Текст книги "Сорок лет среди убийц и грабителей"

На волосок от смерти

И вдруг я почувствовал, как всем моим существом, всем телом и всей душою начинает овладевать смертельный, холодный, тяжелый и безобразный страх…

Я весь сжался… Митрич опять занес над моей головой топор. Он стоял вполоборота ко мне и упорно не сводил с меня взгляда, тускло сверкавшего на его вымазанном сажей лице. Меня охватила какая-то мелкая конвульсивная дрожь.

«Что делать? Что делать? – молотом стучало в моей голове. – Убьют, убьют…»

А мерзавцы молчали. И это молчание еще более увеличивало мой ужас.

Я перевел взгляд на другого субъекта, с дубиной справа… Он стоял, худой и поджарый, тоже недвижно, держа наготове свою суковатую дубину.

Спазматические рыдания начали сдавливать мне горло.

«Ах, скорее бы, скорее… – думал я. – Только бы поменьше мучений… Вероятно, первый ударит Митрич… топором…»

Луна вдруг, казалось мне, засияла нестерпимо ярким светом, так что я отлично мог видеть всех четверых мерзавцев и наблюдать малейшее их движение.

«Значит, смерть!..» – подумал я.

Молчание продолжалось и, казалось, длилось век.

Митрич поднял на меня глаза и вдруг как-то полусмущенно проговорил:

– Праздник-то ноне велик!.. Ведь у нас в деревне престольный…

– Оно-то так… – нерешительно поддержал один субъект из державших лошадь.

– Не хочу и я рук марать в такой день! – проговорил решительно Митрич и отпустил топор.

Четвертый разбойник, первый подавший голос за убийство, теперь молчал, что и было принято за знак согласия с большинством.

Решив «не марать в праздник о меня руки», бродяги предварительно вывели лошадь на середину дороги и, любезно пожелав мне сломать шею, хватили мою лошадь дубиной, а сами бросились по сторонам врассыпную.

Лошадь во всю прыть помчалась по дороге. Я, как пьяный, качался на сиденье и понемногу приходил в себя. Полной грудью вдыхал я свежий ночной воздух. Мне казалось, что с той поры, как я выехал, прошли чуть ли не сутки, и я удивлялся, почему не наступает день.

Который-то час? Я невольно сунул руку в карман и вдруг вспомнил, что мои часы отобраны «чертями»… Я совсем оправился, и безумная злость на этих бродяг вдруг вспыхнула в моем сердце.

Как! Ограбили и чуть не убили меня… меня! Грозу всех воров и разбойников!.. Постойте же!

Прежде всего, я решил молчать об этом происшествии, а затем принять все меры к поимке этих негодяев.

Весь следующий день показался мне бесконечно длинным. Когда стало смеркаться, я отдал распоряжение о наряде двенадцати полицейских чинов, переодетых в партикулярное платье, в ночной обход.

У Новосильцевской церкви я разделил моих людей на четыре группы и назначил каждой район ее действий.

Предписано было осмотреть в Лесном, в Первом, во Втором и Третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.

Результаты облавы были ничтожны. Арестованные трое бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.

Голодный и промокший насквозь – всю ночь шел мелкий дождь, – я еле-еле добрел домой и после пережитых волнений и двух бессонных ночей заснул как убитый.

Эта первая неудача, однако, не разочаровала меня.

На другое же утро я командировал во Второе и Третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать от местных крестьян о подозрительных лицах, имеющих пребывание в этом районе. На всякий случай я сообщил в общих чертах приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять им, что жертвой их нападения был я сам.

Прошло еще четыре дня, но все предпринятые мною розыски не имели успеха. Разбойники как в воду канули.

Наступило воскресенье, и я отправился на дачу. На этот раз я не торопился с отъездом в город и пробыл в Парголове до трех часов ночи.

Возвращался я ночью домой по той же дороге на той же лошади. Но, имея в кармане кистень и хороший револьвер, я был далеко не прочь еще раз повстречаться с моими знакомыми-незнакомцами. К моему сожалению, встречи с «нечистой силой», так начисто меня ограбившей, не произошло, и я без всяких приключений доехал до городской черты.

Скоро после этого семья моя переехала с дачи, и поездки мои в Парголово прекратились.

Подошла осень; ненастная погода поторопила дачников с переездом на зимние квартиры.

Неуспех розыска угнетал меня.

Новое поручение

Прошло около двух недель.

На одном из обычных утренних докладов у обер-полицмейстера графа Шувалова он передал мне телеграмму со словами:

– Съездите в Парголово, произведите дознание, и сделайте, что нужно, для поимки преступников.

Телеграмма была такого содержания:

«В ночь на сегодняшнее число на Выборгском шоссе ограблена с нанесением тяжких побоев финляндская уроженка Мария Рубан».

Поручение это пришлось мне не по сердцу: и по столице у меня была масса дела, а тут еще поезжай в пригород.

Но граф не переносил возражений, а потому ничего не оставалось делать, как покориться.

Узнав о местожительстве потерпевшей, я на моем иноходце в два часа доехал до деревни Закабыловки. Стоявшие у ворот одного из одноэтажных домов нижний полицейский чин и человек пять праздных зевак без слов подсказали мне, куда завернуть лошадь.

В избе я увидел знакомую мне картину: в переднем углу, под образами, сидел, опершись локтями на деревянный крашеный стол, становой пристав, строчивший протокол. Поодаль, около русской печи, за ситцевой занавеской, громко охала жертва. Тут же около нее суетился маленький юркий человек, видимо фельдшер, и две какие-то бабы голосисто причитали на разные тона.

Подождав, пока больная пришла несколько в себя и успокоилась, я приказал бабам прекратить их завывания и приступил к допросу.

– Ну, тетушка, как было дело?

– Нешиштая шила!.. Шерти, шерти!.. – заговорила, своеобразно шепелявя, избитая до полусмерти баба.

– А!.. Нечистая сила!.. Черти!..

Внимание мое вмиг удвоилось, и я принялся за обстоятельные расспросы.

Вот что на своеобразном русском жаргоне изложила чухонка:

– Отъехала я верст пять от казарм; час-то был поздний – я и задремала. Проснулась, вижу: лошадь стоит. Стала я доставать кнут, да так и замерла от страха. Вижу: по бокам телеги стоят три дьявола, с черными, как вакса, рожами, языки огненные и хвосты лошадиные! Как лютые псы, бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. А как нашли мой кошель, так вместе с карманом и вырвали; а в кошельке-то всего, почитай, гривен восемь было…

Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние… Да не тут-то было: осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал копытами да как гаркнет: «Тяни со старой шкуры сапоги, и подошвы-то новые!»

И стал это он, сатана, сапоги с ног тянуть, да не осилить ему, ругается, плюется, а все ни с места. Сапоги-то не разношены были, только за два дня куплены… Собрался он с духом, уперся коленищем мне в живот да как дернет изо всей-то силы, я уж думала, ногу с корнем оторвал, да только сапог поддался!.. Тогда другой-то, который держал меня за горло, придавил коленом грудь и говорит: «Руби топором ногу, если не осилишь!»

Захолодело мое сердце, как услышала, что сейчас ногу мою будут рубить. Да, видно, Богу неугодно было допустить этого. Дернул еще раз окаянный, сапог-то и соскочил. А потом бить меня стали. Избили до полусмерти. Что было со мною дальше, не помню. Оглянулась – гляжу: Рыжка у ворот избы стоит, а сама я лежу на дне телеги и на бок повернуться не могу. Голова трещит, а ноги и руки так болят, точно их собаки грызут. Спасибо соседи увидали да на руках сволокли в избу…

Для меня все было ясно. Картина нападения, переданная потерпевшей, хотя и в сгущенных красках, подсказывала мне, что шайка парголовских грабителей, видимо избегавшая проливать кровь, состояла не из профессиональных разбойников.

С другой стороны, случай повторения грабежа в той же местности рассеял мои сомнения в распадении шайки и вернул мне надежду изловить ее участников.

Дня через три я распорядился, чтобы к ночи была готова обыкновенная, запряженная в одну лошадь телега – такая, в которой чухны возят в город молоко. Телега должна была быть с сильно скрипучими колесами. В нее положили два пустых бочонка из-под молока, несколько рогож и связку веревок.

Для экспедиции я выбрал состоявшего при мне бравого унтер-офицера Смирнова и отличавшегося необычайной силой городового Курленко.

Переодевшись вечером дома в полушубок, я уже собирался выходить, когда случайно брошенный взгляд на Курленко заставил меня призадуматься…

«А что, если грабители не решатся напасть на мужчину, да притом на такого коренастого, каков этот хохол?» – подумал я.

– Курленко, ты женат?

– Так точно, ваше высокоблагородие!

– Иди живо домой, надень кофту и юбку жены, а голову повяжи теплым платком.

Полное недоумение выразилось на широком румяном, с еле заметной растительностью лице полицейского, но исполнять приказания он привык без размышлений и с изумительной быстротой.

Возвратясь обратно в кабинет, я присел за письменный стол и начал думать о предстоящей экспедиции. Вдруг слегка скрипнула дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба.

– Что тебе тут надо? – спросил я.

– Изволите меня не признать, ваше высокоблагородие, – вытянув руки по швам, зычным голосом проговорила незнакомка.

Я не мог не улыбнуться: Курленко в бабьем одеянии, со своей солдатской выправкой, был бесподобен!..

– Ну, теперь в путь! Меня вы обождите у московских казарм!

Переждав полчаса, я вышел из дому.

В три четверти часа извозчик довез меня до московских казарм, а отсюда, отпустив возницу, я побрел по Сампсониевскому проспекту вперед.

Схватка на шоссе

Темнота ночи не позволяла видеть даже ближайшие предметы, и я только тогда различил знакомую мне телегу, когда наткнулся на нее.

Я присоединился к сидящим в ней двум моим телохранителям, и мы молча тронулись в путь.

У Новосильцевской церкви я велел приостановить лошадь, так как пора было ознакомить мою команду с предстоящей ей деятельностью.

– Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой… Смотри внимательно по сторонам и будь настороже на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но им не злоупотребляй: бей не насмерть, а лишь бы оглушить, – счел я необходимым предупредить хохла, зная, какая у него тяжелая рука.

– Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телеге, а там видно будет, что тебе делать. Закрой же нас рогожей, а ты, Смирнов, поубери ноги. Ну, теперь трогай шагом!

Глухая тишина и глухая ночь стояли вокруг. Только скрип колес нашей телеги нарушал это безмолвие.

Мы миновали Второе Парголово и въехали в сосновую рощу. Пора было и поворачивать обратно. Я уже собрался было сделать распоряжение о повороте лошади, как вдруг вблизи нас раздался легкий свист.

– Будьте готовы! – шепнул я.

Предупреждение оказалось своевременным.

Едва Курленко успел вынуть из кармана своей женской кофты кистень, как был схвачен злоумышленником за горло; двое других окружили телегу, а четвертый держал под уздцы лошадь.

Курленко, видавший на своем веку и не такие еще виды, ничуть не растерялся перед черной рожей грабителя и сплеча ударил его в ухо. Грабитель с глухим стоном, как сноп, свалился на землю.

Такая расправа «чухонки-бабы», видимо, привела в некоторое замешательство двух товарищей лежавшего без признаков жизни злодея, но после секундного колебания они в свою очередь бросились на Курленко.

Наступила пора действовать и нам. Первым выскочил из телеги Смирнов, а за ним я.

Я думал, что одно наше появление обратит в бегство нападающих, но разбойниками овладела ярость, и они, не видя у нас в руках оружия, видимо, решились на кровавую расправу, пустив в ход против нас ножи и знакомую мне толстую дубину.

Но и мои люди, не раз подвергавшиеся нападениям, прошли хорошую школу, и все приемы самообороны были ими на опыте изучены до тонкости.

Смирнов ловко уклонился в сторону от бросившегося на него с поднятым ножом бродяги, так что нож, направленный в горло, скользнул лишь по спине Смирнова, прорезав ему благодаря толстому полушубку только кожу у лопатки; а когда грабитель замахнулся ножом второй раз, то бравый унтер ударом ноги в живот сшиб противника с ног, и нападающий завертелся волчком от боли.

Пока Смирнов вязал веревками побежденных, я с Курленко старался обезоружить моего старого знакомого Митрича, которого я сейчас же узнал.

Сделать это было нелегко: он отлично владел суковатой длинной дубиной и не подпускал нас на близкое расстояние. Дубина уже два раза задела Курленко, желавшего ее вырвать. Митрич свирепел и неистово отмахивался.

Стрелять мне не хотелось. Я решил овладеть Митричем иначе. В руках у меня была веревка. Сделать петлю было делом одной минуты. Я изловчился и накинул петлю на Митрича. Еще один взмах дубиной… и, затянутый петлей вокруг шеи, Митрич зашатался и упал. Чтобы не задушить его, я снял тотчас же петлю и затем связал ему с помощью Курленко ноги и руки.

Четвертый злоумышленник, державший лошадь, благоразумно дал стречка в самом начале схватки. Преследовать его в такую темную ночь было бесполезно.

Покончив эту баталию, мы привели в чувство одного из трех бродяг, наиболее пострадавшего от руки Курленко, и, сложив эту живую кладь на телегу, тронулись в обратный путь, вполне удовлетворенные результатами ночной экскурсии.

Покаявшийся «черт»

Наутро я приступил к допросу и начал его, конечно, с Митрича.

Городовой ввел ко мне рослого и плечистого детину, который при входе скользнул по мне глазами, а затем отвел взгляд в угол. На угрюмо-вызывающем лице его сохранились следы сажи и красной краски. Я невольно улыбнулся.

Городовой вышел и оставил нас одних.

– Ну-с, как же тебя звать? – задал я обыкновенный вопрос.

– Не могу припомнить!.. – последовал ответ.

– Гм!.. Вот как!.. Забыл, значит?.. Как же это так?

– Да так! Имя больно хитрое поп, когда крестили, дал. Пока несли из церкви домой, я и забыл, а пока сюда попал, так и совсем позабыл.

– Тэ-э-эк-с, – протянул я. – Что же это ты, бедняга непомнящий, по ночам с дубиной на большой дороге делаешь?

– Ничего… Так… Хожу, значит, по своим надобностям.

– Какая же такая надобность у тебя была вчера, например, когда ты напал с шайкой на нашу телегу?

– И никакой шайки я не знаю, и никакого нападения-то не было. Так, просто подошел попросить, чтоб подвезли. А на меня вдруг как накинутся… Я думал, разбойники!

– Вот как! Притомился, значит, по дороженьке, подломились резвы ноженьки, захотелось подъехать. А на него, бедного, нападают, как на какого-либо разбойника… Ведь так? – сказал я.

– Именно так-с!

Наступило молчание. Преступник стоял и глядел в угол, а я злорадно думал: «Постой же, вот я тебе покажу „забыл“, мерзавец… Вот я тебя ошпарю…»

Я вдруг встал и решительно выпрямился.

– А ну-ка, Митрич, погляди-ка на меня хорошенько! Не узнаешь ли?.. – внушительно проговорил я, отчеканивая каждое слово.

Допрашиваемый как-то вздернул всем корпусом и взглянул на меня широко раскрытыми глазами.

– Не могу знать, ваше благородие, – быстро проговорил он.

– Но ведь ты – Митрич? – спросил я.

Глаза у него забегали. Он попробовал усмехнуться, но усмешка вышла какая-то кривая.

– Что ж! Пускай, по-вашему, буду и Митрич, ежели вам угодно, вам лучше знать… – начал говорить он.

– Да, да! Именно мне лучше знать. И я знаю, что ты – Митрич. Да и меня ты должен знать! Погляди-ка внимательнее…

Митрич вскинул на меня уже смущенный и недоумевающий взгляд.

– Не могу припомнить! – проговорил он.

– Ну так я тебе помогу припомнить. Где ты был ночью пятнадцатого августа, в самый праздник Успенья Пресвятой Богородицы?

– В гостях у товарища!

– Не греши и не ври, мерзавец! – проговорил я грозно. – Не в гостях, а с топором на большой дороге провел ты этот великий праздник. Свой престольный праздник! – подчеркнул я.

Митрич изумительно посмотрел на меня и начал бледнеть, а я, не давая ему опомниться, продолжал:

– Разбойником, кровопийцей засел ты на большой дороге, чтобы грабить и убивать. Как самый последний негодяй и самая жестокая, бессмысленная скотина бросился ты на безоружного, одинокого с топором! Только потому человека не убил, что… «не хотелось в такой праздник рук марать», – сказал я, не спуская с него глаз и отчеканивая каждое последнее слово.

– Да неужто это были вы, ваше благородие! – почти со страхом произнес Митрич, отступая шаг назад.

– Ага! Узнал небось!

Митрич бросился на колени.

– Мой… Наш грех!.. Простите! – пробормотал он.

Вижу я, что надо ковать железо, пока горячо.

– Ну а ограбленная и избитая чухонка ведь тоже дело ваших рук? Да говори смело и прямо: я все знаю. Признаешься – тебе же лучше будет!

– Повинны и в этом! – хмуро проговорил все еще не пришедший в себя Митрич.

Шаг за шагом затем удалось мне выпытать у него обо всех грабежах этой шайки. Грабили большей частью проезжающих чухон, которые, вообще говоря, не жаловались даже на эти грабежи.

– Почему так?

– Да видите, ваше благородие, они думали, что мы всамделишные черти! – пояснил Митрич.

Я вспомнил об этом маскараде и потребовал дальнейших пояснений.

– Да, правду говорить, ваше благородие, не хотелось нам напрасно кровь проливать. Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили. Ведь на нечистую силу не пойдешь квартальному заявлять! Ну вот для этого самого и комедь эту играли…

– Но ведь со мной-то вы не комедь играли? Вы действительно убить собрались? А?..

Митрич почесал за ухом.

– Да, оно того… Сумнительно нам стало, – проговорил он нерешительно.

– Значит, если бы не праздник, то капут? – спросил я уже весело.

Митрич отвел глаза в сторону и замолчал.

Благодаря показанию Митрича дело разъяснилось быстро. Личности задержанных были установлены. Был в тот же день арестован и четвертый из «чертей».

Оказалось, что это были уволенные в запас солдаты. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они в последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На пай каждого приходилось по 60 рублей, и этой суммой они решили удовлетвориться.

Из награбленного у меня мне удалось все же разыскать часы с цепочкой, перешедшие чуть ли не в шестые руки…

Солдат-убийца

13 июня 1859 года по Выборгскому шоссе, в трех верстах от Петербурга, был найден труп с признаками насильственной смерти, а за этим, в ночь с 13-го на 14-е, на даче купца Х-ра, подле самой заставы, через открытое окно неизвестно кем была похищена разная одежда: два летних мужских пальто, брюки, полусапожки, шляпа, зонтик и дамское серое пальто.

Граф Шувалов оба эти дела поручил мне для расследования и розыска преступников.

Я тотчас отправился на место преступления.

По Выборгской дороге, совсем недалеко от города, сейчас же у канавки лежал труп убитого.

Убитый лежал на боку, голова его была проломлена, и среди сгустков крови виднелся мозг и торчали черепные кости.

По виду это был типичный чухонец.

Я стал производить внимательный осмотр.

Шагах в пяти у края дороги, на камне, я увидел несомненные следы крови. Черная полоса тянулась до самого места нахождения трупа.

А оглядевшись еще немного, я нашел на дне канавки топор, на обухе которого вместе с кровью приклеился пук волос, а подле камня – дешевую корешковую трубку.

После этих находок и осмотра мне ясно представилась картина убийства. Чухонец мирно сидел на камне и, может быть, курил трубку, когда к нему подкрался убийца и нанес смертельные удары своим или его топором.

Вероятно, его топором, решил я, потому что иначе убийца унес бы топор с собой, дорожа все-таки вещью и боясь улики.

Серая шинель

После этого я отправился на дачу Х-ра. Это была богатая дача с огромным садом, стоявшая совсем подле Выборгской заставы.

Сад, окруженный невысоким забором, выходил на дорогу; вдоль него тянулась дорожка к крыльцу дачи, которая была выстроена в глубине сада, выходя только одним боком на двор.

Я вошел в дачу и вызвал хозяев.

Хозяевами оказались толстый немец и молодая тоненькая немка.

– А, это вы! – заговорил тотчас немец, вынимая изо рта сигару. – Ошень рад! Находите наш вещи!..

– О да! – пропела и тоненькая немка. – Найдите наши вещи!

– Приложу все усилия, – отвечал я, – будьте добры показать мне теперь, откуда была произведена кража.

– Просим пожалста! – сказал немец. – Тут, сюда!

Я прошел следом за ними в большую комнату с верандой, выходившей в сад.

– Вот, – объяснил немец, – здесь лежал мой пальто и ее пальто и ее зонтик, короший, с кружевом зонтик, а тут, – он открыл дверь в маленькую комнату, ведшую в спальную, и показал на диван, – лежал мой теплый пальто и были ее сапожки и мои… понимаете! – Он подмигнул мне и показал на брюки, а его немка стыдливо потупилась.

– Вы не можете ни на кого указать?

– Нет! У нас честный служанка, честный дворник! Вор входил в окошко. Сюда.

Он снова вернулся в большую комнату и указал на окошко.

Я выглянул из окна. Оно было аршина на два от земли, но доступ к нему облегчался настилкой веранды, которая подходила под самое окошко.

Я перекинул ноги, очутился на веранде и спустился в сад, тщательно осматривая его, причем со мной оказались и хозяева, и дворник, и старая немка-служанка. Поиски мои сразу увенчались успехом.

У самого забора под кустами я нашел брошенную серую солдатскую шинель.

Я схватил ее и тотчас стал обыскивать. За обшлагом рукава я почти сразу нашел бумагу.

Это оказался паспорт на имя финляндского уроженца Израеля Кейтонена. Больше я ничего не нашел, но этого для меня оказалось вполне достаточным. Я попросил подробно описать мне украденные вещи, потом распрощался с немцами, сказал, что тотчас извещу их, если найду вещи, и отправился назад, к убитому, которого уже перевезли, по моему указанью, в Красное Село.

Приехав туда, я, никому ничего не объясняя, зашел по очереди во все кабаки и постоялые дворы, спрашивая, не видал ли кто Кейтонена.

– Третьего дня он у меня работал, – сказал мне наконец один из зажиточных крестьян, – дрова колол. А тебе на что?

– А вот сейчас узнаешь, – ответил я ему и повел его к трупу.

Крестьянин тотчас признал в убитом Кейтонена, работавшего у него. Я лично и не сомневался в этом.

Первый шаг был сделан: личность убитого выяснена.

Я поехал домой.

Солдатская шинель и в рукаве ее паспорт убитого.

Несомненно, человек, совершивший убийство, совершил и эту кражу. Кем же он может быть? Ясно как день, что солдат, и солдат беглый, которому форменная шинель была только обузой.