Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Как я стала привидением

Я стояла на станции метро «Парк культуры», горько плакала и примерялась, откуда вернее броситься под поезд. Несколько месяцев назад я поклялась себе, что, если ещё раз по-глупому забеременею, покончу с собой.

Полчаса назад я поговорила с молодым человеком, из-за которого опять со мной случилось это несчастье. Разговор был коротким: «А пошла бы ты…»

Моё поведение привлекло внимание сотрудников милиции метрополитена.

– Девушка, кончайте жизнь самоубийством где угодно, только не на путях нашей станции.

На мгновение мне захотелось рассказать им, что со мной произошло, но я стёрла слёзы с глаз, посмотрела на них и передумала.

Я села в поезд и поехала на другую станцию, но там меня уже встречали – им передали по рации. Я поехала дальше, но так было на каждой станции. Так я доехала до конечной, убедилась, что броситься под поезд мне не дадут, вышла на улицу и бросилась под грузовик.

Встреча

Было ещё светло.

Всего секунда затмения.

Откуда он взялся?!

И, как назло, никого.

Мы медленно шли по набережной Ленинских гор.

Я понимала: любое резкое движение может стоить жизни.

Я читала ему стихи Цветаевой. Он находил поэзию занятной, и это отвлекало его от намеченной цели. От него пахло рыбой. Его тело было покрыто слизью, которая проступала сквозь одежду. Его брюхо издавало звуки приёмника в процессе настройки.

Я думала только об одном: как бы дойти до метро. Там можно попытаться убежать или хотя бы позвать на помощь.

Он отпустил меня с миром в обмен на телефон. Жгущая щупальца разжалась, оставив на моём запястье вечное клеймо.

И потом всякий раз, перед тем как случиться какой-нибудь беде, он звонил и, давясь от смеха, просил:

– Ну, почитай мне ещё стишки!

Рая

Начало восьмидесятых. Москва. Премьера фильма «Экипаж».

Анька, Алекс и Рая встретились у входа в кинотеатр.

«Выглядит бродягой», – подумала Рая, глядя на Алекса. Он ей сразу понравился.

От него пахло лесом, старыми книгами и здоровым духом безграничной свободы. Свобода была во всех его движениях.

Она не могла определить, кто он такой: «Он, наверное, очень умный, раз такой свободный».

Если бы Анька сказала, что его содержат родители, Рая бы тут же потеряла интерес.

Рая считала Аньку страшной – сутулая, худая.

Алекс с Анькой – оба породистые, высокие, яркие.

Анька – жгучая брюнетка. Алекс – конкретный блондин.

У обоих крутые родители.

Анька – бестолочь.

Алекс – шизофреник.

Рая – Анькина противоположность: небольшого роста, бледненькая, зато попка, грудь, талия.

Рая стыдится своих грубых рук в рубцах ожогов – она работает на заводе, живёт в одной комнате со сварливой властной мамой в многонаселённой коммуналке. Она – запуганная, задавленная маленькая рабыня.

Пару лет назад её мама вышла замуж за крутого профессора.

Этот брак продлился несколько месяцев. Профессор оказался крайне эксцентричным типом. У мамы не хватило терпения.

Будучи профессорской падчерицей, Рая завязала множество знакомств среди детей крутых родителей. Все эти знакомства разом оборвались, когда мама развелась.

Единственная сохранившаяся связь с миром этажом выше – это связь с Анькой.

Для Аньки знакомство Раи с Алексом – жест благотворительности.

– Он влюблён в меня с детства. У меня роман с его другом. Алекс так страдает!

«Ничего себе страдалец!» – подумала Рая.

Алекс шутил и смеялся, не сводя с Раи глаз.

Он спросил у Аньки Раин номер телефона, но Анька его забыла.

Рая позвонила с расспросами.

– Между прочим, заинтересовался, – закончила Анька приемлемую версию о том, кто такой Алекс.

Рая не помнила точный адрес: «Кажется, эта дверь». Она нерешительно позвонила. Алекс открыл с радостной улыбкой.

Вскоре Рая узнала, что Алекс может спать сколько угодно. По утрам ему не надо рано вставать. По утрам он любит пить чай, любуясь видом на три церкви Замоскворечья из окон своей просторной двухкомнатной квартиры, в которой он жил один. Чтобы составить ему в этом компанию, нужно было жить так, как он.

Рая не знала такой жизни.

Он торопил события, обещая, нарушая обещания, зная, что его механизм чувств может отказать в любой момент, как заевшая пластинка, проиграв часть мелодии, возвращается к началу.

Рае нравилась его детская лживость.

Алекс исчез неожиданно.

Причина вскоре выяснилась.

– Я залетела, – сказала Анька, – не знаю от кого.

– Я тоже залетела, – сказала Рая, – ты знаешь от кого.

Рая чувствовала себя частью тела Алекса, отсечённой, как аппендикс.

Мама не хотела становиться бабушкой.

В тридцать восемь лет, в комнате с дочерью и орущим внуком.

Личная жизнь не ладилась никогда.

Над городом висела жара. Мама сшила Рае сарафан из старой белой занавески.

Сарафан был полупрозрачным. Рая чувствовала себя трупом в саване, что вполне соответствовало состоянию кровоточащей души.

Она гуляла по обречённому на вырубку Воронцовскому парку, вживаясь в роль привидения. Ей казалось, что её матка продолжает выплёвывать нежнейшие кусочки мяса её абортированного ребёнка: «С этим придётся жить вечно».

Она позвонила ему на дачу.

– Неужели вы не понимаете? Он не хочет вас видеть, – медленно произнёс его отец, смакуя фразу. – Алекс порядочный молодой человек. Он женится на девушке, которая от него забеременела, на Анне.

Рая плавала в чёрной полынье ярости.

Она обратилась в темноту.

«Я хочу справедливости. Пусть её ребёнок умрёт. Если ты есть, ответь мне!»

В самой глубине сознания она услышала глухой голос: «Я слышу тебя. Твоё желание принято».

Через пять месяцев Алекс неожиданно позвонил. Рая поняла почему, когда они встретились.

Он уже не выглядел свободным. Он словно постарел на много лет. У него был усталый, скучающий взгляд.

Рая напряжённо рассматривала его, пытаясь отыскать хоть тень былого очарования.

– Как Анька?

– Нормально, – кисло ответил Алекс.

«Я больше не сержусь. Он этого не стоит. Я не хочу, чтобы исполнилось моё желание!»

«Ничего нельзя изменить», – услышала она в глубине сознания знакомый глухой голос.

Звезда над неподснежником

Конец декабря.

Снег падает лёгкими хлопьями. В окнах горят огни новогодних ёлок. Бодряще пощипывает морозец. Играет новогодняя музыка.

Рае девятнадцать лет.

У неё совсем не праздничное настроение. Она думает о смерти. Она медленно переходит дорогу в надежде, что её собьёт машина, но никому неохота брать грех на душу.

Сначала она думала повеситься, но не знала, как вязать петлю.

Рая выбирала между двумя способами – поехать на свой любимый остров, выпить там две бутылки водки и заснуть в снегу или вскрыть вены в ванне с горячей водой.

Горячая ванна ассоциировалась с неудачной попыткой вытравить ребёнка.

Она проснулась в собственной блевотине. Над ней истошно вопила мать:

– Посмотрите на эту девку! Посмотрите на эту шлюху!

К двери их комнаты припали соседки-старушки, словно колибри к цветку. Старушки пили Раино горе, как сладчайший нектар. Мать выла весь вечер. Рае хотелось её задушить. На работе такая же стерва мастер догадалась по Раиным приступам дурноты, в чём дело, и тоже мотала нервы.

Рая знала, что Алекс сумасшедший. Анька её предупреждала.

– А в чём это выражается?

– Узнаешь его – поймёшь.

Звонок. Может, Алекс?!

– Я жду вас у Большого.

– Кто это?

– Сергей. Мы же договорились! Вы забыли? Сегодня «Щелкунчик»!

– О Господи! Да. Я заболела.

Сейчас – только в Большой театр. Странный этот очкарик. Привязался на улице. Научный сотрудник. В университете работает. Болтает увлекательно. Звонит постоянно. Совершенно не запоминается.

Звонок. Может, Алекс?!

– Это опять Сергей. У меня сегодня новоселье. Буду очень рад вас видеть.

– Ой, нет. Спасибо.

– Ну что вы опять?! Повеселитесь. Отвезу на машине туда и обратно.

– Чтобы в девять дома.

– Без проблем.

С очкариком приехал друг, такой же интеллигентик, плотно сбитый, небольшого росточка. Только очкарик был светловолосый, а друг – жгучий брюнет. Рая назвала их про себя «Чёрный и Белый». Они мило болтали, шутили. Новая машина ехала ровно по накатанному снежному шоссе, но вдруг забуксовала и остановилась. С обеих сторон был лес. Чёрный и Белый страшно разозлились. Пытаясь снова завести машину, они ожесточённо ругались. Наконец машина завелась, и они поехали дальше.

– Гости, наверное, думают, куда вы запропастились?

– А нет никаких гостей. В последний момент всё отменилось.

Они подъехали к дому. На улице не было ни одной живой души.

В квартире на кухне на столе бутылка водки, нарезанная колбаса, хлеб.

Чёрный с Белым сразу стали пить.

– А как вы меня обратно повезёте? – спросила Рая.

– Всё будет нормально.

Всё ненормально.

Рая ушла в комнату. Включила телевизор. Через час она появилась на пороге кухни:

– Мне пора.

– Да, сейчас поедем.

Она надела пальто. К ней подошёл Чёрный, загородив собой дверь. Он церемонно поцеловал ей руку. Рая брезгливо отдёрнулась. Он попытался погладить её волосы. Рая решительно двинулась к двери. Он швырнул её к стене и ударил по лицу.

– Будешь тут ещё… Ах какой негодяй! Какой подонок! – Чёрный, видимо, имитировал возгласы предыдущей жертвы. – Отсюда выход только в окно. – Он распахнул окно. – Пожалуйста, выход – девятый этаж, вот стульчик, удобнее на подоконник…

– Спасибо! – Рая заплакала от счастья – всё так просто.

Последнее мгновение жизни просвистело свежим ветром. В первое мгновение смерти не почувствовала боли, упав в пушистый снег.

Реакция Белого и Чёрного тоже была мгновенной. Они быстро спустились вниз, бросили тело в багажник машины, отвезли подальше в лес и закопали в снегу.

Тело нашли только в апреле. Опознать его было невозможно. О знакомстве Раи с Белым никто не знал.

Всё это ясно промелькнуло в сознании, когда Рая двинулась к окну.

– Эээ! – Чёрный схватил её и притащил на кухню, где Белый мирно пил водку.

– Ты кого ко мне привёл?! – Чёрный взял Белого за грудки.

– Мало того что соседям надоели крики и вопли, так ещё девки из окон прыгать будут?!

Чёрный бил Белого.

Белый безропотно принимал побои и соглашался со всеми оскорбительными именами, которые ему давал Чёрный.

– Уведи её!

– Девочка! Ты родилась под счастливой звездой. Отсюда никто так не уходил, – значительно сказал Белый.

Садясь в такси, Рая взглянула на небо. Над ней, радушно раскинув лучи, горела её звезда.

Алекс не пришёл в роддом встретить её с ребёнком. Алекс не пришёл проводить её, когда она с ребёнком уезжала из страны навсегда.

У него были свои понятия о времени.

Он мог прийти на пару часов или пару дней раньше или позже. Он говорил, что её отъезд был самым ужасным днём в его жизни.

Он жил случайными заработками. Кто-то попросил его привезти пистолет из пункта А в пункт Б. На этом отрезке его задержала милиция.

Сидя в тюрьме, он мечтал о Рае. В это время ей снились удивительные сны, о каком-то недоступном ей светлом мире.

В день, когда он вышел, ей приснилась старая чёрная крыса, копошащаяся в луже застарелой мочи. В школе ей сказали, что с таким настроением лучше из дома не выходить.

Алекс позвонил и после скомканного приветствия сказал: «Сын у нас», точно копируя интонацию главного героя из фильма «Коммунист».

Рая оставила это замечание без комментариев.

В будний пасмурный день над ней горела её звезда, светом которой она не желала ни с кем делиться.

Кура Феникс

Кура Кира была белой и аппетитной, потому что наглее её на птичьем дворе не было никого. Когда птичница входила во двор со старой буханкой, кура Кира налетала как коршун, выхватывая лучшие куски прямо из рук. В этом смысле она была ас. Оставалось только завидовать. Кура Кира была в лучшей форме, за что и расплачивалась регулярно. И когда она опрометью неслась через двор, спасаясь от деловитой хозяйки с ножом, я ей не завидовала.

Но от судьбы не уйдёшь! Кура Кира не раз была поймана и разделана. Чего только из неё не готовили!

Но снова и снова воскресала она из горки объедков и снова опрометью неслась через двор, спасаясь от деловитых хозяев.

Я часто наблюдала эту сцену, мирно прохаживаясь вдоль железной сетки, выискивая корм там, где, казалось бы, всё давно подобрано.

Хозяева определённо решили, что из такой жёсткой курицы, как я, ничего путного не приготовишь. Яйца я несу исправно. И пока моя яйценоскость не иссякла, я могу пастись спокойно.

Отпуск в прошлое

Нала вернулась в Швецию.

Аэропорт. Потом поезд. Потом электричка. Девочка путешествовала без сопровождения.

Нала чувствовала себя вполне естественно в теле десятилетней девочки. Это её собственный клон.

Очередная операция прошла удачно.

В её случае чудо становится закономерностью.

Она – универсальный солдат. Она – универсальное оружие. Когда случаются поломки в связи с боевыми действиями, оружие подлежит обновлению или уничтожению.

Когда-то на неё пал случайный выбор. Её выдернули из обыденной жизни, как карту из колоды, не спрашивая, не считаясь. Она была просто живым материалом для проекта военной промышленности.

И вот через пятнадцать лет она получила награду за боевые заслуги – короткий отпуск, кусок анонимной личной жизни.

Как щемит сердце!

Девочка Нала подошла к окнам когда-то своей квартиры. Всю дорогу со станции она плакала – здесь умирали когда-то её надежды. Слёзы – это несказанная роскошь, которую она так долго не могла себе позволить.

– Девочка, почему ты плачешь? – спросила Налу полная тётенька.

– Двойку получила.

Полная тётенька когда-то была совсем маленькой. Она играла в песочнице с сыном Налы Славиком.

Нала думала о сыне все эти годы: «Что с ним стало?»

Она не наводила справки. Ей хотелось подольше продлить иллюзию возможности возвращения.

К балкону была приставлена доска, чтобы кошка могла свободно выходить погулять. Дверь балкона приоткрыта.

Однажды, когда Славику было восемь лет, он, уходя в школу, забыл дома ключи и проездной. Спохватился, когда садился в автобус. Вернулся, а Нала уже на работу ушла. Ноябрьский день был холодный, дождливый. Славик замёрз и, поднявшись по этой доске, попал в квартиру.

Нала без труда повторила трюк.

И вот она дома. Многое изменилось, но осталась кое-что из старой мебели. Может, он всё ещё живёт здесь. Её любимый вид из окна – берег реки, за ним яблоневые сады. Появились новые дома, но, если смотреть туда, где стоит старый господский дом, всё было как прежде.

Вдруг она услышала мурлыканье – бежевый, с разводами, меховой батончик потёрся о её ногу.

«Пудра?! Этого не может быть! Столько лет! Это, наверное, её дочка или внучка. Как похожа!»

Нала так ясно вспомнила, как въехала в эту квартиру с грудным малышом, полная надежд на счастливую жизнь маленькой семьи.

Этот район был населён разочарованными в райской жизни на Западе иностранцами с Востока, и опустившимися шведами, обвинявшими иностранцев в своих неудачах.

Нала металась в поисках работы, в попытках устроить жизнь.

Дети били Славика. Иностранцы – за то, что он светловолосый и голубоглазый, как швед, шведы – за то, что иностранец. И ещё его били за то, что он немножко дурачок – лёгкая форма аутизма.

Униженный и избитый он всё равно улыбался грустно и доверчиво.

Он долго пытался найти друзей. Потом потерял надежду, замкнулся в себе.

Когда ему исполнилось восемнадцать, она оставила ему эту квартиру. Сама сняла каморку по соседству, приходила каждый день, помогала по хозяйству. Иногда они ходили в кино.

Когда Нала исчезла, Славик решил, что она просто уехала с очередным кавалером. Уехала навсегда.

Замок щёлкнул. На пороге знакомый силуэт ребёнка в нимбе светлых кудрей.

– Что ты здесь делаешь?! Кто ты такая?! – Надя с удивлением и испугом разглядывала странную девочку с опухшим от слёз лицом.

– Я твой друг, – ответила Нала.

У Нади не было друзей, и мамы уже год как не было.

Она пришла из школы и собиралась смотреть телевизор до позднего вечера, пока папа с работы не придёт.

Но незнакомая девочка изменила её планы. Она назвалась другом, и это были не пустые слова. Сначала она заглянула в кастрюлю на плите. Скептически поморщилась.

Нала привычным путём пошла в магазин, усадив Надю за уроки.

Вернувшись, принялась готовить обед.

– Я умею чисть картошку, – с гордостью сказала Надя.

– А ещё что умеешь?

– Я умею её жарить.

– Молодец! У меня предложение – после обеда сделать уборку, а потом пойти в кино.

Предложение было с радостью принято.

Сидя в кинозале, они ели воздушную кукурузу из общей коробки и пили кока-колу, вставив две трубочки в большой стакан.

Придя домой, Нала уложила Надю в постель, посидела рядом с ней, пока та не заснула. Потом снова пошла на кухню, поставила жариться на медленном огне картошку. Славик любил картошку с корочкой, сухую и не очень поджаристую. Нала легко отыскала и отдраила до блеска свой старый заварочный чайник. Заварила чай так, как он любил, – со щепоткой корицы. Покрыла его полотенцем.

– Надя, я вернусь, – прошептала Нала и осторожно закрыла за собой дверь.

Когда Слава пришёл с работы, Надя, к его большому удивлению, спала. Запах любимой жареной картошки он почувствовал с порога.

«…И горячий чай! Умница! Откуда научилась? Всё у нас будет хорошо».

НА ГРАНИ РЕАЛЬНОСТИ

Девочка из Зазеркалья

Начало шестидесятых. Ялта.

Родители разомлевшими моржами лежали на пляже среди таких же разомлевших тел, занимавших необъятное пространство у мутной воды.

У четырёхлетней Зоиньки сильно болел живот.

– Мама, в туалет!

– Ну, где?! – отвечала мама сонным голосом.

Эта пытка продолжалась уже много часов.

– Правильно, пусть сама ищет. Пусть учится жить, – сказал кто-то, лежащий рядом.

Зоинька долго блуждала среди холмов потного жира, пока не нашла, наконец, загаженное здание с дырками в стене. Из дырок на неё с надеждой смотрели больные старые глаза.

Минск.

Родители часто оставляли Зоиньку одну.

Она гуляла, где хотела.

Незнакомый дяденька назвал её Снегурочкой.

То ли она сама нашла этот бункер, то ли её туда кто-то привёл. Вход был похож на туннель.

Была она там один раз или много раз – она не помнила. Ей казалось, что она легко может найти туда дорогу.

На своей пятой весне Зоинька познала грязь невинной белизны тающего снега.

Чёрный налёт лежал на том, что она брала в рот и называла в шутку мороженым.

Красивый узор мороза стекал по стеклу мутными каплями.

Мутные капли стекали по её телу.

Что это было? Кто-то сделал ей укол. Где это было? В Зазеркалье. Там всё наоборот. Там было хорошо. Но когда она вернулась, ей уже не было места. Стало плохо. Казалось, что она тает, хотелось исчезнуть. Как будто кто-то выпил из неё жизнь и оставил взамен чёрную, муторную тоску.

Город утопал в нежной майской зелени. Только вокруг странного дома ничего не росло. Дом был покрашен зелёнкой. Он был больной, старый и всеми презираемый. Потрескавшаяся краска на стенах свисала лохмотьями, как дряхлая кожа.

«Всё-таки, государственное учреждение – кожно-венерологический диспансер», – подумала мама.

Зоинька с мамой пробирались туда дворами. Мама много раз оглядывалась и выжидала, чтобы не было прохожих, чтобы никто не видел их входящими туда.

Первое, что поразило Зоиньку, – это тётки в коридоре. Они хрипло и гадко засмеялись, когда Зоинька спросила маму, что изображают фотографии на стенах. Если бы тётки не засмеялись, Зоинька бы их не заметила. Они держались в тени. Такие тётки не показывались при свете дня.

Зоинька с мамой вошли в кабинет к врачу. Зоиньку попросили раздеться. Врачиха внимательно осматривала пятна на её коже. Мама спорила с врачихой о чём-то непонятном. Потом Зоиньку усаживали в кресло ногами вверх. Это странное кресло было для Зоиньки слишком большим, и маме пришлось её придерживать, чтобы не упала. Врачиха смотрела что-то у неё между ног. Зоинька плакала от боли. Видавшая виды врачиха сама чуть не плакала от жалости. Потом она что-то тихо сказала маме.

– Этого не может быть! – закричала в отчаянии мама.

– Её нужно в больницу немедленно! – врачиха сняла трубку. – Я не имею права вас отпустить.

– Только собрать самое необходимое. Мы через час вернёмся! Пожалуйста!

Мама так гордилась собой. Она обманула врачиху. Через час они уже садились в самолёт.

Где то в Прибалтике она обратилась за помощью в пригородную больницу. Ей удалось разжалобить и очаровать пожилого благородного вида врача.

Потом у них навсегда сохранилось тёплое чувство к Прибалтике.

Зоинька сидела на бордюре дорожки, посыпанной гравием. Она попыталась встать. Ноги не держали. Она не помнила, сколько времени они провели в больнице – месяц или пару недель.

Они вернулись домой. Анализы ничего не показали.

– Наверное, произошла ошибка, – сказала мама врачихе.

«Она забудет. Она ничего не поняла», – надеялась мама.

Первое лето Зоиньки в пионерском лагере было тяжёлым.

Девочки рассказывали на ночь ужастики. Зоинька рассказала о бункере, в котором она побывала. О мужчинах и женщинах, сплетавшихся в оргии, как вытравленные из чрева паразиты. С тех пор от неё все шарахались.