Текст книги "Ген Огинского"

Портрет Тадеуша Костюшко. Художник К. Швайкарт

Это явилось отличным стартом для поборников Конституции. Однако маленькое польское войско не могло долго противостоять закаленной в пятилетней войне с Турцией русской армии. 23 июля у короля не осталось иного выхода, кроме как поддержать тарговицких конфедератов в борьбе против собственной Конституции.

В это же время Михал Клеофас жил то в Варшаве, то в своем поместье в Соколове, с нарастающей тревогой следя за событиями. Все хорошо знали о поддержке им Конституции, кроме того, стараниями братьев Коссаковских стало известно о выходках его гостей в Вильно. Многие магнаты оставили поместья и, опасаясь за свою жизнь, сбежали за границу. У Михала Клеофаса дело еще не зашло столь далеко, хотя оснований для охватившей его депрессии было более чем достаточно. В отсутствие возможности принять полезное и деятельное участие в политике ему не оставалось ничего другого, как просто ждать и играть на фортепиано.

Когда плохих новостей стало больше, а чаша весов войны склонилась в пользу тарговичан, друзья Михала Клеофаса заметили, что его духовное состояние заметно ухудшилось, а депрессия усугубилась. Он попросил позволения короля тихо отъехать на воды в Альтвассер, в Пруссию, чтобы там все спокойно обдумать. Король не стал возражать. Вокруг последующего отсутствия Михала Клеофаса в Варшаве возник ореол таинственности. Появились даже слухи о самоубийстве Огинского, к ужасу его единомышленников. Был опубликован его новый полонез фа мажор, по популярности превзошедший первый полонез; имя издателя, правда, не сохранилось. Полонез выходил в разных аранжировках, однако чаще всего его можно было слышать в оркестровом исполнении.

В конце того же года, ко всеобщему изумлению, Огинский вновь объявился в Варшаве. Михала Клеофаса очень развеселило, когда ему поведали, что, по слухам, он умер. Какое бы воздействие ни оказали на его депрессию воды Альтвассера, история о «чрезвычайно странной» смерти – уже вторая по счету в его жизни – возможно, поспособствовала окончательному разрушению сотканной им вокруг себя паутины.

Что касается упомянутого полонеза, то, несмотря на свою изысканную «фа мажорность», он был обречен на постоянное ассоциирование со смертью.

Ко времени первого снега русские войска уже вовсю хозяйничали на польской земле, а напыщенные тарговичане везде подчеркивали свою важность – кроме Варшавы, где Конституция пользовалась почти единодушной поддержкой. У Михала Клеофаса не было другого реального выбора, кроме как смириться с неизбежным. В конце концов, он всегда сомневался относительно шансов Конституции на выживание. Сейчас предстояло выяснить, насколько устойчиво его собственное положение, и он отправился в Литву узнать, как обстоят дела. Оказалось, что все его поместья, включая унаследованные им от дяди Михала Казимира, были конфискованы. Михал Клеофас прекрасно понимал, что братья Коссаковские приложили к этому свою руку. Он решил сопротивляться содеянному и 22 декабря 1792 года выехал в Санкт-Петербург, чтобы обсудить проблему лично с Екатериной.

Императрица российская Екатерина II приняла Михала Клеофаса с должным уважением и любезностью. По вопросу о конфискованных поместьях она предложила ему связаться с Платоном Зубовым. Это лишь подкрепило высказанные некогда Потемкиным опасения о том, что императрица доверяла решать все большее и большее количество государственных дел своему молодому любовнику. Зубов также принял Михала Клеофаса с уважением и любезностью в своем безвкусно-претенциозном дворце, пообещал ему во всем разобраться, и намекнул на неизбежные в этом деле значительные расходы. Итак, Михал Клеофас, стараясь не думать о том, откуда заполучить необходимую сумму для взятки, стал ждать результата, оставшись на зиму в Петербурге – созерцая снег и вращаясь в блистательном обществе петербургской знати.

Портрет Екатерины II. Художник Ф. С. Рокотов

Он обнаружил, что Санкт-Петербург – это действительно чудо архитектуры и строительства. Более того, город оказался необычайно дружественным, в отличие от многих городов в Речи Посполитой, например Бреста, в котором тарговичане чувствовали себя полными хозяевами и их поведение было весьма угрожающим по отношению к любому, кто позволял себе сказать хотя бы одно доброе слово о Конституции. Огинский увидел, что русские дворяне, в отличие от их польских союзников, не собирались унижать его и бахвалиться своей победой – они искренне хотели, чтобы Михал Клеофас изменил свои взгляды и встал на их сторону.

Санкт-Петербург, XVIII в.

Везде, где мог, он искал встречи с музыкой. Посещая императорский двор, с удовольствием и восхищением слушал игру двух прекраснейших музыкантов, живших и трудившихся в Петербурге в то время. Фердинанд Тиц – первоначально Диц – родился в 1742 году. До 1771 года был скрипачом в своем родном Нюрнберге и Вене, затем получил должность скрипача и композитора при императорском придворном оркестре в Санкт-Петербурге. В этом же городе он умер в 1810 году. Жан-Батист Кардон, родившийся в Монсе в 1760 году, был арфистом и композитором. Когда Французская революция оборвала его музыкальную карьеру, он уехал в Россию и получил должность арфиста при императорском дворе в Санкт-Петербурге, где умер в 1803 году.

Барон Эрнест Ванжура произвел на Михала Клеофаса менее благоприятное впечатление. В своей корреспонденции Михал Клеофас вспоминает, что барон развлекал своих слушателей «исполняя на фортепиано различные пассажи подбородком; носом, тыльной стороной ладони и даже локтями». Огинский ходил на представления, в том числе слушал оперу «Начальное управление Олега». Это произведение, первая опера, партитура которой в 1791 году была полностью напечатана в России, являло собой зрелищный, многоплановый, многонациональный историко-драматический спектакль из числа тех, которые ставились в Слониме у дяди Михала Казимира и особенно в радзивилловском Несвиже. Постановка произвела на Огинского неизгладимое впечатление, он также высоко оценил игру оркестра. Основная часть музыки к спектаклю была написана двумя прославленными итальянскими композиторами, служившими в то время при санкт-петербургском дворе: Джузеппе Сарти, родившимся в Фаэнце в 1729 году и учившимся у падре Мартини[8]8
  Мартини, Джованни Батиста, 1706–1784.


[Закрыть] в Болонье, с 1784 года руководившим итальянской оперной труппой в Санкт-Петербурге; венецианцем Карло Каноббио, родившимся в 1741 году, работавшим композитором, первым скрипачом и заместителем руководителя итальянской оперной труппы с 1779 года. Тексты для хорового исполнения были написаны самой Екатериной и положены на музыку Василием Алексеевичем Пашкевичем, который придал произведению русский характер. Пашкевич родился в 1742 году, после вступления на престол Екатерины получил при ее дворе должность скрипача и композитора. Он был первым русским композитором, сочинявшим доморощенные оперы, в которых, хотя и превалировал итальянский стиль, проступали определенные национальные черты благодаря использованию русских лирико-поэтических традиций и русских народных мелодий и ритмов. Учитывая, что Пашкевич являлся в то время концертмейстером бального оркестра, Михал Клеофас был отчасти именно ему обязан тем, что в Петербурге той зимой его последний полонез пользовался огромной популярностью. Он слышал его повсюду и испытывал любопытное смешанное чувство смущения и гордости. Полонез исполняли на всех балах, в трактирах и гостиных города, а также на приемах у князя Нарышкина, благодаря концертмейстеру которого, Юзефу Козловскому, звуки полонезов впервые раздались в России. Сейчас, когда произведение его бывшего ученика достигло столь высокой популярности, Козловский грелся в отраженных лучах его славы, вспоминал Гузов и с гордостью рассказывал о годах взросления там автора полонеза.

Хотя речь идет о втором полонезе Михала Клеофаса, он фактически стал полонезом № 1 фа мажор, прозванным, а впоследствии и публикуемом как «Полонез смерти» в связи с ассоциациями о порожденной слухами смерти композитора. В звучании самого полонеза, правда, нет ничего явно трагического, за исключением того факта, что трио выдержано в минорном ключе. Как и его предшественник, полонез звучит легко и элегантно, а трио передает скорее чувство грусти, нежели трагизма. Он получил известность как «Полонез Огинского» – даже в контексте всех последующих полонезов, которые в течение последующих тридцати лет всегда уступали ему по популярности.

Зубов сообщил Михалу Клеофасу, что конфискацию его владений фактически сочли ошибкой, поэтому имения должны быть возвращены. Более того, он доложил, что, по мнению императрицы, человек такого ранга, как Михал Клеофас, должен трудиться во благо своей страны. Императрица предложила ему пост подскарбия (казначея) Великого Княжества Литовского, вполне соответствовавший его статусу. У Михала Клеофаса не осталось иного выбора, кроме как смириться с этой новой ролью истинного тарговичанина, сохранившего верность российской императрице Екатерине II. Он согласился на свое назначение и занялся вопросом уплаты долгов дяди Михала Казимира и уплатой взятки Зубову.

23 января 1793 года произошел второй официальный раздел Речи Посполитой – подробности подготовки к этому событию остались тайной Екатерины и короля Пруссии Фридриха Вильгельма. Российскому послу в Варшаве Якову Сиверсу было поручено организовать созыв сейма для ратификации второго раздела. Сиверс был достойным уважения «аппаратчиком», за суровой и устрашающей внешностью которого пряталось золотое сердце, болевшее за польский народ и особенно за короля Станислава Августа, к которому он лично испытывал искреннее чувство жалости. Варшаву как место проведения сейма пришлось отклонить: русских и тарговичан там не жаловали, их избивали или устраивали над ними самосуд. Кроме того, здесь существовала реальная опасность восстания. Поэтому он остановил выбор на городе Гродно на реке Неман, который считался оплотом тарговицких конфедератов.

Портрет Якова Сиверса. Художник Й. Грасси

Сиверсу было до невозможности трудно отыскать депутатов, согласных участвовать в сейме, таких охотников нашлось совсем немного. Михал Клеофас Огинский, уже назначенный делегатом и чувствовавший себя связанным по рукам и ногам, оказался в одной компании с подонками общества, которых кое-как удалось наскрести русским, чтобы те представляли интересы Речи Посполитой. Многих Сиверс просто подкупил или пригрозил им Сибирью. Михал Клеофас был в полном отчаянии. Притворившись больным, он уехал возмущаться к себе домой в Соколов и оставался там до тех пор, пока российский посол не пригрозил прислать за ним отряд русских войск. Потребовалось еще три месяца препирательств, громких и молчаливых протестов, бесконечных уточнений регламента, постоянного запугивания и устрашения, применяемых королем, пребывавшим на грани нервного срыва, прежде чем второй раздел Речи Посполитой был наконец ратифицирован в результате молчаливой забастовки. 23 сентября, когда обстановка накалилась до угрожающего предела, русские войска стояли наизготове, а пушки были наведены на здание сейма, король окончательно сдал своей подписью полстраны. К России отошла восточная половина Великого Княжества Литовского (вся Центральная Беларусь), включая Несвиж и канал Огинского. Пруссаки заняли оставшуюся часть Западной Польши – Великую Польшу, включая Гданьск (ставший Данцигом), Торунь (Торн), Познань (Позен) и Ченстохову (Ченстохау); в последнем из этих городов хранилась национальная святыня Польши – икона Черной Мадонны.

Когда сейм закончил свою работу, начались разборки. Авторы Конституции – Игнаций Потоцкий, Станислав Малаховский и Гуго Коллонтай, а также военачальники Юзеф Понятовский и Тадеуш Костюшко покинули страну и отправились зализывать свои раны в Лейпциг, Париж и Венецию.

Король по пути назад в Варшаву в конце ноября решил заехать в Соколов на пару дней, чтобы поделиться с Михалом Клеофасом чувством перенесенного им унижения. В его отношениях с Екатериной наступил полный разрыв; императрице теперь нужно лишь было окончательно унизить человека, когда-то разделявшего с ней ложе, и также унизить всю его погруженную во мрак страну. В Михале Клеофасе король всегда видел резонатора мнений, катализатора мыслей и чувств, которому он мог громко задавать вопросы, даже не требуя ответов на них. Если все же Михал Клеофас давал какой-либо совет, он, как правило, пренебрегал им. Сейчас, когда усталость от пребывания на престоле все больше давала о себе знать, королю просто захотелось поговорить один на один, выпить и облегчить немного душу. Михал Клеофас провел короля по своим владениям и показал усадьбу, ознакомил с библиотекой и рассказал о планах обустройства парка, а также похвастался, как он усовершенствовал хозяйство Михала Казимира, начав развивать в поместье мануфактурное производство, в котором задействовал нанятых им работников-иммигрантов из Германии и Швейцарии. Эти люди искали новой жизни в смело шагавшем новом мире. Однако неожиданно все их надежды рухнули.

Полномочным послом в Варшаве Екатерина назначила генерала Игельстрома, который уже завоевал себе общую ненависть как военный губернатор города. Ему был предоставлен полный карт-бланш, чтобы распоряжаться судьбой Польши.

Портрет Осипа Игельстрома. Художник Д. Г. Левицкий

Таким образом, Осип Андреевич Игельстром, кадровый русский военный скандинавского происхождения с тридцатилетним боевым опытом, стал властелином жизни и смерти на подвластной ему территории. Он имел скверный и придирчивый характер, несмотря на подагру, от которой страдал и из-за которой был вынужден управлять Варшавой со своей постели. Всякий его каприз, пусть даже порожденный плохим настроением, становился законом, и тех, кто противился его воле, ждало наказание. После разговора с ним у канцлера Антона Сулковского случился сердечный приступ, от которого тот скончался. Его непримиримость давно оставила свой след. На сейме 1768 года, когда он предоставил сам себе полную свободу действовать от имени России в осуществлении первого раздела Речи Посполитой, два священника, епископ Каэтан Солтык и епископ Юзеф Андрей Залуский – знаменитый собиратель библиотеки Залуских, осмелились усомниться в справедливости его требований и мотивов, и Игельстром без промедления приказал выслать их в Калугу – тихий, сонный город к югу от Москвы и по пути в Сибирь.

Через некоторое время после того, как племянник епископа Залуского Теофил со своей женой Хоноратой переехали, примерно в 1788 году, из Ойцова в Варшаву, они нанесли визит Игельстрому в русском посольстве на улице Медовой. Старого воина сразили красота Хонораты, ее живой ум и обаяние; Хонората в свою очередь почувствовала, что сосредоточенная в его руках абсолютная власть действует на нее словно приворотное зелье. Очень скоро в Варшаве с изумлением заметили, что графиня Залуская, которую еще помнили как жену Марцина Любомирского в разгаре ее угарных дней, стала проводить подозрительно много времени в российском посольстве. К 1790 году она совсем ушла от Теофила и стала жить с Игельстромом на улице Медовой. С точки зрения всех, это было постыдным поступком, тем более для людей, принадлежавших к высшим кругам городского общества. Чтобы графиня Залуская могла безмятежно спать, Игельстром превратил территорию вокруг посольства в зону отчуждения ночью, окружив ее цепями и поставив военный патруль с правом избивать дубинками каждого, кто осмелится нарушить границы зоны или слишком громко разговаривать на улице. Кроме того, он приказал каждую ночь выстилать соломой участок улицы Медовой вдоль посольства, чтобы заглушить звук проезжавших экипажей.

Теофил, хотя ему бесчестно наставили рога и сделали притчей во языцех, как мог поддерживал свое достоинство в сложившейся ситуации и продолжал выполнять свои обязанности в Комитете по делам казначейства, членом которого был также Михал Клеофас Огинский. Позиция Теофила была достаточно прочной, поскольку он давно связал свою судьбу с тарговичанами. В 1793 году, когда его назначили надворным подскарбием[9]9
  Министром финансов.


[Закрыть], у Хонораты на Медовой улице родилась девочка. По узаконенной и общепринятой традиции ребенка крестили как Францишку Залускую. 25 января 1794 года в Варшаве Хонората родила мальчика, которого крестили опять же по всем правилам и назвали Каролем Теофилом Залуским.

К тому времени новая Речь Посполитая, точнее жалкие и нежизнеспособные остатки этой страны, полностью обанкротилась. Банки объявили о своей неплатежеспособности, сельское хозяйство развалилось, король Станислав Август и хаос царили вместе. Русские держали страну крепкой хваткой, а чистки генерала Игельстрома, опиравшегося на 40-тысячный русский гарнизон, становились все более жесткими.

24 марта на главной рыночной площади Кракова Тадеуш Костюшко объявил перед толпой крестьян с косами и четырьмя тысячами солдат регулярного польского войска о начале восстания. 4 апреля эта одетая в лохмотья армия нанесла поражение русским войскам под Рацлавицами, к северу от Кракова. 17 апреля Ян Килинский, башмачник, хорошо умевший управлять толпой, поднял восстание в Варшаве, отличавшееся неслыханной жестокостью. Теофил Залуский, видя, что дело движется к проигрышу, покинул Варшаву и выехал в Ойцов к своей матери Марианне и своим законным детям – девятилетней Марии Саломее и восьмилетнему Юзефу. Бои между тем продолжались, и русские, прежде чем оставить город, за 24 часа потеряли убитыми 4000 человек. Многих тарговичан повытаскивали из своих домов и казнили.

Особая опасность грозила Игельстрому: его наверняка хотели выкурить из своего посольства и предать самой жестокой казни, которую только могли придумать повстанцы для этого человека, одного из самых ненавистных из когда-либо властвовавших в Польше. Хонората физически помогала своему любовнику, с трудом пробиравшемуся по крышам домов Медовой улицы и сдерживавшему крики агонии от обострившейся подагры, ускользнуть от толпы, жаждавшей его крови. В конце концов ему удалось вместе со своими телохранителями выбраться из города ночью и убежать в свое поместье в Дубени на территории Великого Княжества, отошедшей к России, незадолго до того, как Костюшко закрепил свой триумф и взял Варшаву. Несколько дней спустя Хонората с годовалой Францишкой и прижатым к груди трехмесячным Каролем Теофилом также благополучно выскользнула из страны и направилась дальше на восток – к своему любовнику в Дубени.

Между тем Михал Клеофас, оставив Изабеллу в Соколове и стараясь выбрать самый безопасный путь, отправился в Новогрудок по делам казначейства. Услышав об успехах Костюшко, он быстро повернул на Вильно, куда также добралась и Изабелла. 20 апреля до Михала Клеофаса дошли слухи о планируемом в ночь на 23 апреля восстании в Вильно. Вечером 22 апреля Огинские посетили прием, на котором присутствовал русский генерал Арсеньев и некоторые подчиненные ему старшие офицеры. После приема, в предрассветные часы 23 апреля, он, Изабелла и с ними несколько слуг незаметно выбрались из Вильно и направились к своим друзьям Грановским, жившим за городом. Они поспели как раз вовремя. Русский гарнизон подвергся нападению, по жестокости сравнимому с варшавским, сравнительно малочисленного корпуса повстанцев под командованием вездесущего полковника польского войска Якуба Ясинского. Многие русские были убиты или захвачены в плен, другим удалось спастись. Шимона Коссаковского схватили, немедленно судили и приговорили к смертной казни.

Огинские и Грановские возвратились в Вильно, где вся полнота власти принадлежала Ясинскому. Ясинский учредил временный правящий совет и попросил Михала Клеофаса стать его членом. После тянувшегося целый год ожидания «у моря погоды» и, нельзя не заметить, продавания самого себя Михал Клеофас решился продемонстрировать свои истинные убеждения. Его не очень удовлетворяло свое недавнее прошлое; недовольны им были и ряд его современников – в результате в некоторых книгах по истории в дальнейшем появятся нелестные статьи о нем, в которых Огинский будет именоваться перебежчиком и трусом. Сейчас с уверенностью, что восстановит прежнюю репутацию, Михал Клеофас чистосердечно связал свою судьбу с восстанием. Он воспрял духом, прекратил бездельно выжидать и заменил свой княжеский герб откровенно якобинским стягом «свободы, верности и независимости». Затем заявил о начале Польской революции – так, по аналогии с парижскими событиями 1789 года, он назвал вспыхнувшее восстание.

Русские занялись перегруппировкой своих сил вдоль дороги Вильно – Минск, которая была хорошо знакома Михалу Клеофасу. В прилегавших к ней районах располагались его поместья – в Молодечно, Залесье, Ошмянах. Хорошее знание здешней обстановки очень помогло ему при формировании отряда легкой пехоты, который он сам обучал в местных березовых лесах. Огинский также поднимал моральный дух своих солдат, сочиняя для них патриотические песни и марши. Ясинский, которому пока удалось припереть русские войска к стенке, обратился к Варшаве за подкреплением. Тем временем виленская земля превратилась в опасное место: с минуты на минуту можно было ожидать, что там вспыхнет настоящая война. Михал Клеофас решил для безопасности вывезти Изабеллу в Варшаву. На границе Огинские вызвали подозрения у какого-то таможенника – он остановил их, назвал Михала Клеофаса врагом народа и стал угрожать ему арестом и казнью. Чей это сторонник – было не совсем ясно, однако, во всяком случае, Михалу Клеофасу удалось как-то уладить конфликт и получить разрешение продолжать дальше свой путь в Варшаву.

Михал Клеофас разместил Изабеллу у Михала Казимира Огинского в его варшавском доме. Дядя Михал Казимир, преисполненный отчаяния и обремененный долгами, предложил свой план действий для Литвы и попросил Михала Клеофаса передать его в Вильно. С его точки зрения, крестьяне Слонимского уезда обязательно поднимутся против русских, если их правильно настроить и заинтересовать, причем предпочтительно, чтобы этим занялся сам Михал Клеофас. Выслушав такие соображения, последний возвратился в Вильно, чтобы рассказать Ясинскому о предложении своего дяди. Ясинский план принял, добавил двести конников к небольшому отряду Михала Клеофаса и, благословив, приказал им двигаться на юг, к Новогрудку и Слониму, и затем на восток, к Минску, который формально уже находился в границах Российской империи.

О каком-либо военном опыте здесь говорить не приходилось, поэтому Михал Клеофас по мере того, как отряд двигался заданным маршрутом, сам устанавливал правила для принятия боя: он просто импровизировал, как в музыке. Отряд у него был малочисленный, у противника имелись намного превосходящие силы, тем не менее Михал Клеофас хорошо знал местность, а его войско было настроено весьма решительно. До крестьян дяди Михала Казимира он добраться не смог. Используя методы, которые сегодня назвали бы партизанской тактикой, ему удалось путем нападений из засады нанести значительный урон русским конвойным командам, передвигавшимся между гарнизонами. Успехи, правда, сами послужили причиной разгрома отряда. Однажды в результате неожиданного нападения его отряд захватил двести телег боеприпасов и другого снаряжения. Захваченный груз оказался слишком большим, чтобы его можно было беспрепятственно провезти за польские линии обороны. Русские в конце концов подкараулили отряд и окружили его своими превосходящими силами. Воинам Михала Клеофаса еле удалось вырваться и благополучно самим добраться до Вильно – все захваченные трофеи пришлось бросить и опять отдать русским.

Ясинского в Вильно больше не было. Костюшко, опасаясь, что такая «горячая голова», как он, может залить все морем крови французских масштабов, отозвал его в Варшаву и прислал управлять Вильно генерала Михала Вельгорского. Вельгорский был реалистом и не считал, что сложившаяся ситуация может закончиться успешно. Он попросил Михала Клеофаса съездить в Варшаву и еще раз потребовать срочного подкрепления, оружия и боеприпасов.

Портрет Михала Казимира Огинского. Художник А. Лишевская

Огинский без промедления отправился в столицу и с рассветом уже был в штабе восстания. Костюшко спал на соломенном матраце среди своих солдат. Услышав новости из Литвы, он поздравил Михала Клеофаса с подвигами, совершенными им в русском тылу, и предложил провести такой же рейд на севере, в Курляндии. Что касается подкрепления для Вильно, то Костюшко заявил, что Варшава окружена русской армией под командованием генерала Ивана Ферзена, а также прусской армией под личным руководством короля Фридриха Вильгельма II. Поэтому, даже если он и смог бы помочь живой силой, никто бы не пробился через окружение русских. Костюшко попросил передать Вельгорскому, чтобы тот держался как мог, особенно если Михал Клеофас продолжит свои диверсионные рейды и нарушит тем самым передвижение русских войск. Михал Клеофас выехал назад в Вильно, чтобы доложить о результатах своей поездки все более приходившему в отчаяние генералу Вельгорскому.

Ночью 17 июля Вильно атаковали хорошо экипированные и вооруженные части русской армии численностью 14 тысяч человек. Михалу Клеофасу пришлось отложить свой рейд на север и прийти на выручку. После ряда непрерывных и тяжелых боев у одерживавших было верх людей Вельгорского закончились боеприпасы. 1 августа Михал Клеофас со своим малочисленным отрядом отправился на север в Курляндию – самое северное владение Речи Посполитой, на основной территории которой сегодня расположена Латвия. Река Двина отделяла Курляндию от принадлежавшей России Ливонии. Именно по этой нечетко разграниченной территории перемещались русские войска, боеприпасы и другое оснащение, направлявшееся им на подкрепление. К маленькому отряду Михала Клеофаса присоединялись добровольцы, и он рос как снежный ком. В пограничье, недалеко от Динабурга (ныне Даугавпилс в Латвии) бойцы отряда натворили русским много бед: нарушили связь, захватили много боеприпасов и нанесли большие потери в живой силе, сами же обошлись без потерь.

Но в конечном итоге все оказалось напрасным. 12 августа пало Вильно, и, таким образом, литовское восстание, или Польская революция, как ее называл Михал Клеофас, явно подошло к концу. Тем не менее ожидаемых репрессалий русских не последовало, и, к чести победителей, к побежденным было проявлено определенное великодушие.

Михал Клеофас снова выехал в Варшаву, где перешел под командование Костюшко. Он постоянно виделся с Ясинским – разговор шел о том, чтобы защищать Варшаву до последней капли крови. 28 августа Михал Клеофас присоединился к защитникам города и верхом на лошади принял участие в успешном отражении атаки короля Фридриха Вильгельма и его прусских частей. Противник отступил даже дальше: прусскому королю пришлось переключить все внимание на Великую Польшу, находившуюся под властью Пруссии, потому что генералы Ян Домбровский и Антон Мадалинский подняли там восстание. В отсутствие своих прусских союзников генерал Ферзен стал отходить, следуя вверх по течению Вислы в направлении Люблина. Когда боевые действия вокруг Варшавы временно утихли, Михал Клеофас возвратился в свое поместье в Соколов, чтобы подумать, что делать дальше. Изабелла была для безопасности отправлена в Вену. Михал Клеофас знал, что также присоединится к ней, вопрос когда – был лишь вопросом времени.

Войска генерала Суворова вошли на территорию Польши с юга и стали двигаться к Висле на подкрепление Ферзену. Костюшко со своими не столько многочисленными, сколько отважными воинами быстро выступил в этом же направлении, надеясь добраться туда первым. Под Мацеевицами он поравнялся с войсками Ферзена. Сражение там стало решающим. Поляки были разбиты, а тяжелораненый Костюшко взят в плен. С востока пришли вести, что за голову Михала Клеофаса обещана награда и что, если его поймают, Сибирь можно будет считать за благо. В это же время отряд из 500 казаков направился в Соколов, чтобы захватить Михала Клеофаса и отдать его в руки российского правосудия. Михалу Клеофасу удалось ускользнуть и вернуться в Варшаву, но моральный дух ее населения был полностью сломлен после поражения Костюшко. Король по-прежнему призывал избегать кровопролития, а Ясинский все больше ратовал за реки крови. Восстание в Великой Польше также провалилось, и генерал Домбровский, убежавший на запад, призывал продолжать борьбу из-за границы.

Портрет Александра Суворова. Художник Д. Левицкий

Михал Клеофас с этим согласился. Ему удалось раздобыть польский паспорт на имя пана Михаловского, после чего он выехал к австрийской границе, в Бельско-Бялу. Однако, как оказалось, австрийцы признавали только российские паспорта, поэтому Михал Клеофас с двумя офицерами польского войска, включая его друга Кароля Прозора, который также намеревался продолжать борьбу из-за границы, замаскировались под слуг владелицы российского паспорта госпожи Солтан, жены Станислава Солтана, которая направлялась в Вену. Солтан, урожденная Францишка Теофила Радзивилл, приходилась двоюродной сестрой Каролю Радзивиллу, известному как «Пане Коханку», и, следовательно, была родственницей Михала Клеофаса. Она более чем охотно согласилась поучаствовать в этой хитроумной затее. Итак, Солтаны получили должное разрешение на въезд в Австрию, равно как и слуги, сопровождавшие их.

Тем временем русские войска под командованием генерала Суворова вошли в Варшаву через Прагу – ее предместье на восточном берегу Вислы, в котором была устроена резня: уничтожались и жители, и солдаты. Это задокументировано как один из самых ужасных примеров жестокости, учиненной русскими в истории Польши.

Князь Михал Клеофас Огинский, у которого осталось всего лишь несколько сотен золотых дукатов, стал беженцем из страны, которую стерли с карты Европы.