Текст книги "4 жизни и 2 казни. Часть I"

Сумасшествие

Не знаю, как Ваши воспоминания про жизнь в те годы, но у меня осталось о том времени одно впечатление – сумасшествие. Повальное. Безумие. У всех шарики за ролики позаезжали. Кто-то себя конечно привольно чувствовал на этой ловле рыбки в мутной водичке. Эх, рыбаком я никогда не был, так бы половил рыбёшку, может быть. Все массово рванули за золотым тельцом. Естественно, массово же все большей частью остались за бортом.

«Лихие» девяностые. Ничего лихого в них не было, было много подлости да жадности, корысти и зависти. Те, кто в эти игрушечки игрались до самозабвения, смогли всплыть на поверхность. Напрашивается сравнение с непотопляемым нечто в той самой проруби. Тонули тоже, временами. Топлячками плыли по течению. Как-то Билунов, т. н. «Лёня Макинтош», прокомментировал в интервью, что из тех, кто присутствовал на одном из его юбилеев, а было там около пятидесяти человек, до следующего его юбилея дожило только пятнадцать. Все состоятельные политики и состоявшиеся дельцы, авторитетные предприниматели, просто авторитеты. Во Владивостоке была своя статистика, свои имена: Бауло, Макар Стрелянный, Карп и прочая, прочая, прочая. В организации похорон Бауло деятельное участие принимал будущий губернатор края.

Сколько простых людей загнулось подсчитает статистика – не так страшно, как это уже не раз было классиками отмечено, сказать, что умер один миллион, а страшно человеку становится, когда вот так персонально, на фотографию глядит с грустной улыбкой барон и поминает каждую личность, которая не выплыла по течению жизни. А миллионами у нас принято уже издавна разбрасываться. Раньше вон, десятками миллионов мёрли. Всё согласно естественным законам и причинам. Сейчас всё «неинтересные» смерти – от рака, от голода, в операционной из-за отключения света. От НАС, тех, кто на операционных столах лежит или с горя глыжет палёную водку, от НИХ состоявшихся дельцов и князей демократических, – ничего не зависит, всё согласно естественному ходу бытия. Зарубите себе это на носу, а не то вам скоро носы отрезать начнут.

Златовласая дама. Её походка – сама грация и лёгкость, её шаг меряется сотнями тысяч километров по земным меркам. Она может ступить своей ногой в точку пространства и времени, выбирая для себя её в непредставимой нам сетке пространственно-временных координат. И она поспевает всегда кстати. Не спроста она отправилась в свой поход. И не одна – вокруг неё летают птицы, каких никто из нас не видал, все они делают своё дело, в нужным момент и в необходимой точке пространства, вмешиваясь в писанные законы привычной нашему разуму физики.

Я пожил за свою жизнь в нескольких общежитиях, разных коммуналках, сквотах. В те годы в том общежитии эту легенду рассказывали всю осень то там, то здесь, разные люди. У нас в комнате она тоже прозвучала. Якобы парень по кличке Акваланг, геофизик, стоял в бытовке, курил. Вечером, темно уже было. В бытовку зашли выпившие гопники и стали приставать к нему. Он тоже был выпивший. Как-то дошло до того, что-то ли он сам ни с того ни с сего в окно прыгнул, то ли они его попугивали тем, что сбросят его, а он спрыгнул, но несомненный факт состоял в том, что он «вышел» в окно.

Бытовка находилась на пятом этаже общежития.

И вот он шагнул в темноту, естественно не заметив ни златовласки, ни её птичек, а он-то его и заметили: всего-то делов – замедлить падение, растянуть асфальт в резину в самый момент удара его о землю. Те, кто были в бытовке, выпали в аут, кинулись к окну. Ничего не видать – темно, уже поздний вечер. Стоят, смотрят, головы ломают, что делать то? И тут сзади подбегает Акваланг и начинает их бить. То ли от шока, то ли от выпитого они не смогли никак ему ответить. Отметелил он их, в общем, поломал им головы. Как так получилось, как он никаких травм от прыжка не получил – ни он, ни присутствовавшие при том знаменательном инциденте многочисленные свидетели не могли разумно объяснить. Только у него не было в результате падения ни единого перелома, ни сколько-нибудь заслуживающего внимания ушиба. Хотите верьте, хотите нет! Легенда эта была популярна в ту осень и имела хождение в каждой комнате общежития.

Отступление для обществознания – новости тех лет. «Чёрный вторник», доллар, главное мерило экономической жизни в Росфедерации, резко подскочил в цене, с 1000 до 3000—4000 рубликов. Заявление лидера самопровозглашённой Чечни-Ичкерии генерала Дудаева с угрозами атак на стратегические объекты в Росфедерации, в том числе на атомные станции. По радио гоняют очень популярные песенки группы «Ноль» – «Человек и кошка», «Иду. Курю». Резвится птичка с нимбом, льёт свои блаженные песни, и только их отголоски доходят до нашего мира посредством гармошек Феди Чистякова. Но и они пленяют наш рассудок. Масса рекламы «МММ», фондов «Гермес», «Русский дом». На «дискотэках» песни Кая Метова и Ирины Аллегровой. Бои в Таджикистане. Рекламные паузы и даже массивные их блоки. Зрелище государственного бессилия, санкционирующего бессилие общественное. Представляется, что в целом уже извечный диагноз нашего государства из тех самых случаев, когда преступная бездеятельность прикрывается боязнью ответственности.

Память о непопулярной войне

Был он первым в нашем городишке, погибшим на той войне. В последний раз я его видел в 93-м году, он шёл со своим школьным другом куда-то, мы пожали друг другу руки и перекинулись парой слов о планах на будущее. Он хотел поступать на юриста учиться. Потом я не слышал про него ничего до самой вести о его гибели.

Слушал я тогда в основном «Чёрный пёс Петербург», альбом группы «ДДТ», помню вопрос Шевчука в микрофон: «Ну что, будет война?!» – ответ зала: «Нет!» – его комментарий: «Правильно, не будет!» Пел он тогда «Предчувствие гражданской войны». Как известно, война – дело народное, а войну ту, как и предыдущую, Афганскую, большинство из нас, как и я тогда, не поняло и не приняло. Не надо нам было всего этого, не надо. А кто-то в верхах решил по-другому. Мы думали, это где-то там, далеко, не наше это. Только вот люди там погибали не понарошку. В нашем городишке согласно официальной статистике в Афгане погиб один, в Первую Чеченскую тоже один, во Вторую Чеченскую – уже трое.

Я тот день, когда узнал о нём, не забуду ни по чём, стояла солнечная жара и как будто в голову ударил чёрный гром. Из чёрного же солнца? Бред какой-то, уж не наслушался ли я тогда пений Гамаюна? Я был далеко от дома в том году, звоню домой, в слова поверить не могу, мне говорят: «Погиб приятель…”, Игорь. И я стою у аппарата, это был год 95-й, начало июня. А ведь и впрямь, могло получиться так, что крошечный гамаюнчик отбился от златовласки и напел мне тоску-печаль.

Служил в войсках ракетных он, сам добровольно пошёл в Чечню разведчиком. Спецназ МВД «Шатёр», если я правильно помню. Их взвод заданье получил: глубокий рейд поганым духам в тыл. Задание, как задание, и они пошли глубоким рейдом на тылы: вот много километров позади, и молятся своим богам враги… В их взводе он радистом был, и с нашими на связь он выходил. Но духи тоже ведь не дураки – эфир их взяли да и засекли… И вышел их спецназ головорезов в то место, где запеленгован вызов, охотиться за нашею разведкой. Но много духов там нашли конец свой.

Мы, многие, корили Вас тогда: мол, что за непристойные дела, своя страна, родной наш Грозный, да только спохватились то мы поздно. Ребята, делали Вы чёрную работу, как будто только Вам была забота, что на клочке родной нашей земли обосновалися свирепые враги. Как будто песня кинофильма ожила, и подлецы вдруг вспомнили её слова: зло решило порядок в стране навести. Только встал мой приятель у него на пути. В тот год печальный, 95-й, и в том бою, 30—31 мая, погиб и мой приятель. Он получил осколочное ранение от гранаты в плечо и шею, истекал кровью на поле боя, а наши не смогли к нему подобраться из-за огня противника. Умер от потери крови. И он высокий долг тогда ведь исполнял, когда в Чечне в разведке воевал?

Мне говорят: «Погиб приятель». Да, было это в год 95-й. Кто больше виноват в той войне? Он, погибший? Или мы, молчавшие? Или те, кто властью заправлял? Или те, кто власти подпевал?

Родители Игоря получили последнее письмо от сына после того, как гроб с его телом уже пришёл на родину. Письмо с того света, подхваченной и бережно препровождённое Гамаюном с мрачным и прекрасным девичьим лицом. У Игоря был закадычный школьный друг, кореец по национальности, Сергей. Его старший брат занимался восточными единоборствами, видимо стал также участником криминальных структур. В 1993-м году он погиб во Владивостоке в ходе криминальных разборок, на другой войне, как говорится. Хотя, по сути, на той же самой гражданской войне, войне кланов за собственность – из-за чужих шкурных вопросов, когда требования старались предъявлять с ножом горлу. Война та была проиграна – войну вели кланы, а проиграла её страна в целом, для постсоветской России это, быть может, стало предрешением её национального будущего.

На школе, где Игорь учился, разместили мемориальную доску в память о нём. В 90-00-е годы, да и сейчас тоже, в том городишке, как и везде по России, а особенно на Дальнем Востоке, одна единственная тенденция – демографический спад, убыль населения. Детские сады, пионерлагеря и школы не нужны в таком количестве, как это мыслилось в 70-80-е годы. Дошёл сперва черёд до соседней школы, из которой наш погибший «афганец» был, а в конце 90-х и до этой «игоревой» школы. В ней разместили Отделение Пенсионного фонда, на втором этаже, да ещё какие-то торговые точки. Доска осталась напоминанием о прошлом, не таком уж давнем, а тем не менее, сразу понимаешь, что жил вот человек, и канул он в вечность. Молодой человек. Навеки теперь уж молодой.

Пройдёт ещё совсем немного времени, и люди будут удивляться: а тут, оказывается, школа была? Игорь, а да, помню, показывали в далёком 95-м году по местному телевидению репортаж, погиб парень на войне. Жалко человека, парень то молодой был, 19 лет от роду. А мы, господа-товарищи, между прочим, должны ответить не только за эту несправедливую войну, но и за то, что приравнивали победы нашей армии в немногих справедливых вооружённых конфликтах ХХ века к её поражениям, а любые поражения нашей армии – к унижению нашей Родины.

«Дальпресс»

А может быть, тогда над постсоветским пространством носилась вовсе не одна лишь птичка, а множество гамаюнов, апусов, манкорий, имоноцодиатов и манцкодисов, сеявших всюду шум, говор, гам, крики и заливая его песнями о довольстве и справедливости? Убаюканное звоном из безвестного сознание миллионов стало жертвой бесовских плясок, упыри и бесы встали из своих могильников и повылазили из своих чертогов, высасывая живую кровь из людей, вселяясь в них и безжалостно выбрасывая их рассудок на обочины нелёгких дорог.

В то лето я решил остаться в городе и начать зарабатывать деньги. Вообще, идея была такая, что можно было бы пожить у родственника на квартире и работать. Кем-нибудь. Город большой, не то, что наш городишко, вариантов много должно найтись. Да и родственник, типичный «новый русский», в случае чего поможет. Такие надежды были у меня в то время. Эти надежды на родственника очень усиленно подпитывались и направлялись моими родителями, мамой, главным образом, в том направлении, что надо непременно где-нибудь у него работать, человек состоятельный, со связями, направит на путнее занятие. Мои идеи, что-то помимо его содействий найти, воспринимались ею не на ура.

Однако я видел, из всего предыдущего опыта нашего общения, что он не намерен особо обращать внимания на нас, на меня, мои проблемы и старания их решить. В принципе, понимала это и мама, но очень не хотела в это верить, очень хотела, чтобы всё было по-другому, «по-хорошему», чтобы все друг другу помогали. Как я понимаю, он это истолковывал в том превратном смысле, что «сынка надо пристроить». Такое отношение он всячески презирал, молчаливо, в основном, чем ещё более раздразнивал мои (а по большому счёту и её тоже) подозрения и сомнения относительно идей «работы» у него.

Как-то на мой «наивный» вопрос о том, что я вот думаю подыскать какую-нибудь работу, он ответил вопросом о том, сколько же я хотел бы зарабатывать, и услышав ответ, продолжил следующим вопросом, о том, сумею ли я потратить эти деньги. Я ответил тогда, что сумею. «Новый русский» родственник в ответ хмыкнул, промолчал, и продолжил просмотр телепрограммы. С этого момента мне было уже окончательно ясно, что с ним никакой удачи не видать. Пожалуй, что никогда.

Такой поворот дела вызвал очередной приступ злости против этого состоятельного и состоявшегося в той жизни человека, который я, конечно же, по молодости лет и природной скромности не высказал ему. Может быть, это было не правильно? Родителям я тогда не рассказывал ничего о нашем весьма прохладном разговоре. Стал самостоятельно изыскивать объявления в газетах и, где возможно, о вариантах работы. Это вызвало, разумеется, у родителей моих непонимание и расспросы на тему того, почему я не хочу у родственника работать. Не помню уже, что я ответил, наверное, что с его слов работы у него для меня нет. Это, конечно, в очередной раз расстроило маму, отец, как водится, не знал, что и сказать, как-то за таким безвыходным молчанием этот разговор и закончился.

Я остался на пару недель жить в общежитии. Пока новорусский родственник был во Владивостоке. Как-то он меня подбросил на машине до общежития, поинтересовался, где я намерен жить, я ему сказал, что пока что в общежитии. Он ответил, что в его время, когда он жил в этом же общежитии, оно на лето закрывалось на ключ, и никто там не жил. Я ему сказал, что сейчас времена другие, у меня есть возможность там остаться.

В общем, как-то я перекантовался те две недели там. Взял себе вторым «нелегалом» Ивана Калиниченко, студента с Сахалина, который учился в Питере, проездом был во Владике, и по знакомству нашему общему с одним сахалинцем попросился на несколько дней там остановиться. На ночь мы закрывали дверь на ключ и старались не попадаться на глаза «операм» – студентам охраны общежития, а также менту, жившему там, Игорю Шамову.

Тогда мы с ним ещё не были толком знакомы. А он пришёл целенаправленно проверить нашу комнату в тот вечер. И чёрт его знает почему, может быть, он пригрозил, что так или иначе дверь откроет ключом-вездеходом, но мы ему открыли дверь. Иван в тот вечер рисовал что-то, он представлялся молодым человеком с разносторонними интересами, в том числе к художествам. На меня его абстрактные картины не производили впечатления, чем он, видимо был раздражён.

Однако в тот раз Шамов строго посмотрел на нас, а не на ивановы картины, расспросил кто есть кто, по моему адресу сказал, что моё лицо ему знакомо, видел раньше уже, что я в этом общежитии живу. Насчёт Ивана терзали его смутные сомнения, кто это и что он тут делает. Мы ему объясняли что-то честное пионерское, что я вот лишь на пару дней задержался тут в городе да прихожу присмотреть за комнатой, где много осталось наших вещей, а Ивана принял по старой дружбе на пару дней проездом с Сахалина в Питер. Так или иначе, в тот раз этот разговор не имел юридических последствий для нас. Игорь в связи с тем произвёл на меня благоприятное впечатление. Через пару дней Иван уехал в Питер.

Через неделю родственник улетел в Штаты в очередной раз, летал он тогда каждые две-три недели туда-сюда в непредставимом для нас бизнес-классе, мог себе позволить такую мелочь. Мама приехала на т. н. «дежурство» – присмотр за квартирой родственника и всеми богатствами, хранящимися в ней, а я перебрался туда же.

Те полтора-два месяца я весьма интенсивно работал в свежепоявившейся в городе газете «Дальпресс». Андрей Анатольевич Евсеев, редактор газеты, за пятнадцать минут объяснил мне суть моей работы – найти рекламодателя, оформить заказ, принести заказ и деньги (или платёжные документы, данные о платёжках) в газету. Оформился я по популярному тогда т. н. трудовому соглашению. Никто толком не знал ещё, что это за договор, трудовых книжек по нему не оформляли. В общем-то, надежда была, главным образом, на честность и порядочность людей. Очень ненадёжный фундамент для трудовых, денежных отношений в Росфедерации, особенно в 90-е годы. Тем не менее, наш договор состоялся, я взялся добывать деньги на хлеб насущный.

Работа эта была «волчья» – чем больше побегаешь, тем больше шансов словить добычу. Платили мне то ли 10, то ли 15% с заказа. Кажется, процент повышали, поскольку деятельность моя была результативной. В то время по инициативе мэра Черепкова городские телефоны и общественный транспорт были бесплатными. Инициатива оспаривалась недовольными мэром по всякому, но мне была очень даже на руку: ни о какой собственной машине, конечно, и речи быть не могло, сколько стоили сотовые телефоны, сотовая связь, да и пейджинговая в те года, да ещё и на периферии, Вы можете, дорогой читатель, тоже предположить.

Телефон в работе рекламного агента был залогом успеха. Бывало, что следом стоящие в очереди к телефонному автомату нетерпеливо и зло смотрели мне в спину. Я делал паузы, обзванивал по 10—20 контактов, иногда назначались встречи, я на них выезжал. Заказы приходили, и приходили они в основном через меня и ещё через одного агента, Юлю. Со слов Евсеева, мы двое тогда были самыми эффективными агентами. Всё это так, так оно и было, я это видел, слышал по разговорам в редакции.

Сейчас я объясняю успех дела тем, что идея была свежей – Андрей приехал из Москвы, где видел первые чисто рекламные издания, в которых фирмы целенаправленно давали информацию только о предлагаемых товарах и услугах, и стал реализовывать первым аналогичный проект местного масштаба. В доинтернетные времена такой своеобразный интернет на печатной бумаге. Вторым залогом успеха была моя активность. В среднем за месяц я заработал тогда более миллиона рублей. Что-то около 200—250 долларов. В те года люди сидели без зарплат по 2—3 месяца, а то и по полгода, по году. Помню эпизоды из тогдашних будней. На улице мужик с виноватой улыбкой объясняет прохожей: «А я работаю! Я работою, дорогая моя, мне зарплату не платят! Кастрюлями выдают!» Иду по тротуару в центре города, а впереди офицер по форме, кажется капитан II ранга, подхожу ближе и вижу, что его белая фуражка запылилась на чёрных брюках и кителе пыльные же пятна, а сам он идёт шатаясь, пьян вдрызг. Кому-то зарплату не платили вообще, кому-то – «кастрюлями», т. е., тем, что на заводе непосредственно производилось. 70% населения стремительно нищало, 20 – существовали как-то, 10 были заняты в сфере «бизнеса», из них от силы 2% бесились с бешеными деньгами. Какая-то часть из них стремительно богатела. К ним то и относился в те годы наш родственник.

Мой отец, инженер с пятнадцатью годами стажа на одном и том же комбинате тогда зарабатывал что-то около того же миллиона рублей в месяц. Зарплату задерживали месяцами. Мама сказала, что это первый заработанный мною миллион, и в честь этого знаменательного факта купила мне что-то из бизнес-принадлежностей, типа блокнота и ручек. Но деньги эти она предложила потратить на оплату перевозки мебели, которую «подарил» нам с барского плеча новорусский родственник. Речь тогда шла о том, что он собирался окончательно переезжать в «благоденственные» Соединённые Штаты Америки, на осторожные вопросы мамы, не собирается ли он кое-что из богатой обстановки пятикомнатной квартиры оставить в России, и если да, то можно ли это кое-что взять себе, он отвечал немногосложно и несколько отстранённо, что да можно. Так вот и состоялись эти «дарственные»: холодильник, большой, японский, двухкамерный, комод с зеркалом, двухспальная кровать и комод старинный, что-то из антикварных вещей. На мой вопрос, что, может быть, эти деньги я мог бы потратить на свою жизнь студенческую в ближайшее время, мама ответила категорическим отказом, что-то объяснив мне насчёт правильного распоряжения деньгами. Я не хотел пререкаться с родителями, да ещё из-за денег, и все деньги пошли на перевозку мебели. Рейс грузового транспорта в наш городишко был оплачен.

Я думаю причиной моей ошибки в агентской деятельности была неустроенность: поиски рекламодателей на улице, звонки с общественных телефонных аппратов, поездки в общественном транспорте – всё это вело к тому, что рано или поздно я совершил бы какую-нибудь ошибку при оформлении заказов. Так оно и случилось, я своей рукой вписал ошибочно цифру телефонного номера в бланк заказа. Процентов за заказ я тогда, естественно, не получил. Это как-то окончательно подорвало интерес к получавшемуся вроде бы делу. Не будь этого казуса, может быть, и дальше я пошёл бы по этой стезе, однако с другой стороны также я думал и о том, что эта работа никак не связана с перспективами моего профессионального образования. Работать я тогда прекратил, вернее сбавил «пыл», ещё в этой газете и в некоторых других несколько раз были у меня заказы, которые принесли мне какие-то деньги, но в принципе я уже больше этим делом не занимался. Большая часть клиентуры, которую я тогда «поднял» для газеты звонила по телефону редакции, у меня не было мобильной связи, давать телефон квартиры родственника я не решался, а то туда был бы поток звонков, совсем не нужных ему клиентов. Сестра как-то интересовалась, как мои успехи – моего ответа о каких-то доходах она не ожидала. Как мне теперь кажется, не хотела она про успехи слышать, её комментарий был, что у неё знакомые лет пять до того пытались заниматься рекламой, но никто ничего не смог достичь в этом деле. То, что у меня что-то получалось, ставило людей в тупик – все приятели с улыбочками комментировали что-то в духе того, что «рекламный агент – это лох». Однако, когда они узнавали, что я смог за месяц заработать деньги, и не маленькие по тем временам, выражения их лиц разительно менялись. Все были отравлены ядом завистничества и ревности, откуда его столько взялось в советском народе? А у Евсеева дело, между прочим, пошло в гору, газета приносила деньги и пухла с каждым месяцем, начавшись с 2-х газетных листов, за каких-то 3—4 года она потолстела до 32-х и далее до 64-х, и он-то знал, по каким причинам, и мой вклад в дело ценил.

Евсеева я встретил в 98-м году, случайно, он узнал меня, стал сразу же предлагать мне работать агентом в его проекте, обещая баснословные проценты – 50% с заказа. Интересовало его сотрудничество со мною весьма и весьма, я это видел. Однако в тот раз моя голова была забита повелительными заботами родственника, вещавшего мне о прожектах моего переезда в Америку и учёбы там, я Андрею отказал, объяснив, что у меня другие планы на будущее. Вещания родственника, как это и можно было с самого начала предполагать, оказались лишь пустым певческим звоном, которым наше отечество было переполнено в 90-е годы.

Через несколько лет совершенно случайно во время посиделок на служебной квартире один из сослуживцев упомянул как-то, что одно время он хорошо был знаком с Евсеевым. Это было темой для нашего разговора, третий наш компаньон понятия не имел ни о Евсееве, ни о газете «Дальпресс». Со слов Ивана Анатольевича, у Евсеева он часто бывал дома в гостях, общался с кампанией, которая занималась тогда созданием этой газеты. Этот скользкий и хитрый тип туманно намекал, что кто-то там в этой кампании был из голубых. Все, вертевшиеся в кампании зачинателей газеты, заработали немалые деньги. Газета была действительно новым делом, а дела в этой нише рекламы шли в гору. Кто-то заработал на квартиры, на машины. А мне тогда не хватало только лишь стабильной, в идеале мобильной, конечно, связи. Хотя бы пейждера. Львиная доля моих заказов шла на телефон «Дальпресса». Люди называли моё имя также и по телефону, но по правилам заказ на телефон редакции не шёл в учёт рекламному агенту. Редакция хотела денег! Иван Анатольевич поведал мне, что через какое-то время денежные и влиятельные люди почуяли, что дело, которое поначалу никто всерьёз не воспринимал, а газету называли не иначе, как газета для «сосулек», ибо массово фирмы досуга давали там объявления, и минимум одна полоса уходила только на их рекламу, оказалось в 98-м году настолько раскрученным и денежным проектом, что за него началась войнушка. Каждый паучок хотел оттяпать себе жирненький кусок. Евсеев оказался лишней фигурой, его из газеты выставили, новым редактором посадили Аббасову, лицо, представлявшее интересы какой-то влиятельной группы. Судьба Андрея неизвестна, что авторитетно подтвердил и скользкий Иван Анатольевич.

В последний раз, когда я видел газету «Дальпресс», это было уже пухлое издание, 64 листов толщины. В 95-96-м годах она была из 4—8 полос. Распространялась она частично бесплатно (как это было заведено Андреем в первые годы существования газеты), частично уже по подписке. Надо будет посмотреть, что же газета из себя сейчас представляет. Вообще, интересно было бы узнать о судьбах Андрея да тех, кто работал тогда в газете.

Отступление для обществознания – судьба одной мышки. Я вернулся в общежитие первым с зимних каникул, когда зашёл в комнату, меня сразу же неприятно поразил тяжеленный запах в комнате. Непонятно отчего и откуда он исходил, но видимо дело было не только лишь в непроветренном за две прошедшие каникулярные недели помещении. Мои поиски предполагаемого источника запаха не давали результатов, открытое окно вытягивало потихоньку воздух из комнаты, обогащая его кислородом, но неприятная тяжесть в воздухе стояла, она, казалось, впиталась за две недели в вещи и стены комнаты. Вскоре пришёл мой сосед по комнате и мы стали совместно искать источник «радиации». Это же всего лишь комната, не Росфедерация! Поиск наш не давал надежд на успех, мы решили попить чаю. Чайник вскипел, мы взяли открытую трёхлитровую банку с вареньем, которая стояла на кухонном столе. Уже кто-то из нас полез туда ложкой, чтобы черпнуть вареньица в чай. И тут до нас дошло – запах исходил из недр наполовину наполненной банки, в варенье было что-то неестественно серовато-грязноватое, пятно, покрытое плесенью. Через минуту-другую мы разглядели, что это было. Мышь запрыгнула в банку с вареньем, выпрыгнуть она, естественно, уже не могла, и оно засосало её, как в болото. «Слетала» мыша за вкусненьким… Запах исходил из этой банки, простоявшей с покойницей сколько-то дней, а то и все две недели, в закрытом помещении. Банку мы выкинули, так, слава Богу, и не успев отведать её содержимое.