Текст книги "Локомотив параллельного времени (сборник)"

* * *

Он всегда просыпался за 15 минут до подъёма, хотя дорожил каждой минутой сна. Это была защитная реакция – подготовка к ещё одному кошмарному дню бесконечных изматывающих тренировок. Он пытался представить, что он не в казарме, а в Одессе в постели с Вендеттой. Жаркое летнее утро. Бабка ушла на базар продавать цветы. Он открывает глаза, встречается с её глазами и не может наглядеться на своё сокровище.

– Аня, я, кажется, тебе ногу отлежал?

– И руку тоже.

– Что ж ты меня не разбудила?

– Жалко.

– Меня жалко? Знаешь, какая я сволочь?

– Не знаю.

– Так я тебе сейчас это докажу. – И он набрасывался на неё, а она начинала визжать и отбиваться, но, в конце концов, сдавалась.

Оставшись одна, Вендетта не стала отчаиваться. У неё в запасе был адресок Ленки Скоропеи, её бывшей партнёрши. Ленка отъехала во Францию «на кривой кобыле» ещё два года назад, но особого счастья она там не поимела, и последнее время зарабатывала себе на жизнь борьбой на ринге в дешёвом ночном клубе. Скоропея пригрела бедную Вендетту и вскоре приобщила к своей деятельности.

Ученикам школы Иностранного легиона на первых годах обучения запрещено общаться с внешним миром, но Вирус всё ждал, что Вендетта как-нибудь свяжется с ним. Через полгода пребывания в школе легиона, Вирус вдруг решил, что любит Вендетту. Когда она появится, он обязательно скажет ей об этом и попросит сообщить родителям, что жив и здоров.

Но Вендетте было не до него. Находясь на нелегальном положении, она боролась за существование, всё чаще и чаще прибегая к запрещённым приёмам. Она уже оправдала кличку «Вендетта на ринге».

Наркотики помогали ей не чувствовать ни боли, ни жалости. Просыпалась она с болью во всём теле, и тут же заботливое воображение окружало её толпой медперсонала, призраки в белых халатах уговаривали её приподняться, дотянуться до шприца, сделать спасительный укол. Затем осторожно вели в душ, потом, посвежевшая, но всё ещё слабая, она сидела, грустно глядя в полную тарелку овсянки.

– Жри овсянку, тварь! – говорила ей эсесовского типа сиделка.

– Не могу, – отвечала Вендетта, понимая, что невозможно разжалобить собственное воображение.

– Жри, твой желудок больше ничего не принимает. Все аппетитные бутерброды на витринах кончаются блевотиной за ближайшим углом и попаданием на деньги.

Вендетта, зажмурившись, одним духом съедала всю тарелку.

* * *

Поезд медленно тронулся.

– Мужчина! Верните огурцы! – торговка овощного лотка бежала по перрону за долговязым типом в коротком пальтишке.

Тот вскочил в вагон, взмахнув билетом перед носом проводницы, швырнул одним из украденных огурцов в лицо преследовательницы и был таков. Поезд увёз вора, а девушка со слезами на глазах подобрала огурец.

Плацкартный вагон поезда «Одесса – Москва» был душным и грязным. Люди ходили взад и вперёд по узкому проходу, курили в тамбуре, занимали очереди в туалет. Толя сидел у окна и любовался родным русским пейзажем. За восемь лет, пока его здесь не было, стены страны обветшали, но были старательно заклеены рекламными плакатами.

Толе было уже 22 года, по официальным документам он был французским туристом, и звали его Дени Ремон.

Огни вдоль дороги тускнели и редели. Поезд уносил Толю всё дальше и дальше от ласковой мачехи Франции к суровой матери России.

Из пришибленной и пыльной массы народа Толю выделяла свободная манера держаться и цветные татуировки сплетённых драконов, выглядывающие из-под рукавов джинсовой куртки, купленной, как и прочий антураж, на одесской барахолке. Толя хотел быть своим у себя дома…

Москва встретила мелким дождичком и слякотью газетной бумаги под ногами привокзальной толпы. Толя не соблазнился позавтракать кооперативными пирожками, его не разжалобили грязные нищие.

Он прошёл мимо назойливых таксистов и сел в экскурсионный автобус, скупив все места оптом. Через полтора часа экскурсия закончилась на развалинах дома, где вырос Толя. А ещё через полчаса он сидел под зонтиком арбатского кафе и пил пиво.

На запрос о Толиных родителях справочная не дала никакой информации. Те, у кого было чутьё на халявную выпивку, пили в тот день на Арбате за Толин счёт. Ему показалось, что среди сидевших с ним за одним столом мелькнуло лицо Вендетты. Она совсем не изменилась, даже похорошела.

Толя ошибся.

Вендетта не пила с ним в тот день. Она очень изменилась и уж никак не похорошела, хотя всё ещё была ничего.

Она переехала из Марселя в Париж. В тот день она поднялась по железной чердачной лестнице на крышу и, усевшись поудобнее, вколола себе обеденную дозу.

Кайф поднял её в абсолютно синее небо, и оказалось, что идёт дождь. Дождь шёл в Москве, а в Париже была хорошая погода.

«Ах, Вирус! Как ты вырос, какой ты стал красивый!» Она даже увидела сквозь его одежду тонкие цветные татуировки на прекрасном юном теле, но, когда кайф схлынул, она забыла своё видение, только помнила, что было как-то особенно хорошо.

Рюкзак бесшумно пополз в сторону, но реакция у Толи была мгновенной. Он одной рукой, не глядя, поймал и воришку, и рюкзак.

– Дяденька! Дай на жизнь! – выпалил испуганный пацан.

– А спать тебе не пора? Ночь на дворе.

– Какое спать! Сейчас самая работа.

Несколько капель упали с карниза Толе на лицо.

– Сладкие слёзы апреля капают с почек набухших.

– Чего? – переспросил шкет.

– Сладкие слёзы апреля, – говорю, – капают с почек набухших. Это лекарство для тех, кто не верит, что дни будут дольше, теплее и лучше. Сам сочинил. Понял?

– Ага. Может, тачку поймать? Далеко живёшь?

– Мой дом – весь земной шар.

– Тогда я пошёл, ладно?

Рисунки

Билли был умным, красивым, мастером на все руки, с двумя дипломами о высшем образовании. В Швеции он занимался тем, что работал санитаром и трахал драные шкуры старых пантер.

Они с Забавой были престижным эскортом друг для друга.

Его друг Милан Рысь был похож на индейца из вестернов о Диком Западе, только глаза у Милана были как у рыси.

Он работал разнорабочим, выглядел как бездомный. Одежду принципиально не покупал. Донашивал ту, в которой приехал пятнадцать лет назад из Загреба.

Билли очень хотелось познакомить Забаву со своим лучшим другом.

Звонок в дверь.

Забава открыла. Увидев Милана, ей тут же захотелось дверь закрыть.

Милан постоянно разыгрывал дикую обезьяну.

Забава еле выдержала час разговоров на кухне за чаем с коньяком, мысленно прокручивая убийственные комментарии, которые она потом собиралась обрушить Билли на голову, как только Милан уйдёт. В Милане её раздражало всё!

Ринувшись к столу, он тут же занял лучшее место и стал вести себя, как хозяин. За разговорами о дураках-шведах и дураках-эмигрантах почти в одиночку вылакал Забавин коньяк, в одиночку смеясь собственным шуткам.

Забава вдруг вспомнила: она уже слышала этот смех, давно, во сне.

Ей уже много лет снился город, в котором она ни разу не была.

В её снах время шло быстро – один сон мог вместить события нескольких лет.

Город из снов она знала очень подробно, часто меняла квартиры, у неё были разные соседи. В одной коммуналке Милан и Билли снимали комнату. Они были приезжие. Тогда ещё незнакомый, Билли расспрашивал её о городе за стряпнёй на кухне. Милан никогда не выходил, будто прятался, но Забава видела его лицо, когда Билли входил в комнату, и сразу за закрытой дверью раздавался смех Милана.

Давно ей это снилось.

– Ты ему очень понравилась, – сказал Билли.

– Даже не упоминай! – рыкнула Забава.

– Да он просто влюбился.

– Всё! Закрыли тему!

Милан привык, что вокруг него пустое место. Он очень выделялся из толпы яркой внешностью. Он мог быть моделью или кинозвездой. Он распускал вокруг себя сумасшедшие импульсы. Женщины часто подходили к нему в пивных и барах, осторожно, словно пробравшись во вражеский лагерь. Его называли воином или бандитом. Милан был мастером минутного экспромта – другой роли ему никто не давал – в общественных туалетах, в парадных, в парке на скамейке.

В Загребе он гулял, как зверь. В его однокомнатной клетушке перебывали сотни женщин. Он остановился на одной, такой же разгульной, как сам. Потом выгнал её на девятом месяце беременности.

Втайне от всех он проник в роддом посмотреть на сына, чисто из любопытства. Когда он увидел свою маленькую копию, с ним случился гормональный шок:

– Жизнь за него отдам!

Он тут же женился и отправился в Швецию на поиски лучшей доли для своей семьи. Через год вызвал жену с ребёнком. Он был очень счастлив. Он всегда был счастлив.

Билли привёз Забаву на выставку Милана, даже не сказав, чья выставка.

– Это сюрприз. Возьми с собой Сашеньку. Там будет много детей.

Выставка была в бывшем свином хлеву. Усадьба стояла на краю обширного гольф-поля. Золотистый туман ранней осени смешивался с дымом костра. Пахло молодым вином и свежим хлебом.

– Этим постройкам четыреста лет, самые старые в здешних местах, – рассказывала белокурая красавица Манне, владелица хутора.

Сын Милана Филипп бегал с разноцветным воздушным змеем, Сашенька тут же к нему присоединился. Свиные кормушки были залиты голубой эмалью. Кругом горели свечи.

Забава знала, что Милан рисует.

– Ну, что он там может? Работяга, жлоб, ни образования, ни фантазии.

Его картины были, как двери в другое измерение.

В воздухе парили гигантские осенние деревья, и в них висел, как замёрзшая паутина, сияющий мир фантастических городов.

На вернисаж пришло много народу. Радостный и довольный Милан ходил среди гостей с бокалом красного вина.

В озере вечернего тумана хлопал крыльями красный воздушный змей, всполошённый радостными детскими криками.

– Твоему сыну нужен брат и отец, – прошептал Милан Забаве на ушко.

– Скорее дедушка. Усынови нас обоих. Скажешь жене, что я трудный подросток.

Они договорились встретиться с утра. Он отпросился на пару часов с работы «к врачу». Она пропустила первую пару занятий.

Звонок в дверь.

– Открыто!

Он вошёл весь такой жалкий, сентиментальный. Она стояла у окна. Он подошёл к ней, обнял, и так ему хотелось стоять и не двигаться.

– У нас всего час времени, – сказала она, слегка отстранившись.

Первая бомбочка страсти взорвалась так быстро, что они лишь рассмеялись незадаче.

– Это неинтересно, – сказала Забава. Она высыпала на одеяло косметику из косметички. – Знаешь, идея! Давай, рисуй на мне!

Она протянула ему большие кисти для румян и разноцветные карандаши для подводки глаз.

Он расписывал её спину и бёдра, разрисовывал плечи, пока они занимались любовью. Она сидела у него на коленях, расписывая его лицо и руки. Их тела отпечатывали рисунки друг на друге.

– Ты моя мисс Швеция! – говорил он ей.

Милан сидел перед экраном, как в гипнозе.

Сотни хорваток откликнулись на предложение стать его моделью, все молодые, длинноволосые, крашенные в блондинок, с прекрасными формами, которые он, Милан мог расписывать как угодно.

Некоторые девушки спрашивали, какой будет гонорар, но большинство готовы были приехать, только бы им оплатили билет и содержание. Были и те, которые довольствовались лишь приглашением.

– Забава! Развожусь с женой. Пойдёшь за меня?

– Может, и Сашу усыновишь?

– И Сашу усыновлю, и ещё одного заведём. У меня идея появилась. Хочу, что бы ты вложила в неё все свои деньги. Посели у себя одну девчонку. Она и с ребёнком поможет, и по хозяйству. Она из Хорватии. Мы сделаем из неё супермодель.

– Не звони мне больше, свинья!

Не будет Милан звонить, как же!

Он звонил, как маньяк, пока она не пригрозила полицией.

Он угомонился на пару месяцев, а потом возник опять:

– Ну, прости идиота! Я уже забыл, как её звали.

Билли позвонил с утра.

– Милан разбился… Новая машина всмятку. Сам в больнице.

Забава бросилась звонить. Долго не было ответа. Вдруг в трубке женский смех.

Потом Милан принял участие в шоу «Эротика». Это принесло ему известность.

Он звонил Забаве. Она не брала трубку.

Он знал: пройдёт время, и она ответит.

Звонок в дверь. Милан стоял на коленях с веником роз, которые он где-то наломал, разодетый, стильный, как последний пижон.

– Ты – моя лучшая модель. Я хочу это сделать только для тебя. Никто не давал мне такого вдохновения!

С собой у него был профессиональный фотоаппарат и дорогие, ароматные краски для росписи по телу.

Это была лучшая его работа. Забава любовалась своим отражением в зеркале.

Он переделывал свою работу снова и снова, лишь бы касаться её обнажённого тела.

Он сделал сотни снимков.

– Это мой тебе подарок. Я пришлю снимки вечером, – сказал он ей под утро, когда рисунки, отпечатанные телом Забавы, были разве что не на потолке. Сам он был разрисован с головы до ног.

Забава прождала десять дней.

Рано утром она проснулась в психозе и стала названивать Милану каждые десять минут. Он не отвечал.

Она открыла его страницу на сайте «Эротика» – ну, конечно, все снимки были там.

– Ладно, только спокойно! Просто забудь. И пусть он будет счастлив.

– Ты только не звони ему, – раздался в трубке голос Билли. – Ему вчера голову проломили в метро какие-то наркоманы ни за что ни про что. Лежит в коме. Полиция шарит по его контактам.

Кости из раздробленного черепа врезались в мозг. Милану удалили часть мозга.

Милан вышел из комы через три месяца. Первое, что он сделал, – позвонил Забаве, и тогда, услышав её голос, понял, что не может говорить. Ходить он тоже толком не мог.

Через год он почти полностью восстановился, но стал очень порядочным. Ему дали инвалидность.

Забава не смогла с ним больше общаться. Она не узнавала его.

Зюзик

В середине восьмидесятых появилась в центре Москвы группа уличных художников, которые продавали свои работы туристам. Была среди них и я.

Вилась вокруг нас стайка мальчишек с мелким бизнесом купли-продажи. И вот однажды заявились они с коробочкой, полной чёрно-белых крысят и пристали:

– Купи крысёнка!

– Ты что! Крысы мерзкие, противные, кусаются, гадят, всё грызут!

– Нет, это особенные крысы – гениальные и добрейшие существа!

Один крысёнок встал на задние лапки и уставился на меня с отчаянным обожанием. У него не было хвоста.

– А где хвост?

– Несчастный случай. Взял его за хвост, а он рванулся – и вот.

Крысёнок как-то незаметно оказался у меня на ладони.

– А что они едят?

– Что мы, то и они.

– А как я его понесу?

– Посади в этюдник и неси.

Я старалась нести этюдник осторожнее, но после этого путешествия у него навсегда осталась боязнь замкнутого пространства. У крысёнка была клетка, но она всегда была открыта, и он гулял, где хотел. Клетка стояла на подоконнике.

Однажды в комнату влетела бабочка. Он не кинулся её ловить. Замер в восхищении.

В квартире хватало, кого ловить. В коммуналке жило четыре семьи и огромное количество тараканов. С появлением Зюзика их заметно поубавились.

Если кто-то из детей плакал, родители тут же бежали за Зюзиком. Иногда я сажала его в карман телогрейки. Дети садились вокруг. Сначала он притворно испуганно выглядывал из кармана, прятался, снова выглядывал, раскланивался с публикой. Потом он прыгал на плечо одному из детей, и начиналась игра в прятки. Его выпускали. Дети считали до десяти. Зюзик прятался. Когда поиски затягивались, он снова выскакивал и снова прыгал, кому-нибудь из детей на плечо.

Зюзик любил прогулки на свежем воздухе. Я выносила его на балкон, и он уходил по карнизам в неизвестном направлении. Через пару часов я выходила и звала его. Вскоре слышался его бег по карнизу.

Он спал на одеяле под моей ладонью, раскинув лапы, с довольной улыбкой на морде. Да это были счастливые времена.

Конечно, не всё было идеально. Была у меня соседка, которой не везло в личной жизни. Не моя в том была вина, но она считала, что моя. Уж каких убогих она не подбирала! Всё равно её бросали. И всякий раз новый кавалер, новое плачевное позорище, тут же смекало, что есть в квартире вариант интереснее. И тут же начинались незатейливые хитрости, чтобы привлечь внимание сначала по-хорошему, потом по-плохому. Доказать, что я не жираф, было невозможно.

Обстановка обострилась когда у меня завёлся иностранец (будущий муж). На моё замечание, что не надо мыть помойное ведро в кухонной раковине, она ответила, что это всё мелочи по сравнению с тем, что мы скоро все заболеем СПИДом из-за моей связи с тлетворным Западом…

И вот однажды прибегает Зюзик с какими-то клочками бумаги в зубах.

– Зюзик, что это?

Он убегает. Приносит новую партию. И так за несколько забегов он принёс мне разорванный на мелкие клочки документ, который он вытащил из мусорки зловредной соседки – повестка в кожно-венерологический диспансер. Зюзик выглядел героем!

Конечно, можно было её этим заткнуть.

– Зюзик, я не могу. Она и так убогая.

Зюзик обиделся. Он сидел на подоконнике, чистил свою меховую шубку и не желал со мной общаться…

Но потом он меня простил.

Я вышла замуж, и настало время уезжать в Швецию. Я нашла Зюзику новую хозяйку – замечательную девочку. Зюзик влюбился с первого взгляда, а она до самого моего отъезда звонила каждый день и спрашивала: ну, когда же, наконец, можно будет забрать её самого любимого, самого дорогого?

Через год Зюзик неожиданно приснился мне. Он стоял на задних лапах и вглядывался мне в глаза так грустно и скорбно…

– Зюзик, что случилось?

Я услышала слова:

– Ты получила наследство.

И я увидела мамины вещи.

На следующий день позвонил двоюродный брат и сказал, что маму сбила машина.

После похорон я позвонила хозяевам Зюзика и узнала, что он умер в тот же день, когда погибла мама.

Птичка

В полном опасности болотном тумане, кишащем разноцветными мушками, брели тринадцать человек. Яркая экзотическая растительность цеплялась за их мокрую одежду. Большая птица с длинным алым хвостом пролетела совсем низко над их головами, села на ветку и оглушительно крикнула.

– А чтоб ты сдохла, тварь, – Вася с голодной тоской посмотрел на неё.

Птица снялась с ветки и полетела дальше.

– Сонь, а Сонь, смотри, мальчик хорошенький.

– Совок обыкновенный, на Маугли похож.

– Правда, похож, только глаза зелёные. Смотрит на тебя, позови его.

– На фиг?

– Ну, для меня.

– Эй, молодой человек! Присядьте к нашему столу на минутку. Вы моей подруге понравились.

– А тебе я понравился? Ты кто?

– Соня.

– Ромео. Очень приятно.

– Ромео, мне такой сон странный снился: джунгли, солнце сквозь листья пробивается. Так влажно и жарко.

– Соня, это у тебя внутри влажно и жарко. Давай кончим вместе.

Зазвонил телефон. Ромео снял трубку:

– Да, через час буду.

Соня лежала, уткнувшись лицом в подушку. Он развел её длинные волосы на затылке и осторожно поцеловал:

– Мне пора.

– Мы больше никогда не увидимся?

– Увидимся, – Ромео поискал ручку. – Пиши телефон. Вася отвезёт тебя домой.

– Кто такой Вася?

– Это мой друг. Он спит в соседней комнате.

Ромео со смущённой улыбкой застегнул великоватые ему джинсы, потом встряхнул их на себе с таким видом, будто до этой ночи с Соней они были ему как раз.

Здоровый голый синеглазый Вася стоял, прислонившись к входной двери, и сладко улыбался. Его мокрые после душа волосы были так гладко зачёсаны, что он казался лысым. Его белая, в редких красных прыщах кожа, распаренная и плохо вымытая, источала какой-то общественный запах.

«Типичная московская квартира», – между прочим, думала Соня.

– Открой дверь.

– Ты отсюда не выйдешь, пока я тебя не трахну.

– Тебе это будет дорого стоить.

– Мне плевать. Сколько тебе нужно? Штуки три, четыре хватит?

– Мало, а потом, ты мне не нравишься.

Он подошёл к магнитофону и передвинул движок громкости на полную мощность. Тяжёлый голос покойного Цоя пел: «Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне удачи». Соня рванулась к двери и попыталась её открыть, но ничего не получилось.

– Что ты дёргаешься, птичка, я всё равно тебя трахну, и никуда ты не денешься.

– Я не хочу тебя, хочу Ромео.

– Ромео уехал.

– Но ведь он вернётся!

– И прямо к тебе. Ты что, совсем дура?

– Лена, это было, как прекрасный сон…

– С кем, с Васей или с Ромео?

– Не надо про Васю. С Ромео, конечно! Он такой умный, красивый. Я тебе говорила, что видела его во сне, несколько лет назад. Такой сон странный: мы идём, взявшись за руки, по бескрайней туманной тундре и как будто не видим друг друга.

– Тундра, говоришь, бескрайняя… Денег-то дал?

– Какие деньги, я его люблю.

Русские парни, солдаты Иностранного легиона шли по африканским джунглям. Кругом визжала, пищала и завывала съедобная и несъедобная живность.

– Жрать так хочется.

– Выбраться бы отсюда живыми.

– Ромео, помнишь ту блядь, которую ты снял в последний день перед отъездом?

– Которую?

– Чёрненькую такую, как её? Соньку! Я её трахнул.

– На здоровье.

– Может, это была наша последняя баба?

– Не бойся, Вася, не последняя.