Текст книги "Только про любовь"

Глава 13

– Ты сошла с ума. Ты просто сошла с ума, – воскликнула Жужка; шерстяной помпон на ее красной шапочке, казалось, подпрыгивал от возмущения. Она положила лыжи в багажник и забралась в автобус.

Небо было безоблачным и голубым, как воробьиное яйцо. Воздух прозрачен, как хрусталь, а на горизонте выстроились покрытые снегом горы. Это была картина необыкновенной красоты, но Катринка была к ней равнодушна. Жужка права? – думала она. Она сумасшедшая? А если да, то что же в этом удивительного? Положив свои лыжи рядом с лыжами Жужки, она последовала за подругой в автобус.

– Вот это падение, – сказала с притворным огорчением Илона Лукански. – Хорошо еще, что ты ничего не сломала.

Катринка только пожала плечами.

– Это было неплохо, – ответила она. – Поздравляю. На лице Илоны засияла ехидная победная улыбка.

Это был декабрь 1967 года, они были на соревнованиях в Сан-Морице, где только благодаря падению Катринки Илона заняла первое место.

– Вот сука, – прошептала Жужка, когда Катринка усаживалась рядом с ней. – Но она права. Ты же могла сломать себе шею. Нельзя же так рисковать.

Друзья по команде старались не смотреть на Катринку, делая вид, что они и не ведали о ее падении. Она, должно быть, подавлена, думали они. Зачем же обострять ее переживания. Все, в том числе и Жужка, были уверены, что Катринка сделала этот поворот нарочно, чтобы увеличить скорость на заключительном этапе дистанции. Но они ошибались. Катринка просто потеряла контроль. Хотя она изучила трассу накануне, маршрут, который она держала в памяти, всего лишь на секунду был вытеснен лицом Мирека Бартоша. Прежде чем Катринка осознала это, она сошла с трассы, пропустила поворот и неслась прямо к краю скалы, обрывавшейся в ущелье. Ее охватила паника, ужас парализовал мозг, и она продолжала свой сумасшедший полет в вечность. Но ее молодое, здоровое тело, казалось, жило отдельно. Сработал инстинкт самосохранения. Не ожидая указаний, ее сильные мышцы развернули тело. Она заставила себя собраться для следующего поворота, но было слишком поздно. Потеряв равновесие, она упала в глубокий снег. Илона и Жужка правы, думала Катринка, она могла разбиться. Возможно, так было бы лучше. Это решило бы все проблемы.

– Ты не сумела собраться, – осуждающе сказал Ота Черни позже вечером. Он не верил, что Катринка специально пошла на этот ужасный поворот.

– Виновата, – промолвила Катринка.

– Виновата!

Он резко поставил кружку на стол, так что выплеснулось пиво, образовав маленькую лужицу на темном деревянном столе.

– А если бы ты разбилась!

На всем протяжении трассы стояли спортсмены, они видели падение Катринки и описали его Черни во всех подробностях. После соревнований он ходил посмотреть на это место. Ему самому было непонятно зачем – ведь на следующих соревнованиях здесь трассу заменят, пусть даже незначительно, и это сделает бесполезным все его выяснения. Невзирая на быстро надвигающуюся темноту, он отправился туда на лыжах и долго стоял, глядя с края скалы на каменистое ущелье внизу. Его наполнил ужас, а потом злость, когда он представил там изуродованную Катринку. Его затрясло. «Это потому, что я знал ее еще ребенком, – думал он, – потому что ее отец мой лучший друг. Конечно, я люблю ее», – признался он; в его ушах звучали обвинения Ольги по этому поводу. Но даже теперь он не мог и не желал признаться, что любит Катринку не как ребенка, а как женщину.

– Ты должна быть внимательна каждую секунду, – требовал он, – не должна отвлекаться, не должна спать на ходу. – Он вздохнул и добавил более спокойно: – Ты могла погибнуть сегодня.

Они сидели в баре отеля. Наверху ее подруги по команде устроили вечеринку со спортсменами из мужской команды. Тренеры закрыли глаза на выпивку, шум и хорошее настроение. Иногда, правда, за такими вечеринками следовали жалобы постояльцев и угрозы о немедленном выселении. Несколькими месяцами раньше Катринка была бы в центре веселья, пела, танцевала, флиртовала и целовалась в темных уголках. Но сегодня она была благодарна Оте Черни за приглашение в бар. Это избавило ее от необходимости притворяться веселой. Подняв глаза, Катринка увидела огорченное лицо Оты, и ей стало стыдно.

– Это больше не повторится, – пообещала она.

– Я надеюсь. В другой раз может не повезти.

– Это не было везением.

Катринка выдавила улыбку, надеясь, что и его лицо покинет выражение тревоги. В конце концов, он был не просто ее тренером, а «дядей Отой».

– Я сильная, я смелая. Увидев опасность, я сразу же собрала свою волю, – сказала она, выбрасывая вперед руки, как фокусник, который демонстрирует мастерское исполнение сложного трюка. – Я спасла себя.

Ота неохотно улыбнулся:

– Иногда я думаю, что ты так же умна, как и отважна.

– Да? – Ее улыбка увяла. – Ты думаешь, что я самонадеянная. Я знаю, тетя Ольга думает именно так.

– Нет, – тут же возразил Ота. – Не самонадеянная. Самоуверенная, но это хорошо. И храбрая. Иногда, пожалуй, безрассудно.

– Разве не стоит рисковать, если хочешь чего-то добиться?

– Это зависит от того, чего ты хочешь. И как велик риск. – Он допил пиво и подозвал официанта. – Хочешь чего-нибудь еще?

– Нет, спасибо, – отказалась Катринка.

Ота попросил счет, оплатил его, и они с Катринкой пошли к лифту. Когда они поднимались, то слышали приглушенные звуки веселья, которое было в самом, разгаре.

– Никто сегодня не сможет уснуть, – заметил он. Доехав до третьего этажа, они вышли. К удивлению Оты, Катринка пошла в противоположном от праздничного шума направлении.

– Все в комнате Илоны, – сказал он.

– Я немного устала сегодня.

Не удивительно, подумал Ота. Схватка со смертью всегда выматывает. Но он подозревал, что были и другие причины. Какие? Последние недели Катринка была сама не своя. Ее глаза, всегда светлые, как зимнее небо ясным утром, потемнели от тревоги. Под глазами появились темные круги; ее полные губы всегда улыбались, а сейчас в уголках напряженного рта появились непривычные морщинки.

– Катринка, тебя что-то беспокоит?

На ее лице промелькнуло выражение испуга.

– Нет, нет. – Ему показалось, что она ответила слишком поспешно. – Почему ты спрашиваешь?

– Ты в этом уверена?

Она глубоко вздохнула, как будто хотела успокоиться.

– У меня немного болит голова после падения. Вот и все. Ничего серьезного. Я приму горячую ванну, и утром все будет в порядке.

Они подошли к ее комнате. Катринка отперла комнату и повернулась к Оте.

– Если Ольга иногда придирается к тебе, – сказал он, – то только потому, что многого ждет от тебя. Так же, как и я. Мы оба любим тебя.

– Я знаю, – ответила Катринка.

– Если у тебя возникнут проблемы, любые, ты всегда можешь на меня положиться и надеяться на мою помощь.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Я запомню. Она заставила себя улыбнуться, надеясь усыпить его страхи. Только один человек на земле мог помочь ей, но она была не очень уверена в нем.

Жужка тоже беспокоилась о Катринке. Она не могла точно сказать, когда впервые заметила, что подруга стала менее бойкой, чем обычно, что она взволнована и поглощена чем-то. Все это очень не походило на Катринку.

– Что-то неладное происходит с Катринкой, – доверительно сказала она Томашу, когда вернулась в Прагу.

– Виноват Мирек Бартош, – резко ответил Томаш.

Он лежал на кровати, курил и наблюдал, как Жужка распаковывает рюкзак. Он любовался линией ее груди, округлостью рук, которые сейчас клали свитер на полку. Они жили вместе с начала семестра, уже три месяца.

– Но почему? Они же были так счастливы. Что могло случиться?

– Что? Да что угодно. Жена, например.

– Его жена? Бедняжка. Какое она имеет для него значение?

Томаш рассмеялся.

– Интересно, будешь ли ты думать так же, когда выйдешь замуж и станешь женой? – поинтересовался он.

Жужка подозрительно посмотрела в его сторону. Чьей женой, хотела бы она знать. Признаваясь ей в любви, он никогда не заговаривал о женитьбе. Да об этом не может быть и речи, пока они оба студенты.

– Я хотела бы выйти замуж по любви, – призналась Жужка.

Томаш провел рукой по своим густым вьющимся волосам.

– Почему бы Бартошу не любить ее? Она молода, красива, полна энергии и жизни. – Он сел, стряхнул пепел от сигареты в кофейную чашечку на столе. – Он, как Дракула, пожирает ее.

Двадцатилетнему Томашу Мирек Бартош которому шел пятый десяток, казался стариком. Но он осуждал отношения Бартоша и Катринки не поэтому.

Изящество и обаяние фильмов Бартоша, его ум и мастерство абсолютно ничего не значили для Томаша. Режиссер был для него поденщиком, если ему не хватало новых волнующих идей, оригинального подхода к искусству, чуткой восприимчивости. Кроме того, он не считал Бартоша достойным любовником для своей подруги. Он был уверен, что любовь Бартоша так же безжизненна, как и его творчество, что он просто использует энергичную и привлекательную Катринку для удовлетворения своих страстей.

Жужка задернула вешалку и повернулась к Томашу.

– Что за отвратительные вещи ты говоришь. Он пожал плечами:

– Не стоит сильно беспокоиться. Катринка сама может о себе позаботиться.

Он притянул Жужку к себе. Он не был с ней три дня – целую вечность.

– Я скучал по тебе, – прошептал он.

– Да? – Она счастливо улыбнулась. Он целовал ее шею.

– А ты скучала по мне?

Если честно, то нет. В дороге было весело, а перед соревнованиями она не могла думать ни о чем, даже о Томаше. Но теперь, рядом с ним, чувствуя его влажный язык около уха, пальцы, нежно поглаживающие ее соски, ей казалось, что она ждала этого момента все предыдущие дни.

– Да, – ответила она, – очень.

Сидя с Миреком Бартошем в ресторане на площади Старого города, Катринка не могла найти нужных слов, чтобы поделиться с ним тем, что ее тревожило. Он такой внимательный, обаятельный, любящий, так рад видеть ее – наливает ей шампанское, угощает лакомствами, гладит ее бедро под столом. Не желая портить ему настроение, она притворялась, что ей нравится еда и занимают его рассказы, смеялась, где нужно, отвечала, как было положено. Он с обожанием смотрел на нее, говорил, что ужасно скучал, как будто ее не было не три дня, а несколько месяцев.

Шел пятый месяц их связи. Катринка любила Мирека все больше и больше. В нем было все, что ей хотелось видеть в любовнике: привлекательная внешность, ум, обаяние, успех, внимание, мужественность. Когда они были вместе, он был ненасытен, желая ее два-три раза за ночь. Катринка была молодая, здоровая, безоглядная в любви, ей всегда было его мало.

Из-за того, что он был женат, они были осторожны, но не скрывались. Они часами болтали в городских кафе, бродили по мощеным тротуарам широких бульваров и узеньких улочек. Бартош обращал ее внимание на поразительное смешение архитектурных стилей: рядом стояли романские церкви и итальянские дворцы, готические башни, постройки в стиле барокко и рококо. Все чудесно гармонировало, придавая Праге великолепие дорогого фарфора.

Он показал ей место, куда во время второй мировой войны попала немецкая бомба, разрушив башню Старо-местной ратуши пятнадцатого века и ее часы с двигающимися фигурками Христа, апостолов и символической Смерти, которая ударяла в колокол. Они прогуливались перед Театром имени Тыла, где в 1787 году состоялась премьера известной оперы Моцарта «Дон Жуан», останавливались на Карловом мосту, чтобы полюбоваться его статуями. Они посещали галереи Национального музея в Штернберкском дворце, старую синагогу, еврейское кладбище. Побывали на представлениях в Национальном театре, танцевали в пивном баре четырнадцатого века, ужинали в дорогих ресторанах. Бартош избегал мест, где он мог встретить тестя или жену, а все остальные его не волновали. Люди, конечно, сплетничают, но у него с женой полное взаимопонимание.

Закончив съемки фильма «Дом на улице Чоткова», он готовил его к выходу на экран и одновременно работал над следующим сценарием. Но это не отнимало у него много времени. Он рано заканчивал работу, по выходным бывал свободен и мог уделять Катринке больше времени. Ему хотелось все время быть с ней, ему нравилось ее общество. Обычно он не любил проводить с женщинами много времени в постели, ему быстро все надоедало, хотелось заняться чем-то поинтереснее романов: быть в кругу восхищенных студентов, например. Но с Катринкой он никогда не скучал. Ее красота пьянила его, ее энергия восхищала, ее вкус к жизни захватывал. Он был безумно увлечен ею как женщиной, чего с ним не случалось раньше.

В выходные, вместо того чтобы отдохнуть, он упрашивал ее поехать за город, не в «хату», где часто бывала Власта, а куда-нибудь в сельский домик в горах или в маленькую гостиницу в Словакии. Из-за тренировок летом и осенью и соревнований зимой Катринка редко сопровождала его, не поддаваясь ни на какие уговоры. Ее преданность спорту удивляла, злила и одновременно восхищала его. Никогда ни одна женщина не могла сказать ему «нет», даже Власта, которую он мог заставить делать все, что хотел. Если Катринка отказывала ему, его недовольство всегда уступало место страсти.

В начале учебного года Бартош снял для Катринки в Малой стране комнату в маленьком очаровательном домике с цветочными ящиками под окнами и красной черепичной крышей. Домик принадлежал матери его школьного друга, погибшего на войне. Бартош помогал ей деньгами и впервые попросил об ответной услуге. Она согласилась, поверив рассказу о случайном знакомстве со студенткой которой негде жить.

Катринка сообщила родителям, что Жужка переехала к Томашу и она тоже хочет оставить общежитие и снять комнату; так как хозяйка, госпожа Колчик, пользовалась хорошей репутацией, Иржка и Милена не возражали. Катринка не лгала родителям, но и не говорила всей правды. Хоть они и хорошо относились к Миреку Бартошу, они никогда не приняли бы его в качестве ее любовника. Даже если убедить их в том, что разница в возрасте ничего не значит, они сочтут его жену непреодолимым препятствием. И никакие разговоры о современных браках не убедят их. Они были религиозны и очень старомодны. Они верили, что брак соединяет до гроба, несмотря ни на что.

– Еще кофе? – спросил Мирек. – Или вина?

Катринка покачала головой.

– Нет, ничего.

Она избегала его взгляда, делая вид, что высматривает официанта, который уже спешил к Миреку. Она решила, что дальше откладывать нельзя. Когда они будут дома, она ему все расскажет.

Они вышли из ресторана и направились к машине. Ночь была холодной, воздух чистым, на фоне звездного безоблачного неба виднелись очертания шпилей освещенных соборов «Золотой Праги Глаза Катринки наполнились слезами то ли от ветра, то ли от красоты этой ночи, то ли от смутного предчувствия. Она дрожала, и Мирек обнял ее.

– Ты замерзла. Бедняжка, у тебя легкое пальто. Я должен купить тебе шубу. К Рождеству. Это будет тебе подарком. Соболья шуба из России.

– Нет, нет, – запротестовала Катринка. – Я не замерзла. Просто чудесная ночь.

За пять месяцев он надарил ей массу подарков: кожаные сумочки из Италии, платья из Франции, флаконы духов «Шанель № 5», немецкий проигрыватель, американские голубые джинсы. Вся эта роскошь была доступна немногим в Чехословакии. В Германии, Швейцарии и скандинавских странах за фильмы Бартоша платили валютой, из путешествий за рубежом он привозил все, что хотел, не имея проблем с таможней.

Когда они приехали домой, госпожа Колчик, которая не желала знать, что творится у нее под носом, уже ушла в свою комнату. Возможно, она не хотела сталкиваться с Бартошем и смущать его. Они с Катринкой могли топать, как штурмовики, она и тогда не вышла бы посмотреть, в чем дело. Но они вели себя тихо, стараясь не беспокоить ее.

Когда они вошли в комнату Катринки, Мирек обнял ее, уткнулся лицом в ее шею.

– О Господи, – прошептал он, – как я скучал по тебе.

Не ответив, Катринка отстранилась.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она. Мирек удивился и испытующе посмотрел на нее. Что случилось? В душу закрались предчувствия. Уж не собирается ли его Катринка, такая независимая, любящая и свободная в любви, устроить ему сцену? Мирек Бартош питал отвращение к сценам, если они были не на подмостках.

– Хорошо, – сказал он. – Коньяк.

Комната Катринки была очень уютна, как, впрочем, и весь дом. В ней стояла недорогая мебель из светлого дерева и было несколько антикварных вещей. В углу – столик со спиртным. Она подошла к нему и налила коньяк в уникальные бокалы из чешского хрусталя ручной работы, его подарок. Один подала ему, другой взяла себе. Напряженно улыбаясь, отпила глоток; спиртное обожгло горло. Глаза наполнились слезами.

Он поднял бокал. Отпил коньяк, смакуя его вкус, закурил французскую сигарету и замолчал, решив не спрашивать, что случилось. В конце концов, она может не решиться на разговор, и вечер пройдет так, как он рисовал его в своем воображении: обнаженное тело Катринки в различных позах, невыносимо соблазнительное. Внезапно им овладела паника. Не откажется же она встречаться с ним? Конечно, нет. Он улыбнулся. Если решится, то он знает, как повлиять на нее.

Увидев его улыбку, Катринка собралась с духом. Он такой большой, сильный, абсолютно независимый, уверенный в любви.

– Я беременна, – сказала она. Мгновение до него доходил смысл сказанного.

– О Господи, – пробормотал он. – Ты уверена?

Он не ожидал этого. Никто никогда не ожидает, хотя это случается довольно часто. Он сделал большой глоток коньяку, и, к его изумлению, его захлестнула волна радости. Он поставил хрустальный бокал, загасил сигарету и заключил Катринку в объятия.

– Милая, – прошептал он. – Сколько?

– Два месяца.

Она отстранилась, чтобы видеть его лицо, думала, что увидит на нем недовольство, но увидела только нежность. Он посадил ее на колени, гладил ее волосы. У него был тридцатилетний сын, чья жена ждала сейчас второго ребенка, и дочь, на несколько лет старше Катринки, беременная первым ребенком. Его умиляло, что его ребенок будет младше его внуков. Он чувствовал себя не по годам молодым.

– Я думала, ты расстроишься, – сказала она.

– Это будет непросто. – Его рука соскользнула с волос на ее руку, затем на грудь, которая будет кормить его ребенка. Он нежно ласкал ее.

– Что мы будем делать?

– Я не знаю. Нужно подумать.

– Спортивный комитет… – начала она было, желая поделиться с ним своими страхами.

– Оставь все мне, – перебил он ее. – Ты ведь доверяешь мне?

– Да, – сказала она, желая верить, что он все уладит.

Он начал расстегивать ее блузку, она попыталась его остановить.

– Я хочу видеть твои груди, – сказал он, раздевая ее. – Они так красивы.

Несмотря на то, что Катринка была худенькой, грудь у нее была полная. Он взял в руки ее груди, чувствуя ладонями шелковистость кожи.

– Как они красивы, – повторил он. Он уложил ее рядом с собой, целовал ее грудь, одна его рука отдыхала у нее на животе, где рос их ребенок.

Катринка попробовала сопротивляться тем чувствам, которые овладевали ею, когда Мирек дотрагивался до нее. Им надо было многое обсудить, решить столько вопросов. Ей хотелось знать, что он собирается делать. Она тронула его волосы.

– Мирек, скажи…

Он прервал ее поцелуем. Его рука скользнула по ее ноге под юбкой, приспустила трусики. Она застонала, почувствовав его пальцы.

Он приподнял голову, посмотрел на ее охваченное страстью лицо. Сейчас ей не хотелось ничего, кроме любви. Она обхватила его голову, прижала к себе.

– Не волнуйся, – сказал он. – Я позабочусь о тебе. Я люблю тебя. – Он даже не думал, что так сильно ее любит. Он обожает ее. Чувствовал ли он что-нибудь подобное к другой женщине? Он не может предать ее. Он женится на ней. Все сразу же стало ясным. Он разведется с Властой и женится на ней.

– Я люблю тебя, – пробормотал он. – Боже, как я люблю тебя. – Восторг затопил его.

Глава 14

– Катринка, пожалуйста, пойми. Я ничего не могу сделать.

– Я понимаю, – ответила она упавшим бесцветным голосом.

Прошла неделя с тех пор, как она сказала Миреку, что беременна. Всю неделю от него не было вестей, а сегодня он поджидал ее после занятий. Когда она увидела его машину рядом со своей, то ощутила прилив радости, как будто луч солнца пробил облака.

А потом она увидела его лицо.

– Садись, – сказал он, открывая ей дверь. Он слегка поцеловал ее, завел машину и выехал по Манесову мосту за город.

– Извини, что не звонил, я был занят.

Всю минувшую неделю в ней боролись надежда и отчаяние, вера в любовь Мирека сменялась сомнениями. Ради нее ему придется стольким пожертвовать. Хватит ли у него решимости пойти на это? Имеет ли она право требовать это от него?

Да, конечно, убеждала она себя, лежа по ночам без сна. Он так же в ответе за этого ребенка, как и она. Даже больше. Он льстил ей, ухаживал за ней, вскружил ей голову. Он не должен был соблазнять ее. Он старше и опытнее. Он должен был все знать.

Нет, конечно, нет, думала она в другой раз. Она же не дурочка. Она отдалась ему добровольно, потому что любит его. К чему упреки. Никого нельзя порицать за любовь.

Мирек тоже всю эту неделю не спал по ночам. Он разрывался между любовью к Катринке и чувством самосохранения. Сейчас он ее любит, хочет, а что потом? Много раз он думал, что любовь будет продолжаться вечно, а ее хватило лишь на несколько месяцев. Вдруг ради нее и ребенка – а он не особенно любил детей – ему придется отказаться от всего, а через год он обнаружит, что она совсем его не интересует. Сейчас ему казалось, что это вполне возможно, даже более того.

Другие решились бы. Иначе для Катринки будет все потеряно. Он думал так в те мгновения, когда ночью страстно желал ее или когда днем вспоминал ее смех. Но здравый смысл брал верх. Другие не были женаты на Власте Мач. В их отношениях с женой все было ясно, они не интересовались увлечениями друг друга, но она дала ему понять, что разведется лишь в том случае, если это будет одобрено ее отцом. А ее отцу не стоило вставать поперек дороги. Нравилось ему это или нет, но Мирек должен был признать, что, несмотря на его талант и осторожные политические взгляды, его карьера не была бы столь стремительной, если бы не поддержка тестя. Не было бы ни возможностей, ни успеха, если бы за его спиной не стоял его тесть Мач. Стоило ли не считаться с Властой, делать ее несчастной, зная, что Мач может отомстить. Мирек Бартош не хотел провести остаток дней в лагере по обвинению, сфабрикованному секретной полицией.

Всю неделю он провел в их с Властой роскошной квартире в Новом городе, в Праге. Квартира была обставлена великолепной мебелью, полна дорогих вещей, привезенных им из-за границы. Он сравнивал комфорт и безопасность со скудным существованием в лагере. При мысли об этом его пробирал холодок и останавливалось дыхание. Он обзывал себя трусом и истериком. В конце концов, сейчас не шестнадцатый век: из груди не вырывают живое сердце, не оскопляют за любовь и не отправляют в ссылку.

Мирек с Властой и детьми были приглашены на обед по случаю дня рождения тестя. Он изучал лица друзей Мача, высокопоставленных чиновников, отметил у них сочетание веселых улыбок и жестких глаз.

– Хорошо мы живем, – сказала Власта, когда они вернулись домой.

– Да, – согласился он.

– Было бы глупо все испортить.

Кто-то донес ей или она сама заметила перемену в нем?

– Да, – опять ответил он.

Она поцеловала его и принялась ухоженными руками с маникюром вынимать из волос шпильки, державшие прическу.

– Я просто вымотана, – добавила она. – Тяжелый вечер.

На следующий день он поехал к Катринке.

– Что ты будешь делать? – спросил он, объяснив ей, почему ему невозможно расстаться с Властой. Они стояли на обочине узкой горной дороги. Внизу расстилались долины Богемии. Днем можно было увидеть низкие зеленые холмы, но сейчас, ночью, на темном ландшафте одинокими звездочками сверкали огни ферм. Стараясь не разрыдаться, Катринка невидящим взором уставилась в окно.

– Я не знаю, – сказала она.

– Ты не можешь оставить ребенка.

– Нет. Не знаю. Мне нужно подумать.

На нее внезапно навалилась усталость. Ей хотелось уснуть и не просыпаться.

Мирек был рад, что не видит ее лица.

– Я помогу. Чем смогу…

– Да, – согласилась она.

Внезапно он повернулся к ней, обнял и крепко прижал к груди.

– О Господи, Катринка. Я люблю тебя. Я действительно тебя люблю.

Она резко оттолкнула его:

– Не говори мне этого. Я не хочу этого слышать. Он помрачнел и почувствовал себя очень старым.

– Да, конечно. Ты права.

Всю ночь Катринка проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы не услышала госпожа Колчик. Она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой, испуганной и несчастной.

Даже если бы Мирек женился на ней, заботился о ней и ребенке, все равно были бы сложности: нужно было сообщить все родителям, бесконечно огорчить, подорвать их веру в нее, объясняться в Спортивном комитете, распрощаться с университетом и лыжной командой, забыть о карьере спортсменки, оставить надежду на олимпийскую медаль, потерять все привилегии. Но ради Мирека она с радостью отказалась бы от всего, отдала бы ему свою жизнь. Она верила, что он обеспечит ей покой и безопасность, что у них будет уютный, полный любви дом.

Катринка думала, что Мирек Бартош занимает прочное положение, его успех гарантировал это. Для нее было новостью, что ее любовь может чем-то угрожать ему. Может быть, его страхи по поводу лагеря были только способом вычеркнуть ее из своей жизни. Она лежала в темноте, снова и снова вспоминая его слова, пытаясь найти в них для себя крупицу надежды. Она гнала от себя мысль, что он обманывает ее. Он любит ее. Он женился бы на ней, если это было бы возможно. Но это было невозможно, поэтому ей все придется решать самой.

Утром она пошла на занятия, тупо отсидела положенные часы, отказалась от приглашения Жужки пообедать с ней и с Томашем.

– Скажи, что случилось, – настаивала Жужка, – ты ужасно выглядишь.

– Я поссорилась с Миреком, – призналась Катринка, не желая что-либо добавлять.

– Ублюдок, – пробормотала Жужка, когда Катринка отошла. Ее симпатии к Миреку исчерпались.

Ночью Катринка опять лежала без сна, слушая тиканье часов на прикроватном столике. Ей нужно было принять решение. Если кто-нибудь из Спорткомитета заподозрит, что она беременна, то от нее уже ничего не будет зависеть. Если они решат, что ей надо оставить ребенка, то они лишат ее всех привилегий. Если же посчитают, что она не может быть матерью, заставят ее сделать аборт. Катринка не могла решить, что же ей делать, и поэтому не могла пойти со своей бедой к Оту Черни, которому придется обо всем рассказать в комитете. Она не могла поделиться с Томашем и Жужкой не потому, что не знает, что они натворят по неосмотрительности. Мысль о том, чтобы рассказать все родителям, наполняла ее страхом. Как перенести их боль и разочарование? Одиночество она тоже переносила с трудом.

Субботние соревнования отвлекали Катринку от мрачных мыслей. Стоя на старте, она думала только о победе. Она не выиграла, но ощущение свободы, отсутствие страха и боли, скольжение лыж по снегу, радость от полета с горы доказали ей, что есть жизнь и помимо Мирека Бартоша. Тоска вернулась, но этой искры надежды на спасение было достаточно, чтобы поддерживать ее на протяжении нескольких мрачных недель.

К Рождеству Катринка приняла решение. Когда она приехала домой, от наблюдательной Милены не ускользнули бледность ее лица, круги под глазами.

Когда они вернулись в первый вечер домой, поужинав с Гонзой и Даной, Милена предложила выпить чаю перед сном. Иржка хотел было откланяться, ему нужно было вставать рано утром, но взгляд Милены остановил его, и он опустился в кресло.

– Я помогу, – предложила Катринка.

– Нет, нет, – возразила Милена. – Поговори лучше с папой. А я сейчас вернусь.

Иржка закурил и улыбнулся дочери:

– Как хорошо, что ты дома.

– Да, дома хорошо, – подтвердила Катринка. Она надеялась, что ей не станет плохо от табачного дыма. В последнее время ее мучила тошнота.

Разглядывая дочь, Иржка удивился, что не обратил раньше внимания на ее усталый вид. Он решил, что она, как обычно, слишком много утруждает себя: учеба, спорт, работа, друзья. Надо будет поговорить с ней до ее отъезда. Жаль, что у нее такие короткие каникулы. Ей нужно было ехать на соревнования в Инсбрук, но она определенно нуждалась в отдыхе.

Вернулась Милена с подносом, налила чай, поставила тарелку с домашним печеньем. Затем села и посмотрела на дочь.

– Ну? – спросила она.

Неделями Катринка представляла, как она сообщит все родителям, но так и не смогла придумать, как это лучше сделать.

Она заколебалась и сказала:

– Я беременна.

Минуту стояла тишина. Ее слова, казалось, повисли в воздухе, прежде чем упасть.

– О Господи! – прошептал Иржка.

– Я не решалась сказать вам. Я не знаю, что теперь делать.

– Делать? Ничего не нужно было делать или, по крайней мере, быть осторожней, – раздраженно сказала Милена.

Выражение лиц родителей испугало ее. Катринка заплакала впервые с того ужасного вечера, когда Мирек отказался жениться на ней.

– Я виновата, – всхлипывала она. – Я не хотела причинить вам боль.

Даже в кошмарных снах Милена не могла представить ничего более ужасного. Ее красивая, безрассудная, храбрая дочь, конечно же, должна была влюбиться, отдаться без колебаний и забеременеть. Милена пересекла комнату, села рядом с Катринкой, обняла плачущую дочь.

– Все хорошо, милая. Все хорошо. Не плачь. Мы просто удивлены, вот и все.

– Кто? – спросил Иржка, от волнения у него перехватило горло.

Катринка рассказала им о Миреке Бартоше. Милена не могла поверить в это – волна ярости захлестнула ее при воспоминании о высоком, красивом мужчине, флиртовавшем с ней много лет назад. Ярость к нему смешалась с жалостью к дочери. Иржка не испытывал ничего, кроме гнева. Впервые в жизни он почувствовал, что может убить. Он вскочил, выкрикивая ругательства, каких никогда не слышали в этом доме.

Пораженная Милена смотрела на него.

– Иржка, пожалуйста…

– Он не виноват, папа, – взмолилась Катринка. – Я знала, что делаю.

– Ты ребенок. Ребенок.

– Нет. Я женщина.

Женщина. Он посмотрел на Катринку.

– О Господи, – простонал он. Катринка бросилась к нему и обняла.

– Папа, пожалуйста, прости меня. Пожалуйста.

Он прижал ее к себе.

– Я люблю тебя, – наконец сказал он. – Больше жизни.

Милена закурила, надеясь, что это успокоит ее.

– Ты решила, что будешь делать? – спросила она, будучи уверенной, что Катринка приехала домой с готовым решением.

– Да… Я хочу оставить ребенка.

– Катринка, нет! Подумай, что ты делаешь!

Она сошла с ума, думал Иржка, все бросить! Как она может думать об этом?

– Я думала. Неделями.

Было бы разумнее сделать аборт. Катринка знала это, но сразу же отказалась от этой мысли. И не только из религиозных соображений. Она отказалась от аборта потому, что боялась, что будет жалеть об этом поступке всю жизнь. Выкидыши Милены, бесплодие Ольги, их переживания оказали огромное влияние на Катринку, воспитав в ней уважение к чуду рождения и страх оказаться бесплодной.