Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Мелководье

Клава – блондинистая дылда средних лет – пропихнула свои телеса в узкое розовое платье, и стала похожа на сардельку, горячую и сочную. В таком виде она вышла в люди.

На неё в тот день напала ностальгия по брежневской Москве, где из ресторанов лилась грузинская музыка, а грузинские купцы кидали пачки денег на ветер.

Горный орёл Гоги свил себе гнездо в столице Швеции. И сидел он в этом гнезде, как в капкане.

В его ковровом магазине чего только не было. Не хватало одного – покупателей.

И вот в дверях появился силуэт.

«Русская!» – ностальгически подумал Гоги.

«Грузин!» – ностальгически подумала Клава.

Клава прошлась по магазину и остановилась у симпатичного коврика, который ей был совсем не нужен. Гоги тут же встал за спиной.

– Могу скинуть цену на сто пятьдесят евро. В ресторан пойдём?

– Двести, и пойдём.

Вечером Гоги стоял у входа в ресторан с ковриком под мышкой и пачкой презервативов в кармане.

Ресторан был не то чтобы шикарный – средненький.

После ресторана Клавдия пригласила Гоги к себе на чай.

Клавдия сдёрнула с кровати шёлковое китайское покрывало и, как колонна, упала на перины. Дисциплинированный Гоги надел презерватив и вопросительно посмотрел на рубенсовскую даму.

Дама изобразила непонимание на лице и на деле. Конечно, она могла больше, чем просто лежать на спине. Она много чего могла. Только зачем?

«И зачем мне этот коврик понадобился?» – повторяла она про себя.

Чистое везение, или Два мешка с мукой

Восьмидесятый. Москва.

Кондитерский цех ресторана «Арбат» – самый большой в стране.

Пол скользкий от грязи, которую пьяная уборщица равномерно размазывает вонючей полугнилой тряпкой.

В раздевалке уборщица из мясного цеха орёт: «Вот что значит людям помогать! Искала с подругой интернат для сына. Захотела она, как я. Сама за интернат своему два с половиной рубля плачу, а ей нашла за рубль!» – уборщица кипит от возмущения.

Что ж там с бедными детьми в рублёвом интернате делают?

Пока переодеваемся, одна работница внимательно оглядывает меня: «Ты, Бэлка, правда, еврейка? Еврейки носатые, кривоногие, а у тебя ножки стройные и с лица ничего. Еврейка – рабочая! Анекдот!»

Драка.

Одна бригада заняла тестомесилку без очереди.

Конфликт.

Работницы побросали свои дела и столпились вокруг.

В середине круга две дуэлянтки. Оружие – скалки.

Сначала они ходят по кругу, как две пантеры, потом бросаются друг на друга и начинают яростно фехтовать скалками. Болельщики визжат, скандируют.

Потом рукопашный бой. Они катаются по полу. Их и без того грязные спецовки становятся чёрными.

Начальница цеха – приятная женщина, появляется утром, набирает продуктов и уходит. Красномордая заместительница напивается в конторке коньячными добавками и спит. Главный мастер – лохматая кувалда – тоже напивается, но она вынуждена сидеть за столом в цехе и следить за нами. Чтобы не заснуть, она кричит и ругается: «Вы свиньи, ворьё, проститутки!!!» Радио орёт гимны славной стране. Мы ударно трудимся.

Моя бригада – твари, каких поискать, – печёт торты.

Двое здоровых баб оттянули запертую дверь шкафа бригады сдобников. Образовалась щель, в которую может пролезть только моя маленькая ручка.

«Давай, Бэлка. Тащи, сколько можешь».

Им нужен жир. Им разбавляют шоколад для веса.

– Девки! Совесть есть?!

– Слова такого не знаем, – ржут они в ответ.

Лариску доводят. Лариске семнадцать. Беременная на третьем месяце. Парень бросил. Сирота. Живёт в барачном посёлке в Подмосковье.

Лариска – ученица. Знакомый геморрой. Не каждый выдержит. Сама проходила.

Возьмут ученика – бесплатного раба, им за это ещё и доплачивают. Делают всё, чтобы он ничему не научился: посылают противни чистить, посуду мыть и прочее – неквалифицированной работы всегда хватает. Как подходит время разряд давать, начинается: «Понимаешь, не твоё это. Поищи себя в другом» – система отработанная. Человек на них отпахал полгода бесплатно. Просто так уходить не хочет. Тогда бригада начинает по-плохому. Доводят, как могут.

Бедная Лариска сейчас в эпицентре издевательств. Ей и так плохо. Тощая, жёлтая, дрожит, ходит за мной хвостом, лепится ко мне, как дитя к матери, а я её всего на год старше.

Главный номер в программе издевательств – самостоятельная работа.

«Умная, умелая – вот и готовь самый сложный торт одна!»

Такой торт и кондитер пятого разряда один не приготовит. К тому же, пока продукты со склада принесёшь, половины не будет. Воруют друг у друга. Не успеешь отвернуться.

Вот и корячится бедная Лариска, бригада вокруг ходит и подбадривает: «Продукты напрасно изведёшь – сама платить будешь, а не заплатишь – посадят. Уходи, пока не поздно. Мы уж как-нибудь недостачу покроем».

– Иду с работы, думаю: что так холодно? Пальто на работе забыла. Вышла, как зомби, не заметила, – рассказывает Лариска.

Бригадирша мне орёт: «Не смей к ней подходить! Сама вылетишь!»

У Лариски в глазах мольба и отчаяние.

Не выдержала моя душа: «Гады вы! Сволочи! Я на вас директору пожалуюсь!»

Директора я в глаза не видела. Редко на месте бывает. А второй человек в «Арбате» господин Кудинов на месте.

Рассказала ему о злосчастной Лариске, а он мне:

– Вот сниму сейчас трубку, вызову «скорую» и уедешь ты в психушку.

Что на это сказать?

– Устрою я тебя в место поспокойней. В сауну со мной пойдёшь?

Я как стакан водки хлопнула – согласно кивнула.

– Не сейчас. Занят, – мило улыбнулся, – потом дам знать.

В бригаде на меня вызверились. Котлы мыть отправили. Как раз горячую воду отключили.

Стою, драю котлы. Уборщица влезла, меня плечом отпихнула:

– Отвали, жидовская морда.

– Да, я жидовская морда, а ты в сорок лет уборщица.

– Я тебя убью, – тихо говорит она.

Стоит, трясётся от бешенства – измождённая, обдёрганная, на лице красная короста.

Слух прошёл, что меня переводят.

Стою себе одна, леплю слоёные язычки. Уборщица уже третий день не работает. Стоит рядом и истошно орёт:

– Жидовская образина, проститутка!

Я не обращаю внимания.

– Как ты не боишься? Ведь зарежет же!

За меня они, что ли, беспокоятся? Они уборщицу потерять боятся. Кто в одиночку такой цех мыть согласится.

Лариске разряд дали. Теперь она на меня даже не смотрит. Слышу её уверенный смех. Отстрелялась.

На новом месте спрашивают:

– Кто направил? А-а-а-а, Кудинов, тогда ясно-понятно.

Цех маленький, как комната. Всего одна напарница – Шура. Она стерва, истеричка. С ней никто работать не может. А мне-то что? В «Арбате» таких полсотни было.

– Бэлка, на профсоюзное собрание поедешь, пирог своему другу Кудинову передашь.

А я-то думала: пронесло.

Еду на собрание. Вспоминается детский фильм-сказка «Марья-искусница». Грозящий волосатый палец водяного из воды: «Должок!»

И вот я пред лицом Кудинова. Посмотрел сквозь. Забыл или не узнал. Я у него в кабинете тогда в спецовке и косынке была. Как же я радовалась!

А место классное было. Хоть мы и грызлись с Шурой, и на скалках фехтовали, а как пройдёт у неё приступ – добрее бабы нет.

Три года там отработала. А потом закрыли нас на ремонт. Сказали: «Устраивайтесь, как хотите. Через год возвращайтесь».

Сначала думала: конец света. А потом устроилась художником в кинотеатр «Зарядье». Стала свои акварели туристам продавать. Через год в Строгановку поступила.

Совсем другая жизнь пошла.

Потом звонили мне со старой работы, обратно звали. Три года звонили. Никто с Шурой работать не мог. Меня эти звонки ужасно смешили.

Столько лет прошло, а иногда снится: вхожу я в цех, становлюсь плечом к плечу с Шурой и привычно берусь за работу, а на душе как будто два мешка с мукой лежат.

Пятно

Свен знал себе цену. Если его бирюзовый взгляд из-под льняной чёлки сфотографировал какую – можно брать, а можно пройти мимо, всё-таки, женатый: не пойман – не вор. Пока жена сопровождала его в деловые поездки, многочасовые полёты на другие континенты проходили нормально. Но когда жена завела самостоятельный бизнес и перестала его сопровождать, дальние полёты Свена проходили или хорошо, или плохо. Плохо – если в соседних креслах сидели возбуждённые туристы, особенно с детьми. Хорошо – если соседкой оказывалась какая-нибудь амазонка в мире бизнеса, которая зачастую, перелезая через кресло Свена, ловким-неловким движением давала понять, что она в чулках и без нижнего белья.

И вот экипаж приветствует пассажиров в лице очаровательной африканочки-стюардессы.

Это был её первый рейс. Молодую стюардессу смущали пристальные томные взгляды пассажиров. Она ходила по салону, предлагая напитки… Нервное напряжение сказалось. Бедняжка случайно плеснула красным вином Свену на брюки. Бросилась оттирать. Свен поднял на неё мученический взгляд, констатируя мощную эрекцию. Стюардесса убежала, но вскоре вернулась с пакетиком соли. Высыпав соль на брюки, она пролепетала: «Если пятно не исчезнет, мы можем поехать ко мне домой, и я постираю вам брюки».

«Не исчезай! Не исчезай!» – заклинал Свен пятно…

Викинг

Техас. Свен стоит на открытом шоссе и голосует. Этот сон ему часто снится. Он мне его рассказывал.

Мой любимый пиано-бар в Стокгольме – бар «Риц», потому что это лучший пиано-бар в Стокгольме…

Свен стоял у стойки и пил уже девятую рюмку водки. Это с тех пор, как я пришла. Неизвестно, сколько он выпил до моего прихода. Я думала: «Вот-вот упадёт, вырубится и даже, если сильно ударится, не проснётся».

Оказалось, он за мной наблюдал. После того как я послала подальше некоторое количество кавалеров, Свен подошёл, и мы разговорились. Он меня рассмешил. Давно так не смеялась.

Именно таким я представляла настоящего викинга: не здоровым бугаём с рогатым чайником на голове, а таким, как Свен, – худощавым, жилистым, русоволосым, с пронзительно-бирюзовыми глазами на загорелом лице. Таким виделся мне викинг тысячу лет назад, как и сейчас, – шалым, гибким, стремительным и проворным.

Свен встретил свою жену, когда ему было шестнадцать. Они были похожи, как близнецы. Он прожил с ней двадцать счастливых лет.

Его дом, окружённый садом, стоял на берегу моря. Свен любил смотреть на заходящее солнце, сидя на террасе с чашкой кофе и верным старым псом у ног.

Свен часто был в разъездах. Он любил новые лица и новые города, но не представлял своё постоянное место жительства вне Швеции.

И вот занесла его жизнь в Техас однажды. Он решил съездить в соседний город автостопом.

Свен шёл вдоль дороги в отутюженной голубой рубашке, весь такой аккуратный, свежий в мареве жаркой пыли. Машины проносились со свистом. И вот затормозил какой-то драндулет. В нём сидела молодая боевая девица смешанных кровей. В ближайшем мотеле он заплатил за ночь любви и, быстро насытившись, заснул сладким сном. А девица – она не только торговала собой, она пыталась заниматься разными вещами: художеством, бизнесом, шоу-бизнесом. Побочный бизнес шёл с переменным успехом. Она лежала рядом с очередным мужчиной, обогретая его удивительным, незнакомым теплом. Она размышляла о своей жизни.

Свен проснулся от того, что она плакала. После этого они занимались любовью с особой страстью до самого утра. Потом она подбросила его в гостиницу. Через пару часов он сидел в самолёте на пути в Швецию. А вечером того же дня он сидел на террасе со старым псом у ног, с чашкой кофе и наблюдал закат.

Сэм

Сэм был боксёром цвета шоколада. Он говорил: «Всегда занимай защитную позицию».

Он приехал в Швецию с родителями, но потом угодил в семью-интернат.

У него были живые умные глаза и такое тело, что не в каждом журнале увидишь.

Он был ещё и пилотом, компьютерным консультантом, учителем математики в старших классах, но на закате своей боксёрской карьеры он водил автобусы.

Самолёты и компьютеры – это изредка. А с учительством совсем покончил.

Тяжело ему работалось среди юных сексуальных учениц, которые чуяли, что их скромный учитель глубоко сексуально озабочен. Было много пикантных ситуаций в его учительской карьере. Он понимал, что рискует всем, если что – тюрьма.

В грозовой предразводной атмосфере его квартиры раздался звонок. Эта шестнадцатилетняя девочка была подругой одной из его учениц. Сэм укрылся в безопасном углу и отвечал односложно, чувствуя, как его трясёт.

Она тоже была африканка, удочерённая шведами.

Он никогда ей не звонил. Она звонила сама. Они встречались и, забравшись в какое-нибудь тихое место, долго целовались закрытыми губами. Он трогал её тяжёлую девственную грудь, вложив ей в руку свой горящий от желания член. Так они стояли и целовались, пока его член не взрывался спермой.

Когда он через какое-то время спросил, хочет ли она по-настоящему, она ответила, что ещё не готова к сексу и чувствует, что это было бы неправильно.

Я как-то ясно увидела его – замотанного, гружённого детьми, сумками, пакетами, и эту девочку с опухшими ногами, с тенями под глазами, самоотверженно ведущую корабль быта.

– Это был твой шанс.

– Я знаю. А что было делать? Было слишком рискованно.

Вот такой он был зануда – этот Сэм.

Диме о моих родителях

– Мне было шесть лет. Нас как-то пригласила на Новый год одна крутая семейка, где собралось «общество».

Мама была в восторге. Папа давно устал сопротивляться. Он мечтал только об одном – чтобы его оставили в покое.

И вот мы попёрлись туда.

В разгар праздника папа вспоминает, что поставил чайник и забыл его выключить.

Мы в панике бежим домой.

Чайник стоял на плите – папа забыл включить.

– Мне нравится твой папа.

– А ещё как-то мы опять выбрались в общество.

Шла оживлённая светская беседа. Очаровательная мама кокетничала. Папа мотался как неприкаянный, потом где-то растворился.

Вдруг послышалось сдавленное хихиканье и народ стал украдкой заглядывать на кухню, чтоб не спугнуть папу, который, как колибри, завис над кастрюлей с компотом.

– Изабелла, а теперь мне больше понравилась твоя мама, хотя я завидую, наверное, твоему папе.

– Правда?!

– Изабелла, а когда папа пил компот, скажи, ты хотела подойти к нему и обнять?

– Нет. Я растерялась. Мама сказала, что нам надо немедленно бежать оттуда.

– А когда вы возвращались домой, ты сказала папе, что он герой?!

Журналист

Аркадий Зверюгин был журналистом (он и сейчас журналист). Он был человеком осторожным, поскольку знал по опыту, что, если ринется в пучину разврата, обязательно попадет на мелкое место. Но мне он показался человеком широкой души и бешеного темперамента.

Я встретила его в баре «Интуриста». Он поил целую компанию и распускал валюту веером. Увидев меня, он забыл про всё на свете. Подошёл и спросил: «Что будешь пить?»

Потом мы весь вечер пили водку с апельсиновым соком. Я слушала душераздирающие рассказы о работе журналиста и думала: «Бедненький, как он ещё жив?!»

Потом он купил бутылку ликёра, блок сигарет и мы поехали ко мне. Утром он проснулся в полной панике и стал рыскать по квартире. Мне очень хотелось, чтобы он поскорее ушёл, и я не могла понять, в чём дело.

Оказалось, что потраченные накануне деньги были профсоюзной кассой. Они, профсоюзники, её ему доверили… Я предложила ему позавтракать. Он отказался. Я предложила ему чашку чая. Он отказался.

Он плотно сел на кухне и завыл. Он весил больше ста килограммов. С похмелья и с тоски он стал расплываться и заполнять собою мою малогабаритную квартиру. Я не могла завтракать в такой обстановке. Мне казалось, что он никогда не уйдёт. Я дала ему 50 долларов. И он ушёл.

Потом он написал статью о женщинах лёгкого поведения, которая принесла ему известность. А потом он позвонил. Мы встретились, и у нас был роман.

Жених

Повстречала я однажды душевного человека. Он дарил мне цветы и некоторые товары из комиссионного магазина, где работал продавцом.

По образованию он был электрик, но электрик из него не получился. Тогда он решил стать бизнесменом и в течение двадцати лет упорно пытался проникнуть в мир бизнеса. Ему не везло. Неудачи он объяснял своей исключительной порядочностью. Одним из примеров этого качества он считал факт, что всегда давал деньги на аборты женщинам, с которыми встречался. На детей он смотрел с умилением. Особенно на моего ребёнка. У него дома над кроватью висела фотография кота. «Это был мой единственный друг», – говорил он со слезами на глазах. Когда в очередной раз у него завелась женщина, с ней завёлся и кот. Она была негодяйка. На одни аборты он извёл кучу денег. У них был один размер ноги. Она надела его кроссовки и ушла к другому. Кота он не отдал ей принципиально. Сам ухаживать за животным был не в состоянии. Единственного друга пришлось усыпить…

Выслушав эту историю, я подумала: «Надо же, какой чувствительный. До сих пор переживает потерю кота и кроссовок». Через месяц после нашего знакомства он стал приходить ко мне обедать каждый день, через два – ещё и ужинать, а через три – уже и завтракать. Он приучил моего сына называть его папой. Мы подали заявление в загс. За несколько дней до бракосочетания он пришёл просить у меня денег в долг. Причём назвал именно ту сумму, которую я скопила за всю свою трудовую жизнь.

«Какой проницательный!» – подумала я и сказала, что денег у меня нет. Вечером того же дня мне позвонила его мама и категорическим голосом заявила, что, если я денег не дам, в загс он не придёт. Денег я не дала. В загс он не пришёл. Я тоже.

С серьёзными намерениями

Захотелось Нинке любви, а главное – понимания. Еде взять? Решила дать объявление в газете: хочу, мол, познакомиться с психоаналитиком. И вся я из себя молодая, красивая…

– Почему с психоаналитиком? Почему уж сразу не с психиатром? – спросила подруга.

– С психиатром рано. А вот психоаналитики людей понимают. Люди перед ними раскрываются. Глубоко.

– Раскрываются глубоко… Может, тебе лучше с дантистом или с гинекологом?

– Нет. Вот хочу психоаналитика. Звучит очень интеллигентно.

Вобщем, дала Нинка объявление, и посыпались ответы. Но вскоре поняла она, что отвечают ей не врачи а пациенты. Вкрадчивыми голосами рассказывали они, что глубоко знают предмет, но работают не по специальности – зачем мелочиться, если есть более яркие таланты, а работают они известными режиссёрами, крупными бизнесменами, знаменитыми писателями. Некоторые сразу просили её сесть, чтобы не упала, когда узнает, с кем имеет дело, и называли фамилии, часто упоминаемые в прессе. На встречу же приходили дрожащие, странные существа, одетые, во что Бог пошлёт, и у Нинки при виде их появлялось такое выражение лица, что это вызывало вспышки агрессии. И самое ужасное, что у всех у них был определитель номера, так что, несмотря на то, что им сразу давали понять – контакт не состоялся, они начинали сосредоточенно названивать. Но Нинка не теряла надежду, хотя шла на очередную встречу, вооружившись на всякий случай каким-нибудь предметом домашнего обихода. К тому времени она уже знала, что есть два вида маньяков: занятные и занудные. Занудные – страшнее.

Дальше – хуже. Всё продолжалось до тех пор, пока на её объявление не ответил один бесцветный голос и, ничего не обещая, предложил встретиться. Это был огромного роста качок, одетый очень просто, во всё новое: тёмно-синие джинсы, белая майка, белые кроссовки. «Не бойся меня», – сказал он.

Раньше он был боксёром, потом работал телохранителем. А в последнее время у него была стабильная работа санитара в психбольнице в отделении для буйных.

«Самоубийца», – слышала Нинка шёпот за спиной, где бы она с ним ни показывалась.

Но внешность обманчива – в общении он был настолько лёгким и ненавязчивым, что, находясь рядом, можно было напрочь забыть о его присутствии.

Единственным недостатком был его музыкальный вкус – сложнее «Аббы» он не слушал.

Когда Нинка включила Бьёрк, он сказал, что может посоветовать хорошие успокоительные таблетки.

Вобщем, и с ним Нинка тоже не стала, решив, что лучше быть убитой маньяком, чем медленно умирать от скуки.

И пошла Нинка искать дальше.

Уж и помечтать нельзя

Ещё с первого класса я знала, что живу в самой лучшей на свете стране, за пределами которой люди только и делают, что страдают. Я думала: «Какое счастье, что я живу в Советском Союзе, а не на каком-нибудь Диком Западе!»

И по этому поводу я должна была посвятить свою жизнь служению этой стране, забыв о личных интересах. Вот я и написала в сочинении на тему «Кем я хочу быть», что хочу стать дояркой. Такая профессия казалась мне высшей формой самоотверженности. Тогда, в семь лет, я не могла додуматься до того, что есть профессии и похуже, например санитарка в психбольнице. Здесь, в Швеции санитарки всюду требуются и, если человеку больше некуда податься, остаётся только туда. Надраивая унитазы в моей психушке я, совсем как в детстве, думала: «Как же мне всё-таки повезло: живу в экологически чистой, безопасной стране, не голодаю, у меня шикарная по советским стандартам однокомнатная квартира. И должна я плакать от благодарности, что меня здесь приютили и дали возможность работать».

Всё это хорошо, только я чувствую, что слабею и деградирую не по дням, а по часам, что такая работа катастрофически сказывается на моей внешности. И скоро я совсем потеряю товарный вид. Подружки посоветовали в срочном порядке найти богатого мужа. И я сосредоточенно начала искать: через Интернет, по престижным клубам, по объявлениям в газетах – вобщем, всеми возможными способами. И вот, наконец, нашла принца на белом коне.

Мой вороний райончик, населённый восточными иностранцами, крейсером врезался в райский уголок, где стояли красивые виллы, в которых жили крутые шведы, и его вилла была в ста метрах от моего дома. Я, не зная этого, долго объясняла, как добраться до меня из центра Стокгольма. Он внимательно слушал, переспрашивал детали – куда свернуть, какие магазины по пути попадаются. Я так старалась навести красоту, что ему пришлось прождать меня десять минут. Он даже испугался – туда ли он приехал. И вот я вышла во всей своей восточной красе. Он стоял на фоне новенького белого «мерседеса» и улыбался. Мы поехали обедать в шикарный ресторан при его гольф-клубе. Во время обеда он рассказывал о себе. Он директор крупной компьютерной фирмы и в свои пятьдесят лет мог с уверенностью сказать, что прожил счастливую жизнь, полную интересных поездок, воплощённых замыслов и всё у него было хорошо.

– Бывает ли плохо? – спросила я.

– Бывает. По утрам, когда я просыпаюсь и вижу лицо моей жены.

Он очень любил свою жену, но не прошло и тридцати лет, как любовь кончилась.

– У меня впереди ещё пятьдесят лет активной жизни, – продолжал он. – Я хочу любви, хочу детей.

На прощанье он страстно облобызал меня, сказал, что уезжает в командировку, будет писать и звонить. По утрам мне приносили розы, каждый день от него приходили любовные письма с открытками, а названивал он денно и нощно. Надраивая полы в психушке, подмывая психов, собирая грязное бельё, я думала, как буду жить в красивом особняке со своим принцем и купаться в роскоши. И вот когда я совсем погружалась в свои розовые мечты, на меня падала Муму – огромная шестидесятилетняя сумасшедшая, которая любила подкрасться сзади, наброситься и с силой навалиться на меня. С помощью двух санитарок меня вырывали от Муму. Психи меня любили по-своему. В мои обязанности входило не только обихаживать, но и развлекать сумасшедших, а также есть вместе с ними. Это было ужасно.

Мой будущий муж говорил, что я работать не буду. Зачем? Он и так хорошо зарабатывает. И вот, наконец, он приехал. Он оглушил меня ещё одним шикарным рестораном. Мы сидели за столом, уставленным всякими яствами, а вокруг отдыхала стильная публика, в ряды которой я в своей рванинке не вписывалась.

– Ты одета скромно, но со вкусом, – прочитал мои мысли будущий муж. – Если тебе здесь не нравится, мы можем посидеть в одном тихом уютном баре.

Вскоре мы сидели в этом тихом уютном баре, который располагался при гостинице.

– Знаешь, я тут номер снял.

– Это зачем?

– Я порядочный человек, и честно тебе скажу: мой развод через три недели. Моя жена страдает. Я не хочу, чтобы она знала о нашей любви. Она моё прошлое. Ты моё будущее.

Квадратная камера номера была совсем, как моя квартира, только без плиты: кровать, вешалка, стол.

Он смотрел на меня с надеждой. Сидели молча. Я откровенно себе призналась, что в этот вариант я не верила. Но с другой стороны, он казался мне простым, как герой комикса. Я, как уборщица, думала, что маленькую душу, как маленькое помещение, легче содержать в чистоте. Но с позиции уборщицы, как с дешёвых мест в театре, плохо видно сцену жизни. Директор крупной компьютерной фирмы не мог быть идиотом.

Мы провели в номере около часа. Он сказал, что наши отношения вступили в новую фазу. Теперь мы связаны на всю жизнь. На следующий день я получила от него очередной букет роз и письмо, в котором он подробно описал, как мы проведём наш медовый месяц. К этому письму была приложена копия факса. Он заказал для нас гостиницу в Ницце, на берегу моря.

– Кстати, а где сейчас твоя жена?

– В отпуске. Поехала к родителям, чтобы получить поддержку и утешение. Завтра возвращается.

На следующий день не было ни звонков, ни писем, ни роз. Я подождала недельку, потом позвонила. Автоответчик сообщил мне, что супруги Свеннсон уехали на десять дней отдыхать в Ниццу. Прошло две недели. И хотя мне всё было ясно, я решила позвонить ему. Услышав мой голос, он положил трубку, а через полчаса раздался звонок в дверь. На пороге стояла женщина, похожая на смерть.

– Так вот ты где ютишься… – она вошла без приглашения и с глубоким презрением оглядела мою шикарную по советским стандартам квартиру. – Богато живёшь. И вот отсюда ты собиралась переселиться в мой особняк? Не удивляйся. Я все про тебя знаю. Он мне рассказал.

– Хороший у тебя муж.

– Тем и хорош, что мой. Я его не ревную к санитаркам. Санитарки всегда нужны.

Она ушла, хлопнув дверью. Я подумала, что, наверное, в Швеции существует три пола людей: мужской, женский и иностранный. Эта мысль привела меня в ярость. Я набрала номер:

– Слушай, парень, если тебе ещё раз захочется потрахаться, не предлагай замуж – предложи выпить!

– Не надо так кричать, – спокойно ответил мой принц. – Я тебя не обманывал – я мечтал. А за то, что ты сейчас тут названиваешь и нас нервируешь, я на тебя в полицию заявлю.

И заявил.