Текст книги "Соверен"

– Да уж, – согласился Редвинтер. – Ноги у любителей подобного промысла сплошь покрыты маленькими шрамами. – Он повернулся и добавил, глядя мне прямо в глаза: – В точности так тело Англии покрыто шрамами, оставленными ненасытными римскими пиявками. Идемте посмотрим, как дела у нашего друга Бродерика.

И, не дожидаясь ответа, он направился к дверям.

Прежде чем поспешить за ним, я взял со стола свечу.

* * *

Редвинтер проворно поднялся по лестнице на следующий этаж и остановился у массивной двери с маленьким зарешеченным окошечком. Предварительно заглянув внутрь, он отпер дверь и вошел. Я последовал за ним.

Камера оказалась тесной и сумрачной, ибо свет проникал сюда сквозь единственное крошечное оконце, зарешеченное, но лишенное стекол. Распахнутые ставни пропускали в камеру прохладный ветер. Холодный спертый воздух насквозь пропитался сыростью, циновки у меня под ногами были склизкими и грязными. Звон цепей, донесшийся из угла камеры, заставил меня повернуться. На деревянной койке лежал исхудалый человек в грязной белой рубахе.

– К вам посетитель, Бродерик, – сообщил Редвинтер. – Из самого Лондона.

Голос его оставался ровным и спокойным.

Узник сел, зазвенев цепями. Двигался он медленно и с явным усилием. Я решил, что передо мной пожилой человек, однако, вглядевшись в бледное, покрытое грязными разводами лицо, убедился, что заключенному нет еще и тридцати. При других обстоятельствах это узкое, удлиненное лицо, несомненно, было очень привлекательно, но сейчас его уродовала неряшливая клочковатая борода. Волосы арестанта, густые и белокурые, висели свалявшимися сальными прядями. Этот изнуренный человек отнюдь не показался мне опасным, но устремленный на меня взгляд налитых кровью глаз сверкнул откровенной яростью. Длинные цепи, продетые в кандалы, болтавшиеся на тонких запястьях, были прикреплены к стене над кроватью.

– Из Лондона? – Голос узника был хриплым, но по произношению в нем нетрудно было узнать джентльмена. – И зачем вы приехали, позвольте спросить? Вас привело сюда желание узнать, по нраву ли мне, когда в меня тычут раскаленной кочергой?

– Вовсе нет, – мягко возразил я. – Я приехал сюда, дабы заботиться о вашем здоровье и безопасности.

Ярость, сверкавшая в глазах узника, нимало не погасла.

– Значит, королевские мастера пыток не желают, чтобы кто-то отбивал у них хлеб? – усмехнулся он. – Им подавай целую и невредимую жертву.

Голос его сорвался, и он зашелся приступом кашля.

– Ради бога, господин Редвинтер, позвольте мне утолить жажду.

– Я прикажу принести вам воды лишь после того, как вы повторите строфы, которые я задал вам вчера.

– О чем идет речь? – спросил я, недоуменно воззрившись на тюремщика.

– Я решил, будет полезно заставлять Бродерика каждый день заучивать наизусть десять строф из Библии, – с улыбкой пояснил Редвинтер. – Надеюсь, слово Господне, которое он прочтет на своем родном языке, просветлит его душу, погрязшую в папистской ереси. Вчера он пренебрег своим уроком. Я сказал ему: он не получит ни капли воды, пока не затвердит заданное.

– Немедленно принесите ему пить! – непререкаемым тоном распорядился я. – Вы здесь для того, чтобы заботиться о его теле, а не о его душе.

Я поднял свечу, дабы лучше рассмотреть лицо Редвинтера. На мгновение он недовольно поджал губы и сразу же вновь растянул их в улыбке.

– Разумеется, сэр. Наверное, жажда – не лучший наставник. Сейчас я позову стражника и прикажу принести какого-нибудь питья.

– Нет, сходите сами. Так будет быстрее. За мою безопасность можете не тревожиться. Арестант надежно закован.

Редвинтер несколько замешкался, однако счел за благо не возражать и беспрекословно вышел из комнаты. Я слышал, как он поворачивает ключ в замке, запирая камеру. Заключенный хранил молчание, без движения сидя на своем жестком ложе.

– Возможно, вы в чем-нибудь нуждаетесь? – осведомился я, подходя к нему ближе. – Верьте, я искренне желаю вам помочь. Мне неизвестно, в чем вас обвиняют. Цель моя состоит в том, чтобы доставить вас в Лондон в добром здравии. Именно в этом состоит поручение архиепископа.

Бродерик внимательно посмотрел на меня, и лицо его исказила гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

– Значит, архиепископ опасается, что Редвинтер излишне увлечется, упражняясь на мне в пыточном мастерстве?

– А он уже предавался… подобным упражнениям? – спросил я.

– Нет, – покачал головой узник. – Терзать мою душу нравится ему куда больше, чем терзать тело. Только я не из тех, кого легко сбить с пути.

Бродерик вперил в меня долгий пристальный взгляд и вновь растянулся на своей койке. Я увидел, как в открытом вороте его рубашки мелькнул багровый след ожога.

– Покажите, что там у вас, – приказал я. – Откройте грудь.

Заключенный пожал плечами, однако сел и развязал тесемки у ворота. Зрелище, открывшееся мне, заставило меня вздрогнуть. На коже узника темнело несколько отметин, судя по всему, оставленных раскаленной кочергой. Один из ожогов воспалился особенно сильно и обильно сочился гноем. Взгляд заключенного был исполнен такой огненной ярости, что мне казалось, он вот-вот прожжет меня насквозь.

«Если Редвинтер – это лед, то этот человек, несомненно, пламя», – пронеслось у меня в голове.

– Где это вас так украсили?

– Здесь, в замке, где же еще, – усмехнулся узник. – Две недели назад, когда я был арестован, люди короля решили попробовать развязать мне язык. Только у них ничего не вышло. Поэтому меня перевозят в Лондон, дабы передать в руки настоящих мастеров пыточного дела. Впрочем, вам это все прекрасно известно.

Я не нашел что ответить.

– Никак не могу понять, что вы за человек, – произнес Бродерик, с любопытством глядя на меня. – Разумеется, вы заодно с Редвинтером. Но, судя по вашему лицу, вам тяжело смотреть на мои ожоги.

– Я всего лишь стряпчий. И как я уже сообщал вам, моя цель – заботиться о вашем здоровье и безопасности.

В глазах арестанта вновь вспыхнула ярость.

– И вы полагаете, Господь сочтет эту цель благой? – процедил он.

– Почему нет? – пожал я плечами.

– Вы доставите меня в Лондон в целости и сохранности, дабы передать в руки лондонских палачей, которые не оставят на мне живого места. Я предпочел бы умереть здесь.

– Вы можете избежать пыток, если сообщите дознавателям сведения, которые они желают от вас получить. Так или иначе, они вытянут из вас все.

Губы заключенного исказила улыбка, исполненная глубочайшего презрения.

– А-а, я понял, что вы за птица. Посланы сюда, чтобы втереться ко мне в доверие и склонить к предательству. Напрасно стараетесь. Я ничего не скажу, несмотря на все ухищрения палачей.

– Многие арестанты, входя под своды Тауэра, давали себе зарок хранить молчание. Мало кому удавалось его выполнить, – покачал я головой. – Впрочем, я вовсе не собираюсь склонять вас к чему бы то ни было. Я намерен лишь пригласить к вам лекаря.

– Я не нуждаюсь в ваших заботах, горбун, – бросил Бродерик и, растянувшись на койке, уставился в зарешеченное оконце.

Какое-то время мы оба хранили молчание. Потом он внезапно спросил:

– Скажите, вы видели скелет Роберта Эска, который висит на башне Клиффорд?

– Так это Эск? Да, видел.

– Мои цепи настолько длинны, что я могу подойти к окну, – сообщил узник. – И когда я смотрю на то, что осталось от Эска, ко мне приходят воспоминания. Хотя Роберта обвинили в государственной измене, король обещал, что его не будут ни четвертовать, ни потрошить заживо. К великой радости Роберта, ему сообщили, что его всего лишь повесят. Но бедняга напрасно рассчитывал на легкую смерть. Он не знал, что его закуют в цепи и живым подвесят на башне, оставив медленно умирать от голода и жажды.

Бродерик вновь зашелся кашлем.

– Бедный Роберт. Как он мог поверить Жестокому Генри?

– Воздержитесь от подобных выражений, сэр Эдвард.

– Роберт Эск был моим другом, – произнес узник, глядя мне прямо в глаза.

В замке раздался скрежет ключа, и в камеру вошел Редвинтер с кувшином пива в руках. Он протянул кувшин Бродерику, который немедленно осушил его едва ли не наполовину. Я сделал Редвинтеру знак отойти в дальний угол.

– Он рассказал вам что-нибудь? – шепотом осведомился тюремщик.

– Лишь сообщил, что был знаком с Робертом Эском. Я заметил на его теле ожоги, вид которых внушил мне беспокойство. Один из них сильно воспален и гноится. Необходимо пригласить к заключенному лекаря.

– Вы правы, – кивнул Редвинтер. – Ожог может вызвать лихорадку, которая унесет его в могилу. А архиепископу нет никакой пользы от мертвеца.

– Сделайте милость, пригласите лекаря безотлагательно. Завтра я зайду и посмотрю, как чувствует себя заключенный. И прикажите сменить здесь циновки. От этих невыносимо смердит.

– Прикажете постлать в камере циновки из благоуханных трав?

Редвинтер по-прежнему улыбался. Однако в голосе его прорвалась откровенная злоба.

– Значит, вы были знакомы с Эском, Бродерик, – обратился он к узнику. – Хочу вам кое-что рассказать о его посмертной участи. Вскоре после того, как его вздернули на башню, вороны сожрали всю его плоть и мелкие кости начали падать на землю. Во дворе пришлось поставить стражу, ибо люди приходили сюда, желая завладеть костями злоумышленника. Несмотря на охрану, паписты Йорка растащили по домам весь этот хлам. Говорят, они держат кости Эска в навозных кучах, дабы священные реликвии не были найдены при обыске. Бесспорно, это наиболее подходящее место для…

Издав нечто среднее между стоном и рычанием, Бродерик вскочил на ноги. Грохоча цепями, он метнулся к Редвинтеру. Тюремщик ожидал нападения. Он проворно отступил назад, и цепи натянулись, вынудив узника вновь рухнуть на кровать. Он упал навзничь, бессильно застонав.

– Видели, мастер Шардлейк? – со смехом вопросил тюремщик. – Он вовсе не так слаб, как кажется. Вы можете беситься от злобы сколь вам угодно, Бродерик. Мысль об удовольствиях, которые ожидают вас в Лондоне, поможет мне перенести все ваши выходки. Несомненно, путешествие в столицу пойдет вам на пользу. Ведь говорят, страдания очищают душу.

С этими словами Редвинтер направился к двери и распахнул ее. Я последовал за ним, бросив на арестанта прощальный взгляд. Устремленные на меня глаза Бродерика полыхали гневом и презрением.

– Вы ведь законник? – спросил он.

– Да.

– Роберт Эск тоже был законником, – с горькой усмешкой проронил Бродерик. – Когда вы снова увидите то, что от него осталось, вспомните об этом. Подобный удел нередко выпадает на долю ваших собратьев по сословию.

– Все это не более чем слова, сэр Эдвард, – пробурчал Редвинтер и, выпустив меня из камеры, запер дверь.

Вслед за ним я спустился по винтовой лестнице.

Оказавшись в своей комнате, тюремщик обратил ко мне вопросительный взгляд. С лица его исчезла привычная улыбка, так противоречившая ледяному взгляду.

– Я хотел, чтобы вы убедились, насколько он опасен. На первый взгляд он кажется беспомощным, но это заблуждение.

– Если он опасен, зачем намеренно возбуждать его гнев?

– Вы должны были увидеть его во всей красе. Но так или иначе, я выполню ваше распоряжение и приглашу к нему лекаря.

– Сделайте милость. Какие бы преступления он ни совершил, мы обязаны поддерживать его в добром здравии. Кстати, вам следует называть его сэр Эдвард – пока еще король не лишил его звания.

– Вы полагаете, этот мятежник заслуживает учтивого обращения? Знали бы вы, на что он способен.

– Думаю, узник, прикованный цепями к стене, способен лишь оскорблять своих тюремщиков.

Редвинтер поджал губы так, что рот его превратился в узкую полосу. Сделав шаг вперед, он вплотную приблизился ко мне и уставился так пристально, словно хотел пробуравить меня глазами.

– Насколько я понимаю, Бродерик возбудил в вас сочувствие, – процедил тюремщик. – Боюсь, вы слишком мягкосердечны. Когда речь идет о столь опасном преступнике, снисходительность неуместна.

Я хранил молчание, ибо возражать означало покривить душой. Редвинтер был прав: всякий раз при виде человека, закованного в цепи, меня охватывало сочувствие, которое не могла победить даже мысль о совершенных узником злодеяниях.

– Вижу, мои догадки справедливы, сэр, – с улыбкой изрек Редвинтер. – Возьму на себя смелость поделиться с вами еще одним предположением. Я понимаю, в чем причина подобного мягкосердечия. Понимаю, почему вы с таким снисхождением относитесь к изгоям, отвергнутым обществом. Возможно, дело тут в вашем телесном изъяне.

Столь откровенное оскорбление заставило меня сурово поджать губы, однако в глубине души я не мог не признать правоты Редвинтера.

– Я несу ответственность за арестанта, – продолжал тюремщик. – Я знаю, в этом городе достаточно людей, готовых на самые отчаянные поступки ради его освобождения. Поэтому к каждому, кто имеет допуск к Бродерику, я обязан относиться с подозрением. Даже к вам, сэр.

– Пригласите к заключенному лекаря, – бросил я, взглянув в холодные глаза тюремщика. – Завтра я зайду посмотреть, как он себя чувствует.

Секунду-другую Редвинтер молча сверлил меня взглядом, потом слегка склонил голову.

– В какое время вы посетите нас, сэр?

– Когда мне будет угодно, – отрезал я, резко повернулся и, не прощаясь, вышел прочь.

* * *

Во дворе Барак, сидя на скамье, развлекался тем, что наблюдал за входящими и выходящими из здания суда стряпчими. Холодный осенний ветер срывал с деревьев сухие листья и носил их по двору.

– Что это вы такой взъерошенный? – не слишком учтиво осведомился Барак, бросив на меня любопытный взгляд.

Как видно, лицо мое слишком красноречиво свидетельствовало об обуревавших меня чувствах.

– Я только что свел знакомство с двумя людьми и не знаю, кого из них следует опасаться больше, – ответил я. – Как видно, все-таки тюремщика. По крайней мере, он производит более отталкивающее впечатление.

Звон цепей, долетевший сверху, заставил меня поднять глаза на останки Роберта Эска. Ветер раскачивал побелевший от времени скелет, и казалось, тот отчаянно пытается освободиться из оков.

Глава четвертая

Стражник у ворот замка сообщил нам, что в аббатство Святой Марии мы быстрее всего доберемся по улице, называемой Конигейт. Подобно большинству улиц Йорка, она оказалась узкой и сплошь заставленной прилавками, так что нам вновь пришлось передвигаться удручающе медленным шагом. В разные стороны от улицы, по которой мы ехали, тянулись бесчисленные переулки, еще более тесные и извивистые. Город, в котором нам предстояло провести несколько дней, не нравился мне все сильнее.

Проезжая мимо большой харчевни, я заметил у дверей группу молодых людей в разноцветных нарядных камзолах. Прихлебывая вино из кожаных фляг, они заносчиво поглядывали на прохожих. Чуть поодаль толпились их слуги. Один из молодых щеголей, высокий красавчик с темной холеной бородкой, громогласно отпускал насмешливые замечания, указывая на бедно одетых горожан. Злобные взгляды, которые те бросали на обидчика, лишь вызывали у него новые приступы хохота.

«Похоже, часть королевской свиты уже прибыла в Йорк, – отметил я про себя. – Этим молодчикам следовало бы немного умерить свою веселость».

Редвинтер и Бродерик не выходили у меня из головы. Тюремщик и арестант, лед и пламя. Несомненно, Редвинтер делал все возможное, чтобы унизить заключенного и досадить ему, рассчитывая таким образом сломить его дух. Я сознавал, что все эти мелкие издевательства доставляли тюремщику изрядное удовольствие. К тому же, вопреки заверениям Редвинтера, заключенный содержался в скверных условиях, что могло привести к самым неприятным последствиям. Сэр Эдвард молод и силен, но он джентльмен, а значит, не привык к нужде и лишениям, которые способны быстро сломить его здоровье. Ожог на груди узника тоже внушал тревогу; оставалось лишь надеяться, что в городе Йорке отыщутся сведущие лекари.

«Окажись здесь мой старый друг Гай, он непременно помог бы Бродерику», – с сожалением подумал я.

Но Гай был далеко, в Лондоне, где держал аптеку.

Обвинение, брошенное сэром Эдвардом, глубоко задело меня, ибо я сознавал всю его справедливость. Мысль о том, что в результате моих попечений узник живым и здоровым попадет в руки лондонских палачей, не давала мне покоя. И все же сейчас я мог принести сэру Эдварду несомненную пользу. Несмотря на всю свою гордость, заключенный дошел до того, что умолял тюремщика принести воды. И, не окажись я рядом, просьба эта, скорее всего, не была бы выполнена.

Оскорбительное замечание Редвинтера тоже постоянно приходило мне на ум. Тюремщик был совершенно прав, заявив, что причина моего мягкосердечия кроется в телесном изъяне. Этому человеку не откажешь в проницательности. Наверное, он развил в себе это качество, допрашивая еретиков, содержавшихся в застенках башни Лоллард. Я не мог не признаться самому себе, что с первого взгляда проникся к узнику состраданием, которое заставило меня забыть о свершенных им злодеяниях. Тем более для меня до сих пор оставалось тайной, в чем состояли эти злодеяния. Я вспомнил, каким гневом сверкнул взор заключенного, когда он попытался наброситься на тюремщика. Как видно, сэр Эдвард действительно опасен, и возможность того, что он убежит, существует не только в воображении Редвинтера. В противном случае крайние меры предосторожности, с которыми содержался узник, были бы излишни.

Проезжая мимо свечной лавки, я увидел дородного румяного человека в красной мантии и широкополой красной шляпе. Золотая цепь, блестевшая на его шее, свидетельствовала о том, что он занимает государственную должность. Человек этот с сосредоточенным видом осматривал ящик со свечами. Я понял, что передо мной не кто иной, как мэр Йорка. Владелец лавки в запятнанном жиром фартуке с беспокойством наблюдал, как мэр извлек из ящика толстую желтую свечу и принялся внимательно ее разглядывать. Три чиновника, одетые в черные мантии, стояли чуть поодаль. Один из них держал в руках позолоченный жезл.

– Эти вряд ли подойдут, – заявил мэр, обращаясь к своим подчиненным. – В аббатство Святой Марии мы должны направить свечи из наилучшего воска.

Он кивнул, и вся процессия направилась к следующей лавке.

– Мэр совершает свой обход, – заметил я, обернувшись к Бараку. – Уж конечно, сейчас городские власти сбились с ног. Никому не хочется ударить в грязь лицом перед королем и его свитой, и потому…

Я осекся, ибо по ушам полоснул пронзительный визг.

Молодая женщина, стоя у поворота в один из узких переулков, отчаянно вцепилась в корзинку, которую пытался у нее выхватить оборванный юнец с огромной бородавкой на носу. Приглядевшись, я узнал в женщине ту самую красотку, что недавно строила глазки Бараку. Еще один оборванец, белобрысый малый со сломанным носом, держал ее за талию. Барак вручил мне поводья и соскочил с лошади, на ходу выхватывая из ножен меч. Прохожие, предчувствуя заваруху, бросились врассыпную.

– Ну-ка, шельмецы, оставьте ее в покое! – заорал Барак.

Юнцы быстро смекнули, что с таким грозным противником лучше не связываться, и в мгновение ока скрылись в переулке. Барак хотел броситься за ними вслед, но девушка схватила его за руку.

– Нет, сэр, не надо! Я боюсь оставаться одна. То, что я несу в этой корзине, предназначено для королевы Кэтрин.

Барак, обворожительно улыбнувшись, вложил меч в ножны.

– Счастлив услужить вам, мистрис.

Я осторожно спешился и подошел к ним, ведя обеих лошадей под уздцы. Предок обеспокоенно перебирал ногами.

– Что здесь произошло? – обратился я к девушке. – И почему содержимое этой корзинки предназначено для королевы?

Красавица обратила на меня взор своих синих, словно васильки, глаз.

– Я служу на кухне ее величества, сэр. И меня послали сделать кое-какие покупки. Все это необходимо королеве.

Заглянув в корзинку, я увидел там несколько коричных палочек, имбирных корней и большой кулек миндаля.

– Меня зовут Тамазин, сэр, – слегка присев, сообщила девушка. – Тамазин Ридбурн.

Судя по произношению, она была уроженкой Лондона. Про себя я отметил, что ее фланелевое платье явно слишком дорого для кухонной служанки.

– Надеюсь, эти негодяи не причинили вам вреда, мистрис? – любезно осведомился Барак. – Как они только посмели хватать своими грубыми ручищами эти прелестные нежные ручки!

Девушка улыбнулась, обнажив белоснежные ровные зубки; щеки ее при этом украсились очаровательными ямочками.

– Я бы ни за что не выпустила корзину, сэр, – заявила она. – К прибытию королевы в ее покоях должны стоять вазочки с ее любимым печеньем. А для того, чтобы его испечь, без этого не обойтись, – указала она на свою корзинку. – Осмелюсь спросить, господа, вы тоже прибыли в Йорк, дабы подготовиться к встрече короля?

– Вы правы, – подтвердил я с легким поклоном. – Мэтью Шардлейк, стряпчий, к вашим услугам. А это мой помощник Джек Барак.

Барак приподнял шляпу, и девушка вновь наградила его улыбкой, на этот раз скорее благодарной, чем кокетливой.

– Вы очень храбры, сэр. Кстати, сегодня утром мы с вами уже встречались.

– Именно так. Я запомнил вашу восхитительную улыбку.

– Утром с вами был слуга в королевской ливрее, – заметил я.

– Да, сэр. Но мастер Таннер захотел купить отрез ткани и зашел вон в ту лавку. А я осталась его ждать. Разумеется, с моей стороны это было до крайности опрометчиво. – Девушка склонила голову. – Я забыла, что мы очутились в варварском краю.

– Это ваш провожатый? – спросил я, указывая на узколицего молодого человека, который только что вышел из лавки, расположенной на другой стороне улицы. Сжимая рукоять меча, он поспешно приблизился к нам.

– Что случилось, мистрис Ридбурн? – обеспокоенно осведомился он.

– Вы не слишком расторопны, Таннер! Пока выбирали ткань себе на новый камзол, два оборванца едва не похитили у меня корзину. К счастью, этот джентльмен пришел мне на выручку.

Она вновь улыбнулась Бараку.

Таннер виновато потупился. Предок, которому надоело ждать, натянул поводья.

– Нам пора, – сказал я. – Нас ждут в аббатстве Святой Марии. Садитесь на лошадь, Барак. Наверняка в аббатстве уже тревожатся: ведь они рассчитывали, что мы прибудем еще вчера.

На прощание я поклонился мистрис Ридбурн, а она учтиво присела.

– Я тоже остановилась в аббатстве Святой Марии, – сообщила девушка. – Возможно, мы еще встретимся.

– Я очень на это надеюсь.

Барак приподнял шляпу и подмигнул девушке, вогнав ее в краску. Мы тронули лошадей.

– Вот такие приключения мне по душе, – жизнерадостно заявил Барак. – Опасности никакой, а знакомство свели самое что ни на есть приятное. Видно, эти олухи решили, что в корзинке что-нибудь ценное.

– Вы совершили настоящий подвиг, – не без иронии заметил я. – Благодаря вашей смелости королева не останется без своего любимого печенья.

– Благодаря своей смелости я завоевал расположение прехорошенькой особы, – усмехнулся Барак. – Такой лакомый кусочек лучше всякого печенья.

* * *

Проехав Конигейт до конца, мы свернули на другую улицу, которая тянулась вдоль стены аббатства. По навесной дорожке расхаживали королевские стражники; над стеной вознесся шпиль, почти не уступающий высотой шпилю кафедрального собора. На своем веку я посетил немало монастырей, и все они были окружены стенами; но никогда прежде мне не доводилось видеть стен столь высоких, как в аббатстве Святой Марии. Воистину, размеры этого аббатства поражали воображение.

«Столь мощная ограда служит надежной защитой, – подумал я. – Возможно, именно по этой причине аббатству выпала честь принимать у себя короля».

Мы снова проехали под навесной башней, повернули налево и присоединились к длинной веренице людей, пеших и конных, желающих попасть внутрь. Когда мы очутились перед часовыми, они самым тщательным образом изучили бумаги, подтверждающие мои полномочия, и наконец пропустили нас. Въехав в ворота, мы спешились. Барак снял с лошадиных спин дорожные корзины с нашими пожитками и водрузил их себе на плечи. Я тем временем осматривал строения аббатства.

Прямо перед нами возвышался красивый особняк, вне всякого сомнения в прошлом служивший жилищем аббату. Как известно, настоятели крупных монастырей не отказывали себе в роскоши, но те аббатские дома, которые я видел прежде, не шли ни в какое сравнение с этим трехэтажным зданием, построенным из красного кирпича. Перед особняком виднелись клумбы белых роз, но лужайка, некогда зеленая и ровная, была изъезжена колесами повозок и вытоптана ногами бесчисленных прохожих. Несколько человек снимали оставшийся дерн, заменяя его каменными плитами. Чуть в стороне, на бывшем монастырском кладбище, другие работники выкапывали могильные плиты и грузили их на повозки. Над парадной дверью особняка уже красовался королевский герб на огромном щите.

Взор мой привлекла грандиозная церковь в норманнском стиле; она тоже поражала своими размерами. Квадратную башню венчал каменный шпиль, уходивший высоко в небо, фасад украшали колонны, покрытые затейливой резьбой.

Меж особняком аббата и церковью раскинулся внутренний двор, длиной примерно в восьмую часть мили. Там вовсю кипела работа. Многие здания были снесены, на месте их фундаментов зияли глубокие котлованы. На открытом пространстве пестрели палатки, в которых ночевали работники.

Несколько сотен людей суетились вокруг двух колоссальных павильонов, строительство которых близилось к завершению. Высота каждого павильона составляла не менее сорока футов; оба имели обличье замков, снабженных навесными и сторожевыми башнями. Материалом для строительства служило дерево, выкрашенное таким образом, что за несколько шагов его было не отличить от серого камня. Работники, взгромоздившись на высоченные лестницы, укрепляли на стенах павильонов гипсовые изображения геральдических животных, сколачивали оконные рамы и вставляли в них стекла. Окинув павильоны взглядом, я вспомнил, что прежде уже видел нечто подобное.

Двор был заставлен помостами, на которых трудились плотники. У стен аббатства высились штабеля гладко обструганных дубовых стволов. Повсюду носились золотистые колечки стружки, с которыми играл ветер. Несколько мастеров сосредоточенно покрывали резьбой декоративные карнизы, другие красили уже готовые в яркие радостные цвета.

– Господи боже, что же здесь такое будет? – потрясенно присвистнул Барак.

– Думаю, человеческое воображение бессильно представить зрелище, которое нам предстоит увидеть, – ответил я.

Еще несколько минут мы наблюдали за грандиозными приготовлениями, потом я тронул Барака за рукав:

– Идемте. Нам необходимо найти человека, который определит нас на постой. Его зовут Саймон Крейк. Когда-то давным-давно мы с ним были знакомы.

– Вот как? – фыркнул Барак, отдувавшийся под тяжестью дорожных корзин.

– Да, мы с ним вместе учились в Линкольнс-Инн. Правда, с тех пор ни разу не встретились. Крейк сразу оставил стезю законника и поступил в одно из дворцовых ведомств.

– Как это ему удалось туда пролезть? Заплатил кому надо?

– Не думаю, – покачал я головой. – Просто его дядя служил во дворце и помог племяннику получить выгодную должность.

– И что он собой представляет, этот ваш однокашник?

– Не знаю, ведь за столько лет он мог измениться, – с улыбкой ответил я. – Сейчас увидим.

Мы подвели лошадей к дверям аббатского особняка, в котором, судя по всему, царила особая суматоха. Люди с озабоченными лицами сновали туда-сюда, на ступеньках стояли чиновники, которые о чем-то оживленно переговаривались и отдавали приказы, заглядывая в чертежи и планы. Мы обратились к стражнику, стоявшему у дверей, с просьбой рассказать, где найти мастера Крейка. Он попросил нас подождать и, подозвав проходившего мимо конюха, приказал ему отвести наших лошадей в конюшню. Мы остались на крыльце. Какой-то чиновник высокого ранга в бархатной зеленой мантии бесцеремонно оттолкнул нас. Другой прошел между нами, словно перед ним были две не стоящие внимания дворняги.

– Вот болваны, – буркнул Барак.

– Давайте отойдем прочь, – предложил я. – А то нас совсем затолкают.

Мы спустились с крыльца и, дойдя до угла дома, остановились там. Поблизости две женщины увлеченно спорили с чиновником, который держал в руках какой-то план. Та, что была богаче одета, так решительно наскакивала на своего собеседника, что ему оставалось лишь отступать и низко кланяться, едва не касаясь земли листом пергамента. Рассерженной леди было около тридцати лет, и, судя по всему, она занимала высокое положение. По крайней мере, об этом свидетельствовал ее наряд: платье из красного шелка с высоким стоячим воротником и расшитый жемчугом головной убор французского фасона, из-под которого выбивались темные волосы. Впрочем, широкое лицо ее отнюдь не отличалось изяществом черт, к тому же покраснело от гнева.

– Так вы считаете, королеве не следует знать, сможет ли она спастись, если в доме вспыхнет пожар? – донесся до меня ее пронзительный резкий голос. – Скажете вы наконец, где ближайшая к ее покоям дверь и у кого хранятся ключи от нее?

– Пока я не могу сказать точно, миледи, – пробормотал чиновник, растерянно вертя в руках план. – Полагаю, в случае пожара королева сможет воспользоваться дверью в кухню или…

– Меня не интересуют ваши предположения, – отрезала дама. – Я хочу знать наверняка.

Вторая леди, хранившая молчание, заметила мой взгляд и вскинула бровь, давая понять, что считает подобное любопытство неуместным. Она была высока и стройна, и лицо ее казалось бы очень привлекательным, если бы его не портило выражение ледяной надменности. На ней был простой капор. Каштановые волосы, густые и вьющиеся, свободно рассыпались по плечам, свидетельствуя о том, что обладательница их не замужем. Меж тем молчаливой леди тоже было около тридцати лет. Впрочем, я заметил на ее белоснежной руке обручальное кольцо с крупным бриллиантом, вне всякого сомнения чрезвычайно дорогое. Леди вновь сердито нахмурилась, и я потянул Барака за рукав, дабы не мешать разговору, не имевшему к нам ни малейшего отношения.

В следующее мгновение я заметил на крыльце аббатского дома человека в коричневой мантии, который явно кого-то выглядывал. На шее на широкой голубой тесьме у него висела доска для писания с чернильницей, перьями и целой кипой бумаг.

Уловив исходившее от этого человека ощущение беспокойства, я понял, что передо мной Саймон Крейк собственной персоной. Что касается наружности, она мало помогла мне, ибо годы сделали моего бывшего однокашника почти неузнаваемым. Благодаря обильным придворным трапезам щеки Саймона округлились и пополнели, как, впрочем, и его талия; волосы, некогда густые и белокурые, напротив, изрядно поредели. Услышав мой зов, он обернулся, и встревоженное выражение его лица сменилось радостным. Придерживая свою доску, он бросился к нам и сжал мою руку.

– Мастер Шардлейк! Я сразу узнал вас. Годы отнеслись к вам милосердно, сэр. В отличие от меня волос у вас на голове предостаточно. Подумать только, вы даже не поседели!