Текст книги "Книга чая"

VI. Цветы

В трепещущих серых сумерках весеннего рассвета, когда в ветвях деревьев птицы нашептывают свои непостижимые каденции, разве не чувствуете вы, что в этот момент они разговаривают со своими любимыми о цветах? У человека возвышенное отношение к цветам формировалось, должно быть, одновременно с любовной поэзией. Каким еще образом, как не на цветах, очаровательных в своей непосредственности, благоухающих и молчаливых, мы можем представить, как расцветает невинная душа? Первобытный человек, который преподнес своей избраннице первый венок, преодолел таким образом жестокость, стал существом разумным и чувствующим, поднявшись над грубостью естественных потребностей. Он вступил в мир искусства, когда осознал утонченную пользу от бесполезного.

В радости или печали цветы остаются нашими верными друзьями. Мы едим, пьем, поем, танцуем и флиртуем с их участием. С цветами проходят свадьбы и крестины. Мы не смеем умереть без них. Благоговеем перед лилиями, медитируем с лотосом, погружаемся в сражение между боевыми порядками роз и хризантем. Даже предпринимаем попытки говорить на языке цветов. Как можно прожить без них? Картина мира, в котором нет цветов, пугает. Без цветов у постели больному не будет утешения, без цветов усталым душам не увидеть проблеска счастья в темноте. Их невозмутимая нежность восстанавливает в нас веру в мироздание, даже когда тревожный взгляд ребенка напоминает нам об утраченных надеждах.

Грустно сознавать, что невозможно забыть о том, как, несмотря на наше дружеское общение с цветами, нам не удалось далеко уйти от повсеместной грубости. Стоит скинуть овечью шкуру, и волк внутри нас очень скоро покажет зубы. Не зря же кем-то было замечено: в десять лет человек – животное, в двадцать – безумец, в тридцать – неудачник, в сорок – мошенник, в пятьдесят – преступник. Возможно, преступниками становятся те, кто так и не переставал быть животным, для кого нет ничего истинного, кроме голода, нет ничего святого, кроме собственных желаний. Святыня за святыней проплывает перед нашими глазами, но только один алтарь навсегда запечатлевается в памяти – тот, на котором мы воскуряем благовония нашему верховному идолу: самим себе. Наш бог – это величие и деньги, пророк его! Мы истощаем природу, принося ее в жертву ему, хвастаемся, что одолели материю, и забываем, что это материя поработила нас. Каких только злодеяний мы не совершали от имени культуры и усовершенствования!

Скажите мне, нежные цветы, звездные слезы, тянущиеся ввысь в саду, поворачивающие головки к пчелам, когда они поют о росе и солнечных лучах: вы догадываетесь, какая ужасная судьба ожидает вас? Мечтайте, раскачивайтесь, проказничайте под дуновением летнего ветерка, пока можете. Завтра безжалостная рука возьмет вас за горло. Вас выдернут, разорвут на части и унесут неизвестно куда. Мерзавка, она может казаться такой прекрасной! Она может говорить, что вы – само очарование, в то время как пальцы ее будут липкими от вашей крови. Скажите, это и есть доброта? Может, такова ваша судьба – быть лишенными свободы, оказавшись в волосах той, у которой – вы это знаете – нет сердца, или очутиться в петлице того, кто никогда бы не осмелился заглянуть вам в лицо, будь вы людьми. Может, ваш удел заключается в том, чтобы вас вставили в узкогорлый сосуд с застоявшейся водой и дали утолить безумную жажду, которая предвещает конец жизни.

Цветы, если бы вы вдруг оказались на землях микадо, то через какое-то время повстречали бы наводящего ужас человека, вооруженного ножницами и маленькой пилкой. Он мог бы назвать себя цветочных дел мастером, мог бы потребовать для себя прав доктора, и вы инстинктивно возненавидели бы его, потому что вам известно, что доктор всегда старается продлить мучения своей жертвы. Он стал бы обрезать, сгибать, скручивать вас, заставляя принимать немыслимые позы, которые, как ему могло показаться, подходят вам больше; деформировал бы ваши мышцы и сместил костяк, как какой-нибудь остеопат; прижег бы горящими углями, чтобы остановить кровотечение, и вставил бы в вас проволоку, чтобы помочь циркуляции жидкости, посадил бы вас на диету из соли, уксуса, квасцов, а иногда добавлял бы купорос; наливал бы к вашим ногам кипяченой воды, чтобы не упали в обморок, и хвастал бы, что сумел продлить вашу жизнь на две-три недели. Разве вы не предпочли бы погибнуть сразу после того, как вами завладели? Какие преступления вы должны были совершить в прошлой жизни, чтобы подвергнуться такому наказанию в этой?

Расточительное отношение к цветам в западном обществе даже более ужасно, чем обращение с ними на Востоке. Количество цветов, которое ежедневно срезают для украшения бальных залов и банкетных столов в Европе и Америке, чтобы выбросить на следующее утро, должно быть, просто чудовищно: если связать их в гирлянду, то она протянется через весь континент. По сравнению с таким бездумным отношением к жизни вина цветочного мастера кажется незначительной. Он, по крайней мере, бережно относится к природе, тщательно отбирает своих жертв, а после их смерти оказывает уважение останкам. На Западе выставлять цветы на обозрение кажется частью демонстрации богатства – фантазией момента. Куда они все исчезают, эти цветы, когда шумное веселье закончилось? Нет ничего более жалостного, чем наблюдать, как увядшие цветы сваливают в кучу вместе с отбросами.

Почему цветы рождаются такими прекрасными и в то же время несчастными? Насекомые защищают себя жалом, даже самое кроткое животное будет сражаться, когда его загонят в угол, птица, за чьими перьями охотятся, чтобы украсить дамскую шляпку, может улететь от преследователя, пушной зверек, шкурка которого вам нужна, даст деру или спрячется при вашем приближении. И только цветы, увы, совершенно беспомощны перед захватчиком. Даже если бы они бились в смертельной агонии, их рыдания никогда не дошли бы до наших бесчувственных ушей. Мы жестоки к тем, кто любит нас и служит нам, не оповещая об этом, но может ведь наступить время, когда из-за нашей черствости даже лучшие друзья от нас отвернуться. Вы не замечали, что цветов в природе с каждым годом становится все меньше? Может, это потому, что их мудрецы посоветовали им уйти и не появляться до тех пор, пока люди не станут более человечными? Возможно, они отправились на небеса.

Можно бесконечно петь дифирамбы растениеводам и цветоводам: тот, кто возится с питомцами в цветочных горшках, куда гуманнее того, кто ходит с ножницами. Глаз радует его забота о поливе, освещении, борьба с вредителями и заморозками. Его тревожит, если почки долго не распускаются, и, напротив, вызывает бурный восторг и умиление каждый распустившийся бутон, появление блестящих глянцем листочков. На Востоке искусство флористики одно из древнейших: любовь к цветам и растениям воспевают легенды и песни. В Тан и Сун, с развитием керамического производства, появились прекрасные сосуды, в которых держали растения, и это были не горшки, а настоящие произведения искусства. Специальные служители тщательно ухаживали за каждым цветком, промывали листочки мягкой кистью из кроличьего волоса. Существовало даже зафиксированное на письме руководство, что определенному растению требуется свой «слуга»: так, например, пион может мыть только красивая девушка, а поливать зимнюю сливу – стройный монах с бледным лицом. В Японии одна из самых популярных пьес театра Но[34]34
  Один из видов японского драматического театра, возникший в эпоху раннего Средневековья (XIV в.); у его истоков стоял Канъами Киёцугу и его сын Дзэами Мотикиё.


[Закрыть] «Хатиноки», появившаяся в период правления сёгунов Асикага, основывается на истории обедневшего воина, который однажды, в морозную ночь, не имея дров для очага, срубил свое любимое растение, чтобы обогреть странствующего монаха. Этот монах оказался не кем иным, как Ходзё Токиёри, японским Гарун аль-Рашидом[35]35
  Халиф из династии Аббасидов, чье имя является символом развития и возрождения хозяйства, ремесел, торговли.


[Закрыть], и жертвенность воина была вознаграждена. И в наши дни эта пьеса вызывает слезы у токийской публики.

Для защиты нежных цветов предпринимались самые серьезные меры. Например, император династии Тан Сюань-Цзун развешивал маленькие золотые колокольчики на ветках в своем саду, чтобы отпугивать птиц, а весной выводил в сад еще и придворных музыкантов, чтобы повеселить цветы. Оригинальная табличка, авторство которой традиция приписывает Ёсицунэ, герою японского эпоса наподобие легенд о короле Артуре, до сих пор выставлена в монастыре Сумадэра близ Кобе. В ней содержится призыв беречь какое-то определенное сливовое дерево и обращение к нам с нотками мрачного юмора, характерного для тех воинственных времен. За описанием красоты цветущей сливы следует предупреждение: «Тот, кто срежет хоть маленькую веточку с этого дерева, расплатится в обмен за нее своим пальцем». Вот бы ввести сейчас такие законы против тех, кто безрассудно уничтожает цветы и калечит произведения искусства!

Но даже если говорить о цветах, которые растут в горшках, мы все равно склонны подозревать человека в эгоизме. Зачем забирать растение из его привычного окружения и просить, чтобы оно цвело в незнакомом месте? Разве это не то же самое, что уговаривать птичку петь в клетке? Кто знает: может орхидеи задыхаются от искусственного тепла в ваших оранжереях и безнадежно пытаются увидеть клочок привычного для них южного неба?

Истинный любитель цветов тот, кто сам приходит к ним, в их естественные места обитания, как китайский поэт Тао Юаньмин, который садился перед проломом в бамбуковом заборе, чтобы поговорить с дикой хризантемой, или как Линь Усин, который забывал обо всем и наслаждался волшебным ароматом цветущих слив, прогуливаясь по берегу озера Сиху в наступающих сумерках. Говорят, что художник Чжоу Муши ложился спать в лодке, чтобы его сны могли смешиваться со снами цветов лотоса. Именно этот дух двигал императрицей Комио, одной из наших самых знаменитых монархинь, когда она пела: «Когда я срываю тебя, моя рука оскорбляет тебя, о, Цветок! Стоя, как ты, на лугу, я приношу тебя Будде в прошлом, настоящем и будущем».

Как бы то ни было, давайте не становиться слишком сентиментальными. Давайте будем менее роскошными, но более внушительными. Как говорил Лао-Цзы, «небеса и земля безжалостны». А вот что писал Кобо-дайси[36]36
  Кукай (774–835) – крупный религиозный культурный и общественный деятель Японии начала эпохи Хэйан, основатель буддийской школы Сингон. Имя Кобо-дайси получил после смерти.


[Закрыть]: «Течет, течет, течет, течет – течение жизни стремится все дальше. Умирает, умирает, умирает, умирает – смерть приходит ко всем». Разрушение сопровождает нас везде, куда бы мы ни посмотрели: внизу и вверху, сзади и спереди, – и лишь изменение вечно. Почему не приветствовать смерть, как мы приветствуем жизнь? Они двойники, дополняющие друг друга, как ночь и день у Брахмы[37]37
  Брахма – один из трех верховных богов, бог-создатель; творец Вселенной во второй стадии формирования индуизма.


[Закрыть]. Через разрушение старого становится возможным воссоздание. Под разными именами мы почитаем смерть, непреклонную богиню милосердия. Ее, как тень всепоглощения, приветствовали сжигаемые на огне. Это ледяной пуризм души меча, перед которой падает ниц японский синтоист даже в наши дни. Мистический огонь уничтожает нашу слабость, священный меч отсекает рабскую зависимость от желаний. Из нашего праха возрождается птица феникс небесной надежды, а со свободой приходит высшая реализация мужественности.

Почему бы не уничтожать цветы, если таким образом мы можем развивать новые формы, облагораживающие всемирную идею? Мы будем просить их присоединиться к нам в нашей жертве красоте. Мы загладим наши действия, посвятив себя чистоте и простоте. Так, наверное, размышляли мастера чая, когда создавали Культ цветов.

Любой, кто знаком с образом действий наших мастеров чайных церемоний и флористов, должен был заметить религиозное почитание, которое они отдавали цветам. Выбраковка у них не была случайной, наоборот, они тщательно отбирали каждую ветку или каждый побег, мысленно представляя себе всю композицию. Они устыдились бы, если вдруг ненароком срезали цветов больше, чем нужно. Стоить заметить, что они всегда соединяют листья, если таковые есть, с цветами, чтобы их объект представлял собой полную красоту жизни растения. В этом отношении, как и во многих других, их метод отличается от того, как принято на Западе. Тут мы можем увидеть только цветоножки, головки без стебля, беспорядочно вставленные в вазу.

После того как чайный мастер создал композицию из цветов, он поставит их на токонома – почетное место в японской комнате. Рядом с цветами ничего другого быть не может, чтобы не снизить эффект от них, даже картины, если только сочетание с ней не имеет особого эстетического смысла. Композиция покоится на своем месте, как возведенный на трон принц, и гости или ученики, входя в комнату, поприветствуют ее низким поклоном, а потом обратятся к хозяину. Когда цветок завянет, мастер нежно опускает его в речной поток или закапывает в землю. О цветах много написано, немало внимания им уделяли художники и даже скульпторы.

Искусство составления цветочных композиций, – икебана – скорее всего, зародилось в XV в. одновременно с возникновением чаизма. Наши легенды приписывают появление первых цветочных композиций тем ранним буддийским святым, которые собирали разбросанные ураганом цветы и, движимые своей бесконечной заботой обо всем живом, ставили их в сосуды с водой. Там же говорилось, что Соами, величайший художник, состоявший при дворе Асикага Ёсимасы, стал одним из ранних адептов нового направления. Чайный мастер Юко был одним из его учеников, как и Сэн-но, основатель дома Икэнобо, так же прославленный в анналах искусства составления цветочных композиций, как и Кано Мотонобу – в изобразительном искусстве. Во второй половине XVI в. с совершенствованием чайного ритуала под началом Рикю, искусство составления цветочных композиций также добилось полного развития. Рикю и его последователи, а таких было множество, конкурировали друг с другом в составлении новых композиций. Не нужно, однако, забывать, что поклонение цветам мастеров чайных церемоний формировало лишь одну часть их эстетического ритуала и не являлось особой религией. Композиция из цветов, как и другие произведения искусства в чайной комнате, подчинялись общей субординации при декорировании. Так, Сэкисю ввел правило, что белые цветы сливы не должны использоваться, если сад покрыт снегом. В комнате для чайной церемонии запрещалось ставить «шумные», то есть яркие цветы. Цветочная композиция, созданная мастером, теряла свой смысл, если ее куда-то перемещали с того места, для которого она изначально была предназначена, потому что ей специально придавали линии и пропорции с учетом окружения.

Поклонение цветам ради них самих началось примерно в середине XVII в., с появлением мастеров-флористов. Сейчас это явление уже не связывают с оформлением чайных комнат, и в нем отсутствуют строгие правила, за исключением использования ваз определенного вида. Теперь стала возможной и реализация новых идей и способов исполнения, и возникли общества цветоводов и даже целые школы флористики. Один из писателей середины XIX в. утверждал, что может насчитать сотню различных школ составления цветочных композиций, но, по сути, все они разделяются на две ветви – формалистов и натуралистов. Формалистические школы, с Икэнобо во главе, стремятся к классическому идеализму в соответствии с взглядами традиционалистов художественной школы Кано. Существует описание приемов оформления цветочных композиций, сделанных первыми мастерами данной школы, которые практически воспроизводят цветочную живопись Сансэцу и Цуненобу. Натуралистическая школа, с другой стороны, как предполагает ее название, воспринимает природу как образец, допуская лишь те модификации формы, которые диктуются требованиями выразительности художественного единства. Соответственно, мы обнаруживаем в таких работах те же самые импульсы, которые формировали художественные школы Укиё-э и Сидзё.

Будет интересно, если при наличии времени мы более полно, чем это возможно сейчас, оценим систему правил композиции и деталей, сформулированных разными мастерами цветов того периода, и они приведут нас к фундаментальным теориям, которыми руководствовались декораторы периода Токугава. Мы обнаружим, что они опираются на три принципа: Главный (небо), Подчиненный (земля) и Примирительный (человек), – и любая цветочная композиция, которая не воплощала в себе эти принципы, считалась пустой и мертвой. Они также подробно останавливались на том, что при обращении с цветком важно учитывать три разных подхода – формальный, полуформальный и неформальный. Первый подход представляет цветы как в пышных туалетах, словно для бального зала, второй – как в легком, элегантном платье послеполуденных часов, а третий – как очаровательное дезабилье в будуаре.

Наши личные симпатии в отношении цветочных композиций принадлежат скорее к тем, что составлены мастерами чайных церемоний, а не к тем, которые созданы флористами, поскольку это искусство, достойно поданное, привлекающее своей истинной близостью к природе. Мы предпочли бы называть эту школу натуральной в противоположность натуралистической и формалистической школам. Чайных дел мастер полагает, что его работа заканчивается с выбором цветов, а затем оставляет их, чтобы они сами рассказали свою историю. Войдя в комнату для чайных церемоний в конце зимы, вы можете увидеть тонкую веточку цветущей дикой вишни в сочетании с бутоном камелии: это отзвук уходящей зимы в паре с предсказанием весны. Если же вы зайдете выпить чаю в полдень раздражающе жаркого дня, то в полутемной прохладе увидите в токонома одинокую лилию в висячей вазе: окропленная росой, она будто бы смеется над глупостью жизни.

Одинокий цветок – это изысканно, но в сочетании с живописью и скульптурой такая комбинация становится высокохудожественной. Как-то мастер Сэкисю поместил несколько водных растений в плоский сосуд, обозначив таким образом озера и болота, а над ними на стене повесил картину Соами с изображением летящих диких уток. Сёха, другой мастер чайных церемоний соединил стихотворение «Красота одиночества на морском берегу»[38]38
  Иногда в токонома на стену вешают не картину или гравюру, а каллиграфический текст. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть] с бронзовой курильницей в виде рыбацкой шляпы и несколькими цветами с побережья. Один из гостей отметил тогда, что он почувствовал во всей композиции дыхание уходящей осени.

Цветочные истории бесконечны, но хочется рассказать еще одну. В XVI в. ипомея, «Утренняя слава», была у нас еще редким растением, а у Рикю весь сад был засажен ею: всюду радовали глаз великолепные цветы этого вьюнка. Слух о необычных растениях достиг ушей тайкё Хидэёси, и правитель выразил желание увидеть их. Рикю пришлось пригласить его на утренний чай. В обговоренный день тайкё прошествовал через сад, но не увидел даже следов вьюнка. Земля была выровнена и посыпана хрупкими лепестками и песком. В зловещей ярости тиран вошел в чайную комнату, но то, что увидел внутри, полностью восстановило его веселость. В токонома из редкого бронзового сосуда времен Сун свисала единственная лиана ипомеи – королевы сада!

И эти истории могут служить примером жертвенности цветов. Некоторые из них обретают славу в своей смерти – это, конечно, в первую очередь цветы сакуры – японской вишни, когда добровольно сдаются на милость ветра. Любой, кто стоял под ароматной лавиной в Ёсино или Арасияме, должно быть, понял это. На миг они зависают в воздухе, как увешанные драгоценностями облака, затем танцуют над хрустальными ручьями, а потом, уплывая прочь с потоками воды, словно говорят: «Прощай, весна! Мы уходим в вечность».

VII. Мастера чайных церемоний

В религии будущее находится у нас за спиной. В искусстве настоящее существует вечно. Мастера чайных церемоний считали, что оценивать искусство может лишь тот, кто с его помощью оказывает влияние на жизнь, поэтому старались выстраивать свою каждодневную жизнь в соответствии с высокими стандартами утонченности, которую обретали в чайной комнате. При любых обстоятельствах необходимо было соблюдать спокойствие ума, а беседу вести таким образом, чтобы не нарушать гармонию с окружающим. Покрой и цвет одежд, позы тела, манера ходить – все могло быть проявлением артистической натуры. Такие вещи было непросто игнорировать: если кто-то украшал себя, у него не было права приближаться к красоте, – поэтому мастера старались стать чем-то большим, чем художник – самим искусством. Таков был подход дзэна к эстетике. Совершенство существует повсюду, если только мы возьмем на себя труд распознать его. Рикю любил цитировать строки одного старого стихотворения:

 
Любишь цветы и радость?
Увидал бы ты
Буйную весну
В почках древесных,
Среди заснеженных гор.
 

Вклад мастеров чайных церемоний в искусство многообразен. Они произвели революцию в архитектуре и в декорировании интерьеров, а также основали новый стиль, который был описан в главе о чайных помещениях. После XVI в. этот стиль влиял даже на строительство дворцов и монастырей. Весьма разносторонний в своих увлечениях Кобори Энсю оставил нам немало свидетельств своей гениальности: это и императорская вилла Кацура, замки Нагоя и Нидзё, монастырь Кохоан. Все знаменитые сады в Японии были заложены именно мастерами чайных церемоний. Наше гончарное дело никогда не достигло бы таких высот по качеству и красоте, если бы мастера не вложили в него свое вдохновение: производство утвари для чайной церемонии потребовало величайшего мастерства в том, что касалось керамики. Семь обжиговых печей Энсю известны всем, кто интересовался производством японской посуды. Множество тканей носят имена чайных мастеров, которые придумывали для них цвета или дизайн. В Японии невозможно найти какую-либо сферу искусства, в которой эти мастера не отметились своим гением. Если говорить о живописи и лаках, кажется излишним напоминать об огромном вкладе, который они внесли в эти сферы. Одна из величайших школ живописи обязана своим происхождением мастеру чайных церемоний Хонами Коэцу, известному также как художник росписи по лаку и дизайнер посуды. Помимо произведений самого художника, популярностью пользовались великолепные творения его внука Кохо и внучатых племянников Корина и Кэндзана, сейчас почти ушедших в тень. Вся школа Корин, как ее называли, – это воплощение чаизма. В широких линиях, присущих этой школе, мы видим жизнестойкость самой природы.

Влияние мастеров чайных церемоний на искусство было огромно, но никоим образом не может сравнится с тем, сколько они сделали для руководства жизнью, и не только тем, что прививали культурное поведение в обществе, но также и тем, что занимались устройством нашего быта: везде мы чувствуем их присутствие. Множество маленьких тарелочек, как и способ сервировки еды, – тоже их нововведение. Они приучили нас к одежде пастельных тонов, объяснили, в каком настроении можно подходить к цветам, сделали акцент на нашей естественной любви к простоте и показали красоту покорности. Самое же главное их достижение – популяризация чая во всем мире.

Те из нас, кто не знает, как правильно выстраивать собственное существование в этом бурном море, которое мы называем жизнью, неизменно пребывают в мучительном состоянии, напрасно пытаясь казаться счастливыми и довольными. Нас шатает в попытках сохранить моральное равновесие, мы пытаемся увидеть предвестников бури в каждом облаке, которое появляется на горизонте. Но есть радость и красота в том, как волны накатывают на берег и откатывают назад, уходя в вечность. Почему бы и нам не испытать это состояние духа, или, как Ле-Цзы, не оседлать сам ураган?

Он единственный жил в окружении красоты и умер красиво. Последние минуты великих мастеров чайных церемоний были полны утонченности, как и жизнь, которую они прожили. Пытаясь всегда оставаться в гармонии с возвышенными ритмами Вселенной, они в любую минуту были готовы уйти в неведомое. «Последний чай Рикю» навсегда останется кульминацией трагического величия.

Долго длилась дружба Рикю с тайкё Хидэёси, и великий воин высоко ценил великого мастера, но дружба с тираном всегда опасная честь. То был век обыденного вероломства, даже близкие родственники не доверяли друг другу. Рикю не относился к раболепным придворным и часто осмеливался спорить со своим свирепым покровителем. Воспользовавшись холодностью, которая иногда возникала в отношениях тайкё и Рикю, враги мастера обвинили его в участии в заговоре с целью отравить тирана. Хидэёси нашептали, что смертельную дозу яда ему подсыплют в чашку зеленого напитка, который приготовит чайный мастер. Это было достаточным основанием для немедленной казни, и можно было не взывать о пощаде к разгневанному правителю. Одна привилегия была гарантирована осужденному – почетная смерть от собственной руки.

В день, предназначенный для самопожертвования, Рикю пригласил самых преданных учеников на последнюю чайную церемонию. Скорбно, в назначенное время гости собрались в галерее, а когда посмотрели на садовую дорожку, им показалось, что деревья затрепетали и в шуршании их листьев послышался шепот неприкаянных духов. Как темные стражи врат Аида[39]39
  В Японии вход в царство бога смерти Эмму охраняют демоны. – Примеч. науч. ред.


[Закрыть], стояли фонари из серого камня. Из комнаты для чайной церемонии донеслась волна редкостного аромата от благовонных курилен – то было приглашение гостям. Один за другим они вступили в чайную комнату и заняли свои места. На почетном месте висел свиток с изречением монаха из древних времен о мимолетности всего земного. Пел чайник, стоявший на огне, и звуки его напоминали стрекот цикад, оплакивающих уходящее лето. Вскоре в комнате появился хозяин. Каждому гостю подали чай, и все осушали чашки по очереди, последним был хозяин. В соответствии с установленными правилами, главный гость теперь попросил разрешения осмотреть предметы, которые использовались в чайной церемонии. Рикю разложил их все, включая свиток, перед гостями. После того как они выразили свое восхищение их красотой, хозяин преподнес каждому из гостей какой-то предмет в качестве памятного подарка, оставив себе лишь свою чашку. «Ее больше никогда не осквернит прикосновение губ беды, только человек будет пользоваться ей», – сказал мастер и разбил сосуд на множество осколков.

Церемония закончилась; с трудом сдерживая слезы, гости в последний раз попрощались и покинули комнату. Лишь один, самый близкий и дорогой, друг по просьбе хозяина остался, чтобы стать свидетелем конца. Рикю снял церемониальное облачение и аккуратно сложил на циновку. Под ним оказался безупречно белый халат смертника.

С нежностью оглядев сверкающее лезвие смертельного клинка, он обратился к нему со стихами:

 
Прими мой привет,
Бессмертной жизни клинок!
Как и Будда сам,
Как сама Дхарма,
Ты открываешь мне путь.
 

С улыбкой на лице Рикю совершил шаг в вечность.