Текст книги "Буриданы. Чужая война"

Калле Каспер
Буриданы. Чужая война

Часть первая
Тимо
год 1960

Глава первая
Блудный отец

После того, как отец удрал из дому, Тимо охватило чувство неограниченной свободы – мама уходила утром на работу, и до четверти второго, когда начинались уроки, квартира была полностью в его распоряжении. Отец, правда, и раньше не особенно мешал, большую часть времени он проводил в спальне, читал или тихо слушал радио, а в гостиной, где спал, играл и делал уроки Тимо, показывался редко: только, когда хотел кому-нибудь позвонить, что Тимо рассматривал как стихийное бедствие, закрываясь на это время в туалете. Однако в прихожей или на кухне они иногда встречались, и в таких случаях отец непременно приставал с какой-нибудь глупостью: убеждал Тимо не есть и не пить «вредные» продукты, ворчал, что у него от стука мяча болит голова, надоедал вопросами про школу – но даже, если бы он молчал, и это не помогло бы, потому что Тимо раздражал один только уродливый вид отца: «Что ты прыгаешь тут, как лягушка, одноногое чудовище» – кричал он, бежал в свою комнату и со стуком захлопывал дверь.

Бывало, что отец пытался взбунтоваться. Как назло, это обычно случалось в самый неподходящий момент, например, когда Коплиское «Динамо» рьяно атаковало ворота московских одноклубников, и было непонятно, сможет ли даже лучший вратарь мира Лев Яшин спасти положение. Но как раз в ту секунду, когда Гуткин собирался ударить по мячу, из-за перегородки доносилась какая-нибудь дурацкая оперная ария – отец делал приемник громче. Гуткин, разумеется, промахивался, публика свистела, игра становилась еще напряженней, форварды орали во все горло: «Пасуй!» или «Ну бей же, бей!». Отец отвечал тем же, гремели трубы, грохотали барабаны и литавры, и Тито Гобби вопил: «Si, vendetta, tremenda vendetta…» – «Ура!» – проносилось по трибунам, когда Гуткину, несмотря на все преграды, удавалось обойти одного за другим трех защитников и послать мяч в сетку. Все это было настоящим сражением гигантов, в котором обычно побеждал Тимо: отец выключал радио, натягивал на культю протез и ковылял в сквер «погулять». Но и у Тимо нервы бывали настолько напряжены, что из игры уже толком ничего не получалось, поэтому приходилось надевать школьную форму, хватать портфель и идти бродить по городу, чтобы скоротать время до уроков. Болезни отца он не понимал и понимать не желал. Кажется, когда-то отец был как все отцы, но именно «кажется», потому что от той поры у Тимо не осталось никаких воспоминаний, возможно, кроме одного – будто он ходит с отцом по тротуару и с трудом за ним поспевает, потому что у отца длинные ноги и широкий шаг; но и тут не было полной уверенности, что все происходило именно так, а не иначе, и были ли это вообще он и отец. Еще казалось, что он помнит ночь, когда отца увезли в больницу. Тогда проснувшись от громких голосов, он вылез из кровати и увидел… Да, но что, собственно, увидел? Как отец лежит в луже крови? Возможно, Тимо действительно помнил это, как и санитаров, приехавших за отцом, а, возможно, такие картины возникли в его воображении позже, после рассказов мамы – потому что мама хоть и избегала при сыне разговоров на эту тему, но иногда он все же оказывался рядом, когда она по телефону кому-то говорила: «Ну, разве нормальный человек будет резать себе вены?» или «Он потерял много крови, вот откуда гангрена», и поскольку Тимо обладал живым воображением, все услышанное возникало перед его глазами. Точно он помнил отца с того момента, как они с мамой пошли навестить его в дурдоме – он назывался Сеевальд, находился на окраине, рядом с ипподромом, на опушке леса, и был окружен забором: очень разумное решение для того, чтобы предотвратить бегство психов. Сами психи жили в низких деревянных домиках – или по бедности заведения, или чтобы создать у них иллюзию, будто они не в больнице. Вот из одного такого домика и выпрыгнул на костылях худой человек, обросший бородой, и как только он бросил на Тимо с мамой первый, подозрительный взгляд, Тимо моментально понял, что это враг, опасный враг. Так и вышло. Когда отец вернулся домой, жизнь стала сплошным адом, отец придирался к каждой мелочи, требовал, чтобы Тимо чистил зубы и учил уроки, запретил ему играть в комнате в мяч и сердился даже тогда, когда они с мамой разыгрывали партию в марьяж или в «шестьдесят шесть». Но Тимо не сдавался, он стал сражаться против отцовского террора, и со временем, заручившись поддержкой мамы, ему удавалось загнать отца в спальню. После этого отец сменил тактику, он старался при помощи льстивых слов влезть в душу Тимо – но Тимо, поняв отцовскую фальшь, не подпускал его близко. Со временем отец перестал делать попытки «воспитывать» и стал весьма кротким, и Тимо понял, что одержал первую в жизни важную победу. С этого момента он отца не боялся, и, когда на того иногда «находил припадок», и он начинал за перегородкой громко, с надрывом говорить что-то по-немецки, у Тимо даже хватало сил быть опорой для плачущей мамы, утешая ее:

«Мама, не принимай близко к сердцу, отец же сумасшедший.»

Сам он пытался на отцовские «штучки» не обращать внимания, иначе существовала опасность, что его пошлют к тете Виктории «успокаиваться». Путь был недлинным, поскольку тетя жила в том же доме, но Тимо эти визиты не нравились – играть в мяч у тети запрещалось, и вообще там царила странная атмосфера, все разгуливали по квартире медленно и чинно, а разговаривали если не шепотом, то приглушенно уж точно. Старший сын тети Виктории – Вальдек и дочь Моника были жуткими сухарями, хуже, чем сама тетя, потому что тетя все же делала иногда хоть и ядовитые, но меткие и смешные замечания, те же двое с важными лицами говорили вещи, которые и так все знали, единственным исключением был младший сын Пээтер, с которым Тимо иногда играл в шахматы, но его сейчас не было, он отправился в Тарту, в университет, впрочем, как и Вальдек, только тот был в Москве, в аспирантуре, дома осталась одна Моника, которую Тимо нередко встречал перед домом и всегда старался незаметно проскользнуть мимо.

Другие Буриданы, к счастью, жили дальше – к счастью, потому что Тимо и по ним отнюдь не скучал. Дядю Германа он буквально ненавидел – дядя был садистом, не позволял Тимо смотреть телевизор, а однажды даже ущипнул его. Тетя София таких сильных чувств не вызывала, но тоже успела Тимо изрядно надоесть, потому что к тете, в Силла, мама старалась отправлять его на все каникулы, иногда Тимо удавалось отговориться, но далеко не всегда, и тогда приходилось в течение недели, а летом даже дольше, выносить строгий распорядок дня, вставать и ложиться в определенное время, есть только «полезную» пищу и мыться как утром, так и вечером, ибо тетя, как врач, была помешана на гигиене. К тому же, у тети был муж, Эдуард, по профессии физкультурник, заставлявший Тимо делать утреннюю гимнастику и пытавшийся научить его плавать. За отсутствием моря, в качестве учебного полигона была выбрана местная речонка, мелкая и холодная, и барахтаться в этой ледяной луже… Извольте! Но приходилось. Кто знает, возможно, дядя по природе и не был таким занудой, иногда, отправляясь на своем «Москвиче» в поселковый магазин, он брал с собой и Тимо, и тогда всю дорогу балагурил, пел шутовские песенки и читал стихи собственного сочинения, но жизнь рядом со строгой тетей явно испортила его, он всего боялся, не разрешал Тимо играть с с туберкулезниками в карты и не пускал его одного кататься на лодке. Плавать, как мы выяснили, Тимо не умел, но это еще не значило, что, если лодка опрокинется, он бы утонул – уж как-нибудь выкарабкался бы. Проверка, кстати, состоялась. Однажды, в зимние каникулы, Тимо пошел разгуливать по замерзшей реке и провалился под лед. И что? И ничего. Он же прочел множество книг и в одной из них вычитал и то, как в такой ситуации поступают – осторожно вылез на лед и полз по нему, пока не выбрался из опасной зоны. Даже звать на помощь не пришлось. Намного больше, чем стать утопленником, он боялся, что тетя и дядя, узнав о происшествии, устроят скандал поэтому, добравшись до дома, он сразу снял мокрые брюки и повесил на вьюшку. Обошлось: к тому времени, когда они вернулись с работы, одежда просохла.

Из всех Буриданов Тимо нравилась только тетя Лидия, хоть она и была рассеянной и никак не могла запомнить, в каком классе он учится, систематически это уточняя, она, что важнее, никогда не делала замечаний. Сына тети Лидии, Пауля, Тимо видел редко, тот избегал его, наверно, комплексовал: Однажды Тимо пяти лет от роду поставил ему мат в три хода; сейчас Пауля вообще отправили в интернат.

Мамина немногочисленная родня казалась рядом с Буриданами олицетворением приподнятого настроения. Отчим мамы, у которого Тимо проводил львиную долю летних каникул, сажал его на телегу, когда ездил к железнодорожной станции за почтой (такова была его работа), трясло жутко, но было увлекательно. По вечерам они с дедом играли в карты и тот давал Тимо попробовать из рюмки разбавленного валерьянового эфира, который мама привозила ему из Таллина, аккуратно упаковав по одной все бутылочки, чтобы не разбились, а то вонь была бы жуткой. Бабушка, правда, жаловалась, что ребенка учат пить и играть в карты, но это были только формальные жалобы, и их следовало не принимать всерьез. Но по-настоящему крутым мужиком был брат мамы, старый холостяк, у него в хуторском домике всегда жужжал рой мух, слетевшихся на сладкое крепленое вино, которое дядя обожал, и пил так часто, что клеенка на его столе была вечно в липких пятнах. Дядя был страшно богат, в колхозе он только числился, а работал «на себя», выращивая семена цветов и продавая их на рынке. Ездил он только на такси, даже из деревни в Таллин, двести километров, и каждый раз, навещая маму, давал Тимо рубль «на конфеты».

Сначала Тимо не понимал, как относиться к исчезновению отца – все кругом волновались, как будто даже мама, которая, по мнению Тимо, должна была скорее чувствовать облегчение, но потом он понял, что ситуация требует от мамы, чтобы она переживала, и, по ее примеру, тоже принял озабоченную мину. Вскоре выяснилось, что отец поехал не в Ригу, как написал в записке, а в Москву, к другу, и когда тетя Лидия отправилась туда, чтобы забрать отца домой, она взяла Тимо с собой – вот везение! То, что произошло в Москве, показалось Тимо игрой в разведчики – они действительно встретили отца в метро, на эскалаторе, но тот сделал вид, что не узнает их, и снова сбежал. Тетя Лидия никогда бы не нашла его следов, но Тимо не зря недавно прочитал книжку «Мастер-детектив Калле Бломквист», он вел тетю за собой от одного вокзала к другому, пока не удалось выведать, в какой город махнул отец. Как Тимо не клянчил, в Ростов тетя его уже не взяла – но Москву он все же увидел, и был за это отцу немного даже благодарен. Когда из Дона выловили отцовские костыли и шляпу, и все подумали, что он утонул, Тимо был единственный, кто в это не поверил – было совсем не похоже на отца, погибнуть так нелепо, отец был, по его мнению, ловким типом, хитрым и осторожным, он даже сейчас, больной, обыгрывал его в шахматы, и к тому же умел играть в бридж, Тимо этой игре никак не мог научиться, мама ее не знала, для нее она была слишком «сложной», отец же категорически отказывался объяснить ему правила. Было немыслимо, чтобы такой «умник», гуляя по набережной, упал в воду, и, как потом выяснилось, Тимо оказался прав, и отец в очередной раз надул всех.

С тех пор прошла уже неделя, и Тимо своим положением единственного мужчины в доме был чрезвычайно доволен. Так приятно было проснуться в пустой квартире, поваляться в постели, слушая, как дворник за окном лопатой насыпает уголь из привезенной грузовиком большой кучи в ведро и тащит в котельную, потом взять книгу и почитать немного, а встать только тогда, когда проголодаешься. Даже на кухне было приятнее возиться, когда там не было отца, о костыли которого можно было легко споткнуться. Тимо нравилось готовить завтрак, ничего сложного в этом не было, и, что самое главное: ты не зависел от того, что тебе суют под нос, а мог составить себе меню – всему прочему он предпочитал сладкую творожную массу, которую сам смешивал из творога, яиц, сахара и изюма. После завтрака он возвращался в комнату и играл в мяч. Этому предшествовали особые приготовления – он лез в тапочках на кушетку, выпрямлялся, и, собрав все силы, снимал со стены большую и тяжелую картину, изображавшую сосновый лес, чтобы её позолоченная рама больше не пострадала – от ударов мяча та была уже в трещинах. Кушетку он тоже отодвигал, как и обеденный стол. Еще надо было найти резиновый мячик, на что иногда уходило немало времени, потому, что тот был маленький и вечно куда-нибудь закатывался. Справившись со всем этим, Тимо брал из большого ящика письменного стола клетчатую тетрадь, на которой было написано «Чемпионат СССР по футболу», смотрел в таблице, какие команды сегодня встречаются, пел несколько тактов «Футбольного марша», знакомил зрителей с составами играющих команд, и давал свисток к началу матча. Сама игра шла так: он кидал мяч в свободную от мебели стену, и, когда тот отскакивал, пытался его поймать – прежде, чем он попадет по резному буфету за его спиной; буфет тоже вытерпел немало, у одного атланта от ноги даже отвалился палец. Иногда получалось отразить удар, иногда нет – если нет, значит, был гол, и публика восторженно орала.

Так он играл, пока не звонила мама и не напоминала, что пора в школу.

Глава вторая
Школа

В школу можно было идти двумя путями – кружным или напрямик. Как всякий нормальный человек, Тимо обычно выбирал прямой путь, хотя для этого надо было перейти улицу в неположенном месте, а потом еще перелезть через забор с острыми железными прутьями наверху, о которые он не раз рвал штаны. Бывало досадно, если после всех этих испытаний задняя дверь школы оказывалась закрытой и приходилось тащиться вокруг огромного здания, что, в сущности, обнуляло выигрыш во времени; но Тимо отличался азартным нравом и отдельные неудачи его не смущали. Намного больше его заботило, как высидеть следующие пять-шесть часов – потому что трудно было вообразить что-нибудь более скучное, чем уроки. Читать, писать и считать Тимо умел задолго до того, как поступил в первый класс, к рисованию, пению, а тем более к рукоделию он интереса не питал, а что касается физкультуры, то в мяч ведь можно играть и вне школы. Когда на уроке проходили новый материал, Тимо схватывал всё мгновенно, приобретая, таким образом, и совершенно ненужные знания, например, по грамматике эстонского языка, ненужные, поскольку ошибок в правописании он и так не делал. Самым увлекательным был предмет, недавно из арифметики переименованный в математику, особенно, когда учительница назначала контрольную работу – на решение задачи по алгебре у Тимо уходило целых пять, а иногда даже десять минут; а что делать с остававшимся временем? После сдачи тетради Тимо оглядывался: остальные ученики еще корпели над задачами, ручки двигались от чернильницы к бумаге (шариковых еще не было), промокашки шуршали, слышались сопение и страдальческие вздохи… Приходилось ждать, пока сосед по парте, рыжий еврейский мальчик, в третий раз перепроверит решение – а вдруг куда-то прокралась ошибка? – и с тяжелым сердцем наконец отдаст тетрадь, после чего можно было начать стандартную агитацию – сыграть в морской бой. Рыжий вечно колебался, боялся, что учительница «увидит», и сдавался только тогда, когда Тимо решительно вытаскивал из тетради лист и рвал его пополам – таким образом, следующие минут двадцать были спасены; а дальше?

Некоторое разнообразие вносили перемены – но только некоторое. С одноклассниками ничего разумного предпринять не удавалось, шахматных ходов они не знали, кроссворды не решали, и не воодушевились даже тогда, когда Тимо предложил играть в «возвращение драгоценностей королевы» – никто кроме него «Трех мушкетеров» не читал. Единственным занятием, которым они увлекались, был «суссь», но именно эта игра не подходила Тимо, не потому, что предполагала денежные ставки, ведь, как сказано, Тимо обладал азартным нравом, просто «суссь» требовал меткого глаза и ловкости рук, надо было сперва бросить камень близко к кучке монет, а потом ударить им так по монете, чтобы та перевернулась на реверс (или наоборот), и вот это у Тимо получалось плохо, так что материальные потери оказались слишком большими и вынудили отказаться от излюбленного развлечения одноклассников.

Вот он и коротал перемены, бредя по коридору и дразня девчонок. Девочки всегда почему-то ходили по двое, Тимо пристраивался сзади к такой паре и начинал охотиться за косами. Тут следовало быть бдительным, потому что одноклассницы, в подавляющем большинстве, были выше и сильнее Тимо, и если быстро не сбежать, могли тебя самого отодрать за волосы. Однажды он осмелился на героический поступок, сунул кисть между талией и плечом шедшей перед ним одноклассницы, и потрогал ту странную округлость, которая заинтересовала его уже на уроках физкультуры. Под ладонью оказалось нечто мягкое и упругое, это было сладкое ощущение, но долго Тимо наслаждаться им не смог, поскольку одноклассница обернулась и врезала ему такую пощечину, от которой щека еще долго горела.

Было время, когда Тимо возлагал большие надежды на день, когда его примут в пионеры, после чего, как ему казалось, должна начаться новая и более интересная жизнь; но действительность и тут разочаровала. Все, что Тимо прочел в книгах: как пионеры ловят немецких шпионов и военных преступников, спасают утопающих и тушат пожары, оказалось неправдой. Галстук ему, правда, на собрании отряда на шею повязали, и спросили, готов ли он защищать идеалы Коммунистической партии и ее младшего брата, пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, на что Тимо гордо поднял руку ко лбу и завопил: «Всегда готов!», но это оказалось единственным более-менее возвышенным моментом в его пионерской карьере, потому что на собраниях ничего интересного не происходило, а когда на улице потеплело, всех погнали во двор на строевое учение. Бедный Тимо! Чувствуя интуитивную неприязнь к любой муштре, он теперь, как последний дурак, был вынужден маршировать вместе с другими по стадиону школы и выполнять команды вожатого: «Направо!», «Налево!», «Кругом!» Завершились эти страдания республиканским парадом на площади Победы, где пришлось долго стоять в строю и слушать из громкоговорителя занудные речи, эхом заполнявшие все пространство от церкви Яани до памятника революционеру Виктору Кингиссепу.

Летом мама предприняла попытку приобщить таки Тимо к «коллективу», и послала его на месяц в пионерский лагерь, но, естественно, это начинание потерпело фиаско – попав под одну крышу с незнакомыми олухами, наибольшим развлечением которых было лить спящим в постель воду и мазать их губы зубной пастой, Тимо быстро стал взывать о помощи, и маме не оставалось ничего другого, как уже через неделю вернуть его домой. Таким образом, разочарование в пионерской организации достигло апогея, и впредь Тимо, как только вышмыгивал из двери школы, сразу сдирал галстук с шеи и совал его в карман.

В школе работали разные кружки, некоторые ребята, например, занимались картингом, но Тимо это не привлекало – тоже мне удовольствие, сидеть зажатым в малюсенькой шумной, к тому же воняющей бензином машинке. В хоре мальчиков его участвовать, все-таки, заставили, хоровое пение было местной святыней, и никто не верил, что найдется ребенок, которому может не понравиться стоять на песенном празднике плечом к плечу с тысячами других и затягивать: «Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной…» – но такой ребенок нашелся. Вопрос был не в пренебрежении музыкой, как таковой, Тимо нередко напевал мелодии, услышанные по радио, дело было в другом – ему не нравилось, что приходится топтаться в толпе. Вот, если бы ему предложили выйти на сцену театра «Эстония» в костюме шута, с горбом на спине и запеть: «Джильда, о моя Джильда!..», то он наверняка бы согласился, но, поскольку музыкальность не была его сильной стороной, надежд на такой ангажемент он не питал.

Поняв, что в школе можно сдохнуть от скуки, Тимо стал искать предлоги для прогулов. Приветствовались все фокусы, начиная с градусника, который он иногда вечером под одеялом старательно тер до победного конца, и заканчивая униженной просьбой к отцу подтвердить боль в спине соответствующей заметкой в дневнике. Но главным «спасательным кругом» служили все-таки шахматы. Соревнования школьников проводились в послеобеденное время, когда у старшеклассников учеба завершалась – но у Тимо они только начинались, что позволяло их пропускать. Место в команде Тимо завоевал на чемпионате школы, в котором участвовал и сам директор, строгий великан в очках, его боялись все – все, кроме Тимо, по крайней мере, за шахматной доской. Отец не зря показал ему ходы в пятилетнем возрасте! Уже в дебюте Тимо заметил, что директор играет довольно «мягко», и, при первой возможности, поставил ему «ловушку». Директор попал в нее легкомысленно, как чижик, и когда Тимо сделал следующий ход, выяснилось, что ферзь директора пойман. Долго искал соперник спасения, но, в итоге, ему пришлось сдаться. Вот настолько был Тимо умнее самого умного человека в школе! Начиная с этого дня казалось немыслимым, чтобы нашелся учитель, осмелившийся запретить Тимо уйти с уроков, если шли очередные соревнования – и когда Тимо обнаружил, что его шахматные победы допускают легальные «прогулы», он стал без зазрения совести этот факт использовать. Сперва он отпрашивался с половины дня, а потом подумал – зачем вообще идти в школу, ведь надо же и готовиться к игре. Постепенно он так наловчился врать, что начал приводить в качестве причины даже «завершение отложенных партий», хотя сам он никогда их не откладывал, так как играл очень быстро. Учителя его в обмане не подозревали, а если даже подозревали, то закрывали на это глаза – Тимо помог школе завоевать несколько кубков, что считалось архиважным.

Путешествие в Москву дало еще один повод отсутствовать несколько дней. Вернувшись, Тимо ожидал, что одноклассники помчатся к нему и начнут расспрашивать, что он видел, но ошибся – никто не заинтересовался столицей огромной страны, только сосед по парте спросил, видел ли он Кремль.

– Я видел даже мумию Ленина! – объявил Тимо с гордостью, и, не дожидаясь уточняющих вопросов, продолжил: «Лицо у него довольно бледное. Неудивительно, если подумать, сколько лет провалялся под стеклом».

Рыжий бросил на него быстрый испуганный взгляд. На секунду Тимо смутился – неужели он сказал что-то неподобающее? Однако, замешательство быстро прошло и он стал расспрашивать, что задано на дом.