Текст книги "Только про любовь"

Ей казалось странным, что, несмотря на многолетнюю дружбу, между ними не было любви. Томаш – ее любовник? Она вспоминала его лицо, которое знала так же хорошо, как и свое, – это лицо Жужка нашла привлекательным, – его тело, длинное и худое, хотя он поглощал поразительное количество еды. Она представила его в знакомых ситуациях: взбирающимся на персиковое дерево в соседском саду, играющим в хоккей, едущим на велосипеде по узкой дорожке в лесу. Она вспомнила, как он читал на берегу реки в Свитове, затем отложил книгу и стал медленно наклоняться к ней, чтобы поцеловать.

Этот поцелуй, думала она, абсолютно дружеский, как и все те, которые он оставлял на ее щеках при встрече или расставании.

Нет, решила она, наконец, Томаш не подходит. Он был слишком привычным, как брат, слишком обыденным для любовника. Хотя у нее не было опыта в сексуальной романтической любви, ей представлялось, что при этом чувствуешь что-то совсем иное, нежели то, что она питала к Томашу.

Ею руководило любопытство. Всегда дружелюбная, открытая и приветливая, без кокетства, Катринка теперь разглядывала во время совместных тренировок молодых парней в команде оценивающим взглядом, и, чувствуя ее внимание, они с готовностью отвечали улыбками и долгими вопросительными взглядами. Однажды в поезде на Бадгастейн, когда он вошел в туннель, она позволила Владиславу Элиасу, чемпиону по гигантскому слалому, поцеловать ее.

В этом она была не одна. Катринка слышала среди звуков гармоник, гитар и поющих неразборчивое умоляющее бормотание ребят, хихиканье девушек, пощечины с шепотом «нет». Не единожды здесь звучала история о девушке, которая год или два назад потеряла невинность в одном из туалетов этого самого поезда.

Владислав без конца повторял имя Катринки, а его губы скользили по ее лицу. Это был далеко не первый поцелуй Катринки, но все они были другими – пробными, экспериментальными, иногда игривыми, иногда горячими и короткими. Он взял ее нижнюю губу зубами, нежно приоткрыл рот, а затем его язык скользнул внутрь. Его ладонь медленно двигалась по ее руке к талии, затем вверх к груди. Она не протестовала, и он начал нежно ее ласкать. Она чувствовала, что задыхается и становится горячей и мягкой, как свеча.

Но тут она услышала низкий голос Оты Черни, который пел песню «Битлз». Она резко вырвалась из рук Владислава.

– Что случилось? – спросил он, ошеломленный и поцелуем и ее внезапным рывком.

– Надо остановиться, – сказала Катринка, слегка удивившись дрожанию своего голоса. Поезд выскочил из туннеля, и она сощурилась. Откинувшись, она улыбалась Владиславу.

– Мне понравилось, – сказала она. – Мы встретимся вечером?

Катринка подумала минуту и покачала головой.

– Я не могу, – ответила она.

Она старалась придумать какую-нибудь причину, но не находила подходящей.

– Это очень сложно, – добавила она, хотя сама не знала, что имеет в виду.

В поездах команду сопровождало большое количество людей. Среди них обслуживающий персонал – техники, которые точили и натирали лыжи, следили за ботинками и креплениями, содержали все лыжное хозяйство, тренеры, и среди них Ота Черни, которые в основном отвечали за подготовку команды, и «тренеры» – политические воспитатели, убежденные члены коммунистической партии. Было непросто скрыться от всех них.

– После соревнований? – спросил Владислав, беря ее за руку.

Катринка мгновение изучала Владислава. Было правдой, что ей понравилось целоваться с ним; но теперь, когда ее любопытство было удовлетворено, она не была уверена, что ей хочется повторить этот опыт. Да, он достаточно привлекательный, и внешность у него приятная, но она не любит его даже так, как Томаша, не говоря уж о большем, и он не будет ее любовником.

– Больше всего я хочу вернуться к нашей группе, – сказала она. – Там веселее.

– Это зависит от того, – улыбаясь, возразил он, – какого веселья тебе хочется.

Точно, подумала Катринка, беря Владислава за руку.

– Вот сейчас, – сказала она, – мне хочется петь. Они прошли по качающемуся вагону в столовую.

Здесь был Ота Черни, их тренер, он стоял в окружении группы высоких, стройных, красивых и жизнерадостных спортсменов, юношей и девушек. Кто-то играл на гитаре, другой на гармонике, остальные пели. Если они и волновались по поводу завтрашних соревнований, то это не было заметно. Волнение придет позже.

Когда Катринка и Владислав входили, Ота поднял глаза. Зачем они выходили, задал он себе вопрос, заметив на лице Катринки румянец. Он решил не спускать с них глаз. Катринка была слишком хорошей лыжницей, чтобы позволить ей попасть в беду, не говоря уже о том, что она дочь его лучшего друга.

Ота освободил ей место рядом с собой. Песню Битлов сменила полька, и Катринка счастливо ему улыбнулась и начала петь, подхватив знакомый мотив, хлопая в ладоши и раскачиваясь в такт.

Она хорошеет с каждым днем, подумал Ота. Красивый ребенок, которого он обожал, превратился в красивую девушку, не только с безупречными чертами лица, но полную жизни и энергии. Она как магнит притягивала к себе взоры. Порой он ловил себя на том, что разглядывает ее и не может заставить себя отвести взгляд. Вот такую дочь он всегда хотел иметь. Но Ота никогда не выказывал ей предпочтение, одинаково относился к ней, как и ко всем девушкам в команде. Иногда он был даже строже с ней, чем с другими, потому что понимал: если она постарается, то сможет достичь многого.

Карьеры Оты Черни и Катринки иногда шли параллельно, иногда пересекались. За эти годы время от времени он тренировал те команды, в которых была Катринка. Подолгу наблюдая ее в течение многих лет, он мог точно и беспристрастно оценить ее возможности, ее ловкость и силу, энергию и решительность. Он все больше убеждался в том, что Катринка может стать олимпийской чемпионкой.

К тому времени, когда Катринка начала учиться в Карловом университете, команда Оты добилась блестящих результатов на местных и областных соревнованиях, и его выдвинули тренером национальной женской команды. Видя в Катринке потенциальную звезду, он тренировал ее, когда она была в составе команды Праги, всегда подбадривал и поддерживал. И когда ее успехи в этой команде дали ей право на участие в национальных соревнованиях, он ликовал.

– Я знал это, – говорил он жене, – еще тогда, когда первый раз увидел ее на лыжах. Я знал, что она способная лыжница.

– Прежде чем кукарекать так громко, – ответила Ольга, – подожди немного и посмотри, какие у нее будут успехи, когда она столкнется с первоклассными лыжницами. До сих пор она еще не встречалась с ними на соревнованиях.

Ольга знала, что была несправедлива: Катринка много раз в различных соревнованиях побеждала великолепных спортсменок. Но иногда, когда Ольга думала о девочке, ее сердце наполнялось такой горечью, что она не могла справиться ни с черными мыслями, ни с резкими словами.

Ольга любила Катринку почти так же, как и Ота, до тех пор, пока годы не превратили ребенка в очаровательную девушку, а Ольгу, и она видела это, в бесплодную старуху. Ее мучило чувство вины при мысли о ребенке, который у нее не родился, о том непоправимом вреде, который она причинила своему телу, о том, что она заставила Оту разделить с ней эту беду. Ольга постепенно стала смотреть на Катринку как на живой укор, как на Божье наказание, постоянное напоминание о том, что она могла бы иметь, если бы не ее непростительный грех. Чтобы уйти от этих чувств, Ольга начала пить, но не в компании друзей – для удовольствия и поднятия настроения, а в одиночестве, чтобы облегчить свои мучения.

Ота беспомощно наблюдал за ней. Он думал, что понимает и способен разделить боль Ольги, но скоро убедился, что это выше его сил, ибо в его чувства вмешалось нечто страшное и разрушительное. Он, как мог, выражал ей сочувствие, а счастья искал на стороне. Он катался на лыжах, играл в шахматы, пил и курил, любил компании с Иржкой Ковашем и другими старыми друзьями, у него были случайные связи с женщинами, но только не с девушками, которых он тренировал. Для него эти девушки были не просто неприкосновенны, они были дочерьми, которых у него никогда не было. Они были его величайшей радостью. И когда Ольга видела, что Ота был действительно счастлив на работе, она начинала обижаться на лыжную команду, на девушек и особенно на Катринку – самую большую радость ее мужа.

Бадгастейн – старый курортный город в Австрии, в теплой долине у подножия гор Тауэрн. Там есть радоновые минеральные воды, которые особенно полезны при лечении заболеваний эндокринной системы, очаровательная церковь пятнадцатого века, живописная аллея, по которой гулял кайзер Вильгельм, и водопад, низвергающийся с горы в озеро в центре города. Весной и летом он утопает в зелени. Зимой к зеленому цвету добавляется белый: все покрывает пушистая мантия снега, восточные склоны гор становятся прекрасным местом катания на лыжах.

Именно здесь должны были проходить соревнования, назначенные Международной горнолыжной федерацией. По прибытии в Бадгастейн Ота Черни, его команда и другие тренеры и лыжники вышли на склон осмотреть и опробовать трассу. Чем меньше неожиданностей во время соревнований, тем лучше.

Позже они обедали в столовой отеля, где им подали прекрасный венский шницель с картофельным пюре и подливкой – блюдо, которое вызвало всеобщий восторг. В этот вечер решили пораньше лечь спать, чтобы как следует отдохнуть. Старая комфортабельная гостиница находилась на окраине города. В ее комнатах поселили по четыре девушки из команд. Вместе с Катринкой и Жужкой были две студентки из университета Брно, и одной из них оказалась Илона Лукански, Немезида Катринки из лыжной секции в Свитове.

Илона поступила в университет на два года раньше Катринки, и с тех пор они катались отдельно друг от друга. Катринка была рада избавлению от такой агрессивной соперницы, как Илона. Когда же Катринка попала в состав национальной команды, они опять встретились.

Невзирая на все свои недостатки, Илона была хорошей лыжницей, и Катринка должна была признать это.

Но ее попытки не обращать внимания на шпильки Илоны, как и в детстве, потерпели неудачу. Хотя Катринке удавалось сдерживаться и не отвечать на ее оскорбления, она испытывала по отношению к ней не просто желание победить, что вообще-то всегда было характерно для нее, но победить свою соперницу любой ценой, даже ценой собственной жизни.

– Что это вы с Владиславом делали одни в купе? – спросила вечером Илона, когда девушки готовились ко сну. Тот, кто видел ее впервые, мог найти ее хорошенькой – плоское бледное лицо в обрамлении вьющихся мягких светло-золотистых волос. Но ее хитрые цепкие глаза очень скоро разрушали это первое благоприятное впечатление.

– С Владиславом? – удивленно переспросила Катринка.

– Вы с ним долго были вместе.

– А тебе какое дело? – воинственно вмешалась Жужка.

– Да так, из любопытства, – игриво сказала Илона, не собираясь отступать.

– Ничего особенного, – ответила Катринка.

– А ты что, завидуешь? – спросила Жужка. Она не любила Илону и всегда была готова к бою с ней, чего так хотела избежать Катринка.

– Не будь дурой, – наступала Илона. – Я видела, как ты смотришь на него.

– Он – красивый, – добавила четвертая девушка.

– Мы все смотрим, – засмеялась Катринка, – и восторгаемся.

– Смотри, но не трогай, – съязвила со смехом Жужка, поддерживая Катринку.

Илона посмотрела на них с недоумением:

– Над чем это вы смеетесь?

– Держу пари, что она не девственна, – прошептала Жужка Катринке. И обе девушки засмеялись.

– С вами просто невозможно, – сердито сказала Илона.

К удивлению Катринки, Томаш встречал их на вокзале, когда они возвратились в Прагу. Он стоял на платформе, размахивая шапкой.

– Катринка! Жужка! – закричал он, стараясь привлечь их внимание. – Я здесь!

– Смотри, Томаш, – сказала Жужка. Она была рада видеть его и даже не удивлена.

Катринка с подозрением посмотрела на подругу:

– Ты знала, что он будет здесь?

Жужка улыбнулась.

– Надеялась, – ответила она.

Томаш просто сиял. Его волосы были влажные, как будто он только что принял душ. Лицо свежевыбрито, а щека, когда он целовал Катринку, была гладкой и источала запах, который был незнаком ей. Это тоже удивило ее. Все свободные деньги Томаш обычно тратил только на книги…

– Мы проиграли, – сказала Жужка.

Катринка упала на трассе и растянула мышцы ноги. Ей несколько раз кололи обезболивающее, и она продолжала кататься с забинтованной ногой. Не очень успешно и заняла восьмое место. Илона пришла третьей, Жужка пятой. Победила французская женская команда.

Томаш обнял их.

– Тогда вам действительно нужно взбодриться. Пойдемте в «Максимилианку». Наши уже там. Перекусим, а потом сходим в кино.

– Я не могу, – отказалась Катринка. – Я вымоталась.

Томаш и Жужка переглянулись, как будто она внезапно тронулась.

– Ты? Устала? – удивилась Жужка.

– Я чуть жива, – настаивала Катринка. – У меня болят ноги.

– Это хороший фильм, – упрашивал ее Томаш.

– Я посмотрю его в другой раз, – был ответ. – А сейчас я сразу же иду спать.

– Да… – огорчилась Жужка.

В ее голосе звучало разочарование, и Катринка поняла, что подруга готова проявить благородство и предложит проводить ее до общежития.

– Но вы идите вдвоем и веселитесь. Не беспокойтесь обо мне. Со мной все в порядке. Я просто хочу отдохнуть.

– Ты уверена? – спросила Жужка.

– Конечно, она уверена. Она не нуждается в том, чтобы ты уложила ее в кровать, – вмешался Томаш, целуя Катринку в обе щеки. – Отдыхай, – приказал он. – Увидимся завтра.

Томаш обнял Жужку и увел ее через толпу на перроне. Жужка разок оглянулась, удивленно пожала плечами, но потом махнула рукой и повернулась к Томашу.

Катринка еще мгновение наблюдала за ними. Томаш и Жужка. Раньше она не задумывалась над любовными отношениями между людьми, а позже была больше занята своими собственными сексуальными переживаниями и только теперь поняла, как их влекло друг к другу, Томаша и Жужку.

– Катринка! – услышала она свое имя и обернулась. Ота Черни стоял около автобуса и поджидал отставших. – Ты едешь с нами?

– Да, – откликнулась она и захромала к автобусу.

– Как твоя нога? – спросил он, когда она подошла.

– Прекрасно.

– Не забудь вечером приложить лед.

Катринке снилось, что она и Владислав едут в поезде и он целует ее. Потом они очутились вдруг в кабине подъемника, и Владислав раскачивал его изо всех сил, она испугалась то ли оттого, что выпадет, то ли оттого, что Ота Черни увидит их.

– Катринка, – прошептал чей-то голос ее имя. Сначала она подумала, что это Владислав, который целовал ее. Но потом она поняла, что это не его голос, а женский.

– Катринка.

Она открыла глаза и увидела Жужку, которая сидела на краю ее кровати. В комнате было темно, первый неясный утренний свет пробивался через шторы.

– Что случилось? – спросила Катринка. – У тебя все в порядке? – Она была еще в оцепенении от страшного сна. Должно было случиться что-то невероятное, раз Жужка разбудила ее.

– Да, – ответила Жужка. – У меня все прекрасно. Чудесно. Я просто хотела сказать тебе, что люблю Томаша. Ты не возражаешь?

– Нет. Я знаю это.

– Ты поэтому не пошла с нами сегодня?

– Я знала, что вы хотите остаться вдвоем, даже если вы не знали этого.

– Спасибо, – ответила Жужка. В неясном свете Катринка с трудом могла разглядеть ее лицо. Жужка плакала.

– Ах, Катринка. Это было чудесно.

– Что?

– Заниматься любовью, дурочка. – Она всхлипнула. – Как я счастлива!

Глава 11

Если Катринка не участвовала в соревнованиях, то тренировалась, а между тренировками посещала университет, изучая английский, немецкий и русский языки, историю этих стран, их культуру и искусство. Занятия в университете продолжались по восемь часов в день. Ей предстояло учиться шесть лет, чтобы получить степень магистра, которая даст ей возможность работать преподавателем или журналистом, адаптирующим новости из зарубежной прессы для публикации в Чехословакии. Идея стать переводчиком в дипломатическом ведомстве была особенно ей близка: она могла бы тогда много путешествовать, уйдя из спорта.

Учитывая частые поездки спортсменов на соревнования, по Чехословакии и за рубеж, им, конечно, давали поблажки, но требовали наверстать упущенное в учебе, выполнить всю учебную программу и сдать экзамены. Тех, кто не справлялся, исключали из университета и выгоняли из команд. Они теряли все привилегии, которые полагались спортсменам.

Решал их судьбу, наблюдал за их личной жизнью и учебой всесильный Спорткомитет. Члены Спорткомитета по отдельности были веселыми мужчинами, женщинами, любили выпить кружку пива, повеселиться, они горячо болели за спортсменов на хоккейных матчах или лыжных гонках. Однако их деятельность приводила спортсменов в ужас. Когда чиновники вызывали кого-нибудь из провинившихся на разборку, то комната Спорткомитета, где проходило заседание, превращалась в средневековую камеру пыток. Катринка лично знала двух человек, которых вызывали на такие проработки: одному дали испытательный срок, чтобы ликвидировать неуспеваемость, другую – это была молодая беременная конькобежка – исключили из университета и из команды. Решения комитета невозможно было обжаловать, поэтому избежать такого вызова считалось величайшим благом для спортсмена. Даже желание победить стояло на втором месте.

Катринка знала членов комитета только в лицо, вежливо улыбалась им, когда встречала их на тренировках или соревнованиях, изредка обменивалась дружескими замечаниями и благодаря своему поведению до сих пор смогла избежать их проработок. Поэтому она была очень удивлена, когда в начале февраля у выхода из учебного корпуса ее встретила госпожа Хоч, член Спорткомитета. Катринка встревожилась, но заставила себя улыбнуться.

– Добрый день, – сказала она. – Как вы себя чувствуете, госпожа Хоч?

Госпожа Хоч, статная красивая женщина, которой было далеко за пятьдесят, не то что не улыбнулась, но даже не ответила на приветствие. Вместо этого она сунула Катринке под нос журнал.

– Катринка, это ты?

Катринка взглянула на обложку журнала и увидела свою фотографию.

– Да, – ответила она.

Она впервые видела этот журнал и подумала, что выглядит на фото полноватой.

– Ты работаешь манекенщицей?

Она кивнула.

– Чтобы немного подзаработать, – объяснила она.

– Ты считаешь свою стипендию недостаточной?

– Нет, – ответила Катринка, с каждой минутой нервничая все больше. У госпожи Хоч была вполне заслуженная репутация суровой матроны, особенно по отношению к хорошеньким девушкам. С юношами она держалась более благожелательно, даже позволяла себе пококетничать. – Мне вполне хватает, но… – Она заколебалась.

– Что но? – допытывалась госпожа Хоч, не меняясь в лице.

– Благодаря тому, что я подрабатываю манекенщицей, я могу себе кое-что позволить, – сказала она, указывая на голубой «фиат-600», который был неподалеку припаркован. – Например, машину. Очень удобно иметь машину, – добавила она в поисках лихорадочных доводов для госпожи Хоч. – Тогда после соревнований я могу намного быстрее вернуться в Прагу, чем на поезде, и тем самым меньше пропускаю занятий.

– А не считаешь ли ты, – госпожа Хоч снова помахала журналом, – что это отнимает слишком много времени? Мешает твоим занятиям?

– Нет. Совсем нет.

– Как давно ты занимаешься этим?

– С прошлого октября, – ответила Катринка. Как-то вскоре после приезда в Прагу она познакомилась в «Максимилианке» с молодой актрисой, которая работала моделью, чтобы иметь дополнительный заработок. Соблазненная возможностью сделать то же самое, Катринка попросила Томаша сфотографировать ее и послала фотографии в рекламное агентство. Успешно пройдя собеседование, она участвовала в рекламе обуви. Потом Катринка рекламировала шляпы, перчатки, косметику и одежду. Это была первая обложка с ее фото, но удивительно, что до этого никто из Спорткомитета не дознался о ее работе. Похоже, что они читали только спортивные новости.

– Гм, – лицо госпожи Хоч оставалось серьезным.

– А какие у тебя оценки? – спросила она, хотя отлично это знала.

Катринка ответила, и госпожа Хоч кивнула.

– И ты не пропускаешь тренировок? И этот вопрос был, конечно, излишним.

– Никогда, – твердо сказала Катринка.

– Верю, что никогда, – сказала госпожа Хоч. Она похлопала журналом по ладони. – Надеюсь, что эта ерунда не погубит твою судьбу спортсмена.

– Нет, госпожа Хоч, – уверила ее Катринка, когда та уже повернулась и начала проворно удаляться.

– Завистливая корова, – прошептала Катринка, глубоко вздыхая и стараясь унять неприятное чувство в желудке. Она знала, что не сделала ничего предосудительного и что кое-кто, например родители, считают ее предприимчивой и честолюбивой. Но сейчас Катринка чувствовала, что надвигается беда.

– Это вы?

Два дня спустя Катринка с Томашем и Жужкой обедали со множеством своих друзей в «Максимилианке». Опять она увидела широкое лицо с высокими скулами и голубыми глазами, смотревшими с обложки журнала, который ей протянули. Она подняла голову и посмотрела на человека, который задал ей вопрос. Когда она увидела, кто это, у нее перехватило дыхание, и мгновение она не могла говорить.

– Ведь это вы, не так ли? Катринка кивнула.

– Конечно, – сказал Томаш. – Как можно не узнать эти глаза?

Жужка улыбнулась Томашу и придвинулась к нему поближе, взяв под руку. Она не была ревнива, просто хотела этим показать, кто кому принадлежит.

– В жизни вы даже красивее.

Катринка чувствовала, что краснеет, чего обычно с ней не случалось, и надеялась, что этого никто не заметит.

– Спасибо, господин Бартош, – ответила она.

– Вы знаете, кто я?

Она думала, что давно забыла, как выглядит Мирек Бартош, но сразу же узнала его. Она поняла, что он навсегда остался в ее памяти.

Бартош достал из кармана ручку, листочек бумаги, написал на нем несколько строк и протянул его Катринке.

– Вы мне позвоните? – спросил он.

Его длинные волосы начали седеть, но он по-прежнему выглядел обаятельным и самоуверенным. Катринка колебалась, и он засмеялся.

– Не беспокойтесь. Я старый женатый человек. Речь идет о роли в моем новом фильме.

Мгновение он изучал ее с лукавым прищуром.

– Вы как раз подходите, – в конце концов, сказал он. – Вы когда-нибудь играли?

– Один раз, – улыбаясь, ответила Катринка не в силах сопротивляться его просьбе. – Но это была эпизодическая роль.

Если она когда-нибудь еще увидит его, то напомнит ему, как однажды летом он снимал фильм в Свитове и маленькую девочку – школьницу в фильме, которая произносит одну фразу.

– Позвоните мне, – повторил он и вернулся к группе студентов, которая его сопровождала.

– Кто это? – спросила Жужка.

– Мирек Бартош, – ответил Томаш и, когда увидел, что это имя ей ничего не говорит, добавил: – Знаменитый кинорежиссер. – Легкое ударение на слове «знаменитый» должно было показать его нелюбовь к Бартошу и его группе, которые были, по мнению Томаша, слишком консервативны.

– Старый женатый человек, – повторил он его слова, и эта нелюбовь стала заметнее. – Ты знаешь, кто его жена?

– Конечно, – сказала Катринка. – Власта Мач.

– Она не кинозвезда? – поинтересовалась Жужка. – Я вроде знаю всех кинозвезд.

– Нет, – ответил Томаш, улыбаясь. После их первых дней сексуального восторга он обнаружил, что Жужка прямо-таки невежественна во всем, что не касается спорта, но находил это очаровательным. – Она не кинозвезда.

– Она дочь Феликса Мача.

– Точно, – согласился Томаш удовлетворенно, взял еще одну сигарету из пачки на столе и закурил.

– О, – воскликнула Жужка. Даже она знала это имя. Феликс Мач был высокопоставленным чиновником в тайной полиции Чехословакии.

– Что немало способствует его успеху, – добавил он тихо, чтобы только Жужка, Катринка и Ян, который сидел рядом с ней, могли его слышать.

– Ерунда, он очень талантлив, – возразила Катринка, как всегда бросаясь на защиту Бартоша, когда Томаш подвергал его сомнению.

– Что нужно было Бартошу? – крикнул кто-то с другого конца стола.

– Он хочет сделать Катринку кинозвездой, – весело ответил Томаш.

– А почему бы и нет? – спросила Жужка.

– Действительно, почему бы и нет? – повторил Томаш, поднимая бокал с вином.

– Ты собираешься звонить ему? – ласково и с любопытством спросил Ян, его не удивил интерес Мирека Бартоша к Катринке. Он воспринял это как должное.

Катринка повернулась к Яну, увидела на его лице выражение обожания и пожалела, что не может ответить на его чувство. Он был наверняка хорошим умным человеком и даже привлекательным в своем роде. «Влюблюсь ли я когда-нибудь? – спросила она себя. – Думаю, да».

– Конечно, ты собираешься ему позвонить, – сказал Томаш.

– Вечно ты все знаешь, – раздраженно заметила Катринка, которой надоели поддразнивания Томаша.

– Не всегда, но тут я знаю: ничто тебя не удержит от того, чтобы позвонить ему. – Он повернулся к сидящим за столом. – Они ведь старые друзья, – ехидно добавил он.

– Не преувеличивай, Томаш, – попросила Катринка.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Жужка. – Бартош ведь незнаком с Катринкой.

– Он не узнал ее, потому что она сильно изменилась, – пояснил Томаш и стал рассказывать историю дебюта Катринки в кино, время от времени поворачиваясь к ней и спрашивая: «Правильно? Правильно?» Катринка соглашалась. И когда Томаш стал комично копировать игру Катринки, за столом раздался громкий смех, а все вокруг обернулись посмотреть, что там произошло.

– Ты значительно лучше меня изобразил школьницу, – проговорила Катринка, давясь от смеха, ее обида на Томаша улетучилась. Тут она заметила, что Бартош наблюдает за ней из другого конца кафе. Его взгляд был столь пристальным, что мог вызвать смущение. Он поднял бокал, обращаясь в ее сторону, как это только что сделал Томаш. Катринка признательно кивнула ему, затем ее внимание вновь переключилось на друзей.

– Он узнал тебя? – с сомнением спросила ее мать, когда на следующий день Катринка позвонила домой и рассказала о встрече с Миреком Бартошем. – Но ведь тебе тогда было всего пять лет.

– Я не думаю, что он узнал меня, мама, – сказала Катринка. – Думаю, что у меня просто тот тип внешности, который нужен ему для фильма.

– Он действительно последователен, – заметила Милена. – В прошлый раз было то же самое.

– Ничего не должно помешать твоей учебе, Катринка, – сказал отец, когда взял у Милены трубку. Это была не тревога, а просто чувство ответственности: он считал своей обязанностью давать дочери добрые советы.

Катринка засмеялась:

– Ты говоришь, как госпожа Хоч.

– Кто это?

– Да есть такая в Спорткомитете, – пояснила Катринка и рассказала о своем разговоре с этой женщиной.

– Почему эта Хоч беспокоится? – удивился Иржка, когда Катринка закончила рассказ, и немедленно встал на защиту дочери. – Оценки у тебя хорошие. Весь сезон ты каталась успешно.

– Я сказала ей об этом. Вежливо, конечно.

– Эти люди хотят быть в курсе всей твоей жизни.

Катринка слышала, как мама попросила его не болтать. Осторожность была образом жизни, все боялись, что их частные разговоры по телефону могут подслушать и донести, и тогда это приведет к беде. До ухода на пенсию Дана, бабушка Катринки, долгое время работала телефонисткой, и в семье знали, что такое прослушивание было обычным делом.

– Все в порядке, папа. Не о чем беспокоиться.

– Ты будешь звонить Бартошу? – спросил он.

– Скорее всего, да. Ты ведь хочешь, чтобы твоя дочь стала кинозвездой? – спросила она, дразня его.

– Мне нравится моя дочь такой, какая она есть, – с волнением ответил он слегка сердитым голосом.

Даже по телефону Катринка чувствовала силу его любви, и внезапно ее переполнило желание увидеть его, маму и бабушку с дедушкой, их квартиру в Свитове, всех и все, что давало ей чувство безопасности и покоя.

– Папа, я скучаю по тебе. Когда я тебя увижу? – У Катринки из-за напряженного расписания соревнований этой зимой не было времени, чтобы съездить домой, а Коваши всегда тяжело переживали длительные расставания. Когда Катринка участвовала в соревнованиях в Чехословакии, Иржка вместе с Миленой часто навещали ее; но на соревнования за рубеж разрешалось выехать только одному родителю, и для этого требовалась виза, в которой иногда отказывали. Милена приезжала на соревнования в январе, а отца Катринка не видела уже шесть недель, с Рождества.

– Я надеюсь, что приеду на следующие твои соревнования, – пообещал отец. – В Сан-Мориц. Я попытаюсь получить визу.

– Я позвоню вам через несколько дней, – сказала Катринка. – После того, как увижу Мирека Бартоша.

– Не соглашайся ни на что, – предупредил Иржка, – пока не продумаешь все как следует.

– Не буду, – пообещала Катринка. – Доброй ночи, папа.

– Доброй ночи, дорогая, – попрощался он. Он повесил трубку и повернулся к Милене.

– Не нравится мне все это, – сказала Милена, бросая носок, который она только что закончила штопать, в корзинку около себя. Она достала сигарету, закурила и посмотрела на мужа.

– Учеба, катание на лыжах, работа, теперь это. Она старается сделать слишком много.

– Волнение, волнение, волнение – сказал Иржка, поддразнивая ее.

– Ты тоже беспокоишься о Катринке. Я знаю.

– Это ничего не даст, – сказал он, не желая даже себе признаться, что он в тревоге. Он зажег сигарету и глубоко затянулся. – Она собирается поговорить с Бартошем. Может быть, он попробует ее на какую-нибудь роль. Тысячи молодых девушек пробуются на роли и не получают их.

– Если Катринка захочет, она получит, – вздохнув, заявила Милена. – Ты же знаешь, как она настойчива.

– Ее просто интересует сам процесс съемки фильма, – решил Иржка. – Вот и все.

Он включил телевизор, покрутил ручки настройки, пытаясь добиться четкости изображения. Передавали новости, которым он не очень верил, как и всему, что видел и слышал по государственному телевидению. Но оно, если не считать зарубежных журналов и газет, разрешенных в стране, было единственным источником информации о том, что творилось в мире. Обернувшись к Милене, он увидел, что она молча курит сигарету, глядя невидящими глазами в пространство. Корзинка с рукоделием была забыта. Она выглядела очень озабоченной.

Продолжая сидеть в кресле, он скорее для себя, чем для нее, произнес:

– Бесполезно беспокоиться раньше времени, ведь еще ничего не произошло.

Она посмотрела на него и улыбнулась:

– Ты всегда так говоришь.

Но сейчас Иржка сам не мог последовать своему собственному доброму совету. Его охватило беспокойство, хотя он и не понимал до конца, почему. Он был против того, чтобы Катринка работала с Миреком Бартошем, но запрещать ей он не мог – это противоречило бы его принципам. Отмечая все «за» и «против» какого-либо дела, он по возможности давал ей принять собственное решение. Он верил, что только так можно воспитать характер. И даже если бы он и захотел, сейчас менять свои принципы было уже поздно. Катринке уже восемнадцать лет, она молодая, обеспеченная, независимая девушка.