Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Убогая

 
Села я на подоконник, ноги свесив.
Он тогда спросил тихонько:
– Кто здесь?
– Это я пришла.
– Зачем?
– Сама не знаю.
– Время позднее, дитя, а ты не спишь.
– Я луну увидела на небе,
Я луну увидела и луч.
Упирался он в твоё окошко,
Оттого, должно быть, я пришла…
 
 
О, зачем тебя назвали Даниилом?
Всё мне снится, что тебя терзают львы!
 

Цветаева

Там, далеко вверху, загорались первые бледные звёзды, а внизу, над самой землёй, сквозь последние алые лоскутки ещё пробивались жёлтые лучи.

Далеко в степи виден огонёк моего костра. Я сижу, просеивая сквозь ладони седые пряди дыма. И так я могу сидеть днями, неделями. Кто я? Упавшая звезда? Низвергнутый ангел?

Я – никто…

Я изгнана за гордыню, за ярость в сердце и за посмеяние над любовью.

Я утратила способность летать, но высоко надо мной парит моя душа, как зрачок молнии, и я вижу, как на все четыре стороны простирается степь. Когда одолевает голод, я хватаю молниеносным движением пробегающих мимо полевых мышей и ящериц. Мне всё равно что есть, если меня лишили плодов райских садов.

Не влечёт меня и мрак лесов, и зловонная грязь городов.

Когда идёт дождь или мокрый снег, я блуждаю в степи.

А потом опять горит мой костёр среди снегов, или цветущих маков, или пожухлых трав.

Влечёт путников мой огонёк: паломники, купцы, воины, в одиночку или караванами, процессиями, стройным маршем, подходят они, садятся рядом у костра.

Я ни с кем не разговариваю. Моя одежда давно превратилась в рубище. Мои волосы спутались в клубок шерсти. Моя кожа покрыта слоем пыли и пепла. В их глазах я немая юродивая девчонка. Кто-то, уходя, делится со мной куском хлеба, а если кто пытается посягнуть на меня, тогда полыхну я своим огнём, и горстку праха развеет ветер.

Так провожу я дни, которым давно утратила счёт. Сижу без движения или бесцельно скитаюсь. И только бессонная душа надо мной мечется, как птица над разорённым гнездом.

Я почувствовала его приближение задолго до того, как на горизонте появилась эта движущаяся точка. Какая-то непонятная радость стала подниматься во мне.

Вскоре я услышала приближающиеся шаги. Его силуэт на фоне заходящего солнца.

– Позволь мне присесть у твоего костра?

Я даже не взглянула. Мне не надо смотреть, чтобы видеть. Он сел или почти свалился рядом без сил. Он шёл уже несколько дней куда глаза глядят. Отсечённая любовь была ещё тепла. С его щёк дождь ещё не смыл слёзы любимой. Его тело ещё хранило её запах.

Учёный монах, он был в свите, сопровождавшей молодую княжескую дочь к её престарелому знатному жениху. Княжна была его ученицей с детских лет. Их дружба и привязанность переросла во взаимную любовь, в которой они не смели признаться ни себе, ни друг другу.

Накануне прибытия во дворец жениха процессия заночевала в лесу.

И там, ускользнув от охраны, они наконец объяснились и провели ночь в объятиях друг друга.

Но княжеская дочь не решилась отправиться в скитания с любимым, а он не пожелал сделаться тайным возлюбленным при дворе госпожи и жить в грехе.

– Похорони меня, – сказал он в последнем проблеске сознания.

Я видела, как светлое марево души висело над ним.

Это был удивительный свет. Я не могла отпустить его. Я слишком долго была одна.

Я подняла огненный глаз моей души как можно выше и в лесу, на краю степи, увидела заброшенную избушку. Туда отправилась я, взвалив на плечи мою почти бездыханную ношу.

Я омыла его тело в лесном ручье и положила в целебный мох. Лёжа рядом с ним, я согревала его своим теплом и смотрела его сны. Мудрое, строгое лицо его учителя, морщинистая рука листающая летопись. Юная красавица в дорогих одеждах улыбалась в проёме резного окна.

– Даниил, Даниил! – звала она.

Я поила его отваром из сонных трав, смешав его с диким мёдом и соком лесных ягод.

Он стал узнавать моё лицо в своих снах.

Я любовалась им, я радовалась ему.

Он, лежащий у горящего очага, казался мне счастливым и спокойным. Я погружала лицо в его ауру. Я ежедневно испытывала соблазн выпить эту ауру. Но тогда изменилась бы моя природа.

Упав однажды к моим ногам, он оказался в моей власти. Пора отпустить его, иначе он умрёт. Пора его будить.

Я смотрела на своё отражение в ручье, смыв с себя пыль и копоть. Обрезав огненным лучом спутанные волосы, я стала похожа на отрока.

Зайдя по пояс в ручей, я ловила рыбу.

Но рыбной похлёбкой его на ноги не поставишь. Нужно тёплое молоко и тёплая кровь.

Духи леса были благосклонны к нам. Они оказали гостеприимство: открыли силу целебных трав и были готовы принести жертву в удачной охоте.

Но мне не было позволено охотиться в лесу с моим оружием – огнём. Дичь нужно было выгонять на поляну.

Во мраке сквозь спутанные ветки светили два огонька – на меня смотрели два горящих глаза. Я шла навстречу этому взгляду. Одинокая волчица. Её друг погиб на охоте, и ей предстояло в одиночестве родить своих волчат.

Инстинкт привёл нас друг к другу.

Только зверю я и могла открыться. Человек бы испугался или бросился бы на меня с оружием.

Мы охотились вместе и по-братски делили добычу, а когда родились волчата, она делилась своим молоком. Но его было слишком мало.

Ночные цветы благоухали. Поляна, где росли сонные травы, светилась от скопления светлячков. Лесные духи в ту ночь были особенно благосклонны.

Я отчётливо чуяла запах незнакомых мне ещё приворотных трав. Этот запах будил звериное желание ласки.

– Свари любовное зелье, пей его вместе с ним, и ты узнаешь бездонную сладость разделённой страсти. Зачатых с ним детей ты будешь приносить нам в жертву. У тебя будет сколько угодно молока и сколько захочешь дичи в счастливой охоте, – шептали мне духи.

– Нет. Ни за что! – ответила я, и духи отвернулись от меня.

Лес похолодел. Ветки цеплялись, как лапы огромных пауков, корни деревьев скользили, словно змеи под ногами. Я торопилась, как могла, но еле добралась до избушки, чтобы забрать Даниила и поскорей покинуть лес.

Вот я снова в открытой степи у костра. На лице спящего Даниила блики пламени. Он так красив – тонкие черты лица, гармоничное тело. Безучастный, неподвижный. Словно нас постигла одна участь. Словно мы из одних и тех же мест.

Я видела много людей, проходящих мимо, измождённых нищетой или изъеденных пороком излишества, покалеченных в сражениях. Почему так редко встречается в этом мире красота?

Скоро и эта отрада для глаз моих потухнет, если я не разбужу его.

Злую шутку сыграли со мной лесные духи.

Я достала тлеющий уголь из костра и вложила в его ладонь, крепко прижав своей ладонью.

– Бедная убогая! Не знаешь, что творишь! – вскрикнул Даниил.

Он думал, что задремал на минуту.

Шёл проливной дождь, и, чтобы укрыться, нам пришлось зайти в лес.

Мы соорудили навес, развели костёр.

Даниил не спрашивал о моём огне, но постоянно задавал вопрос:

– Почему ты боишься леса?

– Не боюсь. Не люблю. Неба не видно, – ответила я.

– Что-то всё-таки видно.

– Мне мало.

Ему не объяснить.

Он считал меня ребёнком, своей ученицей. Он верил, что Создатель сидит на проплывающем облаке и что, если построить очень высокое здание, можно шагнуть в небо. Мне нравился его голос. Не важно, что он говорил. Я слушала, и моя душа успокаивалась. Столько бесконечного времени душа моя металась в бессоннице, и вот неотвратимо надвигается сон, с которым я отчаянно и бесполезно борюсь. Ведь мой сон продлится долгие годы, и когда я проснусь, Даниила, наверное, уже не будет в живых. Моя душа опускалась всё ниже. Я сжала её в руке, как тот уголёк, жар которого когда-то разбудил Даниила и вернул мне речь. Я сжала этот горящий глаз молнии и снова отпустила: «Охраняй Даниила!» Я увидела будущее: сначала Даниил испугался, что я умерла, потом он понял. Он нашёл каменный грот, положил меня туда и заложил вход камнями. Он остался со мной.

И вот я проснулась, встала на ноги, вгляделась во мрак, увидела слабый свет сквозь кладку камней. Одним ударом я пробила проход в стене и вышла наружу. Там горели свечи и стояли горшки с цветами, большинство из которых опрокинулось и разбилось под рассыпанной стеной. Я почувствовала знакомое тепло и быстро пошла ему навстречу по коридорам бревенчатого здания, распахнула тяжёлую дверь кельи. Даниил, древний старец, сидел за столом над книгой.

Весь монастырь вышел провожать нас в странствие.

– Как они теперь будут? – бормотал про себя Даниил.

Все они верили, что это место охраняет неведомая сила. Только Даниил знал, что это.

– Мне недолго осталось, – продолжал он.

– Глупый, это только начало пути.

Тёплое летнее утро. Ветер треплет соцветия кашек. Детская рука касается другой детской руки. Мальчик и девочка, оба одетые в белые полотняные рубахи, лежат в траве. Летним снегом летят над их лицами былинки одуванчиков.

Дети не похожи друг на друга: она смуглая, зеленоглазая, он русоволосый, бледный, сероглазый, но на их лицах одинаковое выражение уверенности и покоя. Они слушают еле уловимую музыку цветов. Эта музыка переливается радужной аурой, то поднимается высоко в небо, то стелется по земле. Но вот эту музыку заглушает нарастающий топот конницы. Всадники хлещут коней и разжигают свою ярость диким гиканьем.

Вскоре раздаётся звон колокола в городском соборе и в небо поднимается чёрный дым.

Девочка и мальчик поднимаются и, взявшись за руки, идут в направлении города.

Из раскрытых настежь городских ворот валит чёрный дым. Дети входят туда, как в пасть с вырванным языком. Они идут в самую гущу сражения, в гущу крика, плача, скрежета металла. Там, где они проходят, люди падают без сил и пламя гаснет. Оставив за собой тишину, дети покидают город. Они идут дальше.

Сказка заброшенного дома

Большой песчаный кит живёт в бухте возле моего дома. Было время – закидывала буря в его пасть пиратские корабли.

Мачты этих кораблей пустили корни и проросли сосновым лесом на спине кита. И как тряхнёт этот лес порыв ветра, так зазвенит в зелёных парусах: «Йо-хо-хо и бутылка рома!»

Ранняя осень. Ещё сохранилась зелень в жёлто-красной седине листьев. Кокетливо проглядывает сквозь ворсинки мха оранжевая бахрома лисичек.

Намеренно громко шуршу листьями. Здесь полно змей. Самая опасная из них – змея времени – наступишь ей на хвост и канешь в другое время. Её следы здесь повсюду – электрические провода памяти, покрытые травой тропы, по которым ходят лишь призраки. В восточном пригороде Стокгольма часто встречаются покинутые жилища: дома, хутора, подворья или целые деревни, поглощённые лесом.

Чёрные остовы из полусгнивших досок, как забытые суда на причалах в бухтах времени. Еле заметные в траве, каменные квадраты фундаментов усыпаны летом земляникой, осенью – маслятами. Заросшие опушки полыхают пионами, удивляют медовыми плодами статных яблонь.

Там иногда встречается как послесловие оседлой жизни покорёженный вагончик – приют бездомных.

Покинутый господский дом окружал разросшийся малинник. Люди, почему-то обходили его, хотя аллея к дому манила вглубь россыпью земляники летом и блеском коричневых шляпок боровиков осенью.

Не то что бы я польстилась на рассыпанные приманки. Видно, наступила на хвост змеи времени, и она укусила меня.

Я вышла к дому на закате. Продралась сквозь малиновые кусты.

В доме-призраке не было дверей, и крыша над залой провалилась. Сколько ему лет? Двести, а то и больше. Все пространство вокруг увито плющом… Балкон, как капитанский мостик с видом на пруд.

Там, наверное, был медный морской колокол, в который звонили, когда был готов обед, чтобы слышали те, кто удил рыбу в пруду неподалёку Вокруг дома полукруглая стена из булыжников – как крепость, и сложенная из камней пристройка – видимо, винный погреб.

Внутри дома птичьи гнёзда, покрытая густой пылью растрескавшаяся мебель.

Как ни странно, сохранились стёкла в окнах, пожелтевшие кружевные занавески и зеркала в спальне.

Затаив дыхание, поднимаюсь по винтовой лестнице на второй этаж. В пролёте на стене портрет – литография, весь в потёках. Еле различимые черты лица молодой женщины. Чем-то похожа на меня. Из окна кабинета на втором этаже вижу последний луч заката. Осторожно спускаюсь вниз. Страшно скрипят ступеньки. Кажется, лестница вот-вот рухнет, и полечу я прямо в пекло к чертям собачьим.

Ещё раз встречаюсь лицом к лицу с полуистёртым портретом. Твёрдый, немного лукавый взгляд, капризно поджатые губы, причёска и платье семнадцатого века.

Быстро темнело. Прощай, дом-призрак. Я шла по аллее, как будто кто-то смотрел мне в спину, я обернулась – на чёрных, как нефть, волнах времени покачивался остов пиратского корабля…

 
Смеётся чёрный Роджер
В поднятых парусах.
Есть сердце в океане,
Есть сердце в облаках.
 

Ночью шёл дождь, и мне снилась, будто я, бездомная, сплю на драном матрасе в спальне дома-призрака. Совсем рядом раздавалось чьё-то басистое покашливание и детский смех.

Гуляя по старым улицам Стокгольма, я слышала, словно эхо, голос моей фантазии – девчонки-подростка, поющей на французском о Марсе, срезающем маргаритки.

Цокали каблучки её маленьких парчовых туфелек по каменной мостовой, шелестел подол бирюзового, расшитого золотом платья.

Я шла за нею следом. Всё не могла нагнать. Но вот она остановилась, обернулась, и в этот момент я стала ею.

Фантазия – это моё имя, так назвали меня родители. Мне было пятнадцать лет. Моему богатому покровителю было пятьдесят. Его звали Жорж.

Мои амбициозные разорившиеся родители разрешили денежные неурядицы за мой счёт.

Я встретила Жоржа впервые, когда мне было десять лет, на празднике Середины лета. Я устала плясать, устала от громкой музыки. Совсем недалеко от площади, в парке, среди роз и цветущих, душистых специй не было ни одной живой души. Я углубилась в прохладу парка. И вскоре звуки праздника стихли.

Он сидел в тени беседки в кресле и смотрел в телескоп.

Мне тоже захотелось посмотреть.

– Это не игрушка! – сказал Жорж.

Я разозлилась, надерзила. Мне понравилась его снисходительная улыбка.

Он сидел в гостиной и беседовал с моими родителями. Я вбежала, играя со щенком.

Родители закатили глаза:

– Она смеётся!

Мы с Жоржем посмотрели друг на друга, как заговорщики.

Мы оба были авантюристами по натуре.

Он был учёным и негоциантом.

Он учил меня всему – от фехтования до астрономии.

На весёлых праздниках я часто забывалась, и он тихо спрашивал:

– С кем ты?

Однажды, после столкновения с реальностью, я твёрдо сказала ему:

– С тобой.

Я не любила, но была привязанность, дружба, благодарность. Он часто разъезжал по делам, и я всегда сопровождала его.

Особенно нравились мне морские путешествия. Я любила море – его запах, открытый простор и зыбкость.

Я не думала об опасностях, связанных с этими путешествиями, и напрасно.

Однажды на наш корабль напали пираты.

Словно черти из адской табакерки выпрыгнули они на палубу. Я, видимо, была слишком слаба, чтобы воспринимать ужасное происходящее как реальность.

Но вот на сцену театра страшного абсурда вышла новая фигура – пиратский капитан. Когда я увидела его, то поняла, что ничего стоящего в жизни до этого момента вообще не знала.

Вокруг текла кровь, умирали люди, а я думала о том, как странно меняется цвет в его глазах – от зеленовато-голубого до карего. Ещё я думала, что он смуглый и кудрявый, как цыган, и если я сейчас умру, то не напрасно. Его лицо было спокойно, движения удивительно точны. Он отдавал приказы негромким голосом, звук которого проникал, как клинок, сквозь остальные звуки.

И вот бедные пассажиры стоят на корме, как на чаше весов.

Капитану нужна была женщина. Выбор пал на пышногрудую примадонну. И ещё капитану нужен был образованный собеседник. Выбор пал на Жоржа. Остальных – за борт.

Я поняла, что Жорж любит, когда он сказал, что скорее отправится за борт со мной…

Капитан посмотрел на меня.

– Ладно.

– Возьмёшь двух баб? – раздался хриплый возглас одного из пиратов, и дюжина лужёных глоток взорвалась диким хохотом.

– Я жене не изменяю, – капитан иронично глянул на примадонну.

– А кому девчонка? Всем?

– Отползли от неё! Девчонка с отцом!

Капитан держал своих головорезов в узде.

Нам с Жоржем отвели место в каморке рядом с каютой капитана. По ночам я слышала фальшивый смех и фальшивые стоны примадонны.

Мои дерзости вызывали взрывы хохота у команды. Капитан говорил:

– Не играй с огнём!

И вот однажды мне пришлось идти по доске. Я обернулась, чтобы ещё раз посмотреть на него, и он понял мой взгляд. Доска завибрировала, и я упала, как «конфетка акуле в пасть» – так сказал один из пиратов.

Капитан прыгнул следом.

Я словно превратилась в русалку. Там, в глубине, я могла обнимать его и прижиматься к нему сколько угодно, и это был самый счастливый миг моей жизни.

Стая акул шла следом за кораблём. Акула не дура, но капитан полоснул её ножом. Другие акулы накинулись на неё. Когда он поднялся со мной на борт, я не могла расцепить рук.

Боцман добродушно сказал:

– От страха.

Когда он пришёл в каюту навестить меня, я хотела кинуться ему на шею, но он сделал предупреждающий жест и сказал:

– В следующий раз прыгать не буду.

– Будешь. Признайся, что влюбился! Ты же сам обнимал и целовал меня в воде!

– Сумасбродная девчонка.

Фальшивая примадонна больше не смеётся и не стонет за стеной.

«Я знаю, что ты мой! Я слышу твои мысли! Я обращаюсь к тебе и слышу ответ».

Я не знала, как погасить свою страсть.

Я целовала Жоржа через силу. Он гладил меня по щеке, пытаясь утешить.

Пиратский корабль настигли суда государственной флотилии. Они давно охотились за ним.

Палубу корабля заливал неестественно яркий свет, словно дрались не люди, а их души. В этом слепящем свете не видно было красок, не видно было крови, как при захвате нашего корабля, я не верила в реальность происходящего. Я словно оглохла.

Я не слышала выстрела, когда адмирал государственной флотилии стрелял в тебя.

Я видела, как ты упал, и маленькое солнце вышло из твоей груди, поднялось над тобой, облетело палубу.

И вдруг я почувствовала тебя, твоё тепло, как тогда, в воде. Я видела твоё лицо, сотканное из света. Ты улыбался и говорил:

– Что бы ты делала, если бы было иначе? Всё будет хорошо.

Когда я зарыдала, боцман сказал:

– Это она от счастья. Она его ненавидела.

Другие подтвердили. Капитан скептически хмыкнул.

Один из его офицеров сказал:

– Они были в плену у пиратов. Бог знает, что пережили…

Это был довод. К тому же твоя примадонна стала строить глазки капитану. А что ей ещё оставалось делать?

Я всхлипывала на груди у Жоржа.

«Всё будет хорошо». Так и было. Мой покровитель женился на мне, и я прожила всю жизнь в достатке и всю жизнь помнила и любила тебя.

 
Тонул в закате красном
Пылающий корвет…
С тех пор прошло всего лишь
Недолгих триста лет.
 
 
Висит истлевший парус,
И мачта не скрипит,
А сердце в океане не бьётся,
Но не спит…
 

Я сидела на белом песке у морской кромки и смотрела на закатный горизонт. Я не обернулась на приближающиеся шаги и на твою фразу. Мне не нужно смотреть, чтобы видеть тебя. Ты плюхнулся на песок, сзади одной рукой обнял меня и протянул на ладони жемчужину. Я положила ладонь сверху, и мы стали катать её между ладонями, глядя на закат.

Я стёрла щекой капли воды с твоего плеча.

Прожив пятьдесят лет, я умерла умиротворенная, уважаемая родными и близкими.

Моё одеревеневшее тело отпустило душу.

Не было никакого удивления – этот день, который клонился к вечеру, продолжался десятки лет, и часть меня всегда была там, с тобой…

Обыкновенный день у моря – просто в этом Лимбо время шло иначе. Там мы были такими, как тогда. Мы не расставались. У нас ещё был весь вечер и вся ночь.

На барханах, поодаль от пляжа стояли рядом две лёгкие конструкции, напоминающие дельтапланы. Их крылья излучали свет.

Два силуэта в сияющих лётных комбинезонах шли вдоль кромки моря.

Каждый сел в свой воздушный корабль. Минута – и они скользнули ввысь, оставив в небе след в форме креста.

 
Нам был день для этой встречи.
Один лишь день, длиной в сто лет.
И, отдохнув за это время,
Мы отправляемся в полёт.
 
 
Блеснул на ткани серебристой
Земных лесов, полей узор,
И наклонился, развернулся,
Взорвался светом горизонт…
 

Фантазия приземлила свой летательный аппарат под моим окном.

Безумный сосед со второго этажа выглянул и стал ещё безумнее.

Первые заморозки. Перед домом-призраком растёт маленькая ёлочка. Рядом стоит старая буржуйка. Я развела огонь.

Люблю приходить сюда… Открою термос – кофе с коньяком. Пью и смотрю, как садится солнце.

Внутри дома стены покрыты инеем.

Тишина тут полна еле слышным многоголосым шёпотом.

Фантазия говорит: «Мой дом – твой дом».

Маркиз. Танец фарфоровых фигурок

«Маркиз совсем выжил из ума», – распускали слухи наследники.

Маркиз часами рассматривал свою любимую табакерку.

Внутри две фигурки сидели у ручья в лесу – Шарль и Шарлотта.

Они прожили вместе всего год.

Первые заморозки покрыли мох, кусты черники и брусники сахарной блестящей глазурью.

Шарль и Шарлотта сидели на мшистом камне, обнявшись, и смотрели на журчащую воду в первых лучах солнца.

Им было тепло и хорошо вместе.

– Откуда музыка? – спросила Шарлотта.

– Откуда-то сверху, – ответил Шарль.

Старая служанка маркиза рассказывала, что он в своё время был так красив, что устоять было невозможно.

У маркиза была коллекция музыкальных табакерок. Когда такая табакерка открывалась, внутри под музыку танцевали менуэт пастух и пастушка – две фарфоровые фигурки.

Маркиз знал все эти танцующие пары внутри табакерок.

Было время – стоило хорошенькой крестьянке из его поместья выйти замуж за красивого парня, маркиз тут как тут.

И что потом?

От новости, что у кого-то родился младенец – его копия, маркиз кривился, как от зубной боли.

Но вот однажды на прогулке по лесу он набрёл на избушку лесника.

В своём поместье он везде был у себя дома.

В быстром ручье среди камней стирала бельё настоящая красотка.

Маркиз даже не слышал, что его лесник Шарль женился.

– Как зовут тебя, дитя?

– Шарлотта, – ответила жена лесника.

 
Последние жёлтые факелы в синей лазури.
Под конским копытом парчового инея хруст.
Горит, искрится и тает россыпь
Замёршей брусники рубиновых бус.
 
 
Как ключик в замке, луч заката в тумане,
На голых кустах паутины застывшая сеть.
Осенней любви подаяньем
Дубовая роща рассыпала медь.
 

Пресытившийся маркиз мог бы взять силой или просто приказать, ведь он хозяин, но ему нравилось наблюдать. Он приходил каждый день. Неторопливые прогулки по лесу.

Он сидел у ручья и курил трубку Шарлотта стряпала, мыла посуду, стирала, и её руки становились красными от холодной воды. Маркиз сидел на кухне, греясь у очага. Шарлотта ждала своего мужа. От маркиза так вкусно пахло. Шарль приходил уставший, зная, что маркиз сидит у него. От Шарля остро пахло лесом и заботой. Его взгляд был полон беспокойства.

Шарлотта без страха выставляла маркиза, и он подолгу сидел у избушки, глядя на окна.

Маркизу было много дано. Все себя предлагали. Со временем он понял, что не может взять красоту, не разрушив её.

Приходя, он почти не разговаривал с Шарлоттой, или это были односложные диалоги. Он не хотел прояснить ситуацию, чтобы не разрушить иллюзию. Шарлотта старалась не смотреть на него. Иногда он приносил музыкальные табакерки удивительной красоты. Всякий раз, когда Шарль возвращался, Шарлотта была так рада! Маркиз не мог не нравиться, но в сердце Шарлотты хватало места, и эта симпатия не вытесняла и не уменьшала любовь к мужу.

Когда наступили холода, маркиз уехал в большой город, очень гордый собой.

Она была в плотном коконе холодной слизи, который пронизывали горячие нервы. Она не могла пошевелиться в железном кольце мускулов своего любовника, бесконечно знакомого во сне. Кокон объятия стал таким тяжёлым, что твердь расступилась перед ним. Кокон летел в горящую бездну, но, почти коснувшись пламени, он треснул. Огромная бабочка с огненными крыльями, с телом любовников, сросшихся, как сиамские близнецы, взмыла вверх.

Шарлотте часто снился этот сон.

Жилка ручья пульсировала под тонкой кожей льда.

Там попала в ловушку форель.

Шарлотта оглушила трепыхающуюся рыбу и положила её в корзину.

Снег падал крупными хлопьями.

Шарль обещал взять её завтра в город!

Он только перешагнул порог, как она бросилась на шею и закружила.

– Я никогда нигде не была! – она уткнулась лицом в его мягкие каштановые кудри.

Не похож он на здешних – Шарль.

Жанна была его кормилицей.

– Эдакая кувалда – не согнёшь, а какой поклон отвесила господину, вручившему ей младенца и увесистый кошель, – рассказывала рябая Челеста. – И господин, видать, не отец ребёнка, а слуга какой-то важной персоны. Отдал – даже не взглянул на ребёнка.

Жанна своих щенков лупила нещадно, а Шарля никогда не била.

Зато от деревенских мальчишек ему здорово доставалось – чужой, красивый.

Пока Жанна не сказала веско муженьку:

– Научи отпор давать. Забьют ведь.

Шарль был проворным и сильным. Как дал отпор – разом все отстали.

Никто с ним не водился – чужой и есть чужой.

Жанна часто вздыхала:

– Что с ним будет?

Но втихомолку им гордились – вот он у нас какой! Принц!

Он любил быть один в лесу и не мудрено, что стал лесником.

Шарлотта была слишком изящна для крестьянских вкусов.

Она нашла Шарля в собственном саду, словно он там рос среди прочих цветов.

Он давно наблюдал за ней.

– Ты что тут корни пустил? А если братья увидят?

– Хочешь, уйду?

– Нет. Оставайся. Живи здесь, только незаметно, как ёжик.

После нехитрого торжества деревенской свадьбы, когда они остались одни, Шарль предстал перед ней, как полагается, в длинной белой рубахе, серьёзный, как драматический актёр.

Шарлотта расхохоталась:

– Зачем ты это напялил?

– Так полагается.

– Тепло, никто не смотрит, и мы любим друг друга. Сними.

– А сама в платье, башмаках сидишь, ручки сложила, как маленькая. Чего ждёшь?

Шарль погладил её русые с рыжим отливом волосы.

В её серо-голубых широко раскрытых глазах был испуг, голод и доверие приручаемого зверька.

– Не бойся, твой испуг напоминает о верности, и только потом, когда он исчезнет, придёт чувствительность и время пойдёт своим чередом.

Она рассмеялась:

– Что ты говоришь? Что ты говоришь? И это было похоже на прозрачную янтарную смолу цветущих слив. Что ты говоришь? Что ты говоришь?

Они говорили почти беззвучно жаркими сухими поцелуями…

– Опять эта разбойница подбирается к курятнику! Шарль! Поймай её! Поставь капкан! – закричала Шарлотта, увидев ярко-рыжий хвост, мелькнувший среди пушистых сугробов.

– Она почти ручная. Я подружился с этой лисицей прошлой зимой.

– Прошлой зимой у тебя не было ни жены, ни кур.

– Это верно. Может, не стоит тебе ехать со мной в город? Курам будет спокойнее.

– Ох, как тебе не хочется брать меня с собой! Ну, что ты себе там надумал?

– Сон плохой приснился.

– Плюнь на сон! Хочу с тобой! Хочу в город!

Всю дорогу Шарль был не в духе. Шарлотта болтала не о чём. Пару раз он думал: «А не повернуть ли обратно».

Город рассыпался в её глазах как разноцветные бусины с оборвавшейся нитки. Яркие цвета невиданных нарядов, горячие запахи разнообразной снеди, гам толпы, а главное – музыка.

На окружённом толпой помосте труппа бродячих артистов давала представление!

Шарль что-то говорил ей. Она не слушала и, как во сне, пошла на звук музыки в самую гущу толпы, и растворилась в ней.

Шарль рассердился не на шутку:

– Как маленькая! У нас не так много времени. Нужно успеть домой дотемна.

Белокожий рыжий акробат сделал заключительное тройное сальто и приземлился прямо у ног Шарлотты. Толпа ахнула в восхищении. У акробата были ярко-голубые шалые глаза. Они искрились, как иней. Он смотрел только на Шарлотту. Всё представление было для неё. Она бросила ему монетку. Он не вставал с колен.

Колпак с бубенчиками, кожаные штаны, меховая жилетка на голое тело. Под ослепительно-белой кожей его мускулы были как глыбы льда. Широкая алая улыбка.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Поцелуй меня!

– Поцелуй его! – закричала толпа.

Шарлотта растерялась.

Тогда акробат притянул её к себе и поцеловал в губы под громкое улюлюканье толпы.

Поцелуй был горяч. Его кожа была холодна и издавала какой-то странный мятный запах, от которого Шарлотта словно проваливалась вниз.

Шарлотта рванулась.

– Куда ты, крошка? – акробат сжал её запястье.

– К мужу. Он ищет меня.

Шарль и Шарлотта молча возвращались домой.

Так же, не сказав ни слова, поужинали, легли в постель и тут же уснули.

Она была в плотном коконе холодной слизи, который пронизывали горячие нервы. Она сразу узнала этот мятный, сладкий запах. В лунном луче жадный алый рот акробата прошептал: «Как же хорошо с тобой, крошка». Она не могла пошевелиться в железном кольце его мускулов. «Ты моя навсегда».

Кокон объятия стал таким тяжёлым, что твердь расступилась перед ним. Кокон летел в горящую бездну, но, почти коснувшись пламени, он треснул. Огромная бабочка с огненными крыльями, с телом любовников, сросшихся, как сиамские близнецы, взмыла вверх.

Шарлотта закричала от наслаждения и ужаса и проснулась.

Шарль отирал её лоб холодной водой.

– Девочка, ты вся горишь.

День был ни хмурый, ни ласковый. И Шарль был такой же.

Он протянул ей глиняную кружку с отваром целебных трав.

– Отлежишься, поправишься. Я скоро вернусь.

Солнце разогнало лёгкую светло-серую вуаль облаков. Снег искрился. Шарлотта задыхалась от жара. Поток искрящейся прохлады проник в дом. Шарлотта встала. Накинула на плечи шерстяную шаль и распахнула дверь.

Над белыми кронами деревьев поднималась струйка дыма.

Шарлотта сунула ноги в башмаки и пошла через сугробы посмотреть, что там.

На лесной поляне остановился на отдых театральный балаганчик.

Актёры грелись у костра. Акробат держал в руке фляжку, к которой периодически прикладывался.

Ни огонь, ни алкоголь не согревали его.

– Она была такая лёгкая. Я бы научил её танцевать.

– Да, в труппе не хватает танцовщицы, – ответил один из актёров.

– Как будто я её раньше видел. С ней я бы мог делать такое… Мы бы летали, как бабочки…

Акробат поднял глаза. Фляжка выпала из его рук.

Среди заснеженных веток стояла Шарлотта.

Мутный голубой взгляд акробата был полон пьяных слёз.

Он не понимал, что видит реальность.

Никто другой не заметил Шарлотту. Она, осторожно придерживая ветки, отошла вглубь кустарника.

Она уверенно ступала по проволоке и совсем не боялась гудящей толпы. На ней было розовое платье с блёстками, за спиной бумажные крылышки.

Шарль нашёл её совсем недалеко от дома. Её глаза были широко открыты, а на её губах была совсем незнакомая ему улыбка Коломбины.

 
Расхохотался вьюгой ветер,
Приехал цирк, как год назад,
И закрутила сальто-мортале
Зима, как шалый акробат.
 
 
Народ собьётся кучей-тучей,
Вглядевшись в любопытство лиц,
Зима язык покажет острый,
Как по следам бегущий лис.
 
 
И этот трюк, такой избитый,
Опять кого-то рассмешит.
Неугомонная девчонка
За акробатом побежит.
 

Когда в начале апреля маркиз вернулся в своё поместье, он отправился на прогулку к домику лесника. Избушка казалась покинутой – холодной и неприбранной. В трактире он увидел Шарля. Тот еле встал, хотел отвесить поклон и не смог удержаться на ногах.