Текст книги "Ночь в Новом Орлеане"

Я зашел к себе домой. Достал из левого кармана джинсов ключи и отварил зелёную дверь, отделявшую мою квартиру от всего остального мира. Эх, если бы это была та самая «Зелёная Дверь», о которой так много говорил Уэльс! И даже не сомневался, что там увижу Чарли, в одном только халате мутно-белого цвета с чашкой растворимого кофе с молоком в руках. Впрочем, это было даже лучше волшебного сада. У каждого своя «Зеленая Дверь», за которой скрывается всё то, о чем ты всегда мечтал. Свою «Зелёную Дверь» я уже нашел. И большего мне не надо.

– Где пропадал? Вроде говорил, что останешься дома, – совсем не удивляясь, спросила Чарли.

– Планы меняются так же быстро, как настроение по выходным, дорогуша.

– Причем тут моё настроение, злюша?

– Не причем. Просто пытаюсь оправдаться, а ты не даёшь мне этого сделать.

Она фыркнула и сделала ещё один глоток. А я просто стоял на пороге, даже не думая раздеваться, наблюдая, как кофе исчезает в её глотке. Всё-таки, она помогала мне смириться со своей больной истиной. Потом решил, что глупее быть не может, разделся и спросил:

– А как ты погуляла?

– А? – она оторвалась от чашки и уставилась на меня.

– Как день провела?

– Нормально, – она вернулась к своему кофе.

Но я не мог довольствоваться столь узким запасом прилагательных и уже с нескрываемой раздражительностью, сказал:

– Нормально – это не ответ! И уж точно, не на мой вопрос. Как вообще человеческая жизнь может быть нормальной?! Она никогда ей не была и не будет! Каждая секунда – уникальна. Ни одна живая душа не пережила эту секунду так же, как ты. И если ты уверена, что все нормально, то это не нормально!

– Да ладно, хорошо-хорошо. Расскажу я тебе все, чего завелся-то!

– Вот и хорошо, сразу бы так и начал. У меня был очень загруженный день.

– Ещё нет и четырех часов.

– Разве? Да, наверное, просто еще не отвык от тех летних дней в Уркагаине, ой, в Украине. Славное было лето. Всегда так со мной. Но ты не отвлекайся, продолжай.

– Ну, в чём-то ты был прав. Обычным этот день назвать нельзя. Как только я вышла из подъезда, я увидела за углом Джесс. Она курила и плакала. Я, конечно же, подошла и спросила: «что случилось?». Она ответила, что всю ночь разговаривала с Лидой. После этого разговора, как после литературного шедевра, ей захотелось расправить крылья и улететь. А еще, мол, она решила бросить пить и курить, что это, как она говорит «цепями привязывает её к земле и к этому миру и мешает мне двигаться дальше».

Я начал её нахваливать, хлопать по плечу и говорить что-то на подобие «Это очень важный и ответственный шаг в твоей жизни!», «Молодец, так держать!». Но от этих слов она еще больше разрыдалась. Что-то у меня тогда в голове передернуло, и я ударила её по лицу. Мне понравилась, повторила. Но поняла, что если продолжить, это может привести к последствиям и я сказала ей: «Соберись, тряпка! Намазала сопли на кулак и вперед, Люся!». Это, как не странно, помогло. Обожаю Николая Петровича за хорошие слова. Она прекратила плакать и сказала, что будет очень сложно бросить пить и курить. Я начала обещать ей, что помогу. Правда, я до сих пор сожалею об этом. Ведь на самом деле, от меня помощи хрен дождешься. Но моя наглая ложь окончательно привела эту истеричку в чувства. Она бросила на асфальт недокуренную сигарету и тут же достала из кармана новую. Я успела вытянуть её изо рта.

– Что ты, дура, делаешь?! – тогда разозлилась я.

– Извини, от привычки сложно отказаться сразу. Но я на верном пути, не так ли?

– Да, но я не смогу тебе помочь, если ты сама этого не захочешь.

– Но я хочу!

– Тогда избавься от всех остальных сигарет и в путь. Как раз, я собиралась прогуляться.

Она с большой неохотой достала из кармана полупустую пачку «Camel» и дрожащей рукой выкинула её в мусорный бак. Всё это она делала с таким лицом, как будто выкидывает не пачку палочек-антидепрессантов, а свое собственное сердце и еще пару органов в придачу.

Но справившись с этим, мы пошли гулять. Сначала, мы просто добрались до Бурбон стрит. Потом просто прошли вдоль и поперек это шумное, неуютное, но самое человечное место в Новом Орлеане, если не во всей Америке. Вывески джазовых кафешек, как ты знаешь, были настолько соблазнительными, что просто невозможно было пройти мимо и не выпить там чашечку кофе, а то и чего-то покрепче. Вот мы и зашли в один из многочисленных джаз-клубов, где спокойно и равномерно играл блюз.

Джесс хотела заказать кофе по-ирландски. Но я так укоризненно на неё посмотрела, что она, сжав зубы, сказала черненькому бармену:

– One espresso, pleas.

Даже подумать не могла, что мой взгляд помогает людям преодолевать себя. Всегда бы так.

Мы выпили кофе, оставив в том месте, десять долларов. Чертовски дорого, но Новый Орлеан, Бурбон стрит, можно себе позволить, не так ли?

– Нет, ты меня разоришь!

– Ладно тебе, я же немного. Но, да ладно. Как только мы вышли оттуда, мы были уже не в Новом Орлеане.

– ???

– Сама не знаю, как это произошло, но мы оказались в городе. Просто в городе. Без какого-либо названия и с маленькой буквы. Возможно, у него есть название, но оно было давно забыто всеми и были таким же бессмысленным, как пить слушать песни не зная перевода слов.

Улицы там были обложены брусчаткой. Дома были не выше третьего этажа. Улицы были не узкими, но и широкими назвать их было нельзя. Повсюду были развешаны всевозможные вывески, все в пятнах. Надписи на них были выструганы и поэтому, от старости, сложно было что-либо там прочитать. Но они манили своей простотой и добросердечностью. Я смогла только прочитать надпись: «Заходи! У нас тепло и всегда весело». Отказаться от такого предложения было не невозможно, а просто невообразимо! Я посмотрела на Джесс и та одобрительно кивнула, как бы читая мои мысли.

Когда мы вошли внутрь, мы обе поняли, что очутились дома. Так по-настоящему уютно может быть только дома. Люди ели, пили какие-то напитки и с красными щеками, танцевали странные танцы. Всем было искренне весело. Я никогда, как ни странно, не видела таких счастливых людей. От этого самой стало легко и вся мировая тоска, и грусть показалось такой далекой и безрассудной, и все страдальцы показались мне глупцами.

Мы пошли вперед сели за столик на двоих, и толстоватый юноша подошел к нам:

– Чего желаете?

– А что у вас есть вкусного? – спросила в ответ Джесс.

Паренек понял наш заказ, молча, кивнул и побежал на кухню, оставив нас двоих с открытыми ртами и тупыми рожами.

– Прошу не выражаться!

– Пошел ты. Так вот, через пару минут парень вернулся с кувшином. Мы заглянули внутрь и увидели какую-то жидкость, которая могла оказаться чем угодно, но не водой.

– Что это? – спросила тогда я.

– А ты попробуй, госпожа, и всё поймешь, – сказал юноша и удалился.

Нет. Это оказалась не его моча, вопреки пронесшейся мысли. Клянусь, такого в реальном мире быть не может. Вкус этого напитка не похож не на один из известных вкусов, так что, словами описать его будет просто лингвистически невозможно. Но и наваждение это назвать было сложно, так как вкус был очень четко и ярко выражен. Когда пьешь его, получаешь такое наслаждение, как от очень дорогого кофе. Горечь укутывает язык. Но это секундное ощущение. Дальше, горечь превращается в сладость и по вкусу напоминает некрепкий, черный чай с сахаром, хоть секунду назад он был очень горький и очень крепкий. На третьей секунде, ощущение послевкусия, чем-то напоминавшее послевкусия наполеона. На четвертой секунде можно снова почувствовать горечь кофе. О нет! Это только отдаленно может напомнить тот вкус.

И всё же, странный напиток был хорош. Он одновременно согревал и тело, и душу. Не сомневаюсь, если дать его самоубийце, он снова сможет увидеть в жизни смысл.

– Госпоже нравиться? – спросил неизвестно откуда пришедший паренек.

– Очень. А как он называется?

– Еьтсачс, – сложно выговорил он и подал две тарелки супа.

Суп был тоже удивительный. Пока мы его ели, Джесс говорила о явном оттенки сыра чеддер. Я же убеждала её, что тема чеддера выражена меньше, чем вкус бобов и курицы, если то была курица. У нас раздался спор. Но потом, попробовав суп друг у друга, то поняли, что они разнятся по вкусу.

Оставив пустыми тарелки супа, юноша провел нас до двери.

– А деньги? – спросила я.

Он засмеялся.

– Наш король оплачивает счета голодных и бездомных.

Мы поблагодарили. Только потом поняли, что нас приняли за оборванок бомжей.

Солнце как раз собиралось утонуть за горизонтом, и мы решили понаблюдать за этим. Когда наступили сумерки, мы поняли, что находимся на Бурбон стрит. Мы решили вернуться в то кафе, чтобы снова попасть в тот город. Но зайдя и выйдя, мы так никуда и не попали.

Она остановилась, и я дожидался продолжения. Но прошло время, и я спросил:

– И?

– Что?

– Что дальше?

– Мы снова выпили кофе и разошлись по домам.

– Вот так просто?

– Нет, конечно же. Все эти действия сопровождались бурными чувствами, свойственными нам. И парой пустых бутылок от нашего старого друга Джека Д. Не смотри на меня так. Завтра, Джесс точно бросит этого заводного парня.

– Охотно верю. Но разве это можно назвать обычным днем?!

– Ну… да. Вполне обычный день необычного человека, оказавшегося на гране между мечтой и страхом, чудесами, и реальностью. Обычный день для того, кто привык уже мечтать, верить, а потом терять.

Я понимающе кивнул и удалился смотреть новости. Мечта. Странное слово. Только нажав на пульт, я понял, что Чарли не спросила, как провел день я. Почти забеспокоился, но услышал с кухни:

– А ты?

– Почти так же, – как будто мне все ровно, ответил я и окунулся с головой в телевизор, пожиравший мое сознание. Впрочем, иногда, это полезно.

Для Лиды этот день прошел как обычный выходной день. Она просто сидела у своего окна с видом на новый Орлеан и пила зеленый чай. Так и провела она весь день. Как бы в трансе. Время текло необычайно быстро. Хотя, время-то течет равномерно, но обделяет оно особых людей, набрасывая им на головы различные трудности, успешно завершив которые, оставляет нас. А мы даже не замечаем его присутствия – настолько поглощены работой. А когда мы с отдышкой вытираем пот с лица, а слева от нас гора исписанной бумаги и выполненной работы, мы смотрим на свои руки, потом со страхом, в зеркало. И наконец-то осознаем, что этот короткий срок мы потратили на выполнение этой самой работы. Но ничего. Ведь эта работа будет вести вечную память о нас. Но стоит лишь подуть ветру, как гора разлетится и листки исчезнут. Всё, на что была потрачена жизнь, уничтожено за секунды. Тогда, остается лишь сказать:

«Вот дурак! Жизнь прошла, а я толком и сделать-то ничего не успел. А лет сорок назад, когда я нанес первые слова на бумагу, я думал, что время ещё будет. Эх, дурак. Надо было жить тогда. Сейчас уже поздно – я слишком стар».

А ей смешно.

Потом, живу еще лет двадцать, за которые можно прожить даже в старости неплохую жизнь. Убедив себя, что я беспомощен. Ничего не успев. Оставив после себя людей, которым суждено прожить аналогичную жизнь. И так без конца. Бесконечный цикл.

Так живет 99% людей. И только 1% удается вырваться и жить. Но даже эти девяносто девять процентов, на самом-то деле, счастливы. Но все время убеждают себя, что нет.

Это и есть серая масса. Где каждый считает себя красной точкой в её центре, а на самом деле, все они равны в своей глупости и в своих убеждениях.

Человек – это то, что нужно в себе преодолеть!

И Лида тоже была серой. Думала, что её мечты и желания выведут ее из массы. Всю свою, сравнительно, недолгую жизнь, она боролась за признание, как недостойный его художник. Пыталась угодить всем, а в результате, потеряла себя саму.

Теперь, ей уже безразлично мнение окружающих. Может быть, это свобода? Тогда зачем ей машина, если свобода уже есть? Значит, свободы нет. Но все ровно, она чувствовала, что ей необходимо убежать подальше от тех, кто считает себя свободными. Лучший раб тот, кто считает себя свободным.

Но не имело особого значения. По крайне мере, сейчас. Сейчас значение имеет лишь садящееся в полпятого солнце на горизонте, и лишь она сама.

Когда смотришь вдаль, кажется, что ты находишься там.

И уже никогда не вернёшься…

После всех событий, все четверо собрались в нашей с Чарли квартире. Настенные часы показывали 19.03, когда наручные всего 15.15. Гости просто входили в дом, даже не думая спрашивать разрешения.

Но как гостеприимный хозяин, я напоил их кофе, незабыв, что одна гостья предпочитает по-ирландски. Но к моему изумлению, та, чьё имя Джесс отказалась. Я настаивал, так как не готов к таким глобальным переменам. Но она всё отказывалась. В конечном итоге, я сдался.

Целые полчаса мы сидели, молча, перебирая мысли в наших головах, или отдельно от них. И наконец, я, как воспитанный человек, сказал всем присутствующим:

– Дамы, все это хуйня.

Они, соглашаясь со мной, начали обмениваться взглядами и кивать. Не будь я такой сволочью, никогда бы я не смог произвести такого эффекта на окружающих. Но это всё лишь мечта. Ведь трибуны кричат: «Хлеба и Сволочей».

– Но, тем не менее, это было весьма познавательно, – сказала Джесс.

Мы снова закивали и только после несколько глотков кофе в тишине, начался долгожданный разговор:

– Я так поняла, что для каждого из нас этот день был необычный, – сказала банши.

– Это и так понятно, – сказал я, – ни один наш день не похож на вчерашний. Особенно сейчас, когда небеса вот-вот рухнут и всем нам настанет конец.

– Это так, – согласилась Лида, – просто хотела получить подтверждение уже и так всем известных фактов.

Она сделала глоток из кружки.

– Правда, я никак не могу понять, какое отношение ко всему этому имеет Город.

– Какой город? – спросила Лида.

– Тот самый город, который был их наваждением целых полчаса, когда для всего остального мира, целых пять часов, – пояснил я.

– Понятно, – сказала она, хоть и ничего ей было не понятно.

– А ты откуда знаешь? – спросила валькирия.

– Я рассказала, – призналась Чарли, – а разве нельзя было?

– Просто, я думала, что это приключение останется между нами. Будет чем-то нашим. Чем-то, что принадлежит только нам обеим. То, о чём знаем только мы.

– Зачем это? – спросила Чарли и прикусила язык.

– Зачем?! – возмутилась её собеседница и сделала такое выражение лица, что готова была прямо на месте разорвать Чарли на части и съесть без соли.

Я, почуяв напряжение, решил успокоить разгневанную воительницу.

– Так, успокойтесь! Я вам не помешаю, тем более, я и так подозревал о его существовании и о городе. Так что, успокойтесь обе. Немедленно!

Я сказал это, повысив голос. И сам удивился своему смелому поступку. Обе, как и я, были обескуражены моему поступку. Поэтому, Джесс отложила вендетту и допила свой кофе.

Все снова замолчали и в этой тишине, все чашки опустели. Тогда Чарли предложила:

– Давайте пить чай. В чае растворяются все проблемы.

Все закивали, и тогда мне оставалось сказать лишь:

– Дорогие гости, зачем вы собрались здесь?

Они молча опустили головы, даже Чарли забыла про свой чай. Тогда, повторил:

– Для чего вы собрались здесь? – я попытался придать своему голосу максимального спокойствия, но спокойствие иногда звучит угрожающе, чем гнев.

– Потому что нам больше не куда было идти, – сказала Джесс, – ой, извините, даже не подумала, что говорю и сказала какую-то глупость.

– Это не глупость, а правда, – вставила свои пять копеек Лида, – мы до того были подавленны своим безразличием, что даже не понимали, что делать дальше и куда податься в своем безумии.

– Но у меня не сумасшедший дом! – возразил я.

– Тогда, почему мы здесь?

Этот вопрос поставил меня в угол.

За окном уже царила мгла. Не давали ей поглотить мир лишь тысячи огней, зажженные людьми.

– Вы хотите сказать что-то еще? – то ли к себе, то ли к гостям отозвался я.

– Нет. Мы пришли молчать. Здесь можно молчать за чашкой чего-то горячего и это уже будет похоже на самый душевный разговор, – ответила Чарли.

Я понимающе кивнул, а Чарли продолжала делать чай. Когда он был готов, все наши мысли растворились в его теплоте…

Я и не помнил, когда лег спать, но то, что я проснулся после очень долгого сна без сновидений, был факт неоспоримый. Рядом со мной всё еще спала Чарли. Я посмотрел на часы: 7.03 – самое время начинать. А что начинать – уже вопрос настроения. Вот лично я тогда решил начать готовить завтрак и специально закончил его до пробуждения Чарли, чтобы сделать ей приятное, а по пути, попытаться вспомнить, что же было после того, как я сделал первый глоток чая. По вкусу он был вполне нормальным. Ни снотворного, ни магии, которая отчаянно пытается ворваться в и так чертовскую жизнь. Разве что, на упаковке из-под чая была надпись: «Каждому, кто выпьет и насладится, дополнительный год к отведенному сроку с обязательным условием: потратить его исключительно на чудеса». Ну, в этом можно было и не сомневаться.

Но как не крути, вспомнить я никак не мог. Я не помнил ничего, будто бы какой-то разрыв во времени и оно сочло нужным вообще пропустить все эти действия и мысли. Все эти моменты были безвозвратно потерянны во времени, практически, без шансов вернуться обратно. Как и жизнь.

Единственной надеждой утолить моё любопытство было то, что возможно другие свидетели тех событий всё еще что-то помнят. Я знал, что если я что-то забыл, то это что-то обязательно было чем-то важным. Со мной всегда так.

На завтрак я приготовил вальфдорский салат, правда, без сельдерея, он закончился. Еще я пожарил два яйца, посыпав их щепоткой корицы, щепоткой соли и щепоткой красного, острого перца. Одно яйцо оказалось двойным, это наудачу. А в стакан налил свежевыжженный, апельсиновый сок.

Полусонный ангел встал со своей кровати, надел белый халат и медленно, босыми ногами, продвигался на кухню, манимый запахом яичницы, как он любит. К его приходу были готовы и стояли во всеоружии: в фартуке со сковородкой в руках. Это чудовище, внутри которого сидел мой нежный, ласковый зверь, сонно улыбнулся улыбкой без макияжа, без единого слова, сел за стол.

В этот же момент ей были поданы блюда, которые она, бедненькая, пожирала, не распробовав даже вкуса. Это обижало меня, ведь я старался.

Как только весь мой труд оказался у Чарли во рту, только тогда она наконец-то проснулась и сказала:

– Как вкусно. А главное, как неожиданно!

– Спасибо, для тебя старался, а теперь, будь любезна, помой посуду, вымой пол. Я приготовил для тебя целый ящик грязного белья. Сходи в магазин: список на холодильнике. И не забудь протереть окна. Целую, пока.

И быстро открыл дверь, заранее одевшись, я выбежал, пока на меня не обрушился град женского гнева.

Выйдя на улицу, я вспомнил, что сегодня выходной. Сначала расстроился, что взял портфель, а потом обрадовался, что никуда идти не надо и можно просто погулять по городу на западе, который столько лет снился, а когда пришла возможность, просто не хватило времени. Но радость не могла забить горе, и мне пришлось весь день волочить за собой этот тяжелый, проклятый портфель и угрюмое лицо обезьяны. Вот такая жизнь. Сплошные боли и разочарования…

…Не пройдя и десяти шагов, только зайдя за угол, с крыши на меня свалился труп, вот такие вот дела. Но потом, к моему облегчению, это оказался не труп, а всего лишь полутруп. А как такое возможно, еще можно понять, если бы не неожиданный для меня диалог:

– Привет! – без малейшей робости процедил свалившийся с крыши на меня полутруп.

– Привет, – тихо, все еще обескуражено проговорил я.

Этот парень уже сильно меня озадачил. Но, как показало время, это было только начало.

– Ты существуешь? – спросил полутруп.

– Почти.

– И я почти. Приятно познакомиться. Может, пойдем, погуляем, поговорим? Ведь я всегда думал, раз уж на Земле больше семи миллиардов людей, то хотя бы один из них согласится погулять со мной.

– Я не человек, – предупредил я и как бы вынес этим себе приговор.

Но эти слова его не смутили:

– Тем лучше. С людьми, порой, бывает скучно. Уж слишком они прагматичны, даже писатели.

И мы вышли на незнакомую мне улицу, где я услышал:

– Если ты думаешь, что это знакомый тебе мир, то даже не надейся.

– Да я и не надеюсь.

Но все же, мы были в Новом Орлеане, а не как вчера. Об этом говорил сам воздух, который невозможно путать ни с чем. Как будто в нем, спустя столько лет, до сих пор поет Луи Армстронг.

– Знаешь, – после долгого молчания заговорил полутруп, – наверное, самый лучший мультик придуманный людьми – это «Спанч Боб». Он делится на сотни цитат, и каждый герой очень ярко выражен и в каждом из них можно найти знакомого человека, в какое бы время он не жил. Одной из них являются слова господина Крабса: «Я сделал все, что хотел сделать в этой жизни, а ещё нет даже полудня». Тогда, господин Крабс искал свое место в жизни и даже продал свой ресторан, чтобы найти своё предназначение. Но стоило ему выполнить все планы за много лет, как он понял, что нет даже полудня и его истинное предназначение радовать людей вкусной едой. Он смог вернуть всё, как было, но в реальной жизни это было бы невозможно. Знал я одного человека. Он отказался от всего, в потом не смог ничего вернуть. Он закончил плачевно.

– К чему это?

– К тому, – не растерялся он, – что лишь потеряв смысл жизни, его можно получить.

– Черт, приятель, ты говоришь чужими словами, как будто они твои. В этой стране так делать нельзя. До этого момента я был убежден, что я самый странный чувак, способный нести правду через подобную ересь. Как же я ошибался!

– Да, жизнь полна новых открытий. И да, это правда парадоксальная ересь. И нести её можем лишь мы – люди, или нелюди, которые наконец-то поняли, что не существуют. Только так.

Он внезапно замолчал. И я решил воспользоваться возможностью и задать давно интересующий меня вопрос:

– Ты труп?

– Почти.

– Но ты ведь ходишь!

– Ты тоже и что?

– Ты не похож ни на живого, ни мертвого. И ни те, ни другие не смогут противостоять силе ветров. И ни те, ни другие не способны на то, на что способен ты!

– Тебе для этого понадобилось три минуты? Ты понял это за гребенные три минуты?! Я признаю, что недооценил тебя, некромант.

– Откуда ты знаешь?..

– Ой, все это знают. А ты даже не скрываешь этого. А зря. В прошлой жизни у тебя было много могущественных врагов, которые всё еще сущесвтуют, ничего не забыли и готовы в любой момент снова встать в строй против тебя. Поберегся бы.

– Я ничего не понимаю.

– Все ты понимаешь, этот-то тебя и пугает. Тебе выгодно ничего не понимать, потому что реальность намного страшнее и опаснее.

Я окончательно растерялся и был обескуражен таким наглым, дерзким, вызывающим заявлением. Скорее всего, потому что он говорил правду.

– А ты друг или враг?

– Я – никто. Но я могу быть тебе другом, если захочешь.

– А много у меня «друзей»?

– Совсем мало, как и у обычного человека. Скорее всего, их только трое и все они тебе знакомы.

– Девочки… но, откуда ты знаешь о них?

– Ты видимо уже догадался, что ты не живой и не мёртвый. И это похвально. Но до сих пор не догадался, кто я такой на самом деле. И это тебя позорит. Зря я преждевременно похвалили тебя.

Он закатил глаза и укоризненно покачал головой, дескать, как же сложно мне с тобой.

– Знаешь, дружище, – с раздражением проговорил я сквозь зубы, – мне все это начинает надоедать…

– Мне тоже.

– … так гори ты синим пламенем. Dixi.

Я развернулся и быстро зашагал от него. Но сзади послышались стоны и крики.

Обернувшись, я увидел своего собеседника, стоявшего на коленях и сконфузившегося от боли. Он горел синим пламенем. Люди шли, не замечая его, даже не поворачивая головы. Как будто говорили: человек горит, так пусть сгорит побыстрее и не мешает мне переходить дорогу. Они проходили сквозь меня, то и дело, тыкая на меня пальцами из-за ужасного выражения моего лица.

А полутруп все продолжал гореть и раскидывать проклятья во все стороны. Его кожа почернела и ссыпалась на глазах. Но его глаза и рот оставались такими же и были уставлены на меня. Они, подобно стреле, пронзали мою душу. Но вскоре и они сгорели, оставив после себя лишь пепел, который песчинкой за песчинкой, улетал вместе с ветром.

Я стоял на месте не в силах пошевелиться. Даже не думал о том, что существуют какие-либо движения, совершающиеся хаотично или под влиянием разума, если таковой вообще существует. Мне казалось, их не существовало вовсе. Была лишь пустота, холодная, как жидкий лед.

Но мой разум быстро справился с этим наваждением, тщательно переварив каждый бит информации. Мне было совершенно ясно, что передо мной стояло наваждение, старательно сотканное из моих забытых, старых кошмаров. Как я пришел к этому заключению, закрыто моему пониманию.

Зачем оно пришло ко мне – неизвестно. От кого – тоже тайна. Ясно, что моя скромная особа кого-то явно заинтересовала. Это могли быть мои так называемые «недруги». Или «силы света», как их принято называть. А могли быть те же недруги со стороны «сил тьмы», если таковые вообще существовали, ровно, как и «силы света».

Силам света и тьмы, настоящим силам света и тьмы, не до бессмысленных драк. Они целостно посвятили свое существование гармонии и не могут враждовать, так как они выражены друг через друга. Не будет света – не будет тьмы; не будет тьмы – не будет света. Им далеко не до того.

А эти лишь возомнили себя их представителями и режут друг другу глотки. Так, просто, от скуки. А я, человек-бедняжка, застрял между ними. Я просто хочу жить спокойно (кого я хочу обмануть!). Какая ирония! Ведь всю жизнь я только то и делал, что мечтал быть «чем-то». Именно поэтому я и согласился стать некромантом. И вот, я что-то. И теперь даже не знаю, то ли чаю пойти выпить, то ли повеситься, как умело заметил Чехов. А теперь, мне хочется кричать, размахивать руками и бежать, спасаться бегством. Вот только куда бежать? Некуда. Зря я тогда согласился. Лучше бы отказался. Но. Это но, задница Везьевулова. По словам Смерти, выбора у меня, как такового, не было. И потом, я ни о чем не жалею. Хотя бы потому, что это бессмысленно.

А затем, я вернулся домой. Впрочем, как всегда. Это ли божественная радость. Ощущать, что все мечты вот-вот сбудутся и многолетняя хандра наконец-то задохнется? Возможно. Так можно сказать обо всем.

Но в переходе неподалеку от своего дома, я встретил гитариста. Это был неопрятный молодой человек. Но я не обращал почти никакого внимания на его внешний вид. Ведь он так маловажен. Я смотрел на его гитару, которая в его руках превращалась в самое правдивое существо. Его пальцы как ураган, рвали и цеплялись за струны, а те отвечали им невероятными звуками. В жестоких, но мелодичных аккордах я узнал себя настоящего. В его руках гитара была живой. В его руках она чувствовала по-настоящему. Он жил, любил, страдал, пел, занимался любовью, шел, дышал, танцевал. Вся моя жизнь. О ней невозможно сказать словами так, что можно было понять по-настоящему, за то можно сыграть. Сыграть на твоих нервах танго жизни. Только так. Каждый такт уникален и неповторим. Если бы это был роман, я бы присуждал ему нобелевскую премию сто лет подряд, ведь это вечное.

Как бы глубоко мир не потонул во лжи и не задыхался в ней, музыка всегда будет искренна.

И вот, прозвучал последний аккорд. Музыкант остановился. Кроме меня, его слушали лишь в пол уха прохожие, которые редко останавливались, что бы послушать. В Новом Орлеане жители это делают не так часто. Они привыкли к чудесам. Мало ли здесь уличных музыкантов?!

Музыкант оглянулся в поисках слушателей и нашел только меня. Я посмотрел в его чехол. Там лежало лишь несколько долларов, которые, вероятнее всего, он сама себе подкинул. Это была жестокая несправедливость! Его игра достойна миллионов! Но так как миллионов у меня не было с собой, ему пришлось довольствоваться лишь сотней, которую я, не задумываясь, достал из кошелька. Я бросил их в чехол и заглянул ему в глазах.

Что за глупость я совершил тогда! Какой безумный бог вновь и вновь заставляет меня совершать вселенские глупости?! В его глазах я увидел тот самый полутруп, который сегодня упал на меня с крыши.

– С твоей стороны было крайне не вежливо сжигать меня, – покачал он головой.

– Извини. Я был не в духе, – если честно, то меня уже сложно удивить.

– Понимаю. Ладно, ты просто поджег меня. Ничего страшного. Просто в следующий раз предупреждай.

– А это уже как получится.

– Ну да. Так вот, я не успел тебе сказать, что когда тебе придется говорить со Смертью, будь крайне осторожен. Он врать не будет, но коварнее его в этом мире просто нет. Моё предупреждение не означает, что тебе следует искать в нем врага. Его настоящих мотивов не знаю даже я. Глядишь, может даже он будет тебе другом. А друзей сильнее его ты не найдешь.

– А зачем тебе вообще мне помогать?

– Не знаю, просто, мне кажется, что так будет лучше.

Я развернулся и ушел, почитав, что нам больше не о чём разговаривать. А когда я вышел из перехода, огорченно сказал:

– Я сошел с ума – какая досада.

Не помню, вслух или про себя. Неважно…

Комната была украшена белыми обоями с цветами самых разных цветов, плавно переходящих один в другой, создавая гармонию красок, домашний уют и спокойствие, которое неоценимо важно в любом интерьере человеческого обителя. Ведь с его помощью можно не только смириться с реальностью, но и найти в себе силы двигаться дальше.

Находясь в этой комнате, Джесс лежала на диване, всматриваясь в окно, где распростерлось чисто голубое небо. Редкое явление для больших американских городов. В её руках была чашка с кофе, отдающим ароматом тепла. Горького и крепкого на вкус тепла. Закусывая шоколадным печеньем собственного приготовления, до сих пор горячего от печи. Возможно, далеко от идеала, но зато своё собственное.

Эстетическое счастье. Очень легко его заполучить, трудно отвыкнуть. И всё же так необходимо человеку для адекватных мыслей, когда вокруг сплошной бардак, а в душе только лишь эстетический ужас. И сам невольно начинаешь скрывать свои мысли под маску гнева. Тоже необходимого, как-никак.

Единственными звуками, помимо ее сербанья, были равномерные стуки секундной стрелки. Они напоминали бомбу, на которой пиксельными цифрами была вся оставшаяся жизнь. До смерти. Тик-так. Тик-так. Слышишь?! Секунда за секундой. Они растворялись в воздухе, подобно дыму и плохому наваждению, оставляя после себя лишь запах. Приятный или неприятный – уже зависит от вкуса, дело житейское. Мир такой, каким он является, и каким мы его видим. И в тоже время, он совсем не такой, как ты о нём думаешь. Может, когда пробьёт последняя секунда, всё станет ясно.

О чём я говорю? О чём пытаюсь рассказать? С самого начала я превратил тебя в себя и до этого момента искусно лгал и обманывал. Я лишь та часть тебя, что борется и ищет. И ничего более. А всё остальное и не важно. Или это тоже ложь?