Текст книги "Каратель"

+++

Да, она тоже слишком хотела верить, что сможет спастись…

За кого она приняла меня сначала, не ожидая так рано? За крупного зверя? За заблудившегося ротозея, случайно свернувшего на эту заброшенную бетонку?

Надеялась.

Она встретила меня спиной. Стояла у камина. Не то греясь, не то просто не желая встречаться со мной взглядом. Стыдилась за ту жадность, с которой набросилась на меня, поверив в наконец-то случившееся чудо…

Не обернулась, даже когда я поставил на стол пакет с едой.

Но когда я открыл парочку пластиковых коробочек с салатами и сходил на кухню за приборами, она была уже у стола. Не глядя на меня, взяла нож с вилкой. Начала есть, стараясь сдерживаться, но я видел, как она голодна.

Чтобы не смущать ее, я ушел на кухню. Заварил кофе. Когда вернулся к столу, обе пластиковые коробочки были пусты. От четырех ломтиков черного хлеба ничего не осталось.

– Спасибо, – тихо пробормотала Диана, когда я наливал ей кофе.

Я налил себе и ушел в дальний конец стола. Отсюда я мог видеть ее лицо, несмотря на все ее попытки не встречаться со мной взглядом.

– Скажите, Диана… А слуги…

– Какие слуги? – довольно резко бросила она. – Вы убили моих слуг.

– Ну, не ваши, вообще… Когда хозяйка рядом с ними, они ведут себя так, как нужно хозяйке. А когда они остаются без хозяйки?

– Что значит – без хозяйки? Когда ее убивают?

– Нет. Когда хозяйка уезжает куда-то, и перестает чувствовать их. Они ведут себя свободнее? Или по-прежнему делают только то, что приказала бы их хозяйка?

– Хм! – Диана странно улыбнулась. Наконец-то подняла на меня глаза. – Вы, кажется, решили, что я управляла ими, как марионетками…

– Разве нет?

– Хм…. – Диана перестала улыбаться. – Словами можно играть. Но я бы не стала сравнивать слуг с марионетками. Это когда в первый раз ведешь человека, обращаешься с ним как с марионеткой. Особенно если он пытается сопротивляться…

Сопротивляться…

…Борис, сразу за моим плечом… Лицо – безжизненная маска, только в провалах глаз еще что-то живое – что-то его собственное… Но слишком мало. И Курносый глядит на меня. Его рука напряженна так, что побелели костяшки. Словно деревянная, рывками поднимается выше и выше, задирая Курносого мне в грудь…

Диана улыбнулась, будто знала, о чем я подумал.

– Особенно если пытается сопротивляться. Но это трудно, и отнимает много сил… А главное, неудобно. Сороконожка не сможет идти, если будет думать о каждой своей ножке. А каково управлять ногами сороконожки со стороны? Нет… Куда проще изменить человека в глубине. Заставить его захотеть того, что нужно тебе. А все остальное он сделает сам.

– Но если хозяйки нет рядом? Чего хочет слуга? В нем просыпаются его собственные желания?

– О, его собственные желания просыпаются и тогда, когда он рядом с хозяйкой… Некоторые желания приходится душить, другие подправлять, а некоторые оставляешь. Некоторые даже полезны. Что это будет за слуга, если он перестанет есть, спать, или следить за собой?

– Но когда слуга остается без контакта, он свободнее? Забывает про желания хозяйки? Не так тщательно выполняет то, чего она хотела бы от него?

– Даже пес, оставшись без присмотра, не делает того, за что его ругал бы хозяин. Пес, которого просто выучивали. А слуга… Он не вышколен снаружи. Он изменен изнутри. Его желания подправляются так, что он сам начинает желать того, что угодно его хозяйке. Его желания подправляются каждую минуту, час за часом, день за днем. Пока не становятся его собственными желаниями. И тогда совершенно неважно, есть рядом хозяйка, или нет.

– Но собака, оставшись совсем без хозяина, может и одичать.

– Слуги тоже дичают. Но это происходит медленно, постепенно, не за день и не за месяц… Впрочем, как и обучение. Слуга не сразу пропитывается желаниями хозяйки. На это требуется время. Месяцы, годы…

Я вздохнул. Подпер подбородок кулаками.

Значит, бесполезно ждать, пока та сука уедет из поселка по своим делам, оставив слуг самих по себе. Это ничего не даст.

Но как же тогда влезть в этот чертов поселок?!

– А если слуг очень много? Может быть, тогда они не так пропитаны ее желаниями?

– О! Так слуг, оказывается, много… – Диана улыбнулась, внимательно разглядывая меня. Будто решила проникнуть в меня если не ледяными щупальцами, то хоть так.

– Чем их больше, тем меньше каждому из них хозяйка уделяет внимания, так? Может даже не помнить всех, наверно? И тогда они привязаны к ней меньше? И когда ее нет, вольнее ведут себя? Быстрее отвыкают от нее?

– Мне жаль разочаровывать моего господина, но мой господин совершенно запутался. Хозяйка, конечно, может забыть, как кого зовут ее слуг… как ей совершенно не обязательно знать, какой мастер делал кресло, на котором она сидит, или туфли, которые она носит. Но туфли принимают форму ноги, даже если вы совершенно не обращаете на них внимания. Слуги все равно пропитываются своей хозяйкой. Влияние может быть слабее, изменений в ком-то из слуг меньше… но они так же долговременны, как и сильные изменения. Медленно растут, и долго выветриваются. Ведь вы говорите о слугах, которые живут рядом с ней постоянно?

– Да…

– Такие слуги становятся почти частью тебя. Как рука или нога. А если таких слуг еще и много… Завести множество слуг, постоянно жить с ними, – это требует изрядной сноровки. Если слуг много, влияние на них будет не слабее, о нет. Наоборот. Сильнее. Ведь то, что слуг много, – это значит, что их хозяйка очень сильна. Это значит, что со всеми слугами у нее будет очень тесная связь. Они с ней будут почти одним целым. Скорее всего, они даже спать будут все вместе… – Диана улыбнулась: – Я хочу сказать, не только одновременно, но и вместе. Вместе с хозяйкой. Как вместе с ней проживают день в ее желаниях, вместе остаются и в ее снах… Что именно вас интересует? Если мой господин перестанет кружить вокруг да около, и скажет прямо, что его интересует…

Я поморщился.

– Нет… Не начинайте заново, Диана. Я же сказал вам, все ваши попытки выведать, что да как, ни к чему хорошему вас не приведут. Вам не на что надеяться.

– Разве? – улыбнулась Диана. – Мой господин желает сказать, что он опять забыл про книгу? Может ее привезти, но день за днем забывает? Продукты привозит, а книгу все время забывает… Какая избирательная забывчивость…

– Как же вы надоели мне с этой книгой, Диана, если бы вы знали…

Я нагнулся к сумке, нащупал холщовые мешочек, растянул тесемки и вытащил книгу. Шлепнул ее на стол и толкнул к Диане. Тяжелый том поехал к ней через весь стол, царапаясь по полировке металлическим плетением переплета.

Остановился точно перед ней.

Диана глядела на книгу, как на капкан. Мрачнея все сильнее. Прошла минута или две, прежде чем она решилась дотронуться до нее. Развернула лицом, раскрыла.

Я тоже глядел на книгу.

На узор «живого» переплета. Вершина корешка была чуть смята, будто книгу роняли – да неудачно, на самый уголок переплета… точь-в-точь, как была помята одна из книг в доме Старика.

Старик…

Но в том поселке мне ее не достать. Никак.

Будет ли ему легче от того, что я погибну, пытаясь его спасти? Будет ему легче от того, что мы погибнем вместе?

Диана шуршала тяжелыми страницами, а я глядел на ее тонкие пальцы, на старые страницы… такие темные под ее белыми, как кость, тонкими, но сильными пальцами с длинными ногтями.

Вот только – погибнем ли?.. Зачем она привезла Старика к себе? Чтобы выпытать до последней мелочи, сколько нас было, – чтобы ее пурпурным было легче выследить и поймать меня, – или для чего-то большего?

– Диана… – позвал я.

Она не подняла головы, но я видел, что она меня слышит.

– Любого можно превратить в слугу?

– Любого, – зло сказала Диана, не отрывая глаз от книги. Она перекидывала туда-сюда первые два листа, нахмурясь. Снова и снова оглядывала их.

– Даже если человек мог сопротивляться чертовым сукам? – спросил я.

Диана оторвалась от книги.

– Любого, – медленно и холодно повторила она.

– Даже если умел делать это лучше всех?!

Диана улыбнулась, нехорошо глядя на меня.

– Любого.

Вот значит как… Выходит, Катька могла быть не так уж и неправа…

Конечно, Старик будет сопротивляться ей, – но она может ломать его снова и снова. Она, конечно, тоже будет уставать. Долго контролировать Старика не сможет. Может быть, минуту, может быть, несколько – а потом придется выпустить. Она тоже не железная.

И тогда Старик будет приходить в себя, – и пытаться вырвать из себя все, что впихнула она… выправляя себя. Возвращая себе себя самого. Будет делать это после каждой ее атаки. Сколько бы она ни ломала его, все равно. Раз за разом будет чиститься от того, что она впихнула в него.

Но какие-то следы будут оставаться. Сначала едва заметные, наверно. Но они ведь будут копиться. Будут углубляться, как колея. И атака за атакой, день за днем он будет оставаться в ее власти все дольше, пропитываться ей все больше, все чаще путать свои собственные желания – с ее желаниями…

И постепенно, через месяц или год…

Да, даже Старик. Даже он.

И может быть, иногда смерть – не так уж плохо. Может быть, иногда смерть – лучший выход…

Я глядел на сбитый угол переплета, и вдруг мне до ужаса захотелось, чтобы все последние дни – оказались дурным сном. Чтобы этот сон кончился, кончился прямо сейчас, и я проснулся – в кабинете Старика, пропахшем книжным клеем и льняной бумагой. Чтобы звенели блюдца, и тянуло ароматным чаем и сладостями, и чтобы рядом был Старик. Сильный, уверенный, надежный…

Почему я не послушался? Почему не остался сидеть в городе, как он велел?!

Я бы все отдал, чтобы можно было вернуть тот миг. Вернуть все то, что я сделал потом… Остановиться тогда.

Если бы потребовалось, вернуться и остановиться еще раньше – до того, как мы взяли Диану, до того, как я вообще нашел этот чертов дом…

Диана вздохнула. Перестала изучать первые два листа, заглянула в конец книги.

– О двух сущностях… Жаль. Я надеялась, что будет полная. А лучше всего, вернете мою… – Она замолчала, уставившись на книгу. Нахмурилась.

Задумалась о чем-то, и глубоко – я почувствовал, как по вискам несильно, но отчетливо потянуло лавандовым холодком. Не пытаясь влезть, но на всякий случай я собрался и закрылся.

От этой чертовой суки я могу закрыться. А вот от той…

Старику не будет легче, если я погибну, пытаясь спасти его. Но будет ли легче мне, если я останусь жить – зная, кем его сделает та сука? Чем она его сделает.

– Диана, а…

– Скажите, Влад, – заговорила она, не слыша меня. – До того, как вы все вместе нагрянули сюда в новолуние… Кто-то из ваших друзей побывал здесь?

Я поднял на нее глаза. Попытался прочесть по ее лицу, что она задумала на этот раз. Опять за свое? Книга ее не убедила?

– Ведь кто-то из вас был здесь, – сказала Диана, не поднимая глаз. – В третью ночь перед полнолунием.

Не убедила.

Опять подбирается к тому, уцелел ли кто-то кроме меня.

И кто-то уцелел…

Но может быть, смерть была бы лучше.

– Был, – сказал я. – И не только за три ночи до полнолуния. Но и за четыре. И за пять. И за шесть. И еще несколько ночей подряд парой недель раньше. Вы слишком опасная дичь, чтобы устраивать облаву без подготовки.

– Входил в дом… – глухо проговорила Диана. Я не видел ее глаз, она смотрела в книгу перед собой.

– Входил.

– К алтарю?

– Да.

– Надеюсь, ему не удалось улизнуть, когда вас обложили?

Все-таки про уцелевших. Опять. Вот ведь упрямая!

И холодок стал сильнее. Может быть, так увлеклась разговором, что сама не замечает – а может быть, как раз хочет, чтобы я так думал – а сама потихоньку пытается подслушать. Пока – подслушать, а потом, глядишь…

– Диана, если вы надеетесь спастись…

– Он мертв?

– …то лучше оставьте ваши надежды. Ради вашего же блага. Мне казалось, мы друг друга поняли.

Я все еще чувствовал ее касание. И я приоткрылся, впуская ее – в воспоминания о том дне, когда я вернул ей жизнь. Я уже все объяснял ей. Либо она будет держать свои желания при себе и делать то, что я ей скажу – либо я пробью ей лоб, и у нее вообще не останется никаких желаний, кроме животных…

Я почувствовал, что она коснулась этих образов. Но едва-едва. Тут же отпустила их, оттолкнула обратно в меня, – словно отмахнулась от назойливой мушки. С раздражением. Почти с яростью.

– Он мертв?

Она подняла на меня глаза, и я поежился.

– Он убил моего волка, – она уже не спрашивала, утверждала. – Он мертв?

Несколько секунд я пытался держать ее взгляд, но потом отвел глаза.

Бывает так, что и чудовище право. Я чувствовал себя виноватым. Будь она проклята, но она любила этого волка. В самом деле любила.

Неужели все это время она думала, что ее волк сбежал?

Даже после того, как ее саму запихнули в подвал умирать, а потом спасли и посадили на цепь?

Вопреки всему, вопреки очевидному – все равно надеялась, что ее волк просто убежал, обуянный зовом крови, но вернется? Через день, через неделю, через месяц – но обязательно вернется. Перебесится свободой, волчья душа, а потом вернется – к тому, что сильнее любви к свободе, сильнее гормонов, бушующих в крови, глубже всего этого… Неужели верила в это? Она – прекрасно знающая, сколь сильно она переделала своего волка, как глубоко изменила его душу, – и сколь невозможным после всего это было, чтобы он убежал, да просто оставил ее хотя бы на день…

– Он. Мертв?

– Он жив. – Я поднял глаза, и тут же опустил, не выдержав ее взгляда. – Это был я.

Она молчала, но я чувствовал ее взгляд. И холодок в висках, ставший злым и колючим.

А я видел его морду, его лапы, его раскинувшийся на каменных плитах хвост…

Пожалуй, это бы я тоже вернул назад. Мне до боли захотелось прямо сейчас, бросив все, поехать в город, и привезти сюда щенка – крупного, лобастого – овчарки, кавказки или лабрадора, чтобы был похож на того волка, когда подрастет… И я бы так и сделал, если бы не она. Она ведь залезет ему в голову, превратит его из собаки – во второго Харона.

Я поднял глаза.

Она смотрела на меня – и я не мог понять выражение ее лица. Там была ненависть – этот волк значил для нее больше, чем кавказец и блондин вместе взятые. Там была ненависть, но не только. Не только.

Она опустила глаза.

– Что ж… Я поела. Вы желаете тренироваться?

Я поднялся, но не успел дойти до середины стола, до намеченного стула, как она ударила. Словно зубилом в висок. Я пошатнулся, схватился за спинку стула, но все-таки удержал ее атаку. И, уже закрыв глаза, на ощупь – сел все-таки на один стул ближе к ней. Меньше половины стола…

И я хорошо почувствовал, что это значит. Ее второй удар чуть не разбил меня вдребезги. И все-таки я его выдержал. Отбил ее ледяные щупальца, вывернулся из них. А дальше словно открылось второе дыхание. Она била старательно, изо всех сил, но я держал ее атаки. На пределе своих сил, но держал. Это было трудно – и приятно. Так же, как чувствовать силу своих мышц, с зубовным скрежетом выжимая почти неподъемную штангу. Чувствовать мощь силы, направленной против тебя – но выдерживать и быть сильнее…

Тренировки меняли меня. Меняли даже быстрее, чем я мог надеяться. Я чувствовал это.

И все-таки, где-то на донышке, занозило неприятное чувство, будто чего-то не хватает в этих атаках. Тот финт… Или она была права, и все дело в том, что тогда это было впервые? А в первый раз и трава зеленее, и небо глубже…

Она била изо всех сил, и вместе с ее ледяными щупальцами до меня долетали отзвуки ее чувств, но озлобления среди них я не чувствовал.

+++

Вечером мне казалось, что снов не будет. Слишком устал. С Дианой мы прозанимались больше часа. Я терпел, пока она сама не запросила конца.

Но проклятая птица снова прокралась в мой сон. Черный ворон разгуливал по скамейке, перед занавесом из огненно-багряных листьев. Туда-сюда, постукивая коготками. Кося на меня черными бусинами глаз. Мощный клюв – как острый молоток…

Но он не охотился за моей рукой. Не нужна была ему ни моя рука, ни я сам. Ворон и так был доволен. Вальяжно прохаживался, чего-то ожидая, замирал, прислушиваясь, опять расхаживал… Блестящие бусины глаз не ловили меня. А когда взгляд случайно скользил по мне, задерживался всего на миг. Будто я его давний знакомец. Почти приятель…

За окном было серое утро. Опять сплошные тучи.

Диана уже ждала меня в столовой.

– Доброе утро, – улыбнулась она.

Как она улыбалась всегда, встречая меня… и все-таки в это утро ее улыбка показалась мне иной. Вместо напускной легкости и театральной лести, что лишь подчеркивали издевку, – теперь ее улыбка была не такой яркой, но и не такой театральной. Теплее. И задумчивая какая-то…

Или опять играет?

Я принес ей два оставшихся салата. Себе взял остатки нарезок, уже порядком обветрившихся.

Но Диана больше смотрела на меня, чем на салаты. И опять – этот ее взгляд был мне незнаком. Оценивающий какой-то. Чуть прищуривая правый глаз, словно прицеливалась.

– Перестаньте, Диана. Я чувствую себя яблоком на рыночном лотке.

Она вдруг расхохоталась, закинув голову. Открыто, громко. И, что мне не понравилось больше всего – от души. Ей в самом деле было весело.

– Я сказал что-то смешное?

– Вы сказали это очень к месту… мой господин, – и в ее глаза вернулась привычная вежливая издевка.

– Не понимаю.

Она перестала улыбаться.

– Вы делаете успехи, Влад. Вчера… – Она покачала головой. – Я должна признаться, вам удалось меня поразить. Вы учитесь удивительно хорошо, и достигаете этого поразительно быстро.

– Заяц попался талантливый, – пробормотал я.

Или учительница – опять хитрит? Чего она мне зубы заговаривает?

– Да, такого не грех и оставить… Влад, а сколько вам было, когда…

– Давайте заниматься, Диана.

Я сел на крайний стул. Теперь нас ничто не разделяло. Мы могли бы коснуться друг друга, вытянув руки.

В улыбке Дианы появился холодок.

– Не рано?

– Нет.

– Вы словно спешите куда-то, Влад… Готовитесь к чему-то… К чему?

– Давайте заниматься.

+++

Я остановил ее, когда стрелка часов сделала четверть круга. Хватит для утра. Мне еще понадобится свежая голова.

Накинув плащ, я спустился к «козленку». Завел мотор, но не сразу тронулся. Посидел, пытаясь разложить по полочкам… что?

Не знаю, но было что-то, какая-то заноза.

Я должен был бы испытывать уверенность в своих силах – я держал Диану с такого близкого расстояния! Один. И не секунду, не минуту – четверть часа, полчаса, час. Сколько захочу. Месяц назад я не мог продержаться на таком расстоянии против ручной дьяволицы Старика, которая и финтов-то почти не делала, да и по силе ее удары не шли ни в какое сравнение… Диана куда сильнее, проворнее и хитрее. А я держал ее. Один. Так близко.

Но вместо уверенности в том, что теперь, если придется, я смогу противостоять и той чертовой суке, – пусть не с такого близкого расстояния, пусть не так долго, но как-то смогу сопротивляться, – вместо уверенности я чувствовал неясное раздражение. Что-то было не так. Я не мог понять, что именно, но что-то было, я это чувствовал. А своим предчувствиям я привык доверять.

Только вот что?

Почему-то казалось, что дело даже не в том, как сильна та чертова сука, – а в Диане. Почему-то в ней все дело…

Или это так преломляется мой страх перед поселком?

Отчаяние. Потому что я не знаю, что же мне делать. Совершенно не представляю.

Если бы та чертова сука была одна, может быть, я бы и рискнул к ней подобраться… Но вокруг нее слуги. Море слуг. И каких! Они Гоша перехитрили. Куда уж мне-то с ними тягаться.

Нет, эту суку мне не достать.

Но и оставить ей Старика я не могу.

Я тронул машину, и тут же заныла рука. Брызнули раскаленные иголочки, затанцевали в руке, жаля изнутри. От подушечки большого пальца – и в глубину ладони, отдавая до запястья, почти до локтя.

Я остановился. Сжал большой палец в левой ладони. Помял руку, попытался согреть это место. Кажется, это помогает. Должно помочь и на этот раз…

Минуту я выжидал, надеясь, что боль утихнет, но она только набирала силу. Тогда я включил обогреватель – тепло помогает, это я уже понял, – и, стиснув зубы, сжал руль и стал разворачиваться.

+++

Приступ пошел на спад минут через тридцать. Я перестал шипеть от боли. А еще через час боль совсем отпустила. Когда я подъезжал к паучьему поселку, в руке осталась лишь слабость – и странная пустота, будто вместе с болью из руки ушло еще что-то.

У самого поселка делать мне было нечего, только лишний риск. А вот сделать круг по окрестностям…

Я надеялся, что карты врут, но карты не врали. Вокруг поселка были лишь поля, ручей, холм, с полосой леса по горбу.

Ближайшее жилье – почти в полутора верстах. Край не то большого поселка, не то маленького городка. С дальнего края, где проходило шоссе, были обычные сельские дома, но с этой стороны шли трехэтажки, несколько девятиэтажек, а на самом краю даже зеленовато-белая башня в семнадцать этажей.

Я приткнул «козленка» возле башни и вылез из машины, из уютного тепла – в холод, мелкую морось и налетающий порывами ветер.

В такой семнадцатиэтажке людей живет порядочно. Да только что толку? Слишком далеко от поселка. Между этой башней и паучьим поселком – широкий луг, взбирающийся на холм, полоса леса, и снова голый склон, шагов двести до стен поселка. Итого верста с лишним безлюдья. Да еще совершенно открытая по краям.

Я поежился. Плотнее запахнул плащ. Было холодно, и снова заныла рука.

Я бы предпочел, чтобы людей вокруг поселка было больше. Больше – и ближе. Если будет погоня… От пурпурных ребят можно спрятаться и в лесу на холме, но вот от чертовой суки лес не спасет. Если что-то и спасет от нее, так это скопление людей. К своим слугам она, может быть, и привыкла, но вот другие люди должны ей мешать. Отвлекать. А главное, среди них она может потерять меня… меня и Старика, надеюсь. Наши сознания затеряются среди прочих незнакомых, как тонет пара голосов в гуле толпы.

Среди людей мы могли бы затеряться, если придется уходить с погоней…

Если мы вообще сможем выбраться оттуда.

Если я смогу выбраться оттуда. Хотя бы один.

Если я смогу хотя бы войти туда…

Я прошелся вокруг башни.

Ощущение было странное. Будто место под свою могилу выбираю.

Мутное небо, бледные панельные девятиэтажки по одну сторону, по другую – поле жидкой грязи…

Я поднял воротник плаща. Хотелось уйти отсюда, и больше никогда не возвращаться.

Как здесь вообще могут жить люди? Глядя из этого окна должно казаться, что в жизни нет смысла. Есть только это мутное небо, полоса жирной грязи, взбирающаяся к холму – и черные скелеты деревьев на вершине. Громоздятся линия за линией, превращаясь в черную стену.

Но где-то за этими тучами ползло невидимое солнце, отмеряя неумолимое время. И Старику, и мне.

Ветер забирался под плащ, пробирая холодом. Рука ныла все сильнее. Иголочки жалили все злее. Растирая ладонь и запястье, пытаясь смягчить колючую боль, я вернулся к машине. Переложил бинокль из бардачка в рюкзачок, закинул рюкзак на плечо и вошел в башню.

Подъезд, лифт, последний этаж. Лестница на чердак перекрыта решеткой, но кое-чему Гош меня научил. Через минуту я разобрался с простеньким замком. Через чердак вылез на крышу.

Здесь ветер был сильнее. Бил в лицо так, что дыхание перехватывало. Но и вид лучше. За вершинами деревьев поселок лежал как на ладони.

Огороженный сплошной трехметровой стеной. Всего два выезда.

В ближние ворота я особо не всматривался. Их я уже видел, и куда ближе. Как раз из этого леса на холме, откуда Катька показывала мне поселок. С тех пор ничего не изменилось. Знакомый нарыв проходной в стене слева от ворот, бледное пятнышко лица за стеклом.

Вторые ворота я видел как бы изнутри, но сверху и сильно сбоку. Сначала не мог понять, почему они кажутся не серыми, а красноватыми. Потом сообразил. Изнутри ворота заложены кирпичом. Значит, этот вариант отпадает.

И – маленькие черные головки над забором, через каждые шагов сорок. Видеокамеры. И если размышлять трезво, то через забор тоже не залезть незаметно. Ни днем, ни ночью…

Туда вообще не залезть незаметно. Никак. Так что полторы версты до жилья меня могут не тревожить. Убежать я не успею. Я даже из-за забора не успею выбраться – если сунусь туда.

Иглы танцевали в руке, сбивая с мысли. Я стиснул руку в кулак, закусил палец. До боли, до крови, выбивая постоянной болью – этот сбивающий, раздражающий, непредсказуемый танец игл в руке.

Ночью часть слуг могут уехать с ней, а еще несколько сейчас в Смоленске, ждут меня, на квартирах и в доме Старика… Все равно остается слишком много. Их там десятки, тут Катьке можно верить. В этом она не могла ошибиться. И даже когда часть уедет, их там все равно много. Слишком много. Пробраться туда незаметно – невозможно.

Я тряхнул головой.

Невозможно – но все равно! Старика я вытащу.

Вытащу!

По крайней мере, попытаюсь. Чего мне терять? Боль в руке разрасталась, удары игл отдавали уже не в кисть, а до самого локтя. А скоро будет еще дальше. И еще дальше, и еще… И все сильнее. И все медленнее и неохотнее будут отступать приступы – если вообще будут отступать… Ведь дело даже не в боли. Если бы это была всего лишь боль…

От этой мысли можно прятаться, но сейчас прятаться не стоит.

Я усмехнулся. Иногда именно такие мысли и помогают. Только такие…

Я снова поднял бинокль, стараясь не обращать внимания на боль. Металлический корпус бинокля будто бил электричеством по кончикам пальцев. Я опустил правую руку, удерживая тяжелый бинокль в левой.

Так изображение дрожало сильнее. Но чего тут рассматривать? Все это я уже видел. Пустые улицы. Тихие дома. Ни одной живой души. Сонное царство.

Сонное царство…

Я опустил бинокль и поморгал, боясь спугнуть мысль.

Сонное царство…

…скорее всего, они даже спят все вместе… вместе с хозяйкой…

Я снова посмотрел на поселок. А почему обязательно – ночью? Ночью ее нет, и слуг меньше, но они не спят. Днем они все там – но…

…стекло проходной – за которым проступает лицо. Удивленный взгляд рыбы, влетевшей в стекло аквариума. Сомневающийся, наяву ли то, что он видит – там, снаружи, – или все еще сон…

Тогда я решил, что он такой мутный оттого, что им грубо управляли. Потому что это не один из ее пурпурных, не элитный пес – а так, прибившаяся дворняжка. Ее терпят, но никто не станет кормить ее парной вырезкой.

Но что, если дело было в другом? Что, если все как раз наоборот? И даже на дворняжку нашелся кусок мяса?..

…они спят все вместе… с хозяйкой…

Я стоял на крыше еще минут двадцать, боясь шелохнуться, боясь разрушить карточный домик домыслов – боясь спугнуть надежду…

Когда я спустился вниз, я уже знал, что надо делать. И даже видеокамеры на заборе не пугали меня.

+++

По дороге обратно я завернул в Можайск.

Нарезки для Дианы я мог бы найти и в мелких кафешках вдоль трассы, но мне нужны были не только нарезки. Мне нужна была одежда. И на этот раз я точно знал, что мне нужно.

Я провозился два часа. Пришлось обойти все крупные магазины, пока нашел что-то хоть отдаленно похожее на то, что мне было нужно.

Еще через час я сворачивал с шоссе на заброшенную дорогу, ведущую к вымершим деревенькам и старому поместью.

Теперь я точно знал – завтра.

Все решится завтра.

Если те ребята еще в Смоленске… Только бы они еще были там! Но это от меня не зависит…

А все остальное я сделаю. Все, что от меня зависит.

Если что-то меня и смущало – так это заноза в тренировках с Дианой. Тот финт… То, на чем он основан. Что-то невнятное на самом краю сознания, что-то, что не давало мне до конца быть уверенным в своих силах… Будто в стене моей защиты, собранной из тяжелых валунов – один картонный. Поддельный. И вылетит от малейшего тычка, открыв брешь. А я не знаю, какой…

Я почти подъехал к воротам с фальшивым предупреждением, когда боль в руке, утихшая было, кольнула опять. А через секунду приступ накатил с такой силой, что я чуть не взвыл. Бросил руль, стискивая левой рукой больное место, и только потом затормозил.

Стиснув зубы, я мял пальцами то место, где гнездилась боль, в глубине под перепонкой между большим пальцем и указательным… Только жалящие иглы не спешили пропадать. Колючая боль пульсировала, вонзалась в руку с каждым ударом сердца.

Я перестал массировать руку – так только больнее.

Я до предела задрал реостат обогревателя и положил руку на его дыхальца. Жаркий воздух припекал руку, но зато боль начала отступать. Да, отступала. Но так медленно, господи, так медленно…

Я не сразу понял, что мне не нравится в виде моей руки.

Я растопыривал пальцы, чтобы они все прогревались, пропекались жаркими струями, быстрее отгоняя боль…

И мне казалось, что я растопыриваю все пальцы. Но глаза говорили другое. Указательный палец скашивался к среднему, упирался в него. И как я ни пытался его отвести, растопырить влево – он упрямо скашивался вправо, лип к среднему. Норовил забиться под него.

И только теперь я почувствовал, сквозь жар на коже и затухающий танец игл внутри – что та странная пустота и слабость, раньше бывшая только за большим пальцем, теперь расширилась.

Мне потребовалось совсем немного, чтобы понять, в чем дело: палец не отводился влево, и с трудом поднимался. Не до конца. Вообще едва разгибался.

Боль затихала, но я бы променял ту пустоту, что осталась в руке после приступа – на самую жгучую боль.

Жаркий страх окатил меня. Страх – и обида.

Нет, только не теперь! Не так быстро! Не теперь, когда я понял, как могу вытащить Старика! Только не теперь!

Мне нужен всего день. Всего один день. Завтра вечером – пусть, но только не сегодня, только не сейчас…

Я прислушивался к тому, что творилось в руке – зная, что у меня не будет завтрашнего дня. Потому что началось. Потому что эта пустота и слабость расползется на средний палец, на безымянный, на мизинец. На запястье, локоть, плечо – и грудь. На грудинные мышцы, растягивающие ребра, заставляющие легкие втягивать свежий воздух. На сердце…

Я выключил мотор, чтобы вибрация не мешала.

Я сидел в тишине, боясь почувствовать, как за указательным пальцем слабеют остальные, запястье…

Не знаю, сколько я так сидел. Только вдруг я понял, что все еще жив, сердце все еще билось, грудь исправно качала воздух.

Жив и все еще чувствую тело. И плечо, и локоть, и запястье, и даже пальцы – и мизинец, и безымянный, и средний. Чувствую их так же, как обычно.

Жив и могу двигаться, как та черная точка скользит по белесому морю облаков.

Какую-то секунду я думал, что это самолет. Но облака слишком низко, а точка скользила слишком быстро. Гораздо ниже облаков, гораздо, и никакого звука…

Я перестал шевелить пальцами. Я забыл про руку. Я замер, глядя на птицу.

Птицу, летевшую на север.

Птицу, летевшую именно оттуда, куда я собирался въехать.

А я-то был уверен, что она отвадила отсюда все живое… Был уверен, что здесь на несколько верст ни людей, ни животных, ни птиц. Ничего крупнее сверчков и червяков.

Я распахнул дверцу и выскочил из машины, не отрывая глаз от черной точки. Я уже мог различить черный абрис птицы на фоне белесых облаков. Крупная. И мощные крылья. Быстро толкали ее вперед.