Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

Дети

У заведующей были большие крылья, но оперенье на них было серым и тусклым. У новенькой нянечки крылья были строго пропорциональны размеру тела – ни больше, ни меньше – и сияли ослепительной белизной.

– Поосторожнее с этим рыжим, – сказала заведующая новенькой.

– А что с ним?

– Кусается. Одной девочке щёку насквозь прокусил.

– Понятно. Младшая группа. Зубки режутся.

– Этот мальчик злой. Он любит делать больно другим детям.

О детях нельзя так говорить, но это так. О, эти дети! Они лгут, ещё не научившись говорить. Стоит отвернуться, ударят товарища или грязью в него бросят и тут же с невинными глазами на кого-нибудь другого пальцем показывают.

Новенькая расправила крылья и слетела в сад к играющим детям.

– Здравствуйте, дети! Я ваша новая няня.

Дети с любопытством посмотрели на новенькую.

«Много она знает, эта заведующая. Подумаешь, щёку прокусил. Дети с нижнего уровня не чувствуют боли, и сострадания у них нет».

Когда дети засыпают, они проваливаются в ад, поэтому они отчаянно борются со сном. Когда усталость пересиливает, над ними сгущаются тучи, бурлящие бешеными мультяшками.

– Мы обязаны принимать этих детей, – говорила заведующая, – они надежда гибнущей цивилизации.

– Особенно сложно с ребёнком-зомби. Постоянно ходит за другими детьми и пытается съесть. Подойдёт своей качающейся походочкой, возьмёт своими серыми ручонками ребёнка за голову, разинет свою жёлтую пасть и пытается вонзиться.

Сколько раз одёргивала в последний момент.

Посетительница

Плохи твои дела Сашка. На окне решётка. За окном бескрайние поля в снегу. Жрачка скудная. Жизнь безрадостная. Таблетки, укольчики – и время горит ясным пламенем.

Соседа подселили. Всё кашлял, бедолага. Вот и Сашка закашлял. Заразился туберкулёзом. Тает, Сашка, твоё время, как льдинка, сквозь уже видно.

Рано вроде – чуть за сорок.

Ну, пил. Работал – не работал. Перебивался. Докатывался. Выползал.

Квартира выручала. То комнату сдаст, то угол.

Квартира и погубила.

Подруга детства всплыла. Деловая стала. Пригрела. Женился. Засадила в психушку за нетрудоспособность. Со связями дамочка.

Никто к Сашке не приходит. Только смерть придёт. Какая она? Говорят, страшная.

Вот открывается дверь – входит девка, лицо знакомое. Вспомнил! Как-то гулял по городу. Зашёл на Савёловский сигарет купить. Подошла сигаретку стрельнуть. Молодая, лет шестнадцати. С лица ничего, только лохматая, как из леса. Ногти чёрные. Позвала с собой. Побрезговал. Потом жалел. Девка в соку, налитая, кожа гладкая, жопа, сиськи, как надо.

Теперь она вроде почище по чину и случаю, только лохмы длиннее – как у пещерной, первобытной.

Одета чудней – сапоги из козьего меха на голые ноги и песцовая длинная безрукавка, тоже на голое тело.

Заглянула с лёгким любопытством, «привет» – бросила, оглядела палату, постояла у окна.

– Ты, что ли, смерть?

– Смерти нет. Нет такой постоянной должности. Это кого пошлют. У кого желание есть проводить. Тогда не пошёл со мной. Сейчас пойдёшь?

– А чего ещё ждать? Только тут все двери заперты.

– Не смеши. Теперь для тебя все двери открыты.

Вышел Сашка с девкой на простор, вздохнул полной грудью.

Шли они пёхом, ехали поездом, летели самолётом.

Задремал Сашка в пути.

Разбудила его спутница:

– Приехали!

Сошёл Сашка на новую землю.

Небо тёмное, тяжёлое, только зарница пылает. Холодно, свежо. Снега. Чёрная вода, а из неё то тут, то там фонтаны пламени вырываются.

И показалось ему это место таким родным, таким знакомым.

А девка лохматая улыбается ласково и говорит ему:

– Не боись, Сашка, ты здесь лучше прежнего пристроишься.

Продавец замороженной земляники

Он продавал замороженную землянику, доставая никелированным совком из голубого пластикового термоса.

С ним всегда была его белая мощная бойцовская собака.

Он продавал её на площади рядом с католическим костёлом.

Она приходила туда каждый день и смотрела, как он ловко подцеплял совком красные замороженные ягоды.

И ей нравился маленький шрам на его мизинце.

Она брала небольшой пакетик и всегда уходила.

В один из дней его не оказалось на площади.

Она узнала, что он погиб.

Она пошла на кладбище.

Его хоронили. Он лежал какой-то другой, не такой, каким был всегда.

И только шрам, маленький шрам на мизинце.

И зелёные заросли земляники вокруг могилы, цветущие белыми цветами, и красные ягоды.

Но ей нравились всегда замороженные.

Там, на площади, когда он накладывал их никелированным блестящим совочком.

И рядом сидела его белая мощная бойцовская собака.

Он был такой лобастый – этот продавец замороженной земляники. И его собака была такая же – лобастая, серьёзная. У неё была короткая белая шерсть, мягкая как плюш.

Всякий раз, когда женщина – любительница замороженной земляники – приходила, серьёзная собака превращалась в бабочку и радостно кружилась над головами.

Женщина смеялась.

Продавец земляники всегда был рад.

– Она обычно так себя не ведёт, – говорил он, глядя на летающую радость своёй собаки.

Женщина сама удивлялась:

– Я вообще-то не люблю собак, но эта какая-то особенная. Просто прелесть!

Кто называет бойцовскую собаку «просто прелесть»?

И вот хозяин погиб.

Собака рычала и никого к себе близко не подпускала.

Она сама пришла к своей новой хозяйке и, скуля, легла у ног.

– Ни его, ни земляники, – вздохнула женщина.

Собака поднялась и приветливо завиляла хвостом – она знала земляничные места.

Никто не продавал на площади землянику.

Город забыл это катающимися по площади велосипедистами и молочниками со своими тележками.

Она открыла магазинчик и видела это каждый раз сквозь витрину, заставленную консервными стеклянными баночками с земляничным вареньем.

Это стало городской достопримечательностью.

Её фантазия не прекращала создавать и воплощаться в новые сорта необыкновенного варенья, которое стало известно за пределами её родного города.

Она смотрела на площадь. Она мечтала, что вечером сварит новое необычное варенье и удивит всех.

Вечер – синяя земляника воображения – нахлынул, как морская волна.

Она стала снимать пробу. Белая собака всегда была рядом. А она исчезла.

Хозяйка попробовала и исчезла.

Она стала белой собакой – очень изящной и красивой.

Как в тот день, когда она смотрела на шрам. И когда он был!

Они уже бежали по пустынной площади мимо костёла, блестевшей над ним, как никелированный совок, луны.

– Бежим, бежим, – говорил белый пёс.

В лесу гордо стоял человек, они подбежали к нему, и он превратился. Он стал таким же, как они, белым и мощным добрым псом.

В городе долго удивлялись пропаже хозяйки магазинчика и появлению белых собак.

Потом исчез и город, он превратился в сказку со всеми своими жителями.

И в этой сказке собаки превратились в людей.

Он так и стал называться – Город трёх собак.

Эстафета

На бледно-розовых стенах комнаты играли солнечные зайчики. Лотта сидела в кресле-качалке и смотрела на экране во всю стену почти невидимое от света изображение. Потом она переключила кнопку на пульте, и вся комната стала экраном, на котором плавно падали с неба на морской пляж разноцветные надувные мячи.

Лотта была очень похожа на свое имя: прямые светло-жёлтые волосы, ледяные глаза, худенькая, загорелая. Ей шли все цвета, кроме белого. На вид ей было лет двадцать. Она держала на коленях большую куклу-младенца, иногда прижимая её к груди, как настоящего ребенка. Мелодичный сигнал предупредил начало разговора:

– Лотта, тебе сейчас принесут завтрак.

– Я не буду есть.

– Мы хотим тебе помочь.

– Тогда убейте меня.

– Это единственное, чего ты хочешь?

– Отпустите меня в лес.

– Что ты там будешь делать?

– Я там буду жить.

Камера показывала Лотту со всех сторон. Двое дежурных в белых халатах сидели перед экраном.

– Дитер, давно она у вас?

– Недавно.

– А она ничего.

– И не ест ничего, и не пьёт.

– Как она к вам попала?

– В лесу поймали. Она гуляла по снегу голая.

– Совсем?

– Не совсем. На ней была тонкая ночная рубашка из серого льна. Мороз был градусов пятнадцать, и никаких следов обморожения.

Лицо Лотты полностью заполнило экран.

– Дитер, где ты?

Он нажал на кнопку контакта:

– Я здесь.

– Принеси мне ещё игрушек.

– Хорошо. Хочешь, принесу тебе чего-нибудь вкусненького?

– Нет. Убери яркий свет, я устала.

Экран погас. Дитер посмотрел на своего напарника.

– Ганс, только не смейся. У меня к ней что-то особенное, будь она помладше, я бы её удочерил.

– Уве, расскажите, как вы встретили ведьму.

– Не говорите глупостей, Ирма, ведьм не бывает. Просто сумасшедшая, она сейчас в психиатрической больнице. Но, честно говоря, когда я её увидел, то чуть не поверил в сверхъестественные явления. К тому же Рождество, ночь, дорога вся обледенела. Машину вести трудно. Кругом лес, ни живой души, снежок мелкий падает. Смотрю, кто-то стоит у края дороги, подъехал, а она вся белая, в какой-то средневековой рубашке, босиком, глаза стеклянные такие, тоскливые, жалостливые, прямо проклятая душа. Когда проехал полицейский пост, сообщил им, а дальше не моя забота.

– Ганс, я вижу, ты отлично отдохнул на островах. Загар у тебя – класс.

– Ты тоже неплохо выглядишь, помолодел.

– Все говорят. Это общение с Лоттой на меня действует.

– Значит, наша льдинка поправляется?

– Гуляет по саду. По-прежнему ничего не помнит, боится белых халатов, ничего не ест, колем витамины.

– Разговаривает только с тобой?

– Раз в неделю вывожу её в город. Шеф поощряет.

– А как она к этому относится?

– Строит на меня планы.

– Ну, ты влип!

– Лотта! Где ты прячешься?

Кусты шиповника закачались.

– Я поймала ежа. Смотри какой!

– Именно для ловли ежей тебе понадобилась моя новая кепка?

– Ладно, Дитер, ничего с твоей кепкой не случилось. Ты только поэтому такой сердитый?

– Я не сержусь. Я к тебе очень хорошо отношусь. Я хочу сказать… Я занят в эти выходные.

Лотта потрогала пальцами любопытный нос ежа, высунувшийся из кепки, потом подняла лицо, азартно, счастливо улыбаясь, только глаза, застывшие, хрустально-голубые не улыбались.

– А может, ты хочешь поменять место работы? Переехать в другой город? Эмигрировать в другую страну? Чего-то боишься? Рассказать, чего? Я тебе очень нравлюсь, так нравлюсь, что без меня ты жить не можешь, но это ещё ничего, скоро станет очевидно, как ты неестественно помолодел, никто, правда, не узнает, что ты не чувствуешь ни тепла, ни холода, и есть тебе не хочется. А ты заметил, что я тоже изменилась: раньше выглядела на двадцать, а теперь на пятнадцать – и это за два месяца. Ты утешаешь себя мыслями: заведу любовницу, съезжу на курорт, отдохну. А потом придёт страх, что об этом узнают.

Лотта повернулась и пошла к больничному корпусу, осторожно держа кепку с копошащимся ежом. Пошёл мелкий дождь. Дитер стоял один в больничном саду. Прямая, посыпанная гравием дорожка вела к открытым воротам, за которыми стояла его машина. «Она правильно заметила – я устал. Остальное всё чушь. Нужно съездить в город, развлечься. Позвоню сегодня Карине, приглашу её поужинать».

На освещённой площадке парка под забойный аккомпанемент страстно завывал и взвизгивал парень с чёлкой на пол-лица. Танцующая толпа заполнила всё пространство перед площадкой.

– Дитер, я сегодня с тобой замерзну. Двигаешься, как будто спишь.

– Здесь такая тоска. У меня голова болит от грохота. Карина, пойдём, посидим где-нибудь?

– А потом?

– Я отвезу тебя домой.

Через час он на полной скорости мчался к больнице.

– Лотта, значит, я теперь завишу от тебя? И до каких пор?

– Это скоро кончится.

– Как?

– Я скоро умру, и ты перестанешь молодеть, остановишься в возрасте.

– Сколько мне тогда будет?

– Лет двадцать – пятнадцать, не знаю точно.

– Как только ты встретила меня, у тебя начался стремительный процесс омоложения, от которого ты собираешься умереть? Смешно. Ты можешь это объяснить?

– Я встретила человека и влюбилась в него. С ним происходило то же самое. Он боялся, что кто-нибудь узнает и нам помешают, разлучат нас. Мы не могли быть друг без друга. Мы прятались от людей. Он сам не знал, как это объяснить, рассказывал, что у него была женщина, и с ней было так же. Никто не знает, с чего или с кого это началось.

– Что теперь делать?

– Пока ты ещё похож на фото в твоём паспорте, нужно уехать подальше отсюда.

Дитер гулял по песчаным дюнам, периодически возвращаясь на то место, где лежала Лотта. Она пересыпала белые ракушки с одной руки на другую.

– Перенести тебя в тень?

– Лучше не трогай, просто посиди рядом.

– Ты не боишься?

– Это не смерть. Это мир, в который люди не попадают. Мы ведь совсем другие существа. И когда я уйду, ты будешь искать того, кто мог бы полюбить тебя, и тогда…

Она вдруг замолчала.

– Тебе плохо?

– Воздуха не хватает. Странное чувство, словно моё тело стало таким тяжёлым, что вот-вот провалится сквозь землю.

– Успокойся.

Он лёг рядом и крепко прижал к себе её худенькое, почти невесомое тело.

– Дитер, может, ты встретишь свою ровесницу, и вы уйдете вместе.

– Зачем?

Мартовское танго

– Тоня! Знаешь, как по-украински «спящая красавица»?

– Как?

– Дрыхнущая красуня.

Тоня открыла глаза. С тёмного потолка падал видимый, но неощутимый снег, в котором вырисовывался высокий силуэт в длинном пальто с поднятым воротником.

– Роман, в следующий раз появись, пожалуйста, на фоне джунглей, а то в квартире и так холод собачий.

Снег редел. Правильное бледное лицо с ясными кошачьими глазами становилось более и более отчетливым. Тоня повернулась к стене, спрятавшись под одеяло с головой:

– Говорят же люди: выспимся на том свете, а ты все не спишь, привидение несчастное.

Антонида вскочила с постели. Будильник не прозвенел.

– Рома, блин! По ночам спать не даешь, хоть раз разбудил бы вовремя!

Она быстро натянула рваные чёрные колготки, застегнула перламутровые пуговицы на сбежавшемся розовом платье, собрала в папуасский хвост нечёсаные, крашенные в рыжий цвет волосы, накинула тёмно-оранжевое короткое пальто, мазанула, не глядя, губы жирной пурпурной помадой и уже на ходу, в прихожей, втиснула ноги в красные с серыми трещинами туфли. Тяжёлая дверь с невыносимым скрипом открылась, грянуло шикарное танго. По сверкающей на солнце пыльной улице пронёсся безжалостный мартовский ветер, сбивая шедших стройными рядами положительных мужчин среднего роста, одетых в одинаково серое. Каждый из них придерживал на ходу шляпу, мечтавшую сорваться и вместе с другими шляпами улететь в дальние края. Антонида торопилась на работу. Она попыталась прорваться через монотонную толпу серых мужчин, но крайний из них подхватил её за талию, и в ритме танго она поплыла по улице, передаваемая из рук в руки, к счастью, в нужном направлении. Антонида касалась их щёк губами, оставляя блестящие алые следы помады.

– Что это за мелодия? – спросила она одного из своих партнёров.

– Танго «Марианна», – ответили хором все.

По голой сухой земле ветер гнал бурые полуистлевшие листья, потоки пыли, скомканную бумагу. За стеклянной стеной, полукругом огибавшей зал кафе с зеркальными колоннами, за одним из столов сидела она – Антонида рыжая, то есть Тонька-Офелия, уборщица и сторож этого заведения. Кличку Офелия она получила за свою нечёсаную шевелюру и общий мечтательно-растрёпанный вид. Из-под сложенных домиком ладоней Антонида смотрела на стакан, неподвижно стоявший на столе, тень стакана мерно покачивалась. «Интересно. А! Это просто лампа качается – трамвай прошёл».

– Что за гадость ты пьёшь? – полупрозрачная фигура опустилась на стул напротив, просвечивая сквозь него.

Пальто из искусственной кожи топорщилось ломаными складками. Длинные тёмные волосы падали на небритое лицо. Воспалённые от бессонницы тёмно-зелёные глаза насмешливо щурились.

– Не рада мне?

– Отвали, ублюдок.

– Ну вот. Теперь ублюдок. А раньше как звала! «Ромочка, Ромашка, зорька моя ясная». Остыла ты ко мне, Антонида, разлюбила.

Тоня с диким рёвом швырнула стакан в прозрачного гостя. Стакан пролетел сквозь него и разбился о стеклянную колонну, оставив на ней лучистую трещину. Роман расхохотался:

– А теперь бутылкой. Нет, там ещё что-то осталось, лучше стулом. Буйная какая. Может, у тебя белая горячка?

Тоня пнула стул, на котором он сидел. Стул упал, а Роман продолжал сидеть как бы на невидимом стуле.

– Ах какая маленькая воинственная женщинка!

– Зачем ты вернулся?!

– Соскучился.

– У, сволочь, я знаю, чего ты добиваешься.

– А что тебе терять? Всё давно пропито.

Тоня лежала на распаренной тридцатиградусной жарой траве и смотрела в синее небо. Над ней плыла густая глубокая тень. Переливающаяся на солнце масса листьев, как чешуйчатый золотой дракон, с шумом раскачивалась на ветру. Земля была упругая и тёплая, как сильное тело, но жёсткие травинки и маленькие насекомые покалывали тонкую, ещё не загорелую кожу. Сон, как беспокойный комар, то кружил перед лицом, то удалялся.

– Тонь, пойдём, поплаваем!

– Иду, мам!

Она резко встала, сделала несколько шагов и остановилась на краю песчаного обрыва. Волна веером расстелилась у подножия. Голова закружилась. Остров, на котором она стояла, плавно покачивался.

– Мам, как ты думаешь, это любовь? Что-нибудь получится?

– Тонечка, в двенадцать лет рано думать о таких вещах.

– В двенадцать?..

– Эй, Офелия, крыса старая, проснись! Что это ты здесь учинила? Убирай скорее, пока директриса не пришла!

– А, Лёнчик, это ты? Блин, когда просыпаюсь, не помню, сколько мне лет.

– Будешь так пить, однажды проснёшься и не вспомнишь, кто ты такая.

– Может, оно и лучше было бы. А ты, зелёное насаждение, не ори на меня. Ща всё уберу.

Тоня шла вдоль дороги. Ветер дул в спину. За ней медленно ехала жёлтая машина.

– Садись, лапочка.

– Бабок нет.

– А за любовь?

– С утра пораньше? Выпить есть?

– Есть.

– Что?

– Шампанское.

– Пей сам. Водки хочу.

– Сейчас купим и поедем.

– Ко мне нельзя.

– Ко мне тоже.

– Давай в машине.

Он остановил машину среди поросших сухой полынью бетонных плит.

– Приехали. Здесь никого нет.

Он повернул к ней игривое, как у дрессированного пуделя, лицо в мелких морщинках.

– Что это за место?

– Раньше свалка была, теперь просто пустое место. Я здесь отдыхаю.

– В смысле, баб трахаешь?

– Не только, иногда приезжаю сюда один. Сажусь на пустой ящик и стреляю крыс. Их тут полным-полно.

– Испугать меня решил?

– Что ты! Пугать такую женщину! Я полюбить тебя хочу. Ты, кажется, выпить хотела? На, хлебни и успокойся. Игорек ещё ни одну бабу не обидел.

Она лежала на откинутом переднем сиденье, задрав ноги, и смотрела на однотонное плоское серое небо. Игорёк полировал её языком с такой страстью, словно хотел забуриться в неё с головой. Полупрозрачный Роман лежал на заднем сиденье и весело комментировал процесс. Тоня глубоко вздохнула: «Помнишь, Рома, когда ты сидел в баре с этой выдрой страшной счастливый такой. Я подошла к тебе и сказала: «Поздравляю, у нас с тобой триппер». И как улыбка медленно сошла с твоего лица».

– Что ты сказала? – отвлёкся на минуточку Игорёк.

– Ничего.

– Доставка на дом всегда гарантирована, так что, если надумаешь… – Игорёк нежно погладил ей коленки.

– Позвоню мужским голосом.

– Бутылку не забудь, всё равно открыта.

Тоня вошла в полутёмную квартиру.

– Ты уже здесь?

– Конечно. Почему свет не включаешь?

– Чтобы тебя не видеть.

– Да ладно, такой бардак развела в квартире, что смотреть не хочется. Убралась бы ради гостя.

– Пошёл ты…

– Не сердись.

– Ещё что скажешь?

– Скажу, что скоро похолодает. Выпадет снег.

– Прогноз погоды слушаешь?

– Нет, просто знаю.

– Расскажи, как тебя убили. Доставь мне такое удовольствие.

– Разве что доставить тебе удовольствие… Этого следовало ожидать. Работа была такая, но никто меня не убивал. Змея укусила.

– Где это было?

– В Корее.

– Всех змеи перекусали?

– Нет.

Минута траурного молчания.

– Я ни о чём не жалею. У меня была прекрасная жизнь.

– А у меня нет.

– Я сегодня был на острове, который тебе снился. Старые деревья давно вырубили, и теперь там растут молодые ёлки, такие симпатичные, как сказочные гномы. Не хочешь съездить посмотреть?

– Туда без лодки не добраться.

– Не надо никакой лодки, на озере ещё лед крепкий.

– Напиться на этом чудесном острове и заснуть вечным сном.

– Я жду тебя… Пока. Но если это затянется – уйду.

– Буду очень рада.

– Врёшь.

Тоня подошла к окну. Снег падал большими хлопьями.

– Зима опять началась.

– Я же говорил, что будет снег.

Тоня включила свет. Грязная затхлая комнатка предстала во всей своей красе. Романа не было.

– Рома! Ты где?! Вернись! Вернись, пожалуйста! Хорошо, мы поедем туда. – Она остановилась на пороге. – Интересно, что будет с моей каморкой и со всем этим барахлом?

– Ничего особенного. Сюда придут другие люди, выкинут ненужные вещи и будут жить по-своему.

Его лицо стало каким-то пустым и отчуждённым, как будто он всё время к чему-то прислушивался.

– Рома, я тебе не надоела? А вдруг ты меня бросишь там?

– Ничего не бойся.

Очередь людей в тяжёлых зимних пальто медленно продвигалась по тёмной мокрой дорожке, вытоптанной в пушистом снегу, к маленькой двери винного магазина.

– Антонида, бери две бутылки, не жадничай.

– Ром, одной хватит, ты же со мной пить не будешь.

За окном вагона мелькали то ёлки, сосны, берёзы, то трубы заводов и ровные серые блоки жилых кварталов. Чёрно-белый пейзаж постепенно стал окрашиваться синими сумерками. В переполненном вагоне, как в набитом разнообразной, не очень качественной пищей желудке, раздавались приглушённые звуки, происходило медленное движение, зажёгся свет. Все оживились. Те, кто чуть не проспал свою остановку, устремились к выходу. Окна вагона превратились в мутные зеркала. Антонида стояла на одной ноге между двух огромных раскрытых сумок с продуктами, держась рукой за верхний поручень, и в отражении окна напоминала себе цаплю с грустно свесившимся хохолком. Хозяйки двух сумок сидели друг против друга и страстно обсуждали где, как и какой жратвы удалось раздобыть.

Облупленная, грязная электричка умчалась, как побитое животное, огрызаясь в тишину. Сумерки всосали её жёлтый световой хвост. Тоня стояла на пустом заснеженном перроне.

– Рома, холодно.

– А ты не стой, открой бутылку, иди и пей на ходу.

Она быстро шла по нетронутой следами мягкой дороге, отхлёбывая большими глотками из бутылки, и начинала пьянеть. Казалось, она не двигалась, а широкое пушистое полотно само везло её к белому озеру, на середине которого был маленький остров с игрушечными ёлками. Она прошла по покрытому снегом льду, обернулась, глядя на свои сбивчивые следы, и стала пробираться вглубь острова среди упругих молодых ёлок, капризно помахивающих ветками.

– Что ты ищешь?

– Где бы сесть, – ответила Антонида и упала в снег.

– Оставайся, где лежишь.

– Здесь так уютно, – она допила оставшееся в бутылке и забросила её подальше.

– Кто-то играет на гармошке танго «Марианна», или мне кажется?

– Тут недалеко дом отдыха. Пенсионеры танцуют.

– Обожаю смотреть на танцующих пенсионеров, особенно быстрые танцы. – Она засмеялась, глядя на кружащиеся звезды. – Завтра будет солнечный день, а я его не увижу.

– Зато увидишь много других интересных вещей.

– Ты мне обещаешь?

Роман равнодушно смотрел на Тоню, лежащую в снегу. Над ней стояли три бродячие собаки. Одна из них вскинула морду и протяжно завыла. Мокрые мохнатые морды тыкались ей в лицо.

– Ой, что это?!

– Эти собаки шли за тобой всю дорогу.

– Я их не заметила.

– Снег скрипит, кто-то идет. – Антонида встряхнула головой. – Это же я иду и уже, кажется, пришла.

К двери её подъезда было прикреплено объявление: «Завтра с 10 до 22 часов горячей воды не будет».

– Нужно срочно убрать квартиру и всё перестирать! Как я дошла?

– На автопилоте, – ответил недовольный Роман.

Антонида вошла в квартиру. Включила во всех комнатах свет и принялась за уборку. Роман появился снова в кружащейся лёгкой метели.

– Рома! Не сори снегом и так бардак!

Антонида стояла в одних трусах, нагнувшись над ванной, полной пены, раскрасневшаяся, весёлая и яростно стирала.

– Рома! Ты меня слышишь?!

– Слышу!

– Помнишь мелодию танго в лесу?

– Да.

– Напой мне её.

– А ты станцуй.

– Только с тобой.

Оглушительная музыка включилась сама собой. Соседи стучали в стены и грозили вызвать милицию. Антонида и Роман танцевали танго «Марианна».