это старинные курени. Среди просторной, обчеркнутой казарменными зданиями площади, называвшейся в Сечи майданом и служившей вечем для войсковых «рад», возвышается шестиглавая войсковая соборная церковь. Сияющие в воздушной синеве кресты ее видны из-за Кубани на большом расстоянии и служат фаросом нашим пленным, когда они выбегают из гор на родную святую Русь. Близ церкви отдельное, оберегаемое часовым строение с узкими окнами, задернутыми железной решеткой. В Сечи носило оно название «войсковой скарбницы». Ныне в этом скромном здании вмещается все наличное общественное богатство, сердце промышленной жизни края – войсковая казна. Но не здесь, а вон где – под священной сенью войскового храма черноморцы хранят свои драгоценнейшие, свои заветные сокровища: знамена, регалии и другие памятники доблестных войсковых служб и щедрых царских к войску милостей.

По обычаю, очень старому, каждый год, на второй день праздника пасхи, все неценимое достояние казаков, собранное на поле чести и победы, выносится с утра из войсковой церкви на майдан, на показ народу. Не умирай в народе, призванном к славным подвигам оружия, не умирай и не блекни память о высоких царских пожалованиях, – и пусть ведают о них и мать, и жена, и малые дети казака, и наезжие гости его… В тот день бывает соборная церковная служба и парад. После обедни войсковые знамена, предшествуемые крестами и хоругвями, троекратно обносятся вокруг церкви с чтением четырех евангелий и молитвенным пением. Потом, отделясь от крестов, проходят они пред народом и войсками. Народ их приветствует с сердечным трепетом, войска отдают им честь по воинскому уставу, – там и сям скатится слеза на седой ус, там и сям заискрится молодой взор, – и потом они относятся назад, в свое священное хранилище.

Бывает еще случай выноса клейнод с большим парадом. Это день присяги нового войскового атамана на должность. Тогда все куренные атаманы собираются в войсковой город и, с перначами в руках, присутствуют при присяге главы войска. Тогда все знамена протекшего времени обступают присягающего. И, осененный старейшими из них, он произносит клятву вести войско путем долга, чести и блага общего.

Воспользуемся одним из этих случаев и пройдем по всему ряду памятников заслуг и отличий войска.

Ряд этот простирается чрез пространство пяти царствований.

Вот первые знаки, запечатлевшие возрождениек «коша верных казаков» из пепла Сечи: 1 булава войсковая и 17 перначей куренных, 1 большое войсковое и 14 малых куренных знамен, за веру и верность, и печать кошевая, представляющая воина с мушкетом в одной и знаменем в другой руке.

Граф Суворов-Рымникский, чрез которого знамена и знаки были переданы черноморским казакам, объяснял им в ордере от 27 февраля 1788 года, что: «изображение на знаменах креста, с сияющим в средине солнцем, представляет привязанность войска к вере Христианской; на другой же стороне, в звезде, надпись ордена Св. Апостола Андрея Первозванного означает хранение войском веры, проповеданной сим апостолом в странах, по Днепру лежащих, и верность к Государю и Отечеству».

Этой первоначальной инвеституре войска последует грамота блаженной памяти Государыни Екатерины II от 30 июня 1792 г., «милостивое слово», укрепляющее войску нынешние его земли и воды, определяющее его права, преимущества и обязанности. Эту священную хартию окружают: большое белое знамя, в воздаяние усердной и ревностной службы войска Черноморского, доказанной в течение благополучно оконченной войны с Портой Оттоманскою, храбрыми и мужественными подвигами на суше и водах. Серебряные литавры, убранные шелковыми занавесками, с бахромой и кистями; две серебряные трубы, серебряная вызолоченная чаша с такими же: дискосом, звездой, двумя копьями, двумя лжицами и двумя блюдцами; пара дорогих «ставратных» риз с принадлежащими к ним облачениями; серебряное, крытое густой позолотой блюдо и серебряная, жарковызолоченная солонка, осеняемая двуглавым орлом.

На этом блюде и в этой солонке казаки удостоились получить от Государыни в 1792 году хлеб и соль на путь-дорогу к берегам Кубани[54]54
  Часть хлеба и соли хранится в войсковой церкви доныне.


[Закрыть].

За царским хлебом-солью Екатерины II следуют памятники государствования Павла I: одно большое, белое, с золотыми лучами, и четырнадцать малых знамен – «в значение службы Всероссийскому Престолу», – и милостивое слово (от 16 февраля 1801 года), подтверждающее войску его права, преимущества и обязанности, и водворяющее в нем порядок и гражданственность.

Затем следует милостивое слово Александра I (от 31 мая 1803 г.), сопровождаемое шестью малыми знаменами, жалованными войску «в уважение его службы, с ревностью и усердием продолжаемой».

Эти шесть знамен, в соединении с вышепоказанными четырнадцатью Павловскими знаменами, розданы были в двадцать полков (десять конных и столько же пеших), в первый раз сформированных в 1803 году, на место сечевых куреней. Чрез двенадцатилетний промежуток времени, как свидетельство о доблестном участии войска в достопамятной отечественной войне, являются серебряные трубы, жалованные в 15-й день июля 1813 года черноморской гвардейской сотне за отличия в войне с французами, неоднократно оказанные.

Наконец развертывается блистательный ряд георгиевских знамен, жалованных Государями Императорами: в Бозе почившим Николаем Павловичем и ныне благополучно царствующим Александром Николаевичем:

1-му конному полку за отличие в Персидскую и Турецкую войны, в 1827, 1828 и 1829 годах.

5-му и 6-му конным полкам за отличие в Турецкую войну, в 1829 году.

8-му и 9-му конным и 5-му пешему полкам за отличие при взятии крепости Анапы, 12 июня 1828 года.

1-му пешему полку за отличие, 29 мая 1829 года, при разбитии Турецкой флотилии под Браиловым.

8-му пешему батальону за отличие при взятии крепости Анапы, 12 июня 1828 года, и за примерное мужество при обороне Севастополя, 1854 и 1855 годов.

2-му пешему батальону за примерное отличие при обороне Севастополя, 1854 и 1855 годов.

Общее всему войску большое белое знамя Св. Великомученика и победоносца Георгия, пожалованное Государем Императором Николаем Павловичем, в 10 день октября 1843 года, за пятидесятилетнюю, верную, усердную и храбрыми подвигами ознаменованную службу.

Такое же большое знамя, пожалованное благополучно царствующим Государем Императором Александром Николаевичем, при нижеследующей грамоте:

«Нашему любезному верному Черноморскому казачьему войску.

Войско Черноморское, с примерною готовностью, снарядив сынов своих на защиту отечества против вторгшихся в оное иноплеменников, и достойно связав имя свое с геройской защитой Севастополя, явило в перенесении воинских трудов и опасностей минувшей войны многочисленные подвиги самоотвержения, мужества и примерной храбрости.

В ознаменование столь достохвальной службы, признали Мы за благо, особою Высочайшею грамотою Нашею, Всемилостивейше пожаловать Черноморскому войску Георгиевское знамя с надписью: “за храбрость и примерную службу в войну против Французов, Англичан и Турок, в 1853, 1854, 1855 и 1856 годах”, которое препровождая при сем, повелеваем: освятя оное по установлению, присоединить к пожалованным войску Августейшими предками Нашими войсковым знаменам, для употребления при всех торжественных сборах Войска, в воспоминание неизменного к нему Нашего благоволения.

Дана в первопрестольном граде Нашем Москве, в 26 день августа месяца, в лето от Рождества Христова 1856-е, Царствования же Нашего второе».

На подлинной написано собственной Его Императорского Величества рукой:

«АЛЕКСАНДР».

Сим милостивым словом и пожалованием оканчивается, так сказать, послужной список войска Черноморского.

Двенадцать лет тому назад, – как много отрадного в этом воспоминании! – милостивым словом и пожалованием в Бозе почившего Государя Императора Николая Павловича Черноморское войско вызвано было на празднование пятидесятилетнего юбилея боевой его линейной службы, – празднование, достойное жить в памяти казацкого потомства, по тем высоким народным чувствам, которым служило оно торжественным выражением.

Это было в мае 1844 года, по доставлении в Екатеринодар большого георгиевского знамени, приосенившего пятидесятилетнюю совокупность служб войска.

Для торжественного приема новопожалованного войскового знамени были собраны в войсковой город атаманы всех куреней. Каждого из них сопровождали недоросли и престарелые казаки, служившие еще в «славном войске низовом, Запорожском». Старики сходились порадоваться торжеству молодого поколения да вспомнить на закате своих дней славную свою екатерининскую старину. Малолетние казаки призваны были в свидетели и участники войскового торжества, чтоб чрез них перешла в двадцатое столетие живая память о том, с какими чувствами черноморцы обыкли принимать награды своих Царей.

В то же время пришли к Екатеринодару пять конных полков и четыре пеших батальона, выряженные на смену частей, занимавших кубанские кордоны и закубанские укрепления. За ними прибыли команды внутренно-служащих казаков и две батареи конной артиллерии. Войска эти расположились лагерем на берегу Кубани, ниже войскового города.

За войсками, со всех концов Черноморья, стекался народ на екатеринодарскую троицкую ярмарку, этот первенствующий в крае рынок.

Вместе с жителями казачьего сословия собиралось в войсковую метрополию все куренное духовенство. Оно ожидало первого посещения и благословения первого Кавказского епископа, преосвященного Иеремии.

Были приглашены на войсковой праздник мирные черкесы и даже немирные шапсуги недалеких от Кубани аулов.

Обширный военный стан и еще более обширный съезд ярмарки вмещали в себе огромное число представителей для войсковой праздничной сходки.

Все приготовления к празднику сделаны были за городом, в лагере. Сюда, в большую атаманскую ставку, было перенесено из атаманского дома новопожалованное знамя, еще неприбитое к древку. У порога ставки был вкопан, дулом вверх, старый чугунный единорог, которому предназначалось остаться памятником первого водружения знамени на войсковой земле.

В обе стороны от атаманской ставки были складены из зеленого дерна длинные столы, за которыми щедрое угощение ожидало куренных атаманов, стариков, недорослей и закубанских гостей.

На эти праздничные столы степи доставили фазанов, уток, зайцев; берега Кубани – кабанов, оленей, коз; Азовские лиманы – всех родов рыбу.

Для обеденных столов была приготовлена старинная деревянная казацкая посуда, про которую запорожцы говаривали: «хоть з корыта, да до сыта». Это почти то же, что «изба дымна, да трапеза в ней сытна».

Для заздравных чаш и других высших потребностей угощения из войсковой казны отпущено было 1200 руб.

10 мая кончены были все приготовления к празднику. С полудня лагерь стал наполняться народом. Сюда же тянулись и скрипучие арбы черкес. В то время послышался от всех городских церквей колокольный звон. Прибыл в войсковой город преосвященный Иеремия.

К вечеру войска выстроились впереди лагеря. К атаманской ставке собрались все чины военного и гражданского войскового управления. Позади их стояли станичные атаманы. Они заняли место между стариками и детьми, между воспоминанием и надеждой. Тогда прибыли в лагерь: войсковой наказной атаман, генерал-лейтенант Николай Степанович Заводовский, начальник войскового штаба, генерал-майор Григорий Антонович Рашпиль и преосвященный Кавказский и Черноморский Иеремия.

После встречи войска сделали перемену фронта к атаманской ставке.

По входе в ставку архипастырь осенил крестным благословением знамя, распростертое на большом столе, пред портретом Государя Императора Николая Павловича. И потом началось прибитие знамени к древку, по уставу.

Внутреннее убранство атаманской ставки вполне соответствовало торжественности события. Новое знамя осенено было со свода ставки старыми знаменами, на которых горели надписи «за отличие». Портрет Государя Императора Николая Павловича во весь рост, помещенный в углублении, противоположном дверям ставки, обведен был лучами из ста штыков и ружей. К подножию царского изображения сложены были: серебряные литавры, серебряные трубы, атаманские булавы, перначи и образцы оружия, употребляемого черноморскими казаками с давних времен. Из этих доспехов не были исключены и легкие пушки, которыми в прежние времена вооружалась флотилия Черноморского войска. Все, чем войско на врагов ополчается и чем пред соотечественниками красуется, преклонилось пред ликом Царя Самодержавного, во свидетельство благоговейной любви и преданности к нему единодушной войсковой семьи. Твое от Твоих Тебе!

Первый гвоздь вбил в древко знамени наказной атаман, второй – преосвященный Иеремия, третий – начальник войскового штаба. Потом вбиты были гвозди каждым из присутствовавших, от генерала до казака, представлявшего свою сотню, роту и батарею. Каждый вбитый гвоздь освящал последним ударом войсковой атаман.

Те из стариков, которые были жалованы в прежние времена армейскими чинами, также оставили свои гвозди в знаменном древке. Принимаясь за молоток, они искали глазами на своде ставки трофеев, современных своей молодости, и говорили: в древке этого голубого знамени должен быть гвоздь, вбитый в Очакове, мой в Браилове, а мой в Анапе…

В лагере царствовала тишина. Войска стояли под ружьем, и взоры рядов неподвижно обращены были к атаманской ставке, откуда глухо отдавался стук молотка. И эти недавно сплоченные ряды проникнуты были одним чувством, одной мыслью: чувством живой преданности Царю и долгу, мыслью про то, чтоб и вперед, на остальное пятидесятилетие, сделать войско достойным милостивых царских пожалований…

Целую ночь горел огонь в атаманской ставке. Знамя, соединенное уже с древком, все еще оставалось распростертым на столе. Его окружал караул из урядников конных полков и пеших батальонов.

На другой день, 11 мая, хлынули в лагерь, вслед за его ранним пробуждением, толпы народа. Туда же спешили и нарядно одетые черкесы. В восемь часов утра из Екатеринодарской крепости раздались три пушечные выстрела, на которые артиллерия лагеря поспешно ответила. Это был призыв к литургии, которую готовился совершить в войсковой соборной церкви преосвященный Иеремия. От всех находившихся в лагере полков, батальонов, батарей и команд отряжены были части в город для слушания богослужения.

Чрез два часа после того загорелась учащенная пальба в крепости и в лагере. Этот переговор артиллерии чрез пространство четырех верст возвестил чтение Евангелия в войсковой церкви. Войска вышли на линию и послышалась команда: шапки долой, за тем что в войсковой церкви читалось Евангелие.

В Запорожском войске во время чтения Евангелия в сечевой церкви в торжественные праздники производилась перекатная пальба из пушек по валам Сечи. Вот почему слову любви и спасения вторил гром оружия на Кубани. Во всю землю изыде вещание их. Наконец, за последними тремя выстрелами, которыми возвещено было окончание литургии, войска стали в ружье вне лагеря. Их развернутый строй образовал три стороны каре, а четвертую составили старики, атаманы, недоросли и ученики войскового училища. Последние вышли из города с своими училищными хоругвями. Под хоругвью Минервы они поучались, как надлежит стоять под знаменами воинской чести и доблести. Обширная поляна, на которой стояли войска, пестрела тысячами зрителей всех состояний и возрастов. Конные черкесы держались поодаль, пешие теснились в общей толпе.

По прибытии в лагерь войскового атамана, начальника штаба и преосвященного епископа с многочисленным духовенством, знамя было вынесено из ставки к войскам. Гром барабанов, прокатившийся по рядам, и звук оружия, поднятого на караул, приветствовали его появление. Затем последовало освящение знамени, совершенное преосвященным Иеремией, с настоятелем войскового монастыря, архимандритом Дионисием и семьюдесятью пятью священнослужителями. За провозглашением многолетия Государю Императору и всему Царственному Дому, войсковой атаман прочитал во всеуслышание войскам и народу царскую грамоту, при которой пожалован войску новый трофей храброй службы.

Тысячеустное ура, грохот шестнадцати орудий и народный гимн, исполненный войсковой музыкой, все это, слившись в один торжественный голос, было откликом на милостивое Царское слово. Одушевление казаков сообщилось и черкесским дружинам. Они присоединили свой резкий гик к величественному, как сама победа, русскому военному клику. Хамышейцы, стоявшие до той минуты внимательными зрителями на левом берегу Кубани, у аула Бжегокай, подняли гик и пальбу, потом бросились на лошадях в реку и, полуизмокшие, присоединились к ликующему собранию. Грохот пушечной пальбы, производимой из лагеря и с валов Екатеринодарской крепости, тяжело переваливал чрез Кубань и, откатываясь к лесам и ущельям Кавказских гор, там постепенно замирал.

Когда первый взрыв народного восторга стих, войска пред новым знаменем произнесли присягу на верную службу Государю и Отечеству, на верную и честную службу до последней капли крови, – и знамя, сопровождаемое духовенством, величественно обтекло неподвижные ряды. И в эти минуты благоговейной тишины слышалось только одно благословение и победу свыше призывающее, молитвенное пение церкви о православном Царе и Его народе: «спаси, Господи, люди твоя».

Потом при звуках музыки знамя возвратилось к атаманской ставке и было водружено в дуло единорога, врытого у ее порога. А в ставке был уже приготовлен обед для высших чинов и духовенства.

В конце обеда пили, при пушечной пальбе и при дружных восклицаниях «ура», за здоровье и долгоденствие Государя Императора, Августейшего Атамана и всего Царственного Дома; за «великого пана», военного министра, за весь кавказский корпус и храброе Черноморское войско, и проч. и проч.

Оставим этот общий эпилог торжественных обедов и пройдем между дерновыми столами, где черноморцы «времен очаковских и покоренья Крыма» угощались родными запорожскими блюдами; где круговой «михайлик» (деревянная чара), как планета, проливающая свет и теплоту в своей сфере, распространял оживление и говор в кругу седых сослуживцев Потемкина и Суворова. Здесь помолодевшая старина расходилась, заговорила про былое. Один из столетников, с золотым очаковским крестом на груди, рассказывал с юношеским одушевлением, какими молодцами они, старые черноморцы, предводимые судьей Антоном Головатым, взобрались в полночь на неприступную Березань, сняли часовых, переоделись по-турецки и накрыли неприятельский гарнизон врасплох. Другой вспоминал про атамана кошевого Харька Чепегу, как он напускался к самым стенам Хаджибея (Одессы) и зажигал турецкие магазины под носом янычар и спагов. Третий указывал на берегу Кубани место, где за пятьдесят с лишком лет вбил он первый кол кордонного оплота. «Чи багато йще зосталось в Батуринском курене наших?» – спрашивал один другого. – «Як колосин, пане брате, на пожатом жниву», – был грустный ответ..

А там, за пирамидами пик и штыков, за чертой воспоминаний, все шумело настоящей радостью, без помину про вчера, с говором про завтра. А что завтра? – Этому веселому военному обществу предстояло разойтись по пустынному берегу Кубани и по одиноким закубанским укреплениям, до свидания чрез год – «кому живому».

А знамя тихо развевалось над многолюдным сборищем, окружавшим его чугунный бушмат. Живая народная радость ручалась, что черноморцы оправдают символ этого железного основания, на котором утвердили они свое новое войсковое знамя.

Ветерок тянул к горам. Молодой казак не сводил глаз с полощущего знамени, и ему казалось, – была ли то игра света и колебания! – двуглавый орел стряхивался и расправлял крылья к могучему полету на те синие горы…

После вечерней зари горели потешные огни, венцом которых был вензель Государя Императора Николая Павловича. Огромный размер делал его явственно видным на левой стороне Кубани. В эту ночь имя Николай было лозунгом на всем двухсотшестидесятиверстном протяжении Черноморской кордонной линии.

Последняя искра вензеля угасла. На прибрежном кургане вспыхнуло знамя, – знамя из разноцветных искрометных огней. И как отрадно было видеть искрящегося двуглавого орла на холме, где вспыхивала до того пожаром ночной тревоги линейная веха.

Обернемся к атаманской ставке. У дверей ее выросли из чернозема ночной темноты две высокие ели; их ветви составлены из множества пылающих и узорчато размещенных огней. Между этими эмблемами неизменяемости поставлены большие прозрачные картины, освещенные сзади. На первой и самой большей из них горит все тот же царский вензель, вправо вензель Августейшего Атамана; еще правее снимок с знамени; влево вензель Государя Великого Князя Михаила Павловича, а еще левее аллегорическое изображение 1844 года, увенчанного лаврами.

Между тем в ярко освещенной атаманской ставке поднялся пир, в основание которого входят преферанс и полька. И чернявые казачки под сенью знамен, за которые их деды и отцы умирали в далеких битвах, весело носились в вихре вальса и буре польки.

Но вне ставки войсковой певческий хор, отставая на полвека от войсковой музыки, в сотый раз напевал любимую народную песню, старую песню, которую черноморцы сложили и пели, когда шли с Днепра на Кубань.

 
Ой, годi нам журитися,
Треба перестати:
Заслужили от Царицi
За службу заплати!
Дала хлiб-сiль и грамоти
За вiрниi служби;
От-тепер ми, односуми,
Забудемо нужди.
В Тамани жить, вiрно служить,
Гряницю держати;
Рибу ловить, горiлку пить,
Ще й будем багатi.
Та вже треба женитися
И хлiба робити,
А хто йтиме из невiри
Непощадно бити.
Слава ж Богу, та Царицi,
А покой Гетьману:
Изгоiли в серцах наших
Горючую рану!
Подякуймо ми Царицi
Помолiмось Богу,
Що вона нам указала
На Кубань дорогу[55]55
  В этой песне пересказано содержание грамоты, данной Императрицей Екатериной II Черноморским казакам на поселение и службу их при Кубани. В той грамоте обязанность жениться была изъяснена в числе других главных обязанностей.


[Закрыть].
 

День, ознаменованный для войска торжественным обнародованием Царского пожалованья, остался навсегда запечатленным в признательной памяти черноморцев. На той же широкой, прикубанской поляне, где стоит одиноко врытый до половины в землю старый единорог, каждый год, 11 мая, раскидывается атаманская ставка, выстраиваются конные полки, пешие батальоны, артиллерийские батареи, и собирается добрый народ. И то же войсковое георгиевское знамя торжественно переносится из войсковой церкви в казачий стан. И осененные им, стройные ряды склоняют оружие на молитву и молятся о здравии и благоденствии Царя; и окропленное молитвенной водой из Кубани знамя обходит ряды при звуках музыки, при говоре барабана и пушки. И одушевленные сознанием заслуги, казаки приветствуют хоругвь чести и победы громким, далеко слышным за Кубанью «ура!».