Текст книги "Ночь в Новом Орлеане"

Джесс заглянула в чашку и увидела, что остался лишь один единственный глоток. Самый крепкий и самый приятный. А дальше лишь гуща. Чёрная. Непробиваемая. И в тоже время самая важная и неотъемлемая часть истины этого напитка. Сделав последний глоток и содрогнув от его крепкости, она положила чашку на маленький стоик перед диваном. На нём так же продолжала стоять тарелка с надкусанным печеньем и кучей крошек в придачу.

Эстетический ужас прошел. Но только на пару минут – все её старания оказались напрасны.

Горькое, по-своему неприятное, по-своему приятное, кофейное послевкусие задурманивало разум. Это были по-своему безумные, по-своему гениальные мысли. Смотря как посмотреть. Это было восхитительное чувство. Ни один наркотик не дурманит и не раскрывает разум, как одинокие мысли стеклянного человека.

Эти мысли были ей незнакомы. Джесс не была полоумной девушкой. Но и бунтаркой не была. В трезвом виде она стояла спокойно, как мужчина, с чувством львиной гордости и далека от слепого эгоизма. В пьяном по-разному. Но она изменилась. Крики лёгкого ветра перемен она слышала отчетливо. Это чувство называлось любовь. Но эта любовь была мне ненавистна. Всегда существовало две её разновидности: кошачья и человеческая. Кошачья – это когда просто хочешь на самом деле быть рядом с любимым человеком. А вот любит он или не любит – как повезет. Человеческая – не более чем «либидо», как выразился старина Фрейд. То есть, слепое сексуальное стремление к противоположному полу. Популярная любовь. И слова «Я тебя люблю» означают одно из этих двоих. Жаль, что чаще второе.

«Странные существа эти люди, – сказали бы кошки, – они сами себя-то понимают?»

А влюблена она была в Смерть.

С этими мыслями она просто вышла на балкон, чтобы проветрить буйную голову.

А тем временем, Лидка, окончательно заблудившись в тумане, наконец-то нашла город. А казалось, что он даже не прятался. Но разве мог он прятаться? Разве может одинокий путник заставить открыть ворота могущественного города без одобрения самого места?!

Но Новый Орлеан, как и все города, не любит показывать себя настоящего кому попало. А статус «не кому попало» нужно ещё заслужить.

Идея потеряться в городе, как и все идеи, приходящие в голову Лидке, пришла, когда она посмотрела в окно и ничего там не увидела, кроме густых облаков и дыма охватившего весь город. Сначала ей казалось, даже нет, она была полностью уверена, что Новый Орлеан исчез, как будто его и не было вовсе никогда. Да и был ли он когда-то? Но не прошло и трех секунд, как в ее голову пришло слово, которое все объясняло: «туман». Туманы здесь не такая уж и редкость. Но этот туман отличался от остальных туманов, час от часу сгущавшихся над этим миром. Что-то в нем было не так. Он был настолько густой, что не было видно даже соседнего дома. Да что там соседнего дома, вообще ничего не было видно.

В любой другой день, подобный туман не вызывал бы в ней любопытства. Туман как туман, что в нем особого? Разве что, это была бы причина не ходить на работу. В этом случае, туман бы вызвал короткой чувство радости. Но этот день был не «как всегда».

С самого утра, встав с левой ноги и пролив на руку горячий кофе, Лида задницей чувствовала, что этот день сулит ей «что-то». В данных делах, заднице можно, даже нужно верить. Оно и ясно. Правда обычно встать с левой ноги и уже через несколько минут обжечься утренним кофе не очень хороший знак. Но Лида не была суеверной, только чрезмерно чувствительной, но это ей никогда не мешало. Одевшись и выйдя наружу, она медленными и осторожными шажками пробиралась сквозь улицы. Тот, что бедёт в тишине. Она чувствовала себя тем самым ёжиком в тумане, который собрал все свои вещи в узел и направился на встречу к неизвестности, скрывшись от всего мира за стеной непроходимого тумана. Не было видно абсолютно ничего. Голову вновь заполонили ноющие и истеричные мысли: «Всё исчезло. Ничего этого нет, да и не было никогда». Эти мысли находили себе подтверждение в нулевой видимости. Но окончательно потерявшись, каждой клеткой своего тела испытывая чувство топографического кретинизма, она наконец-то нашла город. Вернее, он сам нашел её. Наверное, он решил, что с бедной девушки хватит всего этого. В один миг, весь туман рассеялся и город показал себя. Дескать, на, смотри, милуйся мною, смертная. И как я тебе?

– Очень красиво, – вслух сказала она.

– Ты что! – донесся неизвестный голос из еще не рассеявшегося тумана сзади. – Такие вещи нельзя произносить вслух, иначе все исчезнет!

– Я просто сказала, что подумала, – тут же обиделась Лидка, которой внезапно хотелось попрыгать со скакалкой из его кишок и выпить вина из его черепа. Ну что с ней поделаешь.

– Совсем дура что ли? Нельзя говорить, что думаешь! Особенно, если делаешь это часто. Тогда ты можешь заслужить лишь презрение окружающих, под которым скрывается зависть.

– Если такой умный, так почему не показываешься? Кто ты?

– Я у тебя под ногами.

Она посмотрела вниз и увидела босого гнома в лохмотьях и красным носом. Бедный приговорён к такой жизни. Однако он времени не терял. Он прыгнул на её уровень и засунул ей рот чупа-чупс. От удивления, Лидка ничего не могла сказать. Да и зачем.

– Клубничная, – заметила она, – а разве тебе положено находиться в Новом Орлеане?

– Я живу здесь с самого начала его основания и жил здесь ещё до того, как у людей зародилась идея построить город на этом месте. Вернее, пока я им не подсказал.

– Подсказал?

– Сама должна понимать, что величайшие вещи, такие как книги, города, здания, сами себя рождают. Но для этого им нужен исполнитель. Вот, я и подсказал людям, потому что сам не способен на такое строительство. Так что, можно считать меня отцом Нового Орлеана, хоть я его так и не называю.

– Слышь, отец Нового Орлеана, ты грязный, вонючий, похожий на бомжа, гном!

– Я прекрасно выгляжу. Это вы, люди, в последнее время предаете внешнему виду слишком большое значение, как сумасшедшие какие-то. Это не самая глупая веешь, которую делают люди, но к твоему лицу непомешало бы немного грязи. И если фактически, а вы люди любите факты, то я на самом деле натуральный бомж. Но не пьяница, который не знает ради чего жить, а просто не имеющий определенно крыши над головой. Мой дом – весь мир. Но сейчас я в Новом Орлеане и говорю с пожизненно полоумной девицей, которая даже не слушает меня, а пялится на мой нос.

– Эй!

– Так, немедленно заткни рот и открой уши. Слушай и соси свой чупа-чупс. Думаешь, я за красивые глазки тебе его дал?! Скорее, за длинный язык.

Она молча кивнула, хоть с большой бы радостью всадила сейчас ему пулю в лоб. Хотя нет, слишком мало.

А тем временем, гном начал говорить.

– Надеюсь, ты уже знаешь, что являешься банши. То есть, тварью, которая бурно реагирует на смерть.

– Не надо только тварью обзываться!

– Я называю вещи своими именами! Так вот, когда ты видишь смерть, ты издаешь пронзающий вопль. Но, как и другую подобную тебе нечисть, убить тебя будет довольно непросто. Ты обладаешь магическим даром. Такие как ты просто так не скитаются Способна влиять на мир и подчинять его законы своей воле. Ты пока что не овладела своими силами, но это пройдет довольно скоро. Тебе предстоит принять участие в борьбе.

– За что? – ни кого с кем, а именно за что, ведь это всегда важнее всех остальных подробностей.

– Я не знаю, – горько признался он и добавил, – да и кто знает?! Эта борьба ведётся очень долго, чуть ли не с самого начала. Даже боги не застали генезиса, то есть, зарождения этого противостояния. Но, когда кто-нибудь победит, если вообще кто-нибудь победит, всё станет ясно. Надеюсь.

– А кого с кем?

– Всех подряд со всеми остальными. Живые с мертвыми, мертвые с бессмертными, бессмертные с живыми. В общем, херня с херней.

– Добро со зло?

– Нет! Добра и зла не существует – это миф, сказка, забудь! Есть только две стороны и на одной из них тебе придется стоять в авангарде.

– А я могу выбирать?

– Нет! Выбор был сделан ещё до твоего рождения.

– Эй, я всегда могу уйти или сменить сторону!

– Нет, не можешь. Твои мысли – это лишь иллюзия свободы. Даже боги, казалось бы, высшие существа, лишены права что-либо менять или выбирать.

– И никто не может ничего сделать?

– Почему? Или ты плохо меня слушала: мы можем сражаться! А в конце, когда настанет известный рагнарок, погибнуть вместе с миром и дать место новому.

– Это невозможно! Мир не так устроен.

– Та хер его знает, как он устреон, – он сплюнул на землю, – посмотри на меня: я стар и прожил долгую жизнь. И почти все это время я пытался найти ответ а вопрос: «Как все утроено?». И знаешь, к какому выводу я пришел?

– Ну?

– Та хуй его знает, как он устроен. Он может быть таким, каким я его представляю, как представляешь его ты и в тоже время, даже близко не быть таким. Даже это знание может быть неверно и через свою неопределенность, находить этому подтверждение. Единство и борьба противоположностей, если Гегеля читала. Этот мир самая большая головоломка из всех возможных. Он как одинадцатимерная лента Мебиуса, если таковую возможно себе представить, не имеет в себе ни начала, ни конца, ни понимания.

– Но он умрёт.

– Всё, что было создано из частиц, так или иначе, развалится на части. Молчи, не то дам по голове.

– Но почему?

– Я уже ответил. Если ты, дурында, так и не поняла, то я не повторяюсь!

– Кто бы говорил. Ну ладно, хоть. Хоть повеселюсь напоследок. Мало кому так удается.

– Вот именно! Ты наконец-то впиливаешь! Не ожидал таких быстрых результатов, особенно от тебя.

– Эй, я уже поняла, что ты не очень хорошо относишься, но почему ты рассказываешь мне это?

– Твои сестры попросили. Им очень сложно отказать.

– Сестры? Какие сестры? У меня нет сестёр, я единственный ребенок в семье.

Он спрятал лицо рукой, дескать, как же с тобой сложно.

– Твои сестры банши, – простонал он, мученик мировой тупости, ведь этому существу было так сложно обладать с ней – они будут рядом с тобой во время битвы и попросили ввести тебя в курс дела. Дескать, чтобы не подвела, дура тупая.

– А на когда запланирована эта «битва»?

– Где-то ближе к Новому Году. Хороший подарочек получится. А вечеринка лучше, чем за две тысячи с копейками лет до этого вместе взятые.

Он помолчал, а затем добавил:

– Ну всё, ня пока, у меня дела.

И исчез. Вернее, растворился в земле. Трудно объяснить. В общем, ушел так же, как и пришел. Да, этому миру сложно справиться с чудесами, на голову ему свалившимися.

Лида посмотрела вокруг. Все наваждения рассеялись и перед ее взором предстали знакомые пейзажи до того знакомого, что тошнило, Нового Орлеана. Тот город просто рассеялся вместе с утренним туманом. Целый город был унесен ветром. А до того он был похож и в тоже время отличался от Нового Орлеана. Может быть, даже знакомый ей город – это всего лишь иллюзия. Что если окружающий, знакомый мир – лишь обман? Просто очень хорошо построенный карточный домик. Но стоит лишь вытянуть одну карту снизу и величайшая из конструкций развалится, а её осколки веками будут кочевать по миру в поисках нового дома. Только от чего это нужно? Для чего вообще нужны иллюзии, эти обманчивые реальности? Только для того, чтобы защитить истинное, не повторное, неделимое. Но что есть это неделимое, которое на протяжении веков ищут просвещенные монахи? Разве этот город, который словно из чужого сна вырвался в реальность и теперь неистово борется за существование. И как же говорил тот засранец гном? Мир не такое, каким кажется и в тоже время, именно такой. Что бы это значило?..

И всё это были слишком смелые мысли, полностью разрушающие устоявшиеся догмы и мировоззрения. Но в любом случае, ничего этого вслух произносить нельзя, иначе всё исчезнет. Всё, как тот город, будет унесено ветром…

А тем временем Чарли сидела в своей тёплой квартире и смотрела в окно, за которым всё погружалось в вечернюю мглу, утопало в ней. И этот час пик. Вечерний туман. Звуки машин разрушали это тоскливое, безмолвное одиночество. Тот, кто знает, что это такое. Скоро последний свет скроется за горизонтом и пропадёт на целую тысячу лет – до самого утра. Но пока. Пока что ещё не темно и не светло. Это миг, когда само время стоит на грани. Именно в этот момент в голову приходят самые разные мысли, которые либо умирают, так и не успев ничего сделать, или полностью меняют дальнейшую жизнь, и после которых, ты уже сам понимаешь, что никогда больше не будешь прежним.

Она пила кофе. Этот черный, как ночь, кофе, был горький и с первого взгляда, даже невкусный. Она всегда доставала из банки три чайные ложки зёрен и отправляла их в кофемолку. Затем тщательно и по-мужски сильно крутила ручку, перемалывая зёрна. Намного легче было бы купить электронную кофемолку, а то и вообще покупать уже помеленный кофе, но она просто знала, что так лучше, а иначе просто нельзя. После приложенных усилий она получала три ложки мелкой, как сахарная пудра, коричневой пыли и ароматной, как арабская ночь. Она отправляла кофейную пыль в турку. Наливала воды и варила на медленном огне, тщательно прослеживая, чтобы кофе не сбежал от неё на край света. И уже через десять минут, маленькая кухня наполнялась ароматом. Она сделает его. И чёрная, тёплая жидкость тёмным водопадом попадёт в любимую кружку. А затем, она медленными глотками будет смаковать каждый глоток, ощущая себя воистину живой. Иногда, она поворачивала голову в окно, чтобы увидеть закат и красно-оранжевый свет проходил прямо сквозь её тело, и со стороны могло показаться, что Чарли просто тень самого Заката. И на последнем глотке, в кружку попал самый последний луч солнечного света, а затем весь мир погружался во тьму, разрывали которую только уличные огни.

Этот кофе, как и каждый кофе, был противным, горьким, но тёплым и настоящим. И после первого глотка всегда хотелось ещё и ещё. А когда на дне остается только гуща, на еще одну чашку редко кто решается.

Это была жизнь. Всё и есть жизнь. Такая же горькая, такая же прекрасная, такая же короткая. И это была любовь.

Она положила кружку на подоконник и включила свет на кухне. Она достала чёрную ручку и блокнот, который использовала для списков продуктов. Переворачивая исписанные листы, она наконец-то нашла чистый. Тяжело вздохнув и ощутив у себя во рту горькое, кофейное послевкусие, принялась писать быстрым, едва разборчивым подчерком:

И не было ничего

Особенного там,

Казалось бы, обычное

Дело,

Но оранжевыми

Чернилами

Под шум

Машин

Я принялся

Писать на асфальте.

И написал

Я: «Почему

Ты мертв?»,

Но,

Не получил ответ.

И тогда

Закричал из

Окна:

«Люди, не

Понимаю я вас».

И никто,

Ничего не сказал,

Но в душе

Ответили:

«Я тоже».

Они сказали,

Что устали.

Потом,

Была лишь

Тишина.

Ничто уже не

Будет

Вчера уже

Было

А завтра не

Будет.

А я лишь

Буду писать о

Том, что вижу,

А тишина будет

Молча сидеть со

Мною рядом,

А я буду

Знать, что

Мастер ветров и

Закатов

Лишь тихо

Плачет

по мне.

А я лишь

Молча, буду

Писать о

Том, что

Увидел во

Мгле…

Часть Вторая

Божественная Тоска

Стояла ночь. Я решил заглянуть в стриптиз-клуб.

Я точно не знал, что заставило меня пойти на такой поступок, но это была точно не страсть, мною правило другое чувство. Чтобы сделать что-то иное. Вырваться. Это место единственное на всей улице, где все горело разноцветными огнями и призывало музыкой, его было сложно не заметить. Я свернул направо и открыл дверь.

Внутри было шумно. Парни всех сортов, рас и возрастов сидели за столиками, потягивая виски, и смотрели на полуголых, раскрашенных кукол, одна за другой выходящих на сцену. Здесь царила атмосфера разврата. Те, что побогаче, показывали пальцем на понравившихся им девушек администрации и те приводили их хорошим клиентам. Я чувствовал себя лишним и совершенно незаметным. Как бы, меня здесь и не было. Идеальное место, чтобы спрятаться.

Но я пришел сюда не для того, чтобы отдаться забвению. Я не имел пристрастия к дорогой выпивке. Да и денег на это не было. Со страстями Чарли об этом и мечтать нельзя было. И не для того, чтобы разглядывать голые тела – мне вполне было достаточно Чарли. Но меня что-то сильно заинтересовало в одной девушке. Я посмотрел ей в глаза. Одета она была в розовый с блестками купальник, обтягивавший её тело, выделяя особые места. Волосы были короткие, а в карих глазах отбивался свет прожекторов. Смотрели они прямо, так и пронзая всех присутствующих, демонстрируя её силу. И в то же время, сильно постаравшись, я смог разглядеть в её глазах, как два круга, что-то… чистое? Возможно. Но спустя десять минут пристального разглядывания, я смог проникнуть в её душу и убедиться, что она начинает гнить, сжимаясь, сцепляя тело и терзая его адскими муками. Хоть внешне она улыбалась и покорно отдавалась в страстные объятия клиентам. Я не мог не подойти к администратору и не сказать:

– Мне вон ту. На дом.

– Четыреста долларов, – сухо сказал тот.

Я помнил, что Чарли всегда в это время гуляет. Поэтому я смело приглашал её на дом. Вот только цена кусалась. Как-никак, но четыреста долларов много даже за такую услугу.

Он подошел к ней, шепнул на ухо и указал на меня. Она сошла со сцены с хорошо замаскированным горем и подошла ко мне.

– Ну что, пошли? – спросила она, улыбаясь яркой помадой.

Я кивнул. Мы отправились ко мне домой. Она была удивлена, что я не на машине и даже требовала, что бы я вызвал такси. Но жил я не далеко, так что, обошлись без этого.

Мы зашли ко мне в дом. Она сняла верхнюю одежду и приготовилась к тому, что я сниму с неё оставшееся и брошу на кровать. Ну, а дальше по плану.

Но ничего не произошло. Я всего лишь пошел на кухню, а она удивленно посмотрела на меня. Я позвал её:

– Заходи, если хочешь.

Она медленно пошла ко мне на кухню, скорее всего, не потому что она этого хотела, а потому что ей было любопытно. Какой странный клиент, – подумала она, – интересно, что он задумал? Может быть, какой-то странный и не обычный сценарий? Ну да ладно. Он заплатил – я должна делать то, что он хочет, если хочу получить деньги.

Она зашла на кухню и села за стол. Я просил:

– Хочешь кофе? Извини, чая у меня, пока что, нет.

Пара любопытных глаз жадно поедала меня. Дескать, что это всё значит? Что это за извращение. Ведь так привычно считать хорошее обращение за извращение.

– Да, пожалуйста.

– С молоком или специями?

– С молоком.

Я встал и начал молоть кофе. А затем стоял у плиты с туркой под пристальным взглядом этой девушки. Вскоре, я налил ей в кружку светло-коричневую жидкость, и она достала из кармана сигарету. Уже собиралась доставать зажигалку, но тут бросила взгляд на меня.

– Кури, кури. Я сам здесь курю.

Чиркнув зажигалкой, она зажгла сигарету и из её рта вылетел элегантный дым, скрывший её лицо. Легкие наполнились дымом, тело получило расслабляющий никотин, а душа успокоилась. Только ради этих моментов, она продолжала жить в этом мире.

Она медленно и молча курила, запивая сигарету кофе. Я тоже пил, хоть и не очень любил кофе с молоком. Пропадает истинный вкус. Когда на дне осталась лишь одна гуща, она положила на стол чашку и посмотрела на меня понимающим взглядом. Дескать, теперь поняла, чего ты хотел. Сняла с себя лифчик и продемонстрировала пару шикарных грудей. Лучших я не видел. Но тут же отвел взгляд, протягивая ей полотенце. Она удивилась и обиженно покосилась.

– Не нравится?

– Не в этом дело.

– Тогда, что дальше?

Она положила руки себе на бедра, намериваясь сбросить скрывавшую их одежду, но я поспешил остановить её.

– Здесь довольно холодно. Извини, что не предложил раньше.

Я снял кофту и предложил ей. Она была обескуражена, но одежду приняла.

– То есть, ты меня не хочешь? – спросила она, явно сделав над собой усилие.

– Не потому что ты некрасивая, а потому что я руководствуюсь другими целями.

– Какими? – от любопытства, она уже потеряла большую часть страха. Хорошее начало.

За окном пошел снег, который стремился быть унесённым к закату, но опоздал и пошел лишь ночью. Это было более чем просто странно. Как-никак, юг и глобальное потепление сделали свое дело, и теперь снег здесь очень большая редкость даже в холодные зимы. Но сейчас лишь конец осени. Такого никогда не было раньше.

– Снегопад, – начал, как ни в чем не бывало я, – единственная погода, которую я люблю. Он меня почти не раздражает в отличие от всего остального. Я часами могу сидеть у окна и смотреть, как падают снежинки. Тишина снегопадения. Она хороша для разных дел. Можно просто выйти из дому, чтобы снег падал прямо тебе на лицо. Вот оно – чудо. Человеческим рукам такого не создать.

Наконец-то, она больше ничему не удивлялась. Она молча смотрела в окно, как тысячи снежинок медленно падают вниз, создавая необычную атмосферу чуда, веры, мечты. И правда, человеческими руками такого не создать.

– Так говорила Эрленд Лу, – сказал я.

– Я знаю… я читала.

– Ты читаешь книги?

– Да, почти все свободное время. Я бы читала все двадцать четыре часа в сутки, позабыв о сне и еде. Но у меня редко бывает возможность читать больше двух часов в сутки.

– А где ты берешь книги?

– В библиотеке, конечно же, – засмеялась она, – странный вопрос. Правда, там мало хороших книг. Покупала бы, но книги дорогие и мне нужно платить за дом и еду.

– Я могу давать тебе книги.

– Спасибо, не надо. Я справлюсь как-нибудь сама.

Я стал настаивать. Каждый хочет думать, что ни от кого не зависит и ради этой жалкой иллюзии делает всякие глупости.

– Ты когда-нибудь чувствовал, что все вокруг так больно, что хочется принять единственное болеутоляющее – смерть? – спросила она, доставая из кармана очередную сигарету.

– Конечно. И даже чаще, чем ты думаешь. Можно сказать, я живу в этой боли. Наверное, это просто возраст такой – когда весь мир болит.

– Какой возраст?

– Где-то с двенадцати до семидесяти. До этого, ты просто ничего не понимаешь. А в конце так устал от боли, что больше ничего не хочется. А потом можно просто стать ветром и всё.

– И это получается пятьдесят восемь лет страданий?

– Ну почему? Бывают моменты, когда болезнь отступает, но лишь затем, чтобы ударить с большей силой. А есть и до того глупые люди, что просто не замечают всей этой рутины. У них бесконечная эйфория. Ничего они не понимают.

– Какое, наверное, счастье – быть идиотом!

– Да. Только они и счастливы в этом мире. А гении здесь самые ненужные люди.

– Ты такой умный.

– Пожалуйста, не надо меня оскорблять, – совершенно серьезно попросил я.

– Извини, больше не буду.

– Спасибо.

Мы снова замолчали. Каждый о своем. И посмотрели в окно.

– А что заставило тебя пойти этим путем? – спустя вечность, спросил я.

– Мои родители никогда не любили меня. «Этот путь» как нелепо ты выразился, принадлежит мне с тринадцати. Тогда-то я поняла весь вкус жизни. И её жестокость. Как только меня выпустили из шизанутой колонии одиннадцати лет ада, я посвятила себя ему. Но уже через два года, когда мне вставляла чуть ли не половина Ковингтона, я переехала в Новый Орлеан.

– А почему не в Батон-Руж?

– Ты смеешься? Куда мне и в Батон-Руж. Но с тех пор я изо всех сил пыталась измениться. Четыре раза пыталась поступить в институт и не смогла. Я прочитала сотни книг, но этого было мало. В конце концов, я просто забила на это. – Она выдохнула, и сигаретный дым заполнил всю кухню. Это, вроде, была двадцатая. Но не смотря на то, что я не люблю сигаретный дым, в этот раз, он показался не зловонным, а преисполненным горем и тоской. – Я не выхожу из депрессии вот уже двадцать лет. Я старею. Иногда, хотя нет, очень часто мне хочется просто пустить свинец в висок. Возможно – это лучший выход. И сейчас, конечно же, ты будешь меня отговаривать. Ну, говори, святоша. Ведь на это ты потратил сумасшедшие бабки.

– На самом деле – нет. Но поверь, стрелять в шею, висок, рот – все это до того банально, что аж тошнит. Самый элегантный и прекрасный способ – выпить яд. Да. Так погибла Клеопатра вместе со своим любимым, императором Востока. Так из века в век погибали самый знатные особы. Именно яд – лучший способ уйти из этой мерзкой жизни. Знаю, тебе всё равно, как умирать. Лишь бы результат был эффективным. Но самый проверенный вариант – это цианистый калий. Все остальное – ненадежно и может быть очередной выдумкой рекламщиков. Уж поверь моему опыту.

Я улыбнулся.

– Да шучу я, шучу. Не пытался я убить себя, хоть и не раз об этом думал, не смотря на то, что судьба у меня намного более слаще, чем у тебя. А отговаривать или уговаривать тебя я не буду. Суицид – личное дело любого человека и никто не вправе запрещать этого.

– В этом, как и во всем остальном, я с тобой согласна.

Я налил ещё кофе. В этот раз уже без молока.

Мы снова замолчали. Эта парочка смотрела в окно на падающие снежинки и старалась не думать ни о чём как последние наивные и мечтательные идиоты. Но что поделаешь, когда душа рвется взлететь над этим миром, в последний раз глянуть свысока на него и больше никогда не видеть. Улететь выше самой высоты и что бы сами боги завидовали твоему величию. Когда весь мир болит и стонет, а тебе не с кем даже помолчать об это, что тогда делать? У меня-то есть, хоть раньше и не было, и я понимаю, как это – разрываться на части от горечи одиночества. Так можно и с ума сойти, если у кого-то он ещё остался. Вот и оба с ней и сошли, остановите, пожалуйста. Теперь, у этой девушки есть тот, кто может с ней помолчать о главном: о жизни, о смерти, о любви, о ненависти, о солнце, о луне, о звездах, о дожде, о ветре и о снеге. Это незабываемое и приятное ощущение, что ты кому-то нужен. Но насладившись эти, она снова задала вопрос:

– Как тебя зовут?

Я и подумать не мог, что тоже до сих пор не знаю её имени, а она моего. Хотя, это даже и к лучшему. Поэтому, без малейших промедлений, я ответил:

– Это неважно. Тебе не нужно знать моё имя, а мне твоё. Даже не пытайся сказать мне своё имя – ты все испортишь. Самая лучшая часть в дружеских отношениях, это когда вы даже не знаете имен друг друга. Тогда даже можно считать своего друга незнакомцем, которому при встрече, можно излить душу. Загадочным, таинственным, и чертовски интересным. Тогда диалог не похож на буденный разговор двух старых товарищей. Скорее на знакомство двух бесконечно не похожих друг на друга миров, и в то же время, имеющих одно общее – вечное одиночество. А когда оба имени названы, это необычное ощущение пропадает и диалог теряет добрую половину всего своего смысла. Теряет полноту и становится пустым.

– Тогда ладно. Я просто буду считать тебя сном, который снится мне уже 25 лет. И ты думай, что я просто мираж, пьяное видение, наступившее у тебя из-за снега в месте, где снег не идет никогда.

Я кивнул.

– Извини, – сказал я, – но моя девушка вскоре должна прийти и тебе нельзя больше здесь оставаться. Скорее всего, это наша первая и последняя встреча. И помни, мир никогда не благосклонен к людям, бросившим ему вызов. Но те должны преодолеть и его, и себя, и голыми руками пробить себе путь на Олимп.

Она кивнула. По дороге к двери она спросила:

– Напоследок, если мы больше никогда не встретимся: зачем тебе всё это? Зачем ты потратил столько бабок только для того, чтобы просто поговорить. Такого никогда ни с кем не происходит.

Она даже перешла на крик, но я тихо ответил:

– Просто мне тогда казалось, что так будет лучше.

Она немного подумала, а затем кивнула. Уже стоя в коридоре, она на последок сказала:

– Спасибо.

Только это слово она сказала на русском. Возможно, она сказала это из-за бессмысленной благодарности, но будучи стеснительной, решила поблагодарить на неизвестном мне языке. Но к её удивлению, я ответил:

– Пожалуйста.

Она удивилась, но ничего не сказала. Развернулась и ушла. Больше я никогда её не встречал. Может быть, это на самом деле было всего лишь наваждением…

Чарли, как я уже говорил, вышла на ночную прогулку. Она как раз прогуливалась по одной из живописных улочек французского квартала. Вокруг проходили люди, которые даже не замечали Чарли, а она не замечала их. Все они куда-то спешили, кто домой, кто на работу и почти никто не ставил себе цели просто походить по такому прекрасному месту, как этот квартал. И в туристическом место-то! Но все ровно.

И тут, неожиданно, пошел снег.

Это случилось слишком быстро, поэтому Чарли не сразу поняла, что это за перхоть падает с неба. Потом, старая память ответила ей: «Это снег!». А эта странная девушка уже почти и забыла, что такое снег. Последний раз был около десяти лет назад. Она уже и не вспоминала, как это весело, гулять под снегопад. Поэтому, позабыв обо всем, она пустилась в разнос. А точнее, побежала, сломя голову, улыбалась и то-то кричала себе под нос. Прохожие то и дело, смотрели на эту сумасшедшую и взбесившуюся девушку. Но быстро забывали о ней и бежали домой, прячась от снега и холода. Только немногочисленные любопытные подымали головы вверх и пялились удивленными глазами на самое большое в жизни новоорлеанских чернокожих чудо. Все они мысленно присудили Чарли звание сумасшедшей. Но ей было всё равно. Всё равно…

Сумасшедшая и не заметила, как попала на Бурбон стрит. Поначалу, ей казалось, что все здесь будет как всегда: люди будут пьяные, весёлые, везде будет играть джаз, блюз, регтайм, а в воздухе будут летать бусы. Но все было не так. Впервые на ее памяти, Бурбон стрит был пуст, люди сидели по домам, а джаз доносился только из закрытых помещений.

Снега здесь никогда не бывает. Могу поспорить, что здесь не было снега миллион лет. И вот, он здесь. Такого никогда раньше не было. И теперь, этот город больше не будет прежним. Никогда. Это и мертвому зайцу понятно. И теперь, что бы ни произошло, этот город другой. Это ещё более разрушительно, чем ураган Катрин. Он не изменил город, а просто разрушил его. А снег разрушил его в тысячу раз больше, но не дома, а сердца людей. Веди именно в них и живёт любой город, разве нет?

А Чарли ещё долго гуляла по снегу, пока он не прекратился и тогда она с удовлетворенным и всё еще радостным лицом пошла домой. По пути она прошла славно известный отель «Монреаль», где в одном из окон увидела напуганное привидение Мориса. Он тоже был потрясен снегопадом. Теперь, даже Морис будет другим.

Сначала пришла Джесс. Она вежливо сказала: «привет» и не дожидаясь приглашения, села за стол. При этом посмотрела на меня нетерпеливым взглядом, дескать, я жду, пошевелись.

Затем зашла Лида с печальным, так непохожим на себя обычную, лицом. Взгляд Джесс был уже более-менее довольным. Но она тоже удивила меня… счастливым выражением лица. Это было более, чем просто непохоже на обычную Джесс. Даже складывалось ощущение. Что эти двое ненормальных поменялись лицами. Да уж, люди – самые непредсказуемые существа. Оттого с ними слишком много хлопот. Казалось, знаешь человека, как самого себя, а стоит ему повернуться другим боком, как этот же человек превращается в таинственного незнакомца, повадки и слова которого тебе совсем непонятны.