Текст книги "Блёстки повсюду"

Глава девятая
Выпечка наносит ответный укус

Миссис Эллисон продолжает побеждать в одном эпизоде «Лучшего пекаря Британии» за другим, но потом, пять недель спустя, дела принимают плохой оборот, очень плохой. Мы собираемся в гостиной, чтобы посмотреть полуфинал. Хотя миссис Эллисон не имела права рассказывать нам, что случилось на съёмках, но в минувшее воскресенье вечером она вернулась домой мрачная, с заплаканными глазами, и мы всё поняли. В кои-то веки на столе нет ни тортов, ни пирогов. Наша соседка всю неделю ничего не пекла и теперь с угрюмым видом сидит рядом со мной, баюкая стакан с бренди. И всё же мы собрались здесь и смотрим на экран, надеясь, что исход будет не таким, как мы подозреваем. Мои пальцы скрещены под длинными рукавами свитера, который бабушка постоянно велит мне надевать. Даже Клео присоединяется к нам – она сидит на книжной полке и с пренебрежением посматривает на Сэра Ланселота.

Сегодня к нашей зрительской команде присоединился Джош, парень Имоджен. В последнее время он постоянно торчит у нас на кухне или в гостиной, сидит, перебросив длинные ноги через подлокотник кресла, а его нелепо огромные кроссовки валяются посреди прихожей. Светлые волосы Джоша раздражающе падают поверх его левого глаза, и он постоянно поправляет их. Он носит джинсы на бёдрах, открывая резинку белых трусов-боксёров. Миссис Эллисон говорит, что они, по крайней мере, выглядят чистыми. Джош не очень-то подходит в качестве любовного интереса для Девочки с конским хвостом. По моему представлению, у её парня должны быть задумчивые, полуночно-тёмные глаза и чёрные волосы, контрастируя с её золотой красотой. Он мог бы зваться Мальчик-ворон. Никто никогда не захочет придумывать супергероя по имени Мальчик-с-чёлкой. Но Имоджен считает Джоша замечательным. У папы с бабушкой было несколько жарких споров о том, насколько в возрасте Имоджен уместно обзавестись парнем, а я, конечно же, слушаю эти разговоры.

– Ей тринадцать лет, Элинор, а он выглядит довольно славным парнем. Они встречаются в «Старбаксе» после школы и идут гулять.

– А вот я не позволяла Лоре встречаться с парнями до восемнадцати лет, – отвечает бабушка.

– Может быть, и не позволяли, но я отчётливо помню, как она рассказывала мне, что впервые поцеловалась с парнем в четырнадцать лет – он был братом её французской подруги по переписке. Как же его звали? Франсуа? Себастьян? В любом случае, это на всю оставшуюся жизнь отвратило её от мужчин-французов – к счастью для меня.

– Я говорила её отцу, что она была слишком юна для этой поездки. Та француженка, которая жила вместе с нами, курила «Мальборо Лайтс», одну за другой – с разрешения её родителей. Представь себе! Конечно, мы заставили её курить в саду, и она жаловалась на нас родителям по телефону. Кажется, она не понимала, что я бегло говорю по-французски, учитывая некоторые слова, которыми она называла меня в этих разговорах.

На экране телевизора миссис Эллисон сияет своей аквамариново-сиреневой блузкой, её ослепительная улыбка являет резкий контраст с той мрачностью, которая сейчас написана у неё на лице.

– Мне не следовало вообще надевать эту рубашку, – говорит она. – Я собиралась приберечь её до финала. Я сглазила.

Мы смотрим, как миссис Эллисон проходит два первых испытания полуфинала. Трудно представить себе, что могло пойти не так, но когда стартует показательный раунд, всё идёт вкривь и вкось, и настроение портится. Ужасно смотреть, как тот, за кого ты болеешь, выбивается из сил на глазах у всей страны – что делает ситуацию ещё хуже. Камера постепенно приближается, и по мере того как лицо миссис Эллисон на экране становится всё больше и больше, она сама, сидящая сейчас на диване, словно бы съёживается. В телевизоре по её шее и щекам ползёт уродливый прилив красноты, совершенно не подходящей к её сиренево-аквамариновой рубашке – миссис Эллисон начинает проигрывать битву с тортом. Сэр Ланселот скулит, поворачивается спиной к экрану и кладёт свой тройной подбородок на колени хозяйки.

– Я не могу смотреть, – произносит она, пряча лицо за декоративной подушкой. – Этот торт «Святой Оноре» был настоящим шедевром, когда я пекла его для тебя, Китти, верно? Просто шедевром. – Её голос звучит так, как будто она вот-вот заплачет.

– Он был безупречным, – отвечаю я, освобождая свои скрещённые пальцы и слегка сжимая её ладонь.

– А святой Оноре – небесный покровитель пекарского дела, – всхлипывает она.

– Выпей ещё, Элизабет, – предлагает бабушка, наливая всем взрослым по щедрой порции бренди.

Начинается судейство, и когда настаёт очередь миссис Эллисон отнести свой торт на судейский стол, мы все задерживаем дыхание.

– Итак, Лиззи, – говорит Пол, – что же пошло не так?

– Не знаю, – отвечает она. – Слоёное тесто получилось каким-то не таким, и с этого момента всё пошло неправильно. Мне жаль. Это худшая выпечка, которую я когда-либо делала. – Миссис Эллисон явно готова заплакать.

Сэр Ланселот поворачивает голову и рычит на Пола Голливуда, а потом снова опускает подбородок на колени миссис Эллисон. Я понимаю его чувства.

– Не расстраивайтесь, дорогая, – говорит Прю. – Выглядит очень симпатично, хотя, как вы и сказали, тесто вышло совсем неправильно. Должна сказать, что мы привыкли ожидать от вас большего, Элизабет. Это большое разочарование.

– Я всегда полагала, что тот, кто называет что-либо разочарованием, проявляет просто чудовищное высокомерие, – заявляет бабушка, заново наполняя стакан миссис Эллисон. – Девочки, вам не кажется, что Прю похожа на вашу директрису?

– О боже, да! – соглашается Имоджен. – Она совсем как миссис Брукс. «Имоджен, дорогая, ты не просто подвела себя, накрасив губы, ты подвела всю Хаверстокскую женскую школу. Я не рассержена. Я разочарована».

– Ш-ш-ш, – шиплю я. – Дайте досмотреть.

По мере того как судьи совещаются, становится ясно, что дела у миссис Эллисон плохи. Помимо неё, в этом неудачном раунде участвовал только самодовольный седовласый мужчина по имени Грэхем, носящий красный галстук-бабочку в белый горошек. По словам судей, слоёное тесто у него вышло более хрустким.

– Какой бы впечатляющей ни была выпечка Лиззи в этом сезоне, мы не можем пропустить в финал того, кто не освоил мастерство приготовления слоёного теста, – говорит Пол в камеру.

Миссис Эллисон тщетно пытается подавить всхлип.

– Я сделала и заварное тесто, и слоёное. Никто из участников не сделал два вида теста.

– Давайте выключим, – говорит бабушка, хватая пульт дистанционного управления. – Мне всё равно, кто победит, если Элизабет не участвует в шоу.

– Грэхем победит, – печально сообщает миссис Эллисон.

– Ну и ладно, если хотите знать, я никогда в жизни не встречала человека по имени Грэхем, который был бы приятным в общении, – фыркает бабушка и чокается своим стаканом с миссис Эллисон.

И так обрывается пекарская мечта миссис Эллисон, так заканчиваются пятидесятиминутные посиделки у экрана, на которые мы собирались каждую неделю и почти чувствовали себя снова настоящей семьёй. И что же нам теперь делать?

Глава десятая
«Большое яблоко»

– Девочки, я хочу с вами кое-что обсудить, – зовёт папа с первого этажа. По моему опыту: если родитель говорит, что хочет с тобой что-то обсудить, это наверняка означает, что тебе собираются сказать а) то, что тебе не понравится и б) уже решено заранее, так что вместо «обсудить с вами кое-что» следовало бы сказать «сообщить вам кое-что.

– Что случилось? – спрашивает Имоджен. – Я только наполовину приготовилась к свиданию с Джошем, а тут какое-то обсуждение.

Я всматриваюсь в лицо сестры – она не шутит, когда говорит, что наполовину готова. Веко одного глаза идеально накрашено дымчатыми тенями, тщательно растушёванными от «дыхания слона» – цвет 229 – до «голубиного хвоста», номер 267, и заканчивается «сливной трубой», цвет номер 26. В результате получился роскошный фингал, выглядящий так, как будто ей в лицо попал волейбольный мяч, и это создаёт настолько потрясающий эффект, что любая голливудская актриса заплатила бы за него целое состояние. Второй глаз не накрашен. Мне больше всего нравятся её глаза без макияжа. Имоджен сразу после пробуждения выглядит как модель из «Teen Vogue», демонстрирующая «невидимый» макияж. Я же после пробуждения – со слипшимися и сбитыми на одну сторону волосами, с ярко-красной полосой от шва подушки на щеке и с полузакрытыми опухшими глазами – выгляжу как настоящая растрёпа.

Я отвожу взгляд от половинчатого макияжа Имоджен и внимательно смотрю на папу. Он переминается с ноги на ногу, ухитряясь выглядеть одновременно нервно и восторженно. У меня возникает чувство, будто то, что он собирается нам сказать, не будет хорошим – совсем не будет хорошим.

– У меня отличные новости, – начинает он.

Это мы ещё посмотрим.

– У нас есть шикарная возможность прожить несколько месяцев в Нью-Йорк-Сити! Вы можете в это поверить?

Нет, на самом деле я не могу в это поверить. Я стою, открыв рот и во все глаза глядя на папу, пока восторженный визг Имоджен не разбивает потрясённое молчание.

– Ты серьёзно? – спрашивает она, прыгая от восторга. Её прыжки и переминание папы с ноги на ногу выглядят так, словно они оба разогреваются перед забегом.

– На сто процентов серьёзно. Моей компании нужно, чтобы кто-то руководил проектом в нашем нью-йоркском офисе, и мне повезло. Нам повезло!

– Это просто потрясающе! Жду не дождусь, чтобы рассказать об этом Лили! – восклицает Имоджен. – Яркие огни, большой город, магазины, покупки!

У меня в голове проносится целая тысяча мыслей, и ни одна из них не относится к обновлению гардероба, которое явно стоит пунктом первым в списке Имоджен.

– А что насчёт школы? Что насчёт бабушки? Мы не можем оставить её. Кто будет присматривать за Клео? Что насчёт Джесс? У меня там не будет ни друзей, ни подруг. Я там никого не знаю. Я не хочу ехать. Я не поеду.

Высказывая всё это, я чувствую, как краснеет моё лицо, а голос начинает дрожать. Слишком знакомый прилив слёз отзывается покалыванием в уголках глаз, но это не слёзы печали – это злые слёзы. Как мог папа всерьёз подумать о том, чтобы увезти меня от всего, что у меня осталось в этом мире? Я поворачиваюсь и бегу вверх по лестнице, потом захлопываю дверь своей комнаты с такой силой, что с полки падает полдюжины книг.

Папа следует за мной и пытается объяснить, что это всего на несколько месяцев, что он уже разговаривал с миссис Брукс и мы с Имоджен вернёмся в Хаверстокскую женскую школу в январе; что бабушка рада за нас и считает, что перемены принесут нам много хорошего, а ещё она присмотрит за Клео, а когда мы вернёмся, Джесс и все остальные по-прежнему будут здесь. Спустя сорок пять минут терпеливых уговоров он выходит из себя, когда я в сорок шестой раз говорю ему, что не поеду в Нью-Йорк.

– Китти, ты едешь. Конец дискуссии, – заявляет он и закрывает за собой дверь. Он не хлопает ею, но я вижу, что ему очень хочется это сделать.

На следующий день к нам приходит Лили, и я подслушиваю, как Имоджен описывает ей реакцию Джоша на наш грядущий отъезд из Лондона.

– Он не то чтобы заплакал, когда я сказала ему про Нью-Йорк, но я видела, что он хочет заплакать, потому что его глаза так блестели, – говорит она, всхлипывая.

– О боже, это так романтично! – восклицает Лили.

Я не уверена, как или почему это можно считать романтичным. Для меня это звучит довольно жалко. Разве у Джоша есть повод плакать? Это не ему приходится отрываться от всей своей привычной жизни и ехать в Нью-Йорк. Судя по всему, моя сестра и Мальчик-с-чёлкой собираются поддерживать друг с другом то, что Имоджен называет кошмарным термином «отношения на расстоянии».

– Я имею в виду, это будет тяжело, но мы оба очень настроены работать над отношениями, – говорит Имоджен.

Я закатываю глаза и собираюсь позвонить Кейт. По крайней мере, она-то будет на моей стороне!

– Китти, твоя мама была бы очень рада за тебя! – едва ли не кричит она в телефон. – Мы с Лорой много лет назад ездили в Нью-Йорк вместе, чтобы отдохнуть. Ей так понравилось там, что я думала, будто никогда не уговорю её вернуться домой. У меня на чердаке в Ханистоун-хаусе есть фотографии, я могу откопать их для тебя. Ты рада?

Ничуть.

Я звоню Джесс, которая реагирует так же раздражающе, как и Кейт, хотя совсем на другой лад.

– Как твой папа мог так поступить со мной? Ты моя лучшая подруга! Ты должна остаться в Лондоне и пожить это время у нас. Папа с мамой будут не против, а ты можешь помочь мне наблюдать за лисьим семейством. Я поверить не могу, что ты бросаешь меня совсем одну!

– Да не в тебе дело, Джесс! Это не тебе придётся переехать в другую страну, где ты никого не знаешь. Мне придётся пойти в новую школу. Может быть, учиться вместе с мальчишками.

– С мальчишками? Правда?

Голос Джесс становится мечтательным от идеи о том, чтобы ходить в школу вместе с мальчиками. Ей очень хочется обзавестись парнем, но единственные мальчики, которых она знает – это друзья её младшего брата, и им всем по восемь лет. Однако она быстро возвращается к насущным вопросам.

– Да, но с кем я буду сидеть в школе, если ты будешь жить в Америке? Я хочу создать в сети петицию или страницу на «GoFundMe», или то и другое. Я собиралась сделать это, чтобы собрать деньги на приют для лис, но теперь я сделаю это, чтобы оставить тебя в Лондоне.

– И на что мы используем эти деньги?

– Не знаю. На адвоката или что-нибудь типа того? Это явное нарушение твоих прав человека, Китти. Ты можешь эмансипироваться от своей семьи.

– Я не хочу эмансипироваться. Я просто не хочу переезжать в Нью-Йорк. Это нечестно.

– Тогда что ты собираешься с этим делать? – спрашивает она.

– Я собираюсь составить список всех доводов в пользу того, что это ужасная идея, и предъявить его папе.

Папа всегда говорит, что я реагирую, не подумав, так что на этот раз я сделаю хорошо обоснованную и разумную презентацию неопровержимых фактов того, что это худшая идея, которая когда-либо приходила ему в голову. Самая худшая.

Несколько следующих дней я провожу, составляя подборку слайдов, чтобы презентация выглядела профессионально. Мои доводы разнообразны и тщательно проверены, и когда мы с Джесс просматриваем презентацию, то обе уверяемся: это очень убедительный документ. Лучшим слайдом оказывается тот, где я перечисляю некоторые из самых неприятных аспектов жизни в Нью-Йорк-Сити:

1. Там водятся настолько большие крысы, что они способны проволочь ломтик пиццы вверх по лестнице метро.

2. Я читала интервью с женщиной, которая видела, как какой-то мужчина какал в подземке. К счастью, изображений этого нет.

3. В Нью-Йорке случаются ураганы, смертельно опасные наводнения, аномальная жара, способная привести к смерти, снежные бури и даже землетрясения. Учёные предсказывают в ближайшем будущем землетрясение магнитудой в пять баллов, последствиями которого станет более тридцати миллионов тонн щебня и прочих обломков! Когда это случится, лучше не находиться в метро, даже если его никто не спутает с туалетом. Я прилагаю фотографию опустошительных фото после землетрясения. Следует признать, что этот снимок сделан в Японии, но, по-моему, он отлично иллюстрирует этот пункт.

4. Однажды в вагон подземки залетел голубь и стал метаться туда-сюда. Папа ужасно боится голубей, или, как он их называет, «летающих крыс», и однажды пережил паническую атаку на Трафальгарской площади, когда голубь сел ему на голову. Доминик тогда был с нами и смеялся так, что обмочил штаны. Папу этот пункт наверняка напугает.

5. За год в Нью-Йорк-Сити совершается вдвое больше убийств, чем в Лондоне. Трудно представить человека, который добровольно повезёт туда свою семью.

Хотя эта статистика говорит сама за себя, я считаю необходимым добавить второе предложение.

– Ого! – говорит Джесс. – Ты молодец, Китти. Просто потрясающая и ужасающая презентация. Твой папа явно передумает. Он ведь ненавидит голубей, верно?

В эти выходные у нас срочный семейный сбор, на повестке которого стоит одна тема: «Нью-Йорк, Нью-Йорк – ни за что и никогда!» Когда я открываю папин ноутбук, который мы позаимствовали ради такого случая, Имоджен закатывает глаза, но папа поощрительно улыбается. Его улыбка угасает, а лицо бледнеет, когда он видит ролик с голубем, неистово мечущимся по вагону подземки, так что я прокручиваю это видео трижды. Меня тревожит то, что папу, похоже, этот пункт волнует сильнее всего. Имоджен, на которую не оказали никакого эффекта ни крысы с пиццей, ни предсказанное землетрясение, отодвигает свой стул и презрительно машет рукой, как будто я со своей презентацией – какое-то назойливое насекомое.

– Спасибо за презентацию, Китти, – говорит папа, когда краски отчасти возвращаются на его лицо. – Я ценю то, что ты потратила время, чтобы поделиться своими мыслями, но это не заставит меня передумать. Мы переезжаем в Нью-Йорк в конце августа.

– Да! – подтверждает Имоджен, бросая на меня торжествующий взгляд.

– Нам там даже негде жить, – напоминаю я, отчаянно пытаясь найти повод остановить или хотя бы задержать переезд.

– Да нет, есть где, – возражает папа, усмехаясь. – Я нашёл потрясающую квартиру. Передай мне ноутбук, я покажу вам фотографии. Квартира на двадцать четвёртом этаже, и из неё открывается великолепный вид.

– А в этом здании есть консьерж? – спрашивает Имоджен.

Консьерж? Несомненно, у моей бедной сестры неправильно расставлены приоритеты. Разве она не обратила внимания на мою презентацию? Землетрясение магнитудой в пять баллов плюс двадцать четвёртый этаж – это верная смерть. Для так называемой отличницы она порой очень туго соображает.

– Там целая команда консьержей, – отвечает папа. – Двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. Так и представляю это, Имоджен. – Папа неумело имитирует американский акцент: – «Доброе утро, мисс Уэнтуорт. Хорошего вам дня».

– Все знают, что дружелюбие американцев фальшивое. Англичане могут быть угрюмыми, но в глубине души им не плевать друг на друга, – возражаю я, чувствуя, как горят щёки, а на глаза наворачиваются злые слёзы. – Значит, так, да? Мы едем?

– Почему тебе обязательно быть несчастной из-за всего на свете, Китти? – фыркает Имоджен, хлопая ладонью по столу. – Это первая хорошая вещь, которая происходит с нами за бог весть сколько времени, и только из-за того, что тебе не нравится мысль о переезде, ты пытаешься всем всё испортить!

– Имо, не злись на Китти. Это важный шаг, и я понимаю, отчего она нервничает. Это будут большие перемены для всех нас, но я действительно считаю, что для нашей семьи это будет к лучшему, Китти. Твоей маме понравилось там. – Он обводит кухню печальным взглядом. – Нам нужно сменить обстановку. Нам нужно ждать чего-нибудь от будущего. Мне это нужно, и я думаю, что когда ты придёшь в себя, то увидишь, что я прав.

– Я ненавижу тебя! – Я резко отодвигаю стул, и металлические ножки с болезненным взвизгом скользят по деревянному полу. Папа вздрагивает – то ли от этого звука, то ли от моих слов, не знаю. Я никогда не говорила папе такого. Когда в ту ночь я лежу в кровати, не в силах уснуть, и в голове у меня крутятся мысли о чужих улицах, чужих лицах, чужих голосах, я пытаюсь не думать о том, какое лицо было у папы в тот момент.

На следующий вечер я захожу в «Одинокий полёт». Я некоторое время не была там, однако сейчас вижу всё те же знакомые имена. Конечно же, в последний месяц папа проявлял здесь большую активность. Я перехожу прямо к его сохранённым постам и читаю самый недавний из них.

«Привет! Надеюсь, здесь есть жители Нью-Йорка, которые смогут мне что-нибудь посоветовать. Я планирую переехать из Лондона в Нью-Йорк со своими дочерьми и ищу рекомендации насчёт приятного семейного района с хорошими школами. Буду благодарен за советы. Это интересный, но очень утомительный опыт. Заранее спасибо! ЧБСЛ».

Под постом опять висит куча комментариев:

«Никогда там не был, вам везёт!»

«Привет, ЧБСЛ! Я из Нью-Йорка. Цены на недвижимость в НЙС просто безумные. Попробуйте Нью-Джерси».

«Я бы хотела пожить в Лондоне. Меняемся домами?»

«Три слова: Верхний Вест-Сайд. Хорошие школы и близко к парку».

«Удачи, ЧБСЛ! Держите нас в курсе!»

Я решаю оставить пост от своей учетки:

«Это ужасная идея. Вы серьёзно планируете увезти своих дочерей от всего, что они знают? От всего, что даёт им чувство безопасности? Круто, просто круто! Если вам приходится переезжать в Нью-Йорк, может быть, ваши дочери могут остаться с родными или друзьями? Извините за прямоту, но вы ведёте себя эгоистично. Удачи. ОММ».

Когда позже я проверяю запись, под моим комментарием стоит семнадцать дизлайков и только один лайк, который я поставила сама себе. Наверняка люди с «Одинокого полёта» не захотели бы, чтобы их уволокли на другой край света. Почему всё вокруг постоянно меняется? Почему оно не может оставаться таким, как раньше? Почему никто не встал на мою сторону?