Текст книги "Шаг во тьму"

Иван Тропов
Шаг во тьму
(в авторской редакции, отличается от бумажного издания)

Глава первая
Гнездо

Не хотелось мне туда лезть.

Дом нависал из темноты, как корабль. Флигели двухэтажные, задняя часть еще выше. Все это с пятиметровыми потолками, по дореволюционным стандартам – когда-то это была усадьба. Да еще приподняты над землей, под всем домом полуподвал.

Стены в пятнах и трещинах, штукатурка местами отвалилась. Старый дом, почти заброшенный… Только вот все стекла на местах.

И не просто целые, а хорошие стеклопакеты стоят, вполне современные. Еще бы разглядеть, что там внутри, за этими стеклопакетами…

Там ни огонька. Снаружи света тоже кот наплакал. Месяц только взошел, едва выбрался из-за деревьев. Голые верхушки дубов отражаются в стеклах, как в черных зеркалах. Ни черта не разглядеть. И еще эта тишина…

Здесь нет ни гула машин, ни далекого перестука электрички, ни лая собак. Ничего. До ближайшей деревни четыре версты.

Хотя там все равно никого нет. Совсем пустая, будто люди из нее бежали. Брошенная. Как и еще три деревни вокруг этого места.

На восемь верст вокруг ни души.

Все признаки гнезда…

Я расстегнул плащ, чтобы не сковывал движений. Медленно пошел вокруг дома, ныряя от ствола к стволу, прячась в тенях.

От узенького месяца света немного. Но когда вокруг ни фонарей, ни рекламного неона, вообще ни огонька… даже под этим скудным светом чувствуешь себя как на освещенной сцене, и лучше держаться теней.

Дождя не было уже вторую неделю. Под дубами скопился толстый слой листвы – сухой и жесткой. Я шел медленно, ставил ноги осторожно, и все равно листва под ногами предательски шуршала.

Ни ветерка. Ветви дубов, голые и оттого еще корявее, неподвижно замерли в холодном воздухе, как на картинке. Здесь даже птицы не шумят. Ни птицы, ни волки, ни мыши. Никто. Все убрались отсюда подальше.

Листья под каблуками шуршали и щелкали, как сотни крошечных цикад. Неподвижный холодный воздух разносил звуки далеко-далеко. Если в доме кто-то есть, и он случайно усл…

В окне второго этажа, где была приоткрыта фрамуга, за отражениями ветвей бледнело лицо.

Сердце ударило в ребра и провалилось. Я замер под стволом дуба, вжался спиной в морщинистую кору. Вглядываясь в темное стекло, в отражения ветвей, в то, что за ними – внутри дома…

Если там кто-то и был – теперь его не было.

Показалось?

Хотелось бы надеяться…

Я следил за домом две ночи подряд. Эта – третья. Хозяева дома спят днем, бодрствуют ночью. Сегодня вечером они отлучились. Надеюсь, я выследил их всех, и сейчас дом пуст. Надеюсь…

В этом деле никогда нельзя быть уверенным до конца.

Но кто-то должен это делать.

Я заставил себя отлипнуть от дубового ствола, выйти из тени – такой надежной! Двинулся дальше. Обходя дом с правого крыла, постепенно приближаясь.

Впервые за три дня я рискнул подойти так близко.

Крался к дому – каждый миг ожидая почувствовать холодок, налетающий как порыв ветра, только холодит не кожу, а изнутри, в висках. Налетит – и скользнет дальше, но через миг вернется. Как возвращаются пальцы слепца, наткнувшись на вещь, которой здесь не место. Вернется ледяным порывом, превратившись в цепкие щупальца, обшаривающие тебя изнутри, перебирающие твои ощущения, чувства, желания…

Я сглотнул. Втянул холодный воздух – глубоко, до предела. Задержал его в легких, очень медленно выдохнул. Стараясь хоть немного успокоиться.

Да, я трус. Я ужасный трус. Я вообще не понимаю, почему еще не бросил все это. Наверно, только потому, что еще страшнее мне представить, что будет, если однажды я и такие, как я, перестанем делать то малое, что еще в наших силах…

Теперь я шел совсем медленно. Ставил ногу на листву всей ступней и только потом, медленно-медленно, переносил на нее вес. Но даже так высохшая листва шуршала, хрустела, трещала…

За черными стеклами ни огонька, больше никаких бледных пятен – лиц, вглядывающихся наружу… Но это ничего не значит. Ни черта не значит! Эти твари хитрые.

Надеюсь, мне просто показалось. Надеюсь.

Дубы впереди почти кончились. До следующего – открытый участок, проткнутый лунным светом. Совсем близко к дому.

Оскалившись, молясь, чтобы в листве под ногами не оказалось высохшего сучка, я быстро зашагал к спасительному стволу. Ощущения не из приятных. Словно идешь по залитой светом сцене – а рядом черный провал зала, где может быть кто угодно. Тебя прекрасно видят, а ты ни черта не замечаешь…

Я обнял ствол, вжался в кору. Уф. Почти добрался.

Слева – еще одно здание, маленькое рядом с громадой дома. Когда-то конюшня, теперь гараж. Длинное одноэтажное строение. Ближний угол более-менее приведен в порядок. Стена оштукатурены и выкрашены, новенькие алюминиевые ворота.

Но мне не сюда, мне дальше. Вдоль дальней части, без штукатурки, с выпятившимися кирпичами, черными от времени, почти руины. За угол.

Между кустами, потерявшими листву и похожими на перевернутые метелки.

Кусты заполонили весь задний двор, остался только пятачок у колодца и проезд к гаражу. И еще вот эта вот проплешина за конюшней…

Кусты расступились. Почти круглая площадка. Шагов шесть в ширину. Толстый слой опавших листьев скрадывает неровности, но заметно, что по краям полянки есть холмики. Небольшие: полшага на шаг.

На самом деле, не только по краям. Не первый раз я вижу такие полянки… Знаю, что там, под слоем опавших листьев. Маленькие холмики – они по всей проплешине. Только в центре они старые, слежались, расплылись, потому сразу и не заметить.

Но я-то такие полянки уже видел, и не раз. Чего я еще не видел, так это чтобы полянка была таких размеров. Максимум, что мне встречалось – это сорок два холмика.

Холмика…

Да, холмика. Так проще. Если каждый раз пропускать все через себя, не хватит никаких сил.

Я вышел в центр. Потоптался, нащупывая под слоем листвы холмик – тот, который в самом-самом центре. Встал на него, повернулся к дому спиной. И сделал длинный шаг.

Как раз на верхушку соседнего холмика, спрятавшегося под дубовыми листьями. Повернул налево и опять шагнул. Снова на вершину холмика. И еще шаг, только теперь забирая влево не так сильно…

Длинными шагами. По спирали, что медленно раскручивалась от центра к краям поляны. Каждым шаг на очередной холмик. Проходя их в том же порядке, в каком эти холмики появлялись здесь. Один за другим, медленно, но верно отвоевывая место у кустов.

И, конечно же, не забывая считать. К кустам на краю проплешины я дошел на семьдесят пятый шаг.

Семьдесят пять шагов. И, значит, семьдесят пять холмиков.

Холмиков…

Я поежился. Шесть часов на холоде нормально выдержал, а теперь вот пробрало. Семьдесят пять…

Чертова сука! С такими я еще не сталкивался.

Правда, есть крошечный шанс, что под холмиками всего лишь котята-ягнята. Вон они какие маленькие, эти холмики. Вполне может быть, что это всего лишь животные. Оттого их и так много. Логично?

Я вздохнул. Есть вещи, в которые очень хочется верить – но…

Можно бы раскопать одну из могил. Если это ягнята, то ничего страшного не случится.

Но вот если нет? Если это вовсе не ягнята, и хозяева заметят, что кто-то раскапывал могилы?

Семьдесят пять…

Если там, под холмиками, не ягнята-щенята, то завалить эту чертову суку и так-то будет непросто. А уж если она еще и всполошится… Ч-черт. Нет, копать нельзя.

Но как тогда узнать, что в могилках?

Я облизнул пересохшие губы. Способ, конечно, есть. Способ всегда есть. Только этот способ мне не нравился. Очень не нравился.

Я медленно обернулся.

Дом глядел на меня черными окнами-зеркалами.

Большой, старый, с потрескавшейся штукатуркой и щербатыми углами, на них штукатурка облетела, виднелись кирпичи… и с новенькими чистенькими стеклопакетами, в которых все отражается. Трухлявый череп в зеркальных очках.

Как же мне не хочется туда лезть…

Только месяц поднимался все выше – месяц горбом влево. Старый, идет на убыль, скоро новолуние. А если взошел старый месяц, то скоро будет и светать. Значит, и хозяева вот-вот вернутся.

И черт его знает, когда их не будет в следующий раз.

Я глядел на дом, дом пялился на меня своими окнами-зеркалами. Предчувствие накатило на меня удушливым жаром.

Паршивое предчувствие. Очень паршивое. Этот дом может оказаться последним, что я увижу в своей жизни.

Не знаю, почему – но это так. Такое уж предчувствие. А своим предчувствиям я привык доверять.

На миг мне захотелось просто уйти. Убежать, поджав хвост, и забыть обо всем, что я нашел здесь. Об этом доме… о чертовой суке, которая выжила всех в округе… Об этом заднем дворе, с семью десятками холмиков…

Холмиков.

Да, холмиков. Наверно, в этом все дело. Я вздохнул и пошел к дому.

+++

Вблизи он оказался еще больше.

Арочные окна полуподвала, издали казавшиеся у самой земли – оказались мне по грудь. Все наглухо забиты досками, черными от времени.

Вблизи стены выглядели еще хуже. Все в паутине трещин и трещинок. Кажется, ногтем можно расколупать.

Может быть, потому, что я слишком старательно разглядывал эти стены, пока обходил дом… Я все надеялся, что предчувствие поутихнет. Но оно не отпускало.

Я вздохнул и пошел быстрее. Обогнул правый флигель и вышел парадному входу. Здесь подвальный этаж выступал широким эркером, став крыльцом-террасой. С боков две лестницы.

Я медленно двинулся вверх. Чугунные перила обеих лестниц аккуратно выкрашены белым, матово светятся в лунном свете, а вот каменные ступени щербатые от времени. На третьей плита с трещиной, под моей ногой дрогнула и глухо стукнула. Вот почему хозяева всегда ходили по левой…

Последние ступени. В груди молотилось сердце – предчувствие было все острее. Паршивое предчувствие…

Я заставил себя перешагнуть последнюю ступеньку. Прошел через площадку, к двустворчатым дверям. Толкнул.

Высокие, тяжелые – и незапертые. Неохотно, но поддались.

Из дома дохнуло теплом, восточными благовониями и… за пряно-дымным ароматом пряталось что-то еще. Что-то очень знакомое – но никак не ухватить, приторные благовония забивали остальные запахи. Но ассоциации не из приятных.

Месяц висел прямо за спиной. Лунный свет падал в приоткрытую дверь, в серебристом прямоугольнике на полу лежала моя тень. А дальше – только темнота.

Черт возьми, мне совсем не хочется идти туда!

Я оглянулся. Перед крыльцом была лужайка, за ней пруд. Неподвижная вода казалась застывшей черной смолой. Вдоль берега слой опавших листьев. Темные осиновые, светлые дубовые…

В сердце кольнуло. Господи, как же красиво… Почему-то красота особенно чувствуется вот именно в такие моменты – когда предчувствие говорит, что через несколько минут для тебя все может кончиться…

Ну и трус. Вы только посмотрите, какой трус!

Я отвернулся от пруда и резко выдохнул. Сбил пальцы домиком, и еще раз, и еще, туже натягивая перчатки. Шагнул внутрь.

Где-то над моей головой невидимые пружины медленно, но уверенно притянули створки обратно. Лунный прямоугольник сжался в щель, пропал.

Я постоял, давая глазам привыкнуть. Оказалось, здесь не так уж темно – слева и справа на полу лежали лунные призраки окон.

Холл просторный и совершенно пустой. Штукатурка на стенах, лепнина под потолком – почти такие же потрескавшиеся, как и стены снаружи, но тщательно побелены.

Паркет очень старый, и какого-то странного рисунка – двойная спираль из клиновидных кусков, ни разу такого не видел. Дерево потемнело, но вычищено и навощено до блеска. Ох и скрип сейчас будет на весь дом…

Я шагнул, заранее сморщившись – но пол не скрипел. Совершенно. Звук был такой, словно под ногами толстая каменная плита. И ощущения такие же. Лиственница? Со временем почти окаменела?

Я двинулся дальше.

По краям холла, слева и справа, двойные двери. Это в крылья, мне туда не нужно. Еще одни двери – прикрытые – сбоку от широкой лестницы. В главный корпус. Но туда мне тоже не нужно. По крайней мере, пока. А вот лестница…

Широкий пролет, с ковром и золотисто светящимися в темноте шарами перил, ведет вверх. А вот справа за ним, неприметная, если не искать, узкий путь вниз. Вот это то, что нужно. Я зашагал туда, на этот раз увереннее, не опасаясь ужасного скрипа…

Замер.

Подошвы ботинок у меня из натурального каучука. Обычно медленные шаги почти бесшумны. Но здесь…

То ли из-за каменно-твердого пола, то ли из-за этих голых каменных стен, высокого пололка и огромного, но совершенно пустого холла… акустика здесь сумасшедшая. Звук каждого шага несколько раз отлетал от стен, никак не желая умирать. Будто где-то в другой комнате по паркету цокали звериные коготки. В такт моим шагам. Маскируясь.

Я усмехнулся. Маскируясь, как же…

Это все безлюдье и тишина.

И три дня слежки. И сон днем – посреди пустой, заброшенной деревни…

Все это давит на психику. Ну и еще врожденная трусость, конечно, куда же без нее. Безлюдье, тишина – и врожденная трусость. Только и всего.

Тварей хитрых настолько, чтобы маскировали свои шаги за чужими, – нет, таких тварей в природе не бывает.

Но ведь это в природе… А здесь… Здесь живет чертова сука, у которой на заднем дворе семьдесят пять холмиков. И если это не котята-ягнята, а…

Стоп. Хватит. Не надо становиться параноиком. Не первый раз на охоте, верно?

Я двинулся дальше. Ловя себя на том, что изо всех сил прислушиваюсь к эху шагов.

Но то ли здесь, в центре холла, акустика изменилась, то ли раньше мне просто почудились… На самом деле, не такое уж оно и сильное, это эхо. Вовсе не напоминает стук когтей.

Ступени лестницы сливались в темноте. Я осторожно нащупал ногой первую, медленно перенес вес. Ступени, как и пол, совершенно не скрипели. Словно камень под ногами. А вот запах изменился.

Теперь ясно, зачем в воздухе столько благовоний. С каждой ступенькой вниз пряная ширма ароматических палочек истончалась. Уже не скрывал тот, другой запах. Прогорклость жженого жира, кислинку ржавчины, затхлость сырого камня… и за всем этим запах очень слабый, но тяжелый, давящий в самое основание носа, за глазами…

Запах, какой бывает в дешевых мясных лавках, где убираются редко и плохо. Или слишком долго работают без ремонта. Так долго, что запах пропитывает стены – запах застарелой крови, вонь мертвой плоти.

Ступени шли не прямо, а закручивались влево, под широкий верхний пролет. Изгиб поглотил остатки света. Теперь я шел в полной темноте, вытянув перед собой руки. Пальцы наткнулись на что-то гладкое. Лакированное дерево? Похоже.

И только теперь я заметил красноватый отблеск внизу. Под дверью пробивался свет. Я нащупал ручку, повернул. Толкнул дверь. Здесь тоже не заперто. Эти суки вообще почти не запирают дверей – им как бы и незачем…

Я приоткрыл дверь шире и скользнул внутрь.

Весь полуподвальный этаж – один огромный зал. Никаких внутренних стен, только арочные опоры. Откуда-то из-за них лился теплый свет живого огня, тихое потрескивание свечей…

Где-то там, за колоннами, огоньки задрожали, и тени от колонн заметались по полу. Постепенно успокоились… Это нормально. Всего лишь завихрения воздуха оттого, что я распахнул дверь – не сразу добрались в дальний угол. Ничего необычного.

И все-таки я помедлил у порога. Предчувствие, черт бы его побрал! Оно никуда не пропадало. Не желало убираться.

А может быть, это из-за запахов. Кислинка коррозирующего металла, тяжесть старой крови… Может быть, в них все дело.

Но я всем телом, кожей чувствовал что-то еще. Что-то было не так.

Еще бы понять, что…

Внимательно оглядываясь, я медленно зашагал вперед, стараясь держаться в середине проходов. Впритык к колоннам лучше не проходить. Мало ли…

Здесь пол был каменный. Шаги отдавались громче. Эхо опять походило на цоканье звериных коготков.

Нервы, чертовы нервы…

Я сбил пальцы домиком, натягивая перчатки и разминая пальцы. Руки – это мое единственное оружие сейчас. Револьвер, мой любимый Курносый – в девичестве Chief's Special с титановой рамкой – в четырех верстах отсюда. Нож там же. Сейчас со мной ни револьвера, ни ножа. Ничего нельзя, когда идешь против этих чертовых сук.

Только руки – и то, что у тебя в голове. То, что обычные люди изо всех сил стараются забыть…

Медленно вперед, всматриваясь в тени колонн. Держась на равном расстоянии между ними. Никогда не знаешь, что тебя ждет.

Дверь осталась далеко позади. Из-за колонн показалась одна свеча, другая… Краешек камня над полом, потом и все остальное. Я такое уже видел.

Мраморные глыбы, сложенные под последней колонной, как пьедестал. В три ступени. На каждой ступени сотни свечных огарков. Горят далеко не все, но даже так света более чем достаточно.

На вершине пьедестала – огромная, размерами в раскинувшегося человека, круглая пластина, сплошь покрытая патиной. На ближнем краю патина благородно-изумрудная. На дальнем, упершемся в колонну, – темная, почти бурая. Там патина в нескольких местах содрана: несколько длинных узких царапин, – в них тускло светилось серебро.

С колонны на все это взирала козлиная голова. Здоровый козлина был при жизни, под центнер, если не больше. Рога очень длинные, похожи на узкий штопор. Capra falconeri, козел винторогий.

Я уже стал специалистом в этих чертовых полорогих, будь оно все проклято…

Редкий экземпляр, между прочим. Обычно capra falconeri рыжеватые – а этот черный, как уголь. И рога отменные, без единого скола. Да и таксидермист свое дело знал, хорошее чучело получилось. Даже слишком хорошее…

В глазницах вместо стандартных желтых стекляшек – рубины. Когда огоньки свечей вздрагивали, языки света скользили по козлиной морде, заглядывали в кроваво-красные камни – и рубины оживали. Словно и не камни это вовсе, а две тонкие стеклянные чешуйки, за которыми чьи-то внимательные глаза…

Я мотнул головой, прогоняя наваждение. Усмехнулся и подмигнул морде:

– Привет, блохастое.

Но никакого облегчения не испытал. То ли из-за освещения снизу, то ли в том были виноваты руки таксидермиста, настоящего мастера, – но казалось, что чучело подмигивает мне в ответ. В чуть подрагивающем свете свечей ухмылка гуляла по морде. Едва заметная, но ощутимо злая. Мстительная.

И глаза…

То есть рубины. Не просто стоят в глазницах. Смотрят – и именно на меня. Словно тот, кому приносились жертвы на этом алтаре – сейчас здесь. Прямо за этими рубиновыми чешуйками.

Я облизнул пересохшие губы. Это все нервы, чертовы нервы! Конечно же, ничего подобного не бывает. Просто камни!

Просто красные стекляшки, и больше ничего. Конечно же.

Но говорят, что морды, под которыми приносились жертвы, – как намоленные иконы. Нельзя глумиться без последствий. А под этой мордой…

Семьдесят пять холмиков. И теперь я точно знаю, что это не ягнята-поросята. Серебряная пластина алтаря слишком велика для овечек-хрюшечек…

Я сбил пальцы домиком, натягивая перчатки туже. Нарочито шумно выдохнул – от души, давая выход раздражению.

Говорят… Мало ли, что говорят!

Верить в некоторые вещи – первый шаг к концу!

А сделаем-ка мы вот что для успокоения. Я шагнул к изголовью алтаря. К самой колонне, к взирающей на меня морде. Невысоко висит…

Черная блестящая шерсть усеяна мелкими темными пятнышками. Случайно забрызгали. И я даже знаю, чем.

Но я все равно поднял руку, чтобы потрепать эту козлиную морду как безобидную домашнюю шавку, дернуть за бородку…

Не дернул.

Замер, а сердце в груди дрогнуло и провалилось куда-то.

Глухое рычание…

Утробное, басовитое, на самом пределе слышимости – но очень недовольное…

Очень медленно я обернулся.

Не дыша. Обратившись в слух.

Дрожа. Чувствуя жар в груди, но боясь вздохнуть. Не решаясь шелохнуться.

Но если рычание и было – то теперь из темноты ни звука. Лишь треск свечей вокруг алтаря. Показалось?

Я стоял, глядя назад, в темноту подвала. Слушая тишину – и все больше злясь на себя. Трус, чертов трус!

Рычание… Кроме меня здесь никого нет! И не могло быть! Нервишки шалят.

По крайней мере, лучше убедить себя в этом, чем поверить в то, что… Я помотал головой, отгоняя предательские мысли. Обернулся к алтарю.

Козлиная морда все так же глумливо ухмылялась. Многообещающе.

– Хочешь сказать, это еще не все?

Огоньки свечей, все как один, дрогнули. Несильно, но заметно.

Я невольно шагнул назад.

По рубинам в глазницах пробежала тень, будто козлиная морда моргнула.

Это что?..

Знак согласия?..

Я тряхнул головой. Нет! Не надо сходить с ума. Всего лишь случайный сквозняк. Ветерок. Я же оставил дверь сюда приоткрытой, в этом все дело.

– Моргай, не моргай, а глазки твои я вырву и продам.

Я снова потянулся к морде, чтобы дернуть за бородку.

– Ну? Что на это скажешь, образина блохаст…

Только сейчас заметил. Сбоку в постаменте, у самой колонны, не было камня – небольшая полочка. И здесь кое-что было. Матово серебрилась серебряная рукоятка, усыпанная темными камнями, – в тени не понять, какими. А за кинжалом…

Корешок книги. Виднелся лишь самый краешек, и там не было букв. Скорее всего, на обложке вообще нет ни одной буквы, но тут и никаких букв не надо.

Я слишком хорошо знаю такие металлические переплеты. В три слоя, один из-под другого: красное золото, белая платина, зеленая от патины медь… Узор из разнокалиберных шестеренок, сцепленных в спирали, вьющиеся в сумасшедшем клубке…

Все в жизни вот так вот переплетено. И паршивое – и хорошее.

С одной стороны – семьдесят пять холмиков. Но с другой стороны – этот вот переплет. Этот узор…

Плывет в глазах, словно шестеренки и спирали из них вращаются в разные стороны. Вращаются – оставаясь совершенно неподвижны. Если тронуть пальцами, то ясно, что неподвижны. Но для глаз – шестеренки и спирали вращаются… Как живые… И на этом переплете – так отчетливо, так явно вращаются…

С таким переплетом я еще не сталкивался. Ни тогда, когда сам забирал книги чертовых сук, – у которых перед этим забрал их жизни. Не видел такого и у Старика, у которого целый стеллаж старых книг, и из них полторы полки вот таких вот – взятых возле алтарей. Там есть похожие переплеты, с такими же живыми обложками, постоянно плывущими в глазах. Можно палец приложить, и будешь чувствовать, что ничего там не вращается, конечно же. А глаза говорят – вертится…

Только ни одна из тех книг – с этой даже близко не лежала. Здесь ощущение того, что кусочки обложки движутся друг относительно друга, при этом странным образом оставаясь на месте – просто сводит с ума. Будто сама ткань мироздания рвется на этой обложке, открывая путь во что-то иное…

Из Старика можно будет веревки вить.

Я шагнул к полочке в постаменте, чтобы вытащить книгу в живом переплете – и в тот же миг совершенно ясно понял, что эхо от моего шага слишком сильно походит на стук когтей по камню.

Скорее почувствовал, чем услышал движение. Мощное, тяжелое. За самой спиной. Ох, не надо было мне сюда лезть… Предчувствие, у меня же было предчувствие! Ну почему же я не поверил самому себе…

Я упал на колени, заваливаясь вбок и пригибая голову – и что-то большое пролетело надо мной, чиркнув острым по плечу, вспоров твердую кожу плаща. Пролетело едва выше меня – там, где миг назад была моя шея.

Что-то клацнуло по алтарной плите, потом за алтарем – цок-цок-цок по каменному полу…

Я перекатился и вскочил на ноги. Замер, пригнувшись.

Язычки свечей метались, как сумасшедшие. Мешанина теней и света металась по подвалу, будто все вокруг ходило ходуном. Ни черта не рассмотреть. То, что вызвало эти вихри в воздухе – затерялось в метающихся полутенях.

Или спряталось?.. За черные, надежные тени ближайших колонн… А может, и еще ближе…

Хуже всего то, что у меня с собой никакого оружия. Не разгибаясь, я медленно пошел вокруг алтаря. Что за этим трехступенчатым пьедесталом – с другой стороны?..

Но и колонны я старался не терять. Бочком. Вполоборота к алтарю, вполоборота к колоннам. Черт его знает, куда упрыгали эти быстрые цок-цок-цок…

Я сглотнул. Тело дрожало, как натянутая струна. Обострившиеся чувства ловили каждый треск свечей, каждое поскрипывание кожаного плаща, мягкое касание подошв о каменные плиты – я ступал медленно и очень мягко, но все равно слышал свои шаги. Звук есть всегда. Даже если пальцем прикоснуться к листу бумаги… Всегда.

Я слышал свои шаги, а еще – на самом пределе – эхо от них.

Чертовски похожее на мягчайшую поступь крадущихся лап – лап, когти которых не убираются в подушечки между пальцев, потому что слишком большие…

Я различал эти мягкие касания, маскирующиеся под эхо моих шагов. Но что толку? В огромном зале, полном арочных колонн, звук шел отовсюду. Прилетал со всех сторон.

Невозможно понять, где он рождается: в дальнем конце зала – или в трех шагах от тебя, за ближайшей колонной.

Я остановился.

Если эта тварь настолько умна, что не набросилась на меня сразу – а кралась, подстраиваясь под мои шаги, пока не подобралась мне за спину, чтобы наверняка ударить мне в шею, в самое уязвимое место…

Если эта тварь настолько умна – что она сделала после того, как свалилась по ту сторону алтаря?

И что она делает сейчас?

И, главное, что собирается сделать?..

И что надо сделать мне, чтобы снова стать охотником, а не жертвой? Может быть, оружия у меня и нет, но руки-то остались. И голова.

Я двинулся дальше вокруг алтаря, теперь не спуская с него глаз. Уже не бочком, развернулся к нему совсем.

Тихо, осторожно… Шаг за шагом…

Уже у изумрудного края пластины. Еще шаг – и увижу все, что по ту сторону высокого пьедестала.

Я сделал этот шаг – в тот же миг упав на колено, одновременно разворачиваясь назад и вскидывая левую руку…

Колени коснулись камня еще раньше, чем я услышал движение. Даже раньше, чем ощутил это движение, его жаркое начало, – почувствовал тем особым предчувствием, что не раз спасало мне жизнь…

Левую руку пронзило болью, меня швырнуло назад. Я рухнул на каменный пол, а что-то огромное и тяжелое обрушилось на меня. Ударило в грудь, врезало прямо в солнечное сплетение, выбив из меня воздух и заткнув глотку невидимой пробкой. А левая рука – как в тисках. В тисках, унизанных шипами…

Огоньки свечей метались, решив спрыгнуть со столбиков жира. По полу прыгали тени и все вокруг вздрагивало и качалось.

В этой мешанине – два серебристых глаза. Прямо надо мной. Уставились на меня в упор. Целеустремленно – и невозмутимо. Шляпки двадцатисантиметровых гвоздей, приготовленных для распятия… Совсем близко.

Были бы еще ближе – если бы не мое левое запястье, угодившее в пасть. Клыки вжали толстую кожу плаща в руку, давя мышцы, ломая лучевую кость… Рука ниже локтя превратилась в один сплошной комок боли, и все-таки каким-то чудом я удержал эту тварь. Не дал ей вгрызться в шею, – а именно туда она целилась.

В груди онемело, хотелось глотнуть воздуха – но рот открывался и закрывался впустую, вдохнуть не получалось. Слишком сильно эта тварь врезала мне в солнечное сплетение. И слишком много она весила. Лапы давили мне в грудь как двухпудовые гири.

Я ударил ее правой рукой, попытался столкнуть с себя, – но с таким же успехом я мог бы толкать бетонную стену. В груди жгло, я не мог вдохнуть, а тяжелые лапы выдавливали из груди последний воздух.

Воздуха, хоть глоток воздуха…

Тварь нависла надо мной, навалившись на левую руку всем своим весом. И моя рука, как я ни пытался удержать ее, пошла вниз… Все ближе к моему горлу…

Я толкал тварь правой рукой, попытался нащупать ее шею, пережать горло… Сквозь плотную шерсть, под складками шкуры… Шкура подалась под пальцами, но и только. Под шкурой были мышцы. Такие, что я даже не мог схватить эту тварь за горло – мышцы были как камень. Куда уж их пережать…

Воздуха, хоть глоток воздуха!

Грудь горела, мышцы рук наполнил колючий жар. Все тело стало как чужое, едва слушается, – а серебристые глаза все ближе. Уверенные и невозмутимые. Знающие: рано или поздно рука не выдержит, упадет на грудь. И тогда придет черед шеи. Или второй руки, если успею подставить, когда она метнется к шее. Это не важно, одну руку придется перекусить или две. Все равно рано или поздно дело дойдет до шеи…

Я бы попытался воткнуть пальцы в эти глаза, похожие на шляпки гвоздей, – да только я знал, что едва перестану давить правой рукой, в тот же миг моя левая рука упадет на грудь, открыв путь к горлу.

Да и не помогло бы мне это. Тварь глядела мне в глаза – и я читал там слишком многое, чтобы надеяться, что удар в эти глаза спасет меня. Нет, даже тогда она не отпустит меня. Нет… Я могу ударить ее по глазам, могу воткнуть в них пальцы, и даже вырвать – но это ничего не изменит. Она найдет меня и слепая – по запаху, по дыханию, по ударам пульса в моих венах… Догонит еще раньше, чем я успею найти выход из этого подвала. Догонит и убьет.

Я хватал ртом воздух – но вдохнуть не получалось. В грудь не входило ничего…

Серебристые глаза совсем близко.

Моя левая рука опустилась до подбородка. Нос твари, верхние клыки – прямо над моим носом. Из пасти несло сырым мясом, застрявшим между зубами, смрадом изнутри глотки…

Серебристые глаза дрогнули – больше не смотрели в мои. Нацелились ниже. Туда, где моя шея, до которой осталось совсем ничего. Сейчас пасть разожмется, отпустит мою левую руку, которой я уже ничего не смогу сделать – и нырнет мне под подбородок…

Я как мог отталкивал ее от себя правой рукой, – но теперь сжал пальцы. Мышцы не продавить, но в шкуру на шее я вцепился. И из последних сил рванул тварь – над собой, за голову! И правой рукой, и левой, угодившей в пасть. Несмотря на боль, рванул и левую руку ко лбу, над собой, за голову!

Левая рука не выдержала, упала на лицо – но не к подбородку, куда жала тварь, а на лоб. Утянув пасть твари, вцепившуюся в запястье, – и заставив ее вытянуть шею. Растянуть мышцы и толстые складки шкуры, укрывавшие горло и кадык. Заставил ее открыться – всего на миг, она уже дернулась обратно…

Я рубанул туда правой рукой. Костяшками пальцев в кадык, на миг выступивший из-под растянувшихся жил…

Тварь квохтнула, дернулась обратно. Я снова увидел серебристые глаза, а мышцы на шее сомкнулись в непробиваемую броню – но это уже не имело значения. Мои пальцы пробились. Я слышал хруст! Почувствовал, как кадык нырнул внутрь. Хрящ не выдержал, треснул и вошел в глотку, в самую трахею.

Серебристые глаза расширились – может быть, от боли, а может быть, от удивления. Давление челюстей тоже ослабло. Всего на миг – но достаточно, чтобы вырвать из пасти руку.

Я снова врезал правой рукой, на этот раз по лапам, сбивая их с себя и заваливая тварь вбок. И сам перекатился туда, подминая ее.

Тело едва слушалось меня, перед глазами мутилось. Левая рука ткнулась в шерстяной бок – и безвольно соскользнула. Ниже локтя – как чужая. Лишь тупая боль и ужасное ощущение: там не рука, а огромный надувной шар, который вот-вот лопнет. Но локоть я еще чувствую. И бицепс с трицепсом работают. Что-то еще могу этой рукой…

От резких движений язычки свечей пустились в сумасшедший пляс, пасть превратилась в темный провал среди мельтешащих пятен света – но я ловил серебристые глаза, смотрел в них, ориентировался по ним. Левее и чуть выше…