Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Гипнотизёр

– Такие люди, как ты, не должны работать с такими детьми, как мы, – солидно сказал мне трёхлетний мальчик, похожий манерой держаться на важного начальника в миниатюре.

Его двухлетняя сестра согласно чмокнула соской в виде зубов вампира и взмахнула чёрной мантией – она была в костюме графа Дракулы. Старший брат изображал кислую тыкву. День всех святых.

Я – злая фея, разрисовываю детские лица. Интереснее работать с теми, кому не навязана конкретная роль: это дети эльфы, воины – партизаны из придуманной мною сказки, мои гордые герои.

Есть дети, как дети, – их мягкость умиляет и успокаивает, приятно слышать их лепет, они вкусно пахнут, их глаза полны любви, души полны доверия, их интерес и фантазия безграничны. А есть дети – взрослые. У них замкнутые лица взрослых, переживших трагедию. Хоть они и пребывают в этом мире, но связь и интерес к настоящему как бы отсутствует. Такие дети бродят среди детей-детей, как чужаки. Из-за нарушенной связи с настоящим их развитие запаздывает. Они ни с кем не разговаривают, ни с кем не играют.

Иногда, стряхнув с себя оцепенение, такие дети приходят в ярость от своего несоответствия. И тогда они вламываются в игры детей-детей и разрушают их.

Нянечки и воспитательницы предпочитают к таким детям не прикасаться.

Таким был Толик. Он прохаживался среди детей, как медведь-шатун среди деревьев. Толик мог без причины ударить или сломать игрушку.

Все давно махнули на него рукой.

Как только дети меньшей весовой категории начинали играть вместе – Толик тут как тут. Это было его единственное развлечение.

Машенька и Белка стали играть в салочки вокруг круглого стола. Сначала Белка гонялась за Машенькой. Догнала. Потом наоборот. И вот Толик идёт. Воспитательницы рядом нет.

– А теперь Белка опять будет Машеньку догонять, – говорит Толик и сжимает кулаки.

У тут Белку осенило!

Она побежала за Машенькой, растерянно улыбаясь:

– Я не знаю, что со мной такое? Не хочу, а бегу!

Машенька сразу поняла.

Толик включился, как будто в глазах замигала лампочка «связь есть». Он бережно принял подаренный ему секрет. С тех пор он никого не бил.

Он стал гипнотизёром.

Розовый развод

Любимые девяностые. На гладильной доске бокал вина. Я глажу рубашки мужа. Люблю гладить. Люблю его рубашки. Он сидит рядом с бокалом вина. Мы оба довольные, счастливые – мужчина и женщина в расцвете сил. Завтра наш развод.

– Может, не дам я тебе никакого развода. Очень мне нравится, как ты рубашки наглаживаешь.

За пять лет до этого он приплыл в Таллин на яхте друга.

Не подозревая об этом, я тоже оказалась в Таллине, как турист.

В холле гостиницы я увидела моего будущего бывшего мужа: сокровище, которое чудом в этот момент оказалось ничьим, – высокого, стройного, мускулистого, покрытого бронзовым загаром шведа. Спросил телефон. Был знойный август.

Как заморосили ноябрьские дожди, так раззвонился: приезжай и приезжай.

Едва знаю. Куда? Зачем? Друзья в один голос говорят:

– Шанс!!!

Приехала. Швед встретил меня, отвёз домой и пошёл на работу. Огляделась – вокруг совсем не люкс. А что ждать от разведённого, многодетного учителя физкультуры? Малогабаритка в панельном доме. Стиль – шестидесятые. И с тех пор всё не мыто. Я убрала, сходила в магазин, приготовила поесть. Через три дня он на мне женился.

А что? Красавец. Не пьёт, не курит. Какая-никакая постоянная работа, квартира, машина, дача, яхта.

После долгих формальностей, выписавшись из Москвы, приехала на жительство к мужу. Думала, придумаю какой-нибудь бизнес «между – здесь» на разнице потенциалов и буду ездить туда-сюда. Многие так делали. Муж вроде был не против. Но когда я окончательно приземлилась и вопрос встал конкретно, он вдруг резко изменил точку зрения:

– Никуда ты ездить не будешь. Будешь жить и работать только здесь.

Кем? Мои русские дипломы в Швеции не имели ценности. Содержать меня и оплачивать моё обучение муж, разумеется, не собирался. Он устроил меня на работу санитаркой в психбольницу и уборщицей в авторемонтную мастерскую.

Я чапала к семи утра в психушку, оттуда к часу на курсы шведского для иностранцев, а после в авторемонтную. Одни перемещения от точки до точки занимали три часа. Всюду ходил автобус, но муж сказал: «Пешком – полезно». Дорога была покрыта галькой. Все мои лайковые сапожки на высоких каблуках быстро развалились. Муж купил мне поролоновые кроссовки, которые не успевали просыхать.

Когда я, как загнанная лошадь, влетала в класс, моя учительница, сияющая от ненависти к восточным женщинам, говорила:

– Посмотрите на людей, и на вас.

«Люди» – это жёны, которые приехали в Швецию на кривых кобылах, а потом нашли более приемлемых жеребцов. Такие жёны приезжали на курс на дорогих машинах, шикарно одетые, холёные.

Казалось, всё время шёл дождь или мокрый снег.

В Швеции, как и в многих других странах, положение с вывозными супругами таково: нужно подождать пару лет, чтобы получить постоянное место жительства, а пока – ты лимитчик. Если твоя «половина» почувствует недовольство тобой, то может в любой момент позвонить в соответствующие органы, и тебя высылают в двадцать четыре часа. Я потеряла московскую прописку. Мне некуда было возвращаться. Моя ситуация была типичной и далеко не самой ужасной.

Муж в первый раз в жизни почувствовал неограниченную власть.

Моя зарплата автоматически переводилась на его счёт. Личного пространства, личных денег, личного времени мне не полагалось. Жили мы предельно экономно.

Настало лето. Он уехал в отпуск. Я к этому времени работала в гостинице горничной. Администрация любила лимитчиков. Эксплуатировали и обманывали на чём только можно. Из зарплаты также вычитали за питание. Лимитчики – народ неприхотливый, но гадость, которой нас кормили, есть не мог никто. Уезжая, он не оставил мне денег на питание:

– Тебя там кормят.

Я долбила мерзлоту его морозильника, добывая оттуда то забытую сосиску, то забытый кусок бекона.

Вдруг приходит телеграмма из Москвы: «Мама умерла».

Я, зарёванная, явилась к друзьям моего мужа. И они, святые люди, купили мне билет.

Мужу я оставила записку.

Кода он вернулся через месяц домой, груда рекламы у двери и отсутствие моих вещей вызвали у него волну раскаяния.

Он ринулся ко мне в Москву – утешать.

– Возвращайся скорее домой и принимайся за работу, – сказал он, утешив.

Я вернулась в Швецию. Но вскоре по делам наследства нужно было ехать обратно. Муж был крайне недоволен и стал меня доставать. Его любимая песня:

– В Швеции так не делают, в Швеции так не сидят, не едят, не одеваются, так любовью не занимаются, того по телевизору не смотрят, того не читают, так не чихают.

И тут я взревела как раненый медведь:

– Да пошёл на хуй со своей Швецией!!!

– Тише! Соседи услышат!

– Пусть слышат! Пусть знают!

К сожалению, мой запас шведских ругательных слов был ограничен, я перешла на английский – соседи понимали. Я орала во всю глотку, а душа моя пела.

Это был полёт камикадзе.

Муж меня зауважал.

После этого жить стало легче, и я жила на две страны, как и планировала сначала.

Муж часто приезжал в Москву. Он говорил, что русская страница в его жизни – самая яркая страница.

Через четыре года я получила шведский паспорт.

Бывший муж живёт на соседней улице. Расстались лучшими друзьями. При встрече по-братски обнимаемся.

Неудачник

У нас с мамой были чудовищные отношения. Но незадолго до моего переезда в Швецию она изменилась. По моему примеру занялась рисованием и стала зарабатывать этим на жизнь. У неё появилось много новых друзей, улучшилось материальное положение. Она чувствовала себя свободной и счастливой. А главное, мы, наконец, стали друзьями. Я прислала ей приглашение в Швецию и с нетерпением ждала её приезда.

И вдруг приходит известие, что она погибла. Сбила машина. Пьяный бандит въехал на тротуар на пешеходном переходе. Когда приехала милиция, бандит мирно спал в машине. Несмотря на факт преступления и свидетельские показания многих очевидцев, бандита отпустили, всего лишь записав его данные.

Я приехала в Москву. Позвонила в милицию. Мне сказали: «Твоя мама переходила дорогу, её сбила машина».

Полтора месяца я обивала пороги московских законодательных учреждений – дело не заводили. За три дня до первого московского путча шестнадцатого августа я открыла почтовый ящик. Мне в руки хлынул килограмм макулатуры. В один день ответили все организации, в которые я обращалась. В этот же день завели дело. На протяжении полутора месяцев ежедневно звонил телефон – мне угрожали кровавой расправой. Мои друзья и родственники умоляли меня бросить это дело. Квартира на первом этаже просматривалась, как аквариум. Бандит мог подойти к окну и пристрелить меня, как кролика. Когда я встретилась с ним в прокуратуре, поняла, почему он этого не сделал. При виде меня он широко и нагло улыбнулся – он не воспринимал меня всерьёз.

После театра путча обвиняемый исчез. Я спросила следователя, почему тот не взял подписку о невыезде. Следователь, глядя на меня глазами невинного младенца, сказал: «А он мне пообещал, что не уедет».

Через какое-то время пришла бумага, что дело прекращено по причине смерти обвиняемого. Я позвонила участковому обвиняемого. «А я думал, его оправдали. Я с ним сегодня разговаривал», – ответил участковый. После этого обвиняемый опять исчез. Он нашёлся через пару лет, как только сел за попытку угона каких-то крутых машин с какой-то крутой автостоянки. За это сразу посадили. Наконец, состоялся суд по моему делу. Обвиняемого доставили из тюрьмы. Он больше не улыбался мне в лицо. За смерть мамы ему добавили три года. Его родственники, присутствовавшие при прочтении приговора, выразили сожаление, что он не задавил меня вместе с мамой. Глава клана заявил, что было бы по-божески просто простить хорошего человека, а жена осуждённого грустно сказала: «Мой муж – неудачник».

Несчастное существо

Начало перестройки. Коммуналка: четыре комнаты, четыре семьи, тринадцать душ, все взрослые приблизительно в одном возрасте. Я как начинающая бизнесменша кормила фирменной жвачкой всю коммуналку.

Отношения между соседями были сложные. Случались иногда скандалы и драки.

На заседании домкома глуховатые старушки внимательно слушали заявления, написанные друг на друга.

– …Я гражданку Л. не трогала. Я прошла в свою комнату, а гражданка Л. осталась лежать в коридоре.

– Без сознания.

– Гражданка М. не даёт мне пользоваться плитой и телефоном, а всем, кто мне звонит, она говорит, что я делаю оральный секс за три рубля.

– Что такое оральный секс?! – крайне заинтересовались старушки.

Только участковый, присутствовавший на заседании, не мог сдержать сладкую улыбку.

Кто-то постоянно тихо стучался в дверь, особенно по утрам. Я всегда отвечала, что не одна, не выясняя, кто стучит. Все проживавшие в коммуналке мужья, отцы семейств были в моих глазах несчастными существами без признаков пола.

Критерии привлекательности бесконечно разнообразны.

Когда все жёны разом уезжали летом с детьми в деревню, мужья отчаянно гуляли.

Невозможно было сушить нижнее бельё на нашем общем балконе. Поток приходящих женщин сметал всё.

По возвращению жёны перебрасывались комментариями:

– Каких же грязных, распоследних твой приводил!

– Да мой приводил грязных, распоследних, а твой чистых и порядочных.

Кому чего не хватает в своей жене.

Телевизор сломался как раз, когда я собиралась посмотреть фильм, которого ждала всю неделю. В одной семье куча детей, которые стоят на головах, с другой соседкой не в ладах, а у третьих дома был только муж Вася, жена Галя в отъезде. Тихо, спокойно, как раз собирался смотреть фильм.

– Конечно! Проходи, садись.

Ну, посмотрела я, поблагодарила и пошла к себе.

На следующий день топот дикого вепря по коридору. Галя вернулась. Врывается ко мне в комнату с криком:

– Ах ты, сука!

Вся коммуналка, как обычно при скандалах, в коридор высыпала.

Я гордо голову вскинула и отвечаю:

– Счастливая ты, Галя. Какой у тебя мужик! Какой любовник! Опыт есть. Таких не встречала!

Вася не мог отказаться от подаренной медали и с польщённой улыбкой промямлил:

– Да ладно.

– Что, «да ладно»? Гордиться надо!

Галя с сомнением окинула взглядом тощую, сутулую фигуру мужа.

– Дура, что ли? – сказала я, и мы заржали, как две подлые кобылы, за нами грянула вся коммуналка.

Только бедный Вася не смеялся.

Задание на лето

Задание на лето – сделать двадцать этюдов и прочитать роман «Война и мир».

Это задание легло тяжким грузом на мои тринадцатилетние плечи. Во-первых, где? В пионерском концлагере? Что рисовать? Бетонные блоки лагеря? Чапать ежедневные марш-броски с томом «Войны и мира» под мышкой – миром не кончится.

Но благо, мама и папа в разводе. Мама достала папу звонками на рабочий коммутатор, чтобы он отправил меня на две недели к бабушке.

Даже долгая поездка на автобусе не казалась утомительной. Я ехала в гармоничный мир дикой природы. Там никто не будет доставать.

На этот раз не пришлось делить комнату с заносчивыми кузинами. Благодать! Их величества кузины изволили отбыть в места более достойные.

Бабушка всегда занята хозяйством. Она присутствует где-то рядом, как добрый дух…

Каждый день она готовит одно и тоже: молодая картошка с жареными лисичками, посыпанная только что сорванным, нежным укропом, грунтовые мясистые помидоры со свежей сметаной, блинчики с шоколадным маслом, дивное абрикосовое варенье и клюквенный кисель. Каждый день я мычала и пела от удовольствия, вкушая вкуснятину.

Однажды бабушка взяла меня с собой на картофельное поле. Возвращаясь, домой, проходя мимо гнилой поленницы, я услышала мяуканье. Если я слышу мяуканье котёнка, меня ничто не может остановить. Я запустила руку в поленницу и извлекла оттуда живой скелет, который яростно отбивался.

– Брось немедленно эту гадость, – сказала бабушка.

– Ни за что, – сказала я, прижав к себе котёнка, от чего он заорал ещё громче.

Впустить его в дом бабушка отказалась. Она принесла высокий посылочный ящик, застелила его тряпками и поставила в саду.

Есть котёнок ничего не хотел и только страдальчески мяукал.

Ночью я проснулась от шума проливного дождя, бросилась в сад на звук стихающего, булькающего мяуканья. Котёнок едва не захлебнулся в ящике и напоролся на гвоздь.

В налипшей ночной рубашке, с окровавленным мокрым котёнком я ворвалась в дом и сунула жертву под нос бабушке:

– Вот!!!

Тут же была нагрета вода. Котёнок был выкупан в тазике. Рану на лапе обработали и перевязали. Потом я поставила котёнка перед зеркалом. Он посмотрел на своё отражение и влюбился. Я назвала его Нарцисс. Он стал мне лучшим другом и ходил за мной повсюду.

Это было полное счастье: у меня есть котёнок, живу у бабушки одна, каждый день купаюсь в речке.

Речка сказочная – молочная с кисельными берегами, бурная, вода, как молоко, песок, как манка.

И вот, накупавшись, рухнув в тёплый песок, я раскрыла первый том «Войны и мира» и погрузилась в чтение.

Первый кавалер Наташи Борис напоминал мне мальчика Бориса из делегации французских детей в нашем пионерском лагере. Сначала ему понравилась я, а потом он переметнулся к Светке.

К персонажу Борису у меня сразу возникла симпатия и понимание. Не пара он был Наташе – бедный родственник. В любви к ней он был ущербным. Закономерно, что женился на богатой дуре, чтобы вертеть ею и жить в своё удовольствие.

Мне очень нравилась Соня, тоже бедная родственница, скорее героиня Достоевского – скромная, нежная, порядочная. Она бы не стала будить людей дикими криками: «Ах какая ночь! Какая ночь!» Соне бы не пришла бы в голову мысль сбежать со смазливым подонком, променяв на него настоящего мужчину, князя Андрея. Я презирала Николая за то, что он бросил Соню и женился на княжне Мери. «Ах как она молится!» Вот отдала бы денежки и молилась бы в монастыре – ей бы больше подошло. Мерзавка купила Сониного жениха, а потом называла её пустоцветом.

Князь Андрей стал секс-символом наряду с Маугли.

Горько оплакивала смерть Пети и Платона Каратаева. Пьер Безухов – этот толстяк – не тронул сердца. Потом, после просмотра фильма «Война и мир», впечатление о Пьере ещё ухудшилось. На лице Бондарчука мерещились следы от мазута после предыдущей роли Отелло.

Концовки не поняла: толстые, поблёкшие герои бегают с грязными пелёнками, но два тома дочитала.

Сделала двадцать акварельных этюдов с красной георгины в бабушкином саду. Рисовала её с разных ракурсов в разном освещении, сидя под яблоней «белый налив». Звук падающих спелых яблок напоминал мелодию клавесина. У ног спал Нарцисс. Особенно хорошо получилась акварель: заходящее солнце сквозь лепестки цветка.

Вернулась в пионерский лагерь с лёгкой душой – домашнее задание на лето выполнено. В первый же вечер на танцах подошёл француз Борис и пригласил танцевать.

Лари

Лари, как и прочие финские строители, приехал в Москву работать по контракту, и так же, как и прочие финские строители, он в Москве пропадал. Только в отличие от прочих Лари делал это сознательно. И ему бы это удалось, если бы не я.

Его город был самым красивым местом на земле. Таким он был в дымке безвозвратности – у подножия горы, на берегу озера, в долине, поросшей кустами морошки и голубики…

Лари ошалел от однообразности стабильной жизни, набедокурил, и свалил с уверенностью, что его возненавидел весь город.

Нам обоим было под тридцать. Он скорее был похож на русского или на англичанина – черноволосый, белокожий, жилистый.

Я была его путеводной звездой в пределах Москвы, но не дальше.

За полгода пребывания в Москве он приобрёл такие знания о жизни, с которыми вход в его райские края был строго воспрещён.

Иллюзорная, беспочвенная интенсивность жизни иностранца в Москве подогревала в нём решимость загробить себя раньше, чем закончится контракт. Но Лари встретил меня и завис, потому что ему вдруг стало интересно.

Однажды я увидела, что прямая дорога ведёт меня в никуда, покинула своё рабочее место у станка, где надрывалась за копейки, покинула буйного алкаша-мужа и вышла на улицу. Перебивалась случайными заработками, иногда рискуя получить пулю или угодить в тюрьму, кочуя из красных иллюзий в розовые и обратно.

В Лари меня с первого взгляда поразила одна черта, до этого незнакомая: свет в его зелёных глазах – как луч прожектора из водной глубины. Потом я узнавала этот свет – так сияют глаза у тех, кто скоро умрёт.

Так же, как Лари, я скорее умерла бы, чем вернулась к прежней жизни.

Это такая удивительная редкость – оказаться с кем-то на одной волне, когда жизнь штормит. Мы включили друг в друге функцию «воспоминания о будущем», мы, казалось бы, люди без будущего. Мы часто подолгу, молча бродили по городу и однажды набрели на корейский ресторан, который стал нашим любимым местом. Елядя на расписанные экзотическими видами стены ресторана, вдыхая аромат восточных блюд, мы всё яснее чувствовали, что нас ждут путешествия в дальние страны.

Наша запрограммированность на самоликвидацию стала давать сбой.

Развязка наступила неожиданно, когда он пришёл ко мне в окровавленной рубашке с ножевой раной в боку. Пырнули за то, что иностранец… Вызвала «скорую». Ехать не хотел. Еле уговорила. Спасли чудом.

Когда опасность миновала, дивный свет в его глазах погас. Лари стал совсем неинтересным.

Он широким жестом предложил мне триста марок за спасение своей жизни.

Узнав о трагическом инциденте, родной город его простил и готов был принять нас обоих.

Но это неактуально.

Поправившись, он подался во флот на юго-восток.

Я же подалась на северо-запад, в Швецию.

В Стокгольме я какое-то время работала секретаршей в одной конторе в порту. В списках команды на филиппинских судах иногда встречала его имя. Сама я тоже поездила по экзотическим странам в качестве сопроводительницы ценных грузов. Возможно, наши пути проходили совсем близко друг к другу, но никогда больше не пересекались.

Машина шефа

Москва. Девяностые. Время, когда ни за что можно было заработать и кучу денег, и пулю в лоб.

В пивном баре я разговорилась с парнем из Лондона. Он сразу предложил мне работу у него на фирме.

За десять лет ведения дел с Россией он так и не научился русскому. Парковать свой «мерседес» он тоже не научился. Идея припарковать его перед моими окнами мне не понравилась. Район – бермудский треугольник: рынок, вокзал, метро.

– У тебя под окнами стоянка огорожена железной решёткой, – сказал шеф.

В одно прекрасное утро я проснулась, выглянула в окно – машины не было. Ограда была аккуратно снята с петель.

Я позвонила шефу в Лондон и оставила сообщение на автоответчике.

Через две недели он прислал факс: «Позвони в милицию. Предложи им телевизор».

Я позвонила в районное отделение. Мне радостно ответили, что меня давно ждут и чтобы я пришла в отделение в одиннадцать вечера, скромно одевшись, чтобы не привлекать внимание. Я оделась, как на похороны, и пришла к назначенному часу.

Два молодых офицера радостно откликнулись на предложение шефа и заверили, что машина скоро найдётся.

На следующий день мне позвонили из соседнего отделения милиции и назначили такое же свидание.

Ещё один молодой офицер в модном костюме с чужого плеча предложил более эффективную и скорую помощь.

У английских машин руль не с той стороны, и её трудно было загнать.

Я сказала, что дам знать шефу.

На следующий день раздался звонок в дверь. На пороге стоял модный офицер из соседнего отделения с двумя несовершеннолетними ассистентами. Один из ассистентов с криком, что у него сегодня день рождения, кинулся шарить по квартире.

Офицер сказал: «Посмотри в окно».

За окном стояла машина.

Я позвонила шефу в Лондон. Его не было на месте.

– Это не моя машина. Облейте её бензином и подожгите. Мне всё равно.

Они посмотрели на меня так, что я поняла: скорее, они обольют бензином меня.

В этот момент позвонили из моего отделения и сказали, что машина ждёт меня на их стоянке и они готовы её отдать на договорённых условиях.

– Шеф в отлучке. У меня нет полномочий, – ответила я обоим отделениям.

Офицер с компанией, крайне разочарованные, сели в машину и уехали.

Наконец, вернулся шеф и состоялась передача машины в обмен на телевизор на каком-то пустыре.

Два отделения милиции остались довольны.

После этого мне под дверь была просунута стодолларовая купюра с запиской: «Это твоя доля».