Текст книги "Корабли и люди"

На Балтийском флоте

Вскоре на флоте произошли большие события: в начале сентября 1938 года наркомом Военно-морского флота назначили начальника погранохраны СССР зловещего М. П. Фриновского, близкого Н. И. Ежову и одного из активнейших организаторов большого террора. Именно он руководил подготовкой московских процессов 1936–1937 годов. Из больших специалистов карательных органов Фриновский становится во главе советского флота. Комментарии кажутся излишними.

Положительным фактом, сопутствующим этому чудовищному назначению, явилось то, что вместо Фриновского погранохрану возглавил Ковалёв. А Михаилу Петровичу выделили для наведения порядка на флоте семьдесят пять пограничников. Из погранохраны были направлены семьдесят четыре полковника и майора и один капитан 3 ранга, коим оказался именно я. За этот перевод на флот я и поныне благодарен Николаю Антоновичу.

Я был вызван в Москву к Фриновскому. Новый нарком познакомился с моим послужным листом и предложил мне занять должность начальника оперативного отдела Главного морского штаба или инспектора по особо важным поручениям при наркоме. Ни к той, ни к другой должности ни по своей подготовке, ни по своему служебному опыту, ни по личным склонностям я не считал себя пригодным.

Об этом я доложил наркому и попросил его назначить меня на корабли флота. Фриновский остался весьма недоволен этим отказом, однако просьбу мою не отклонил и назначил меня командиром 3-го дивизиона эскадренных миноносцев на Балтийский флот. Это было блестящим назначением, о лучшем я и мечтать не мог.

В командировке в Москве я пробыл более двух недель и по своему обыкновению не написал домой ни одного письма. Когда я рано утром приехал в Мурманск и добрался до дому, жена, Мария Андреевна, бросилась ко мне вся в слезах: «А я думала, тебя арестовали! Два раза приходили с обыском. Перерыли все твои бумаги, забрали два академических задания с грифом “Учебно-секретно”. Арестовали Михаила Порфирьевича Мишагина».

Мишагин – мой подчинённый, командир ПСК-302, отличный моряк, который плавал ещё в 1922–1923 годах на яхте «Адмирал Завойко» рулевым у знаменитого А. И. Клюсса. Вместе с ним отражал нападение на корабль белогвардейских эмигрантов в Шанхае, пытавшихся захватить яхту. Невозможно себе представить этого человека каким-либо «врагом народа».

Мне стало безмерно страшно. Я умудрился в два дня сдать командование дивизионом капитану Попову и, ссылаясь на Фриновского – лучшая охранная грамота в данной ситуации, получить документы для следования на Балтику. Не медля ни секунды, я выехал вместе с семьёй в Ленинград.

Как мне кажется, установившаяся репрессивная систем исключала, как правило, проникновение карающей длани из одной сферы в другую по принципу с глаз долой – из сердца вон. Этому у меня есть несколько жизненных примеров.

Итак, в декабре 1938 года я прибыл на Балтийский флот в Кронштадт, принял 3-й дивизион эскадренных миноносцев типа «Новик» в составе семи кораблей: «Яков Свердлов», «Карл Маркс», «Ленин», «Володарский», «Артём», «Энгельс» и «Калинин».

Эти замечательные корабли являлись первыми серийными русскими эсминцами с паротурбинными двигателями, лучшими в своем классе. Строились они еще в дореволюционное время для Российского Императорского флота, но послужили и в нашем флоте вплоть до середины 1950-х годов с некоторой, конечно, модернизацией.

Они были абсолютно универсальны и пригодны для всего: и для торпедных атак, и для минных постановок, и для поддержки с моря сухопутных войск. Эсминцы прошли и Первую мировую войну, и Вторую. А «Яков Свердлов» – это тот самый первый эскадренный миноносец «Новик», построенный в 1913 году и определивший тип подобных кораблей.

Своё имя эсминец получил в память о крейсере, отличившемся в первые месяцы обороны Порт-Артура под командованием героя Русско-японской войны капитана 2 ранга Николая Оттовича Эссена. Уже будучи командующим Морскими силами Балтийского моря, вице-адмирал Эссен обратился лично в 1911 году с просьбой к императору о присвоении новому кораблю имени славного крейсера, погибшего в Японском море, у Сахалина 20 августа 1904 года.

Раньше на этих кораблях я плавал только во время учебной стажировки, будучи слушателем академии. Корабли знал – увы! – поверхностно. Их командиры все были молодые, командовали по первому году и надлежащего опыта в управлении манёврами эсминца не имели.

Сам я подобными кораблями никогда не управлял. К тому же, служа в морпогранохране, порядком отстал от флотских дел – вот и пришлось хорошенько поработать зимой 1938–1939 года: учить командиров, учиться самому, чтобы весной с началом кампании не ударить лицом в грязь.

Летняя кампания 1938 года оказалась для 3-го дивизиона напряжённой и сложной: артиллерийские и торпедные стрельбы, минные постановки, совместное плавание всех кораблей, обеспечение подготовки крейсеров и линкоров, буксировка щитов при их артиллерийских стрельбах и маневрирование в качестве цели при торпедных стрельбах. И ещё тактические учения соединений флота и обеспечение боевой подготовки подводных лодок. Всё это требовало беспрерывного нахождения кораблей в море.

В сентябре 1939 года под флагом замнаркома ВМФ флагмана 1 ранга Ивана Степановича Исакова мы искали польскую подводную лодку «Орёл», якобы ведущую провокационную деятельность против кораблей Балтийского флота. Лодку мы так и не обнаружили. В октябре того же года, получив право базирования в портах прибалтийских государств, мы пришли в Таллин.

Когда уже кампания закончилась и корабли в Кронштадте и Таллине готовились к зимовке, началась война с Финляндией.

26 ноября советское правительство направило протест правительству Финляндии по поводу обстрелов, ведущихся, по заявлению советской стороны, с финской территории: финны обстреляли наши пограничные посты и нарушили границу, чем и спровоцировали войну, которая началась 30 ноября.

В сущности, это не что иное, как локальный конфликт за жизненно важный для России выход в Балтийское море, контролируемый островами бывшей Российской империи, перешедшими после революции к Финляндии. Может быть, в этом аспекте его можно рассматривать как прелюдию ко Второй мировой войне. Мы уже понимали, что война с Германией неизбежна и что Финляндия – потенциальный союзник Гитлера. Опасность морской изоляции нашего флота оказывалась реальной, а дипломатические попытки поисков решения этого вопроса не увенчались успехом.

1 декабря эсминцы «Володарский», «Карл Маркс», «Ленин», «Артём» и «Энгельс» под моим командованием составляли отряд корабельной поддержки при высадке нашего десанта на острова Готланд, Сескар, Соммерс, Большой и Малый Тютерсы. Десант был высажен успешно, и острова захвачены.

В «порядке освоения боевого опыта войны» эсминцы были атакованы нашими самолётами, которые сбросили на свои же корабли бомбы, но «успеха» не имели. Весь ноябрь и декабрь мы поддерживали огнём артиллерии фланг сухопутных войск в районе мыса Стирсудден – Киперорт.

Своими параван-охранителями мы производили разведывательное траление мин в районе маневрирования линейных кораблей при бое их с береговой батареей Сааренпя, расположенной на острове Бьёрке, вели бой с береговой батареей Кильпсаари в Хаапсарских шхерах, где, по данным нашей разведки, у финнов была батарея 100-мм калибра.

Мы знали, что батарея Сааренпя состояла из трех 254-мм орудий с дальностью стрельбы примерно 90 кабельтовых. Когда мы подошли на заданную дистанцию шестидесяти кабельтовых, финны открыли по кораблям огонь из десятидюймовых орудий и первым же залпом накрыли головной эсминец «Карл Маркс», на котором находился я. Два снаряда легли перелётом и один – недолётом в 50–60 метрах. Прямого попадания не было, но от близкого разрыва на палубу эсминца посыпались осколки.

Пришлось дать самый полный ход и зигзагами, с сигнальной зелёной ракетой (одновременный поворот всем кораблям вправо) выходить из боя. Но, как только корабли повернули, другой зелёной ракетой я повернул их влево. Так пришлось маневрировать четыре раза. Разрывы сопровождали миноносцы на дистанции 90 кабельтовых. Отвернув на 180 градусов, корабли закрылись паронефтяной дымовой завесой, и благодаря резкому изменению скорости и дистанции нам удалось выйти из боя без потерь и повреждений.

Ледовая обстановка в ноябре и декабре в Финском заливе оказалась чрезвычайно тяжёлой: зима наступила ранее обычного, суровая, с морозом до 30–40 градусов. Чтобы как-то предохранить корпуса миноносцев от вмятин и повреждений, по моему предложению им сделали ледяной пояс из дубовых брусьев и дополнительно обшили листовой сталью.

Такой опыт усиления корпусов миноносцев ранее имел место при переводе Севморпутём во Владивосток эсминцев «Сталин» и «Войков». Проектировал и руководил работами корабельный инженер Андрей Иванович Дубровин. После такого усиления корпусов эсминцы превратились в своеобразные ледорезы.

Новый, 1940 год застал нас на Сескарском плёсе в ожидании выхода линкоров для боя с батареей Сааренпя. К вечеру началась большая подвижка льда. Стоять на якорях стало невозможно. Пришлось их выбрать и маневрировать между льдинами под машинами. Получился своеобразный новогодний бал кораблей.

В начале января 1940 года дивизион перебазировался в Таллин и поступил в распоряжение командующего флотом по Западу – была и такая нештатная организация – капитана 1 ранга Владимира Антоновича Алафузова.

Числа 5–6 января эсминец «Энгельс» под командованием капитан-лейтенанта Владимира Павловича Васильева, находясь в дозоре к западу от Гогланда, в низко стелющимся от испарения воды тумане, который скрывал подошву острова, выскочил на мель на 12-узловом ходу. Сняться задним ходом под своими машинами он не смог, о чём донёс командующему флотом энергичному и деятельному вице-адмиралу Владимиру Филлиповичу Трибуцу.

Трибуц дал приказание Алафузову снять эсминец с мели, и тот вызвал меня на свой командный пункт на теплоходе «Сибирь» и спросил, какие меры можно предпринять, чтобы выполнить приказание командующего флотом. Я подумал и ответил, что в существующей тяжёлой ледовой обстановке одними миноносцами снять эсминец с мели невозможно – нужен ледокол.

Владимир Антонович обратился к эстонскому правительству с просьбой выделить на время ледокол «Суур-Тылль»[7]7
  До 08.05.1917 г. – «Царь Михаил Федорович»; с 1918 г. – «Вяйнямёйнен», с 1923 г. – «Суур-Тылль», с 11.11.1941 г. – «Волынец». – Ред.


[Закрыть], когда-то бывший русским. Эстонское правительство согласилось при условии гарантии безопасности ледокола. Алафузов, не минуты не задумываясь, дал письменную гарантию.

Получив в своё подчинение ледокол, я перешёл на него и, прихватив с собой эсминец «Володарский» с только что назначенным на него командиром Аркадием Васильевичем Крученых, вышел к Готланду. Переход совершался при 26-градусном морозе и 6-балльном ветре норд-ост, то есть почти встречном.

Лёд на западно-готландском плёсе был сплошной, но не особенно толстый, сантиметров десяти толщиной. Корабли его легко преодолевали и шли полным ходом.

На рассвете мы подошли к Готланду и увидели: эсминец наскочил на плоскую плиту и стоял с креном на правый борт градусов двадцать. Нос его высоко поднялся, а корма оказалась под водой до палубы. Из Кронштадта к месту происшествия пришёл мощный ледокольный буксир КП-4.

Деятельный командующий флотом Трибуц хотел руководить съёмкой из Кронштадта. Он надавал командиру миноносца множество приказаний: откачать за борт мазут, выгрузить боезапас, снять торпедные аппараты и артиллерию…

Выполнить эти приказания не представлялось возможным, так как на миноносце грузоподъёмных средств, кроме слабых шлюп-балок, не предусматривалось. Васильев оказался не в состоянии выполнить все эти приказания.

Я по льду перешёл на миноносец, приказал корабельным водолазам обследовать подводную часть корабля. Они доложили, что пробоин эсминец не имеет, разошлись лишь некоторые швы, через которые в трюмы и кормовые нефтяные цистерны поступала вода.

Приказав укрепить водонепроницаемые переборки и иметь наготове все водоотливные средства, я приступил к заводке буксиров с миноносца «Володарский», эстонского ледокола и буксира КП-4 за корму несчастного корабля. Когда всё было готово, сделали попытку стянуть эсминец с плиты, постепенно развивая обороты машин.

Попытки эти результатов не дали, о чём я доложил командующему. В ответ мне последовала такая телеграмма: «Перестаньте умничать, выполняйте то, что вам приказано, максимально разгрузите корабль. Трибуц».

Капитан «Суур-Тылла», опытный и доброжелательный моряк, после неоднократных безуспешных попыток стянуть корабль с плиты посоветовал попытаться сдёрнуть его рывком, одновременно всеми кораблями, предварительно ослабив буксиры, а затем по сигналу дать самый полный ход.

Это предложение мне понравилось. Я по мегафону растолковал его командиру «Володарского» и капитану КП-4. Они его поняли, а поняв, приступили к выполнению: ослабили буксиры, немного подались назад, к острову. Когда три корабля одновременно рванули, «Энгельс» вдруг наклонился на 30–50 градусов на правый борт и – сдвинулся с места! Комиссар моего дивизиона Иван Михайлович Лилякин закричал: «Сняли! Сняли!» – и, как мальчишка, запрыгал от радости.

«Энгельс» шел за нами на буксире, а мы, буксирующие, никак не могли остановиться. Тянули мили две, пока не остановились. Я, конечно, не замедлил съехидничать и отрапортовал командующему: «На ваш номер такой-то: миноносец «Энгельс» снят с мели. Комдив-3». После этой телеграммы связь с Кронштадтом прекратилась. Телеграмм больше не поступало.

Был уже вечер, когда мы закончили съёмку корабля, и вот наступила ночь. Я разместился на «Володарском» и собрался спать. Вдруг прибегает вахтенный начальник и докладывает, что «Энгельс» тонет. Я немедленно перешёл на него, и мне сообщают: в нефтяные цистерны попала вода, пар сел, водоотливные средства прекратили работать из-за отсутствия электроэнергии – остановились генераторы, света на корабле нет.

Я приказал «Володарскому» подойти к правому борту, подать на «Энгельс» швартовы с обоих бортов и дать на него электроэнергию. КП-4 приступил к откачке воды через иллюминаторы из носовых помещений. Появился свет, заработали водоотливные насосы и аварийного корабля. Переключили котлы на незатопленные цистерны – и «Энгельс» ожил.

Драматические события окончились. Моё состояние было нервным и напряжённым. На самом деле, что может быть страшнее и неприятнее, чем то положение, в котором я оказался? Снять корабль с мели и утопить его! Состояние его было хуже, чем мы его определили, повреждения серьёзнее, чем предполагали.

Но, как говорится, всё хорошо, что хорошо кончается. С рассветом, приведя «Энгельс» в более нормальное состояние, мы снялись с якорей и под берегом пошли в Таллин, куда и прибыли благополучно.

К тому времени из Ленинграда в Таллин прибыла высланная комфлотом партия ЭПРОНа во главе с начальником ЭПРОНа Ф. И. Крыловым. Я попросил Фотия Ивановича осмотреть его водолазами днище корабля. Водолазы осмотрели и ничего нового не сказали.

На другой день эпроновцы уехали в Ленинград, а недели через две мы прочли в газетах указ о награждении Крылова и всех приезжавших с ним в Таллин орденами за спасение эскадренного миноносца «Энгельс» в боевых условиях.

Подлинных же участников этого события даже не отметили в приказе командующего флотом. Бывает и так. И уже второй раз… с ЭПРОНом! Правда, по совокупности за все боевые действия в финскую кампанию меня наградили первым моим орденом – «Красного Знамени».

В конце января 1940 года меня вызвали из Таллина в Кронштадт к командующему флотом, который объявил мне, что я назначаюсь командиром шхерной флотилии, организуемой из канонерских лодок, бронекатеров и бригады морской пехоты. Флотилия должна была действовать в финских шхерах совместно с сухопутными частями армии и обеспечивать с моря безопасность её флангов.

В этой должности я пробыл около месяца. Война окончилась, формирование флотилии приостановили, и вместо неё был создан отряд шхерных кораблей.

В отряде лёгких сил

Весной 1940 года меня назначили начальником штаба отряда лёгких сил (ОЛС), который базировался в курляндской Либаве. ОЛС состоял из двух крейсеров, «Киров» и «Максим Горький», двух лидеров эскадренных миноносцев, «Ленинград» и «Минск», и двух дивизионов эскадренных миноносцев («Гордый», «Гневный», «Грозящий», «Сметливый» и «Стерегущий»).

Эти корабли были новейшей постройки 1936–1939 годов и значительно отличались от старых миноносцев типа «Новик» по своим гораздо большим боевым возможностям, и по вооружению, и по мореходным качествам, в том числе скоростью хода.

Командовал ОЛСом контр-адмирал Фёдор Иванович Челпанов, отличный моряк, очень умный и способный человек, но самодур. Служить с ним было трудно, его требования часто выходили за грань разумного. А ОЛС был соединением новым, состоял из кораблей, только что вступивших в строй и с морской точки зрения совершенно сырых, неотработанных. Надо отдать справедливость Челпанову: он в очень короткий срок сумел их подготовить, «сплавать» соединение и сделать его по-настоящему боевым.

В кампанию 1940 года мы много занимались артиллерийскими стрельбами, торпедными атаками и минными постановками. Большое внимание уделялось совместному плаванию в составе всего соединения и днём и ночью. В середине лета, когда в прибалтийских республиках сменился режим и установилась советская власть, мы блокировали побережье с целью исключения иностранного вмешательства. Расскажу один эпизод.

Корабли латвийского флота стояли в ковше завода «Тосмарэ» со своими командами. Фёдор Иванович отдал мне приказание исключить возможный их прорыв через канал в море, установить буксир «Олсовец» на выходе в канала с задачей таранить выходящие из акватории завода корабли. Я проинструктировал старшину «Олсовца» Менькова.

Буксир стоит день, затем получает приказание покинуть канал с отменой задачи таранить. Проходит ещё день, Меньков к крейсеру не возвращается. Я на катере прошёл в канал и обнаружил, что он стоит на своём посту с прогретой машиной. Спросил Менькова, почему он здесь стоит. «Товарищ капитан 2 ранга, я всё равно протараню подводную лодку».

Пришлось категорически потребовать, чтобы Меньков приступил к своим обязанностям старшины посыльного буксира, что он сделал с большой неохотой, покидая боевой пост и бормоча: «Всё равно протараню…».

Я уже отметил, что Фёдор Иванович являлся очень способным человеком. Он одновременно окончил два факультета академии: артиллерийский и командный и ясно представлял себе характер будущей войны на море, что, видимо, мало соответствовало его личным планам и желаниям.

Челпанов поставил себе целью уйти с кораблей на берег, на преподавательское поприще. Летом он обострил свои отношения с Военным советом флота, вплоть до прямого невыполнения приказаний. Его отстранили от должности и предполагали отдать под суд. Дело до суда не дошло, и его назначили преподавателем академии.

Мне было приказано временно вступить в исполнение должности командира ОЛСа, что я и сделал. Но в августе я заболел желтухой и лежал в постели на квартире. В это время разразился десятибалльный шторм от зюйд-веста. Беспокоясь о состоянии кораблей, стоявших в просторном аванпорту Либавы, открытом для ветров и волн с моря, на первом буксире, невзирая на болезнь, я пошёл на крейсер «Киров».

Это был легкий артиллерийский крейсер с девятью 180-мм орудиями в трех башнях, спущенный на воду в 1936 году, то есть совсем новый. Прототипом ему послужили итальянские легкие скоростные крейсера, соответствующие современным техническим и военным требованиям.

Так, в Центральном конструкторском бюро возник проект 26, который дал превосходный результат: прототип подвергся серьезной корректировки на прочность и непотопляемость, а вооружение значительно усилено, так что «Киров» вполне можно уже отнести к типу тяжелых крейсеров.

Командовал им мой хороший, ещё по училищу, друг капитан 3 ранга Алексей Васильевич Волков, довольно опытный моряк и отличный организатор. Поднявшись на корабль, я обнаружил, что крейсер сдрейфовал со своего места примерно на полтора кабельтова. Я предложил Алексею Ивановичу переменить место стоянки.

– Я так и думаю, уже подняли пары и прогрели правую машину, – ответил Волков.

– При таком ветре сниматься с якоря под одной машиной нельзя (корабль стоял на двух якорях), приготовьте к съёмке обе машины, – приказал я и пошёл в каюту переодеваться. Только я успел одеться, как услышал, что на палубе заработали шпили и якорь-цепи загрохотали о палубу. Я поспешил подняться на ходовой мостик.

– Вторую машину прогрели? – спросил я командира.

– Нет, не надо, Иван Георгиевич, – ответил командир.

– Экстренно приготовьте вторую машину, – приказал я уже раздражённо, – и прекратите выбирать якоря!

На клюзах к этому времени осталось метров по пятидесяти якорь-цепи, и корабль развернуло ветром влево градусов под сорок от направления ветра. Ветер же дул в борт корабля, и его стало сносить к берегу. Правая машина в этой обстановке оказалась совершенно бесполезной, а от кормы до берега оставалось всего метров двести.

Чтобы остановить дрейф, командир приказал стравить обе якорь-цепи, а когда их стравили и наложили стопора, они натянулись до предела. В это время налетел шквал ураганной силы, и обе якорь-цепи лопнули одновременно.

Командир дал средний ход правой машиной, положил руль право на борт, надеясь, что корабль на среднем ходу послушается руля и повернёт вправо. До песчаного берега оставалось уже не более ста метров. В левое машинное отделение непрерывно шли приказания ускорить ввод в действие левой машины.

Наконец, когда до берега осталось метров двадцать, телеграф левой машины показал её готовность. Алексей Васильевич сразу же поставил ручку телеграфа на полный ход назад – решение совершенно правильное, но исполнение запоздалое.

Командир вышел на левое крыло мостика посмотреть, как будет вести себя корабль. С кормы поступило донесение: «С левого борта до камней пять метров»!

Раздумывать было некогда, командир – на крыле мостика, я стоял рядом с телеграфом, поэтому немедленно после доклада поставил ручки телеграфа на «стоп» и приказал вахтенному командиру записать в вахтенный журнал, что я вступил в командование кораблём, как этого требует корабельный устав, когда вышестоящий командир непосредственно вмешивается в управление кораблём. Через минуту крейсер коснулся левым бортом грунта и прочно сел на мель.

Двое суток дул неослабевающий ветер, в правый борт били волны, не позволявшие производить эффективные работы по его съёмке с мели, и только на третьи сутки, когда ветер ослабел до шести баллов, мы приступили к делу.

Для этого пришлось завести буксиры с носа на минный заградитель «Ока»[8]8
  Бывшая императорская яхта «Штандарт», переоборудованная в минный заградитель в середине 1930-х гг. В описываемое время корабль (с 28.08.1934 г.) именовался «Марти», а в «Оку» был переименован в 1948 г. – Ред.


[Закрыть], эсминец «Володарский» и сторожевой корабль «Вирсайтис». Три тральщика и два буксира пришвартовали к правому борту, чтобы они работой своих винтов размыли грунт и сделали в нём углубление. Когда тральщики и буксиры отработали часов пять, а ветер ещё немного ослаб, «Ока» под командованием капитана 2 ранга Николая Иосифовича Мещерского, «Володарский» и «Вирсайтис» дружными усилиями стянули крейсер с мели.

Пляж, на который выбросило «Киров», оказался песчаным и без камней, поэтому он не получил никаких повреждений.

При расследовании этого происшествия пришлось умолчать о фактическом невыполнении моего приказания командиром крейсера. Не упомянул я об этом и в докладе командующему флотом.

Почему я умолчал об этом факте? Да потому, что это грозило бы Волкову судом. Этого я не мог допустить по следующим соображениям: во-первых, а это самое главное, Волков был хорошим моряком и отличным организатором корабельной службы, очень ценимый подчинёнными; во-вторых, я полагал, что этот случай будет ему уроком на всю его дальнейшую службу.

И я не ошибся, поступил правильно. Впоследствии Алексей Васильевич стал командующим эскадрой Тихоокеанского флота, преподавал в академии Генерального штаба, ему было присвоено звание вице-адмирала.

На зимнюю стоянку ОЛС перебазировался в Таллин – главную базу флота. Я плавал на крейсере «Максим Горький», которым командовал капитан 1 ранга Анатолий Николаевич Петров. Корабль являлся улучшенным вариантом «Кирова» в так называемом «проекте 26-бис»: была усилена и броня, и малокалиберная зенитная артиллерия, и система управления стрельбой.

Спущенный на воду в апреле 1938 года, он прошел испытания в следующем году[9]9
  Крейсер «Максим Горький» вступил в строй в октябре 1940 г. – Ред.


[Закрыть] и только что был принят от завода. Организация службы на нём, несмотря на большие старания командира, ещё не ладилась.

Новый, 1941 год мы с ним встречали на Таллинском рейде. Погода была свежая, и я, памятуя урок «Кирова», съезжать на берег не стремился. В салоне командира накрыли богатый стол, и мы весело встретили 1 января 1941 года – увы, тяжелейшего и для флота, и для страны.

В феврале командиром отряда лёгких сил назначили бывшего командующего Северным флотом контр-адмирала Валентина Петровича Дрозда. Это был ещё совсем молодой, энергичный человек, но уже имевший большой боевой опыт ведения войны на море. Он его получил, будучи волотнёром в испанском республиканском флоте в 1935–1937 годах.

Кампанию 1941 года мы начали в изменённом составе ОЛСа. Передали в эскадру оба лидера («Ленинград» и «Минск»). Все эсминцы: «Стерегущий» (командир – капитан-лейтенант Евгений Павлович Збрицкий), «Сметливый» (командир – капитан 2 ранга Василий Максимович Нарыков), «Гордый» (командир – капитан 3 ранга Евгений Борисович Ефет), «Гневный» (командир – капитан 3 ранга Максим Тимофеевич Устинов) и «Грозящий» (командир – капитан 3 ранга Константин Кузьмич Черемхин) – составляли первый дивизион, которым командовал капитан 3 ранга Сергей Дмитриевич Солоухин. Он так же, как и Дрозд, имел боевой опыт в Испании.

Вступил в строй новый дивизион вновь построенных эсминцев: «Стойкий» (командир – Дмитрий Яковлевич Самус; затем капитан-лейтенант Борис Петрович Левченко), «Сильный» (командир – капитан 3 ранга Иван Васильевич Комаров), «Сторожевой» (командир – капитан-лейтенант Иван Фёдорович Ломакин), «Сердитый» (командир – капитан-лейтенант Алексей Гаврилович Письменный).

Командовал этим дивизионом капитан 2 ранга Георгий Семёнович Абашвили. В апреле и мае 1941 года ОЛС в полном составе базировался в Либаве.

Корабли усиленно проводили боевую подготовку, отрабатывали как боевую организацию, так и одиночные корабельные артиллерийские и торпедные стрельбы. Это было тем более необходимо, что более тридцати процентов личного состава покинули корабли по демобилизации 1940 года. Их заменила молодёжь, пополнившая экипажи строящихся кораблей.

Международная обстановка становилась к этому времени всё более тревожной и крайне напряжённой. Немецкие самолёты-разведчики постоянно нарушали экстерриториальность кораблей в море, летая и фотографируя их на небольшой высоте. Согласно корабельному и боевому уставу, мы должны были отражать огнём нарушение экстерриториальности кораблей, однако мы делать этого не могли, так как особыми директивами применять оружие против германских самолётов запрещалось, чтобы не спровоцировать войну с немцами.