Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Мера наказания – невинность

У Соры не было ни прошлого, ни будущего. Вспышки памяти ослепляли и гасли. Он жил в туннелях метро, в трубах канализации, в вентиляционных люках…

Он, как змея, реагировал на волны тепла. По этим волнам он и находил своих жертв.

Он убивал всё живое, попадающее в туннели: крыс, кошек, собак, но в первую очередь, людей. Сначала это были бродяги, прятавшиеся от холода, потом, когда прошёл слух о Соре, бродяги не решались спускаться в туннели.

С наступлением темноты Сора охотился на поверхности. И на него охотились. Полиция и частные лица. Безрезультатно. Он чувствовал людей с оружием издалека.

Тела никто не находил. Сора умел их прятать.

Убивать – было его жизненной потребностью и единственным удовольствием. Каждая отнятая жизнь давала ему пьянящую энергию. Сора почти не нуждался в еде и сне. С того момента, когда он стал убийцей, он перестал чувствовать себя одиноким. Убить для него значило овладеть. Души убитых были его рабами.

Иногда ему было страшно. Но он знал: обратной дороги нет. Это была его месть людям.

Он с детства искал друзей, любви и тепла и не мог найти. Его сторонились, ему говорили, что он псих и зануда. Он был ужасный неумеха и легко выходил из себя. А когда он выходил из себя, он бил всё и всех. Его тоже били. Драться он не умел. Некому было учить. Он помнил зло. У него напрочь отсутствовала способность прощать.

Он чувствовал беспомощность перед самим собой. Из этой беспомощности и возникла страшная жажда до чужой жизни.

Крик его жертв всегда заглушал звук проходящего поезда.

В этот момент ему всегда вспоминался его собственный плач.

Рута – его обезумевшая мама, гнала пустую коляску по ночным тропинкам, он стоял в детской кроватке один в пустой квартире и плакал. Она одела его для ночной прогулки, а потом забыла посадить в коляску.

Слаще всего ему спалось во время ночных прогулок по лесу. Мать могла спать на бегу. Только тогда они оба находили покой.

Перед его глазами в спальне проходила вереница мужчин. Склонившиеся над телом матери, они были похожи на голодных ворон, слетевшихся на мертвечину.

Как только он научился ходить, он стал убегать от Руты, но, потеряв её из виду, начинал панически искать.

Как только он исчезал, Руте казалось, что он умер. Она не искала его. Она просто сидела на месте, окаменев от горя.

Соседка говорила Руте: «Он такой хороший, совсем на тебя не похож».

В конце концов, его забрали у неё, и потом она ещё какое-то время бегала с пустой коляской по ночным тропинкам, пока не погрузилась в полное безумие.

Время шло. Жертв становилось всё больше.

Для поимки Соры был приглашён детектив-экстрасенс.

В полицейское управление прибыла бесцветная женщина неопределённого возраста.

– Может, ей двадцать, а может, сорок. И это лучший специалист?

У неё было хмурое и замкнутое лицо.

Когда-то, упав в бездну безумия, Рута не утонула в ней. Она научилась жить во мраке, не теряя надежды найти свет. Она вернулась к жизни с редким даром.

Рута шла по туннелю и пела. Она могла видеть в темноте. Ей было тепло. Темнота не была абсолютной. Вдалеке светили сигнальные лампы. Тень Соры следовала за ней.

Он слушал её песни на непонятном языке, и они казались такими знакомыми.

Рута приходила каждый день. Она шла по путям, напевая, потом садилась на землю у стены, продолжая петь, пересыпала рукой гравий.

Она пела румынские колыбельные песни. Сора лежал, свернувшись зародышем, и дрожал всем телом.

Возмущению не было предела.

Шеф пытался угомонить своих коллег.

– Она предлагает дело.

– Сделку?

– Называй как хочешь. Есть выбор? Всем выгодно. Мы закрываем этот вопрос. Она выходит на пенсию и берёт его на поруки, в нашем истолковании.

Там, «в новом мире», они умеют замораживать время. Видишь, ей сколько на вид? И представь, она выходит на пенсию не за подвиги, а за выслугу лет.

Она проведёт его по временным каналам. Он будет вечным младенцем. Даже пособие на него дешевле, чем содержание в тюрьме.

Сора слышал её приближающиеся шаги. В этот раз она шла очень медленно. Он так же медленно шёл ей навстречу.

Её голос был для него тёплым лучом:

 
Маленькая детка
Скушала конфетку.
Маленькая птичка
Скушала брусничку.
Маленький хомяк
Выпил «Арманьяк»,
А маленький маньяк…
 

Тут перед глазами Соры вспыхнул свет. Он отвык от яркого света.

Очередной случайный ночлег. Много ли надо: остатки ужина, расстеленное на полу одеяло. Одинокие старики приютили женщину с младенцем.

Всегда найдутся добрые люди. Путешествие бесконечно.

Привет из Африки

Крыса Зюмбугрук был счастливой крысой, пушистой и почти белой. На его шкуре было два коричневых пятна – одно в виде жилетки, другое в виде полумаски.

Проживал он в квартире с видом на королевский сад.

Зюмбугрук часто сидел на подоконнике, любовался видом и глазел на пролетающих мимо птиц и насекомых. Кому-то он кивал, кому-то махал лапой, а кому-то строил рожи.

Однажды осенним солнечным утром он, как обычно, завтракал, сидя на подоконнике.

На завтрак ему подали в то утро его любимые лакомства – сметану и кедровые орехи. В орехах ему нравился не только вкус, но и процесс их разгрызания – надгрызть верхушку скорлупки, зацепить и выдернуть орех целиком. Зюмбугрук проделывал это быстро и аккуратно.

И вот сидел Зюмбугрук спокойно, вкушал свой завтрак, и вдруг увидел в окне такое! Он чуть не поперхнулся – на карнизе сидел мотылёк размером с Зюмбугрука!

Пролетали иногда мимо разные симпатичные пёстренькие бабочки, но у этого были крылья цвета райского неба – лазоревые, отливающие фиолетовым, с золотыми прожилками.

– Ты откуда такой, Птицебаб?!

– Я не Птицебаб! Я тропический мотылёк из Африки!

– Ты что, прямо из Африки прилетел?

– Нет. Я из Африки в Швецию в коконе прибыл, а вылупился в Доме бабочки в оранжерее. Улетел я из этого инкубатора. Прицепился к туристу. У него рубашка была под цвет моих крыльев. Сел сзади ему на плечо. Он меня и вынес. Даже не заметил. Решил я в Африку податься. На родину.

– Ну, счастливо тебе долететь. Как зовут-то?

– Никак. Мне понравилось – Птицебаб. Так и зови. А тебя?

– Зюмбугрук.

– Зюмбугрук, что это ты тут ешь?

– Орехи, сметана – угощайся! Подкрепись перед дальним полётом.

Птицебаб опустил хоботок в мисочку со сметаной.

– Фу, какая гадость! Несладкая совсем!

– У меня есть что тебе понравится! Хозяйка землянику на сахаре с водкой настаивает. Вчера рюмку с настойкой на столе забыла.

Зюмбугрук побежал на кухню. Птицебаб полетел за ним.

– Вот! – Зюмбугрук прыгнул на стол.

Там на белой салфетке стояла красная рюмка, наполовину наполненная ароматной жидкостью.

Птицебаб приземлился рядом с рюмкой и опустил в неё хоботок.

– Мммм… Странное ощущение. Я бы сказал: божественное! Ну, я заправился. Можно лететь.

– Счастливого пути! – Зюмбугрук махал вслед Птицебабу, а тот, выписывая в полёте буквы неизвестного алфавита, вскоре исчез из виду.

Зюмбугруку вдруг стало грустно. Он вернулся на кухню, допил оставшееся в рюмке и лёг спать.

Рядом кто-то громко икнул. Зумбугрук открыл глаза.

Перед ним стояла, покачиваясь, крыса в белом греческом хитоне, с венком из виноградных листьев на голове. В лапе крыса держала кубок, наполненный земляничной настойкой.

– Ты кто?!

– Я бог Дионис.

– Ты – бог и крыса?

– Я бог и могу превратиться в кого угодно. Сначала я уменьшил себя до размера крысы, а потом превратился в неё, – Дионис отхлебнул из кубка, – хорошую твоя хозяйка настойку делает. Внесу её в список удачных рецептов. Ты, наверное, думаешь, зачем я явился? От скуки разыгрываю раз в день лотерею среди тех, кто со мной на связи. Раз выпил – значит, на связи. Являю чудеса разного характера. Сегодня выигрыш пал на тебя. Удивляйся, наслаждайся. – С этими словами Дионис исчез.

Зюмбугрук лёг на спину и попытался снова уснуть, но вдруг почувствовал – что-то мешается на спине. Он встал, подошёл к зеркалу и увидел у себя за спиной крылья – совершенно такие же, как у Птицебаба. «Сплю? А может, не сплю?.. А какая разница! Интересно!» Зюмбугрук расправил крылья, повернулся перед зеркалом анфас и в профиль, помахал крыльями, потом поднялся в воздух, дал круг по комнате. «В Африку я не полечу, а вот в оранжерею попробую!» Зюмбугрук выпорхнул в окно.

– Извините пожалуйста, как пролететь в оранжерею? – обращался он к летящим мимо.

Никто не обращал на него внимания. Зюмбугрук уже почти потерял надежду, когда вдруг услышал:

– Летающая крыса! Вот это да! – встрёпанная, деловитая ворона облетела вокруг Зюмбугрука, всплеснув крыльями от удивления.

– Да, я летающая крыса! Только не знаю, куда лететь. Может, вы знаете, где находится оранжерея?

– Лети за мной, покажу! Как зовут-то, уникум?

– Зюмбугрук.

– А меня Крыша.

Приземлившись на ветку клёна, Зюмбугрук, спрятавшись в листве, выждал подходящий момент и, слетев на рюкзак туриста, проник в оранжерею.

– Мама, смотри! Крыса с крылышками!

– Она не настоящая. Это игрушка, – слышал Зюмбугрук комментарии за спиной, пока сидел пассажиром на рюкзаке.

Оранжерея поразила красотой цветов и крыльев.

«И что тут Птицебабу не понравилось?»

Вдруг Зюмбугрук заметил среди цветов знакомые крылья цвета райского неба.

– Птицебаб! Ты же в Африку летел!

– Да, летел! Целых полчаса, а потом устал, проголодался, замёрз! Не по силам оказалось! Так и придётся пропадать на чужбине! – Птицебаб грустно свесил усики.

– Ну, не расстраивайся. Здесь тоже хорошо, – утешал его Зюмбугрук.

– Оставь меня, друг. Со мной всё кончено!

Зюмбугрук в задумчивости вылетел из оранжереи и полетел куда глаза глядят. Налетавшись вдоволь, приземлился в королевском парке, сел на ветку и задремал.

Проснулся он у себя дома. «Так это был сон!» – облегчённо вздохнул Зюмбугрук, но вдруг увидел маленький виноградный листок на ковре.

Сидя на подоконнике за завтраком, Зюмбугрук думал о последних полуреальных событиях и вдруг увидел пролетающую мимо знакомую ворону.

– Крыша!

Ворона зависла, хлопая крыльями, над подоконником.

– Повернись спиной.

– Незачем поворачиваться. Нет у меня крыльев сегодня.

– Ну и чудеса! Зюмбугрук! Я думала, это просто сон.

– Я тоже так думал.

– А что это ты там делаешь?

– Завтракаю. Присоединяйся!

Крыша присела на подоконник, попробовала сметану – не понравилась, попробовала орехи – разгрызть не удалось. Тогда Зюмбугрук продемонстрировал перед ней своё искусство в разгрызании орехов.

– Вот, пожалуйста.

– Вещь! – сказала Крыша, быстро склевав всю горстку.

– Прилетай завтра.

– С удовольствием!

Крыша расселась поудобнее, значительно взбила перья и, оглядевшись по сторонам, вполголоса сказала:

– Вообще-то, я не простая ворона, я ворона со связями. Если что, обращайся.

– Очень кстати! У тебя случайно нет знакомых, которые в Африку летают? Тут один тропический мотылёк от ностальгии загибается.

– Есть у меня одна знакомая кукушка – брачная аферистка, как раз в Африку собирается. Она по гроб жизни мне обязана. Подложила своё яйцо в приличное гнездо, а у тех родни полпарка. Собрались всем кланом и давай её клевать. Я как раз мимо летела. «Доигралась», – думаю. А потом жалко стало. Подлетела я и говорю: «Да она полная идиотка! Я её знаю. Сама не понимает, куда яйца кладёт». Кукушка сразу сообразила – глаза в кучку, клюв ножницами сделала. Клан поверил. Сжалились. Даже ощипанные перья ей в прощальный букет собрали. Я её попрошу. Как полетит в Африку, возьмёт твоего приятеля собой.

– Я вдруг подумал: а как я теперь с ним свяжусь, крыльев-то нету!

– Мы ему сигнал пошлём!

– Как?

– А антенны у твоего приятеля на что? У меня знакомый чёрный таракан – специалист по связи. У него такие антенны – с кем хочешь свяжется. Тоже услуга за услугу. Я его родственников по приличным квартирам расселяла.

Ворона Крыша даром не каркала. Сделала, как обещала: устроила пересылку мотылька Птицебаба на родину.

А через полгода в один тёплый апрельский вечер сидел Зюмбугрук на подоконнике, любовался закатом и вдруг услышал:

– Привет тебе из Африки.

Это была кукушка – брачная аферистка.

– Значит, долетели! – обрадовался Зюмбугрук.

– Допёрла я твоего друга до Африки, можно сказать, на своём горбу. Всю дорогу ныл и обратно просился. Как-то поругались мы с ним. Летели как раз над морем. Он мне гордо заявил, что один полетит. Посмотрела я – летит он, альбатроса из себя изображает, крылышками своими бумажными трясёт, вот-вот волна его слизнёт. Жалко мне его стало, я ему и говорю: «Или ты будешь меня слушать, или я тебя съем». Поверил. Успокоился. Так и долетели до Африки. А как улетала, спросила его: «Хочешь назад?» Не захотел.

На меня после этого подвига такая порядочность накатила, что теперь, чтобы кому-нибудь яйцо подложить, мне придётся долго работать над собой.

Зюмбугрук

Зюмбугрук был счастливой крысой. Он был доволен собой и своей хозяйкой.

Когда хозяйка объявила родным и близким, что завела крысу, все подумали, что речь идёт об очередном негодяе.

Первой посмотреть на Зюмбугрука пришла лучшая подруга хозяйки, бывшая свекровь.

Дамы, мило беседуя, сели за стол, накрытый к чаю.

Бывшая свекровь отпила из чашки, поставила её на блюдце.

Когда она снова поднесла блюдце с чашкой к своим очкам, возле чашки на блюдце стоял Зюмбугрук и, облокотившись на ободок, пил чай.

Сначала бывшая тёща бережно поставила блюдце с чашкой и Зюмбугруком на стол, а потом уж истошно заорала. «От восторга», – подумал Зюмбугрук.

Бывшая свекровь больше в гости не приходила, но Зюмбугрук был хозяйке дороже.

В пределах квартиры хозяйка не ограничивала свободу своего любимца, но Зюмбугрук собирался осчастливить собой открытый мир.

Он научил хозяйку произносить на крысином языке: «Зюмбугрук, гуляй» и «Зюмбугрук, ко мне». Это звучало, как еле слышное цоканье, но Зюмбугрук без труда слышал его, находясь в другом конце квартиры.

И вот хозяйка вынесла его на балкон и он, катапультировав себя пружинистым хвостом, полетел, как космонавт, в открытый мир.

Зюмбугрук благополучно приземлился на соседнем балконе.

Там, проклиная вредную привычку, сосед открыл третью пачку сигарет и закурил.

Тут его взгляд упал на Зюмбугрука. Сосед остолбенел. Зумбугрук приветливо помахал лапой. Сосед поглотил свою последнюю сигарету, а Зюмбугрук побежал дальше.

Хозяйка пила чай, листала газету. Иногда до неё долетал чей-нибудь крик: «Зюмбугрук знакомится с соседями!..»

Исключение из правил

Всякий раз, когда я садилась с шефиней в машину, я засыпала – это было, как условный рефлекс. Вообще-то я сплю везде. Однажды умудрилась заснуть у зубного врача на кресле, пока он сверлил мне зуб.

На каких только машинах мы с шефиней не ездили! Типа «испытайте нашу модель, и мы оплатим ваши похороны». А водители – сплошные камикадзе.

В то утро и машина пришла вроде нормальная и без опоздания. Мы сели. Я заснула, и мы поехали. Когда я сплю, я всё слышу сквозь сон и всё вижу – как бы третьим глазом. И тут чувствую – шефиня забеспокоилась.

– Мужик! Ты что спишь, что ли?

– Я не сплю.

– Ты ведёшь машину с закрытыми глазами.

– Да нет. Тебе показалось.

– Да что ты мне голову морочишь! Ведёшь машину и спишь!

И тут он поворачивается весь в испарине, глаза красные и страшным шёпотом говорит:

– Слышь ты, стерва старая, не ты мне будешь указывать, когда спать, когда не спать!

С этими словами он выруливает на встречную полосу. Я открыла один глаз оценила обстановку, как безнадёжную, и снова погрузилась в сон за секунду до того как встречный поток раздавил нас в лепёшку.

…Был сырой пасмурный февральский день. В квартире ещё пахло ремонтом. Новое жильё. Новая школа. Новый город – Москва! Мама вышла замуж за профессора. Мы стали крутые. Я так боялась идти в класс. Там, откуда мы приехали, как по описанию Достоевского, семилетний был развратен и вор. Там новичков встречали террором. А ещё моё помпезное имя Беатрис – вечный повод для насмешек. Но в этот раз я вошла спокойно, потому что уже пережила этот день двадцать лет назад. Единственное чувство – радостное нетерпение. Я открываю дверь, и вот он, Женька, сидит на задней парте среди своей свиты, самых красивых и умных в классе. Зелёные глаза горят, как у лешего. Смотрит пристально. Он – мужчина, лидер, все остальные ещё дети. Поэтому мы все дружили, он связывал нас – стремительный процесс роста в наших и его собственных глазах. Может, поэтому он был таким высоким и статным. Он голубых кровей по матери. Незаконнорожденный. Отец – проходимец с Востока. Обострённое чувство справедливости – отпечаток на нём и на всём нашем классе.

Я не опустила глаз и не юркнула на первую парту, как первый раз.

Я томно улыбнулась и села поближе.

На перемене я подошла к окну. Падал снег. Он подошёл сзади обнял, погрузил своё лицо в мои волосы. Я почувствовала его дыхание на затылке.

– Давно не виделись.

– Что мы тут делаем?

– Не гони лошадей. Всё узнаешь со временем.

– Так странно. Ты, похоже, правда, рад мне. Ты вдруг неожиданно вспомнился через пятнадцать лет. Я стала думать о тебе. Чудом нашла твой телефон. Даже телефонной книжки не сохранилось – один обрывок и на нём твой телефон. Я была ко всему готова – только не к тому, что ты умер. Твоя жена стала допытываться, кто я. Она о тебе ничего не знала. Как тебе удалось оторваться и всё скрыть?

– Как понимаешь, оторваться не удалось. Вот так, мы здесь вместе.

– И нам четырнадцать лет.

– Мне – пятнадцать.

– А то, что вокруг, – это реально?

– Очень реально.

– Тогда перестань обниматься. На нас смотрят.

– Хорошо. После уроков.

Мы шли по скверу, обнявшись. Мокрый снег валился с веток.

– Не дрейфь, Беатрис. Не всё так призрачно. Ты у меня на стажировке.

– Мы здесь насовсем?

– Нет. Это база. Не единственная.

– И что от меня требуется?

– Требуется вера в меня – самозабвенная.

– Ну ты даёшь!

– Сегодня будешь спать со мной!

– Только об этом и думаю. Только, что я дома скажу?

– Скажешь, что у Ленки ночуешь. Отпустят.

К вечеру ударил мороз. Я вышла из дома. Женька подъехал на каком-то громыхающем драндулете – мотоцикле. Я была так рада, что окна нашей квартиры не выходят на эту сторону. Я была одета явно не для поездки на мотоцикле в такую погоду.

– Вот, надень, – он снял с себя обширный драный кожух. Сам остался в свитере. – За меня не переживай.

Колымага. Свитер. Гололёд. Главное – вера.

– Поехали, – сказала я.

Мы мчались по раздолбанной обледеневшей дороге. Он был десантником. Он водил танк.

Мотоцикл подбрасывало и кидало в стороны. Разобьёмся, или милиция остановит, или неизвестно что – не страшно.

Я боюсь его, его воли. Слабость к мужику – ненавижу.

Давно это было: 1991-й, четвёртый день путча. Он сидел в интернациональной униформе с автоматом в руках, такой холёный, гладкий. Я обрадовалось: «Привет! Ты как?» – «Я так…»

Он взял меня железной хваткой поверх локтя и молча повёл. Я продолжала болтать. Наконец, он нашёл место – кусты у самого моего подъезда.

– Я здесь живу.

Железный захват разжался: «Иди, пока не передумал».

Он чувствовал эту слабость к себе.

Мне рассказывал один маньяк – любил смотреть в глаза и задавать вопросы. Красивый парень. По-хорошему никто никогда не говорил «нет», а по-хорошему он не мог.

Было дело с Женькиным коллегой, похожим на порнозвезду. Спустился в ночной «Бункер» Интуриста в трениках с овчаркой и с двумя солдатами по бокам. Кругом бизнесмены крутые. Девки поджали хвосты: «Чин из «Альфы». Делают, что хотят». Я не могла отвести глаз. Ткнул в меня пальцем: «Ты».

Потом мы сидели в его джипе и целовались два часа. Солдаты стояли и смотрели с раскрытыми ртами. Он открыл дверь и заорал: «Что, не видели?! Вот с девушкой целуюсь!»

Так я оказалась исключением из правил.

И вот я еду по стиральной доске и крепко обнимаю Женьку – нашу общую любовь, мою любовь, чудовище, привидение. А сама кто?

Он свернул на окольную дорогу. Мотоцикл забуксовал в снегу. Мы закатили его в кусты.

– Дальше в лес.

– Больше дров. Я начинаю замерзать.

– Сейчас я тебя согрею.

Мы вышли на опушку. Я увидела шалаш. Я ожидала большего.

Женька развёл костер.

Как он собирался со мной спать? Голым на снегу?

Он, видимо, услышал мои мысли и стал раздеваться. Мороз градусов десять.

Он сел на корточки у огня как на пляже летом.

– Знаешь, одежда будущего – эта мазь. Согревающая у неё функция. Остальное – косметика, декорации. Раздевайся.

Мазь застыла тонкой плёнкой, и по всему телу разлилось тепло. Он помог мне натереться.

Мы лежали на расстеленном кожухе и смотрели на звёзды.

– Я представляла себе одежду будущего, как ткани, улавливающие музыкальный ритм и излучающие свет, цвет, гармонирующий с окружающей средой и звучащей музыкой, а так же систему вентиляторов, чувствительных к ритму музыки, так, что ткань развевается и переливается, пульсирует разными цветами. И причёски будущего – ленты, зажимы из такого материала и та же система вентиляторов. Люди всё больше и больше зависят от музыки.

– У тебя всегда полно идей. Расслабься.

– У меня всё произошло так быстро. Твоя жена рассказывала, что ты умирал медленно и мучительно.

– Да. Была летняя ночь. Я устал от боли. И вдруг всё прошло. И стало так хорошо. На подоконнике сидела ты.

– Кошмар!

– Напрасно. Я был рад тебе. У меня такое впечатление, что ты мне всё-таки не веришь.

– Стараюсь, как могу.

– Верить беззаветно – это приказ!.. Знаешь, если я расскажу тебе о твоём прошлом, даже о самом сокровенном, ты всё равно подумаешь, что я об этом где-то как-то разузнал. О будущем – бездоказательно. Я расскажу, о чём ты догадываешься в глубине души.

– Давай.

– Твой отец ужасно плакал всякий раз, после того как избивал тебя. Он хотел, чтобы ты была, как все. Он боялся за тебя. Когда ты залетела, тебе приснилась вся жизнь твоего сына. Ты только помнила, что это было что-то особенное, значительное.

– Да. Я потом весь день ходила и спрашивала себя: что это было? А ещё?

– А ещё? Ты меня любишь безумно – ну, признайся!

– Иногда. Немножко… Аллё! Не так грубо! Кто тут кого насилует! Я тебе сейчас покажу!

– Давай, показывай.

Потом я привыкла. Дни пошли своей чередой. Мама как-то вякнула насчёт нас с Женькой, и тогда я ей высказала, что знала: она снова намылилась к своему чёртову хирургу. Так что, нам придётся перебираться от хором милейшего профессора в распоследнюю дыру, и там мы застрянем надолго.

Май. Жёлтые одуванчики, как цыплята. Всем классом пошли в лесопарк.

Мы сидели на скамейках у игровой площадки. Три гитары. Они так красиво играли.

– А теперь Беатриска покажет нам фокус, – сказал Женька. – Лена дай платок. Завяжем ей глаза… Не подглядывай. Если коснуться пальцем середины её ладони, она угадает, кто.

Я раскрыла ладонь.

– Соня, Капитоха, Василяра, Фрида, Медников, Сашка…

А этот палец я сжала в кулаке и сделала поршневое движение.

– Хулиганка. Дети кругом, – засмеялся Женька.

Мама лежала в фальшивом обмороке. Как тогда, в будущем, когда она представилась Нике офицером КГБ и пришла на встречу в моём кожаном пальто. Ника его сто раз на мне видела.

– Мы не тронем вашу семью, но вы должны рассказать нам всё о Беатрис, – сказала мама-бухгалтер, переодевшись офицером КГБ.

– Какая валюта! Она с грузинами за двадцать пять рублей трахается!..

– А что? Я тебя спасала! Она спрашивала: откуда у тебя столько денег? За грузинов ведь ничего, а за валюту… – оправдывалась Ника потом.

– Спасибо. Мама сказала, что обольёт мне лицо серной кислотой, как только я засну.

Это сколько ж народу за двадцать пять рублей нужно было бы перетрахать, чтобы такие деньги заработать! Мама явно переоценивает мой потенциал.

И вот опять фальшивый обморок. Я села рядом.

Тишина. Потом мы обе прыснули от смеха…

– Ну, что, гейша по кличке Штирлиц, и куда ты опять собралась?

– На первое боевое задание.

– Я – Беатрис по кличке Белка. Я люблю свою тарелку.

Тарелка зависла над сараем, где были заперты пленные солдаты.

Ребята, конечно, удивились.

– А абреки-охранники?

– В машине спят.

Час сна – час загрузки в их сознание английского, «стрей».

Через час я высадила на побережье Новой Зеландии пленных и охранников, переодетых в штатское, вручив им документы и деньги.