Текст книги "Скажи мне все"

Я вздохнула. Коллективная работа в самом худшем ее проявлении.

Глава 10

День Выпускника

Я – обман, фальшивка. Если б люди узнали мои тайны, они не захотели бы дружить со мной.

Для начала – я ненавижу быть пьяной. Косой, синей, упившейся, залившей глаза. Я изображаю это, и изображаю убедительно. Быть трезвенником в колледже – значит остаться без друзей. Совсем. Все решат, что ты с придурью. В Хоторне по выходным мы только и делаем, что ходим на вечеринки и пьем. Даже ребятки-первокурсники из тихих общежитий в кои-то веки набираются. И когда они это делают, очень забавно бывает смотреть, как они теряют контроль над собой. Теряют контроль. Именно это мне ненавистно. Как только алкоголь обжигает мне глотку и пищевод, я стараюсь сопротивляться действию растормаживающих веществ. Я буквально чувствую, как мое тело замедляется, расслабляется. С языка у меня слетают случайные мысли и замечания – дикая мешанина личных сведений. У меня слишком много тяжелых и мучительных воспоминаний. Того, что я должна держать в себе.

В течение зимы первого курса я едва не рассказала Руби всё. Во время метели мы много часов подряд сидели и играли в карты. Примерно в три часа ночи Руби спросила меня о моей семье.

Комната вращалась, я лежала навзничь на кровати Руби. Остальные смотрели полнометражку Диснея в другом конце комнаты, Джон сворачивал очередной косяк, в то время как Джемма и Халед ржали, глядя на экран. Макс краем глаза посматривал на меня и Руби. Он вот уже не первый час держал одну и ту же кружку с пивом, зажав ее между коленями, и постоянно зевал. Однако никогда не уходил спать, пока Руби не объявляла, что вечеринка окончена.

Мое тело было вялым, бессильным. Тщательно возведенные стены рухнули – так, словно их никогда и не было. Я сделалась развязной; всё, что я имела против наших соучеников, свободно лилось у меня с языка. Руби, сидящая рядом со мной, хихикала и толкала меня в бок; у меня уже живот болел от смеха.

«Расскажи мне о своей семье», – произнесла Руби. И я едва не сделала это. Слава богу, вместо этого меня начало тошнить.

Пять минут спустя мы были в туалете, и Руби придерживала мои волосы, гладя меня по спине свободной – рукой.

– Всё в порядке, – сказала она успокаивающим тоном. – Скоро тебе станет лучше.

Я продолжала выворачиваться наизнанку над унитазом. То, как она держала мои волосы, напомнило мне о матери: когда я болела, мама собирала мои волосы в «хвост». «Всё в порядке, дочка, пусть всё оно выйдет наружу».

После этого я купила фляжку. Она до сих пор у меня. Серебряная и твердая, как пуля. Тот факт, что я ни с кем не желала делиться ею, я объясняла боязнью паразитов. Макс понял меня. К его тревожному расстройству прилагалась фобия болезней. Я носила фляжку на все вечеринки и ни с кем не делилась ее содержимым. Я объявила, что у меня развилась аллергия на глютен, поэтому мне нельзя пить пиво. Правда, это означало, что мне приходилось тайком брать пиццу в столовой и поглощать ее в своей комнате в одиночестве. Халед дразнил меня из-за фляжки, но к середине второго курса все уже знали об этой моей особенности, и это даже неким образом выделяло меня.

Я думаю об этом, пока иду обратно к дому после принятия душа. Мы с Халедом быстро шагаем по Главной аллее кампуса, наша кожа покрыта мурашками от зимнего холода. Ноги у Халеда смуглые, поросшие черными волосами, мои ноги – белые, словно бумага. На плечи мы набросили полотенца, а в руках держим мокрую одежду, испещренную несмываемыми пятнами глубокого синего оттенка после той остановки в доме команды пловцов.

Мы оставили Джемму и Джона в общежитской душевой первого курса. Халед, похоже, считает, будто нет ничего такого в том, что мы оставили их наедине, но я-то знаю. Я помедлила в дверях, глядя, как Джемма снимает с себя всё, кроме лифчика и трусов, и прыгает под горячий поток воды к Джону. Она едва не поскользнулась, но он поймал ее за локоть и крикнул мне: «Не волнуйся, М, я позабочусь о ней!» Их смех преследовал нас с Халедом, пока мы шли по коридору к двери, ведущей на промерзшую улицу.

Несколько наших сокурсников перебегают с другой стороны аллеи, и мы провожаем их взглядом – наши товарищи-выпускники спешат попасть в общежитие. Осталось еще одно мероприятие – Бал Последнего Шанса. День Выпускника наполовину завершен.

Мы огибаем угол, и в поле нашего зрения появляется «Дворец». За ним солнце раскрашивает уже потемневшее небо в оранжево-розовые тона – облака ненадолго разошлись, но вскоре грозит разыграться сильная метель. Мы ускоряем шаг, спеша побыстрее оказаться в теплом доме. Я крепче прижимаю фляжку к груди, холодный металл оставляет вмятину на задубевшем от мороза полотенце. Вдали над пологими мэнскими холмами уже ползут снеговые тучи. Холод пробирает до самых костей, прогоняя тепло, еще сохранявшееся после душа. Эта зима невероятно мрачная и уродливая, и я с радостью жду того, что скоро белое снежное одеяло скроет эту серость. Я слышала, что снегопад ожидается обильным – не менее трех футов осадков. Такая метель способна отрезать от мира весь наш городок.

Знаю, что Халед хочет поговорить о Руби и Максе, об их споре, но не хочу, чтобы он поднимал этот вопрос. Не хочу, чтобы он в это вмешивался. Ситуация и так запутанная.

Халед любит знать всё обо всех. Он обожает говорить с людьми и говорить о них. Мне кажется, вдобавок он жаждет помогать людям и, вероятно, потому и хочет стать хирургом. Я знаю, что он сделал бы для нас что угодно, но именно поэтому ему не следует знать ничего о происходящем.

Странно думать о Халеде в контексте дружбы. Хотя и не первый год живем под одной крышей, мы так и не создали с ним прочных дружеских связей. Мы – соседи, вот и всё. Я сосредоточилась на Руби и Джоне, поэтому для остальных у меня не так уж много времени. Все считают нашу группу сплоченной, лучшими друзьями. И никто не сомневается, что я сыграла в этом важную роль. Вероятно, потому, что я отлично умею притворяться.

– Слушай, цыпа, как ты думаешь, с Максом и Руби всё в порядке? – спрашивает Халед, нарушив молчание.

Я терпеть не могу, когда он называл меня «цыпой». Замечаю, что он несет Денизу, держа ее за паховую область.

– Ты мог бы не волочь ее так?

– Как?

– За дырку.

Халед смеется и перехватывает Денизу поудобнее, сунув ее под мышку.

– Ладно. Но, серьезно, что происходит?

Я знаю, что он не в состоянии промолчать. Его желание знать всё буквально сочится сквозь его кожу. Иногда мне хочется, чтобы Халед вел себя так, как полагается богатому и избалованному типу.

– Я уверена, что ничего такого не происходит, – отвечаю я.

– Как ты думаешь, о чем они говорили?

– Не знаю. Они были пьяны.

«Пусть лучше так».

– Но они ругались. И Руби, похоже, была зла. – Халед оглядывается на меня, надеясь, что я раскрою эту тайну. – Я никогда раньше не видел ее такой.

Я не отвечаю. Это всегда тревожит Халеда. Он требует ответов и подтверждений, его мозг не в силах справиться с игнором.

– И тем не менее, – говорит он, злясь на меня.

– Ты же знаешь, каким становится Макс, когда он на эмоциях, – роняю я, надеясь, что этого пока что будет достаточно.

– Когда-нибудь он сломается ко всем чертям, – отвечает Халед. – Ему нужна профессиональная помощь.

Голос у него негромкий и серьезный. А акцент всегда добавляет определенный вес его словам.

– Помнишь тот случай на первом курсе? Когда мы были в больнице и он вызверился на меня из-за Шеннон? Я думал, он меня ударит, хотя Макс там был вообще ни при чем. К нему это не имело никакого отношения.

– Он просто вышел из себя. К началу Последнего Шанса всё будет в полном порядке, – заверяю я.

Халед не говорит ничего, но смотрит на меня скептически. Мы оба знаем, что я лгу. Нужно сменить тему.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – предлагаю я.

Он удивлен. Обычно в разговоре с ним я не ищу предлогов, чтобы уйти от ответа.

– Например?

– Например… у тебя в последнее время были какие-нибудь проблемы?

Я начинаю чувствовать себя психологом-добровольцем, но это самый простой способ отвлечь людей.

Халед смотрит на меня с улыбкой.

– Разве тебя интересует кто-то, помимо Руби?

Я бросаю на него сердитый взгляд.

– Она – моя лучшая подруга.

– Честный ответ, – соглашается он. – Э-э-э… какие проблемы есть у меня?

– Да, – киваю я, уже отсчитывая секунды до того момента, когда мы войдем в дом и сможем разойтись в разные стороны.

– Что ж, – произносит Халед серьезным тоном. Я смотрю на него и вижу, что его взгляд прикован к тротуару. Это интригует. Я никогда прежде не слышала, чтобы он говорил таким тоном. – Ладно. Только не думай, что я чокнутый. Потому что я не чокнутый.

– Конечно, – откликаюсь я. – Не беспокойся. В чем дело?

– Я знаю, что это прозвучит так, словно я избалованный сопляк. Я имею в виду – скажем честно, я действительно избалованный. Так что имей в виду заранее…

Я закатываю глаза.

– Хорошо, я тебя услышала.

– Так вот, моя проблема в том, что у меня нет проблем. Я уже сказал, что звучит это дико. Но я люблю ту жизнь, которой живу. Я люблю своих родных, люблю вас всех, люблю учебу. И вечеринки тоже люблю. Я очень счастлив.

– Тебе придется развернуто объяснить это, иначе я не пойму, в чем дело, – говорю я.

– Так вот, из-за этого я постоянно беспокоюсь, что что-нибудь случится. Что-нибудь плохое. Как будто в любой момент стрясется какая-нибудь хрень, и все полетит к чертям.

Интересно.

– Так что в последнее время, примерно с начала выпускного курса, я по ночам лежу и не могу уснуть, потому что боюсь, что мои родители умрут. Или моя младшая сестра. Знаешь, она такая милая и совершенно наивная… А еще я иногда боюсь, что мы все, как в ужастике, заболеем какой-нибудь жуткой болезнью или по нам шмальнут ядерной ракетой…

Я молчу. Всё это вещи, которые он не может контролировать. Я понимаю страх перед вещами, которые тебе неподконтрольны.

– В общем, – продолжает он, – я ощущаю, как это нависает над моей головой. Чувство, будто случится что-то очень плохое.

– Понимаю, – говорю. Я знаю, что наш разговор дошел до той стадии, когда мне нужно дать Халеду какой-нибудь совет. – Но, может быть, тебе просто нужно радоваться жизни, пока она еще хороша? Потому что ты прав, плохие вещи обязательно когда-нибудь случатся. Это закон жизни.

– Ух ты, спасибо, Малин, это мне очень помогло, – насмешливо благодарит он.

– Я не это имела в виду. Мне кажется, надо попытаться сосредоточиться на всем том хорошем, что у тебя есть. Радоваться этим вещам. В этом нет ничего неправильного. И когда что-нибудь плохое и правда случится, ты с полным правом сможешь лежать по ночам без сна и переживать. Но не трать свою жизнь на беспокойство о том, с чем ты ничего не можешь поделать. Какой в этом смысл?

Едва произнеся эти слова, я понимаю, что мне самой следовало бы воспользоваться собственным советом. Но я этого не сделаю. Я просто создана иначе.

– Ну, да, ты права.

Мы подходим к «Дворцу» и быстро поднимаемся по ступеням крыльца к входной двери. Я люблю этот дом. Он старый и пахнет школьными каникулами в доме моей бабушки.

В прихожей Халед разувается и направляется к своей комнате.

– До скорой встречи, мрак и уныние.

Я оглядываюсь на него, одновременно упираясь носком одной кроссовки в пятку второй, чтобы снять ее. Чтобы не потерять равновесие, опираюсь рукой на стену, обшитую деревянными панелями.

– Шучу, – говорит Халед, бросая Денизу на диван. – Ты нам всем нужна. Все мы – эгоцентричные уроды, кроме тебя. Иногда мне кажется, что ты единственная, кто слушает других.

Он улыбается мне и скрывается в своей комнате, закрыв за собой дверь.

Я действительно слушаю. Я выслушиваю всех – и теперь знаю вещи, которые не хотела бы знать.

Я думаю о Руби и Максе и испытываю облегчение от того, что Халед, похоже, забыл о них на какое-то время. Снова и снова вижу внутренним взором, как они спорят друг с другом после Прыжка. Макс хватает Руби за запястье, тянет к себе, лицо у него напряженное. А Руби отшатывается. То, как она стряхивает его руку, ее почти агрессивные движения, быстрые и испуганные… Что ее так напугало?

Все рассыпается в прах. Мне нужно действовать быстрее.

Я пинком отворяю дверь в свою комнату и бросаю мокрую одежду в корзину для грязного белья. Хорошо, что у каждого из нас есть своя комната, куда мы можем спрятаться со своими тайнами и избавиться от них за закрытой дверью.

Открываю свою фляжку и пью воду, налитую в нее. А потом швыряю фляжку на аккуратно застеленную кровать.

Глава 11

Первый курс

Родительские выходные.

Весь кампус расцвел синими вымпелами и символами Хоторна. Мы все оделись немного наряднее, засунули водочные бутылки в самую глубину шкафов, спрятали кальяны под кроватями, прибрали свои комнаты. О своем жилье мне беспокоиться не пришлось – просто нечего прятать.

Мои родители посетили семинар на факультете биологии; мать знала одного из профессоров и хотела встретиться с ним, потому что они дружили в колледже. Ей пришлось объяснить, почему она отказалась от практики и карьеры вообще. Вероятно, мать солгала, с улыбкой сказав, что хотела сосредоточиться на том, чтобы растить меня, а не пропадать все время на работе. Я гадала, удивило ли кого-нибудь, что ее дочь последовала не по ее стопам, а по стопам своего отца.

Прошло несколько недель с тех пор, как на факультете английского языка распространились слухи о профессоре и девушке Хейла – заразные и разрушительные, словно грипп. Мы с Шеннон практически первыми из студентов узнали об этом, но, благодаря Аманде, к концу дня в курсе были уже все.

Моя встреча с Хейлом была назначена на три часа дня, но я пришла раньше. Всем участникам нашей группы было предписано приходить на встречи с ассистентом по расписанию – так нас продолжали ориентировать в выборе основного направления, и конца-края этому не было видно. Администрация желала убедиться, что мы усвоили обычаи и правила Хоторна, что мы довольны, устроены и никаких проблем не предвидится. Присутствие родителей на таких встречах приветствовалось, но я этого не хотела. Я не была готова к столкновению разных миров. Я предпочитала, чтобы они оставались отдельно – каждая вещь в своей аккуратной коробочке.

Я сидела на скамье перед кабинетом ассистента, глядя на доску объявлений, висящую на противоположной стене коридора. К доске был пришпилен информационный листок о предстоящем футбольном матче с участием Руби; там была даже ее фотография. Руби в некотором смысле стала талисманом женской футбольной команды, ценным приобретением, их новой блестящей игрушкой, знаменующей переход от многолетних поражений к победам. Матч должен был начаться через час с небольшим. Я сказала родителям, что встречусь с ними там, чтобы мы вместе могли посмотреть игру.

Дверь отворилась, и я резко подняла голову.

– Малин, – удивленно произнес Хейл, увидев меня. – Ты рано.

Я встала, расправляя рубашку, выпущенную поверх джинсов. Он не улыбнулся, однако открыл дверь и отошел назад, приглашая меня войти.

Хейл присел за большой круглый стол в центре кабинета. Вид у него был рассеянный. Я услышала, как закрылась за моей спиной дверь, и пожалела, что не ушла.

– Итак, – сказал он, – как дела?

– Отлично. – Я могла бы потратить время на более полезные дела, нежели эта встреча, какой бы ни была ее цель: разговор о моих чувствах или о чем-либо еще.

– Ты высыпаешься? – спросил он.

– Да. – Я спала не так много, примерно четыре часа в сутки, но мне этого хватало. Все остальное время, пока кампус окутывала тишина, я училась и делала письменные работы. Мне нужно было стать одной из лучших студенток курса, некогда было спать долго.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно промолвил Хейл. Он порылся в каких-то бумагах на своем столе и положил поверх стопки мою работу.

– Может быть, мне прийти в другой раз? – спросила я.

– Нет. – Он откашлялся. – Твои работы выполнены отлично.

Пролистал мои эссе. На каждом стояла отметка «А»[8]8
  Западная система оценочных баллов. Обозначаются буквами английского алфавита: A, B, C, D, E. Соответствует пятибалльной шкале, где «A» приравнивается к пятерке, а E – к единице.


[Закрыть] – наивысшая.

– Давай поговорим о твоих целях, – предложил Хейл. – Ты все еще хочешь стать юристом?

Я понимала, к чему он клонит, и не хотела слушать это. Это было напрасной тратой времени.

Он продолжил:

– Я точно не смогу убедить тебя сосредоточиться только на английском языке вместо юридической подготовки?

– Я хочу быть юристом, – повторила я.

Хейл склонил голову чуть набок и подпер ее кулаком.

– Почему?

– Я упорно работаю и могу справиться с интенсивной учебой. Я люблю преодолевать трудности.

– Я аргументировал так же, – заметил он.

– И я хочу хорошо зарабатывать, – добавила я.

– А-а, – протянул Хейл невозмутимым тоном. Уголок его рта дернулся – это была почти улыбка. – Я говорю это только потому, что ты очень талантлива. Вероятно, тебе удалось бы попасть в программу магистратуры здесь, в Хоторне.

– Мой отец – юрист, – сказала я. – Мне знакома эта профессия. Я смогу отлично освоить ее.

– Это весьма… благоразумно. Благоразумное решение. Занимайся тем, что тебе знакомо. Теперь я понимаю твои доводы.

Хейл начал меня раздражать. Он совсем не знал меня.

– Я лишь предлагаю тебе не отбрасывать другие варианты, – продолжил он. – Тебе не обязательно применять в деле мои советы. Я лишь поощряю тебя рассмотреть все возможные варианты. Такова суть гуманитарного образования, я просто следую ее духу.

Мне было противно, что он думает, будто вправе пытаться переубедить меня, направить на другой путь. Ободряющее выражение на его лице раздражало. Я не просила его советов и не нуждалась в них. Я хотела сменить тему разговора.

– Мне жаль, что так вышло с вашей девушкой, – сказала я.

Хейл посмотрел мне в глаза. Я почти сожалела, что приходится использовать его личную жизнь в собственных интересах.

– Полагаю, все уже знают? – спросил он.

– Да.

Хейл ссутулился, глядя на стол. Он был слишком слабодушен. Разрывы не случаются беспричинно. Разве человек не должен чувствовать облегчение, избавившись от того, кто не был с ним честен?

– По крайней мере, теперь вы знаете, – заявила я, пытаясь подбодрить его. – Я имею в виду – было бы хуже, если б вы поженились, завели детей, а потом она обманула бы вас.

Хейл смотрел на меня озадаченно – как смотрели большинство людей в старшей школе, когда я бывала откровенна и прямолинейна.

– Что ж, полагаю, это правда, – согласился он, садясь немного прямее. Неужели никто до этого не сказал ему ничего подобного? Обычно люди в подобной ситуации проявляют сочувствие. – И к тому же это хорошая попытка уйти от разговора. Я понимаю, зачем ты это сделала. И тем не менее вернемся к тебе.

– Я по-прежнему намерена поступать на юридический.

– Ладно-ладно, – со смехом произнес он. – Скажи мне, что ты хотела бы добавить в наши семинары, а что убавить. В целом, каким ты видишь формат занятий по английскому языку?

Мы беседовали еще несколько минут; к Хейлу вернулся его обычный добродушный юмор. Хороший парень, нормальный парень, беспечный. Полная противоположность мне.

Про себя я посмеивалась над тем, что смогла так легко изменить его настроение. Он положительно отреагировал на мою искренность. Как будто кто-то мимолетом смог увидеть меня такой, какая я есть на самом деле. И в этом не было ничего плохого – он не испытал ни злости, ни отвращения; в каком-то смысле ему даже понравилось.

Я ощутила спокойствие и легкую расслабленность. Опустив плечи, откинулась на спинку кресла, словно со стороны наблюдая, как уходит моя настороженность, и не сопротивляясь этому.

* * *

По пути к выходу из здания я налетела на Шеннон, выходившую из аудитории. Она слегка пошатнулась и мрачно, сердито посмотрела себе под ноги. Она всегда выглядела так, словно ее сложили из кусочков, не подходящих друг к другу: сумка, одежда, волосы.

– Привет, – сказала Шеннон, пристраиваясь рядом со мной и прижимая к груди учебник. Ее медные волосы были стянуты на затылке в неаккуратной пучок. Она оглянулась на дверь в кабинет ассистента, медленно закрывавшуюся за мной. – Как прошла встреча?

– По-моему, нормально, – ответила я, потом вспомнила о вежливости: – А твоя?

– Хорошо, – ответила она, и мы бок о бок пошли дальше по коридору. – Он очень милый. – Мы прошли несколько десятков шагов, и Шеннон произнесла, понизив голос, как делают люди, когда собираются заговорить о каких-то секретах: – Послушай, насчет твоего друга Халеда…

– Да? – осведомилась я.

– У него есть девушка или что-то типа того? – Ее щеки густо зарделись, даже веснушки сделались ярко-красными.

– Насколько мне известно, нет, – ответила я. Подумала было сказать ей о том, что Халед, скорее всего, способен закрутить отношения с кем угодно, но решила, что это выставит его не в лучшем свете.

– О, круто. Мы с ним вместе работаем на лабораторных по химии, он ужасно милый. Он единственный, кто со мной разговаривает. Знаешь, когда я среди людей, то смущаюсь, а в лабах всегда работают группой. Но да, он просто чумовой.

Я заметила, насколько она нервничает. Мне хотелось сказать ей, что не нужно изображать из себя крутую или использовать слово «чумовой» – ведь ясно, что она никогда прежде его не применяла. Я не намеревалась осуждать ее. Быть может, все дело в том, что у меня были друзья, а у нее не было. Она постоянно общалась только со своей соседкой по комнате, такой же тихой девушкой. Должно быть, именно так меня и воспринимали в старшей школе – тихая, замкнутая девушка…

– Я замолвлю за тебя словечко, – сказала я, нарушая молчание.

– Спасибо, ты очень добрая. – Шеннон улыбнулась и попрощалась со мной, когда мы дошли до перекрестка дорожек. Пряди ее волос постепенно выбивались из-под заколки, скрепляющей их в пучок.

Я проверила, сколько сейчас времени, поправила на плече сумку и пошла в сторону футбольного поля.

* * *

– Здравствуй, милая, – сказала мать, заключая меня в объятия; ее косточки вдавились сквозь одежду мне в кожу. Опять она занимается бегом и ничего не ест.

Отец откашлялся.

– Сегодня играет твоя хорошая подруга? – спросил он. – Руби?

– Номер пять, – ответила я, указывая на поле.

Игроки заняли свои позиции, готовясь к началу игры. Отец, сосредоточив внимание на поле, сложил перед собой руки. Он тоже почему-то похудел. Может быть, мой отъезд в Хоторн сказался на них сильнее, чем я думала раньше…

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался отец. Я знала, о чем он намеревается спросить на самом деле, это был его особый способ задавать вопросы.

– Хорошо, – ответила я. – Никаких жалоб.

Мой краткий ответ был грубым, но отец уже составил свое мнение, еще до моего отъезда в колледж. А я хотела, чтобы меня оставили в покое, предоставили самой себе. Я хотела, чтобы все это перестало его так заботить.

Он снова откашлялся.

– Завтра мы собираемся навестить твою бабушку в Дирфилде. Не хочешь к нам присоединиться?

Мать напряглась при упоминании Дирфилда. Она терпеть не могла ездить туда. Винила в смерти Леви отцовскую родню. Я не знала, что моя бабушка все еще живет там – после всего, что случилось. Конечно, это было много лет назад, но все равно у нашего семейства должна быть там ужасная репутация.

– Пап, для меня это пять часов езды туда и обратно.

– Ладно, я просто спросил, – разочарованно отозвался отец.

– Мы очень рады, что ты подружилась с такими чудесными людьми, – сказала мать тихо, почти шепотом.

Я хотела бы, чтобы она говорила громче. Хотела, чтобы она снова была уверенной в себе, веселой и шумной. Хотела бы вдохнуть в нее немного отваги. Но она вот уже много лет не была прежней, и это была моя вина, поэтому я держала рот на замке. Я позволила ей взять меня за руку; ее кожа была тонкой, словно бумага.

Я окинула взглядом толпу зрителей на трибунах и заметила Джона – он возвышался над всеми. Халед и Джемма сидели между Джоном и Максом. Мать заметила, куда я смотрю.

– Это они? – спросила она. – Скажи, кто из них кто?

– Тот, что пониже, с темными волосами, – Макс, – ответила я, потом показала на Халеда. – А рядом с ним – Халед.

– Принц?

– Да, тот самый принц.

Хотя теперь он был просто Халед, уже некоторое время никто не называл его принцем. Нам всем хотелось познакомиться с его родителями, но те были слишком заняты, чтобы прилетать сюда.

– Рядом с ним Джемма, – продолжила я.

– Она милая, словно крепкий маленький пони, – заметила мать.

– Лучше не говори ей этого, – посоветовала я. Мать состроила гримасу, отблеск ее былого чувства юмора на миг блеснул откуда-то из глубины. Я добавила: – Так вот, а тот, с края – Джон.

Я заметила, как мать всматривается в лицо Джона, мысленно производя какие-то расчеты.

– Парень Руби? – уточнила она.

– Ага.

– Джон, – медленно произнесла мать, словно пытаясь успокоить себя этим именем.

Я надеялась, что она не уловит связи, но шестеренки в ее мозгу уже пришли в движение. Она заметила его густые белокурые волосы, загорелую кожу, чарующую улыбку. Челюсти мои сами собой крепко сжались, скулы затвердели.

– Он симпатичный, выглядит славным парнем, – сказала мать, отводя взгляд. Но я знала, о чем она думает на самом деле.

Она бросила на меня взгляд, словно я вторглась в ее потаенные мысли. Намек на сожаление, гнев… а потом это выражение пропало из ее глаз, сменившись привычной мягкостью. Мать снова уставилась на футбольное поле, но глаза ее были пусты, мысли где-то блуждали. Она смотрела, как игроки пасуют мяч друг другу, и чуть заметно сглатывала, притворяясь, будто увлечена тем, что происходит на поле. Прошлое, промелькнувшее перед нами на миг, растворилось в прохладном предвечернем воздухе.

Судья резко дунул в свисток, и зрители умолкли в предвкушении. Я сидела, зажатая между Максом и Халедом; Джемма и Джон сидели по ту сторону от последнего. Я оставила родителей на другой трибуне. Они были в восторге от того, что я хочу посмотреть финальную часть матча вместе с друзьями. Меня раздражало то, как радостно они переглядывались.

Было объявлено вбрасывание мяча из аута со стороны Хоторна. Оставалась минута до конца игры, а счет все еще был ничейный. Руби подбежала к краю поля и подняла мяч.

– Когда играет, она выглядит совсем другой, – заметил Макс. Он подался вперед, опершись локтями о колени.

– Да, такой серьезной, – пошутил Халед, состроив мрачное лицо. – Она что, собирается выполнить бросок в перевороте[9]9
  Практика, принятая в женском футболе, когда вбрасывание мяча из аута производится путем кувырка игрока по земле через голову и руки, держащие мяч; таким образом можно бросить мяч на гораздо более далекое расстояние.


[Закрыть]? Надеюсь, она не сломает себе шею…

– Ты мог бы не шутить об этом? – возмутилась Джемма, стукнув его по плечу, затем отпила глоток джина и снова спрятала фляжку в потайной карман под мышкой.

Руби нужно было вбросить мяч так, чтобы Хоторн мог попытаться забить решающий гол. Она неотрывно смотрела на свою сокомандницу Бри. Потом ловко отскочила назад, за белую линию, держа мяч высоко над головой.

– Ты справишься, детка! – крикнул Джон.

Он оглушительно хлопнул в ладоши где-то у меня над головой. Руби была сосредоточенной, словно воительница перед сражением. Ее густые каштановые волосы, стянутые в «хвост», двигались синхронно с ее телом. Каждый резкий пас или обманное движение сопровождались взмахом волос у нее за спиной. Я рассматривала трибуны, изучая лица зрителей. Сегодня должен был приехать отец Руби, и мне было любопытно познакомиться с человеком, который вырастил ее.

– О черт! – произнес Халед и прикрыл лицо руками. – Я не могу на это смотреть.

Джемма пронзила его сердитым взглядом.

– Серьезно, перестань.

Руби чуть отвела мяч назад и приподняла правую ступню, согнув колено перед рывком.

– Нет, – дрожащим голосом выговорила Джемма. – Это всё равно что смотреть на столкновение машин. – Она спряталась за плечом Халеда.

– А как же поддержка товарища и всё такое? – поддразнил ее тот.

– Отвянь, – огрызнулась Джемма.

Я прищурилась, всматриваясь в лицо Руби. Макс был прав. Сейчас она была другой – уверенной, яростной. Обычно Руби старалась порадовать всех, но сейчас я видела в ней бойцовский дух и удивлялась, почему она обуздывает его за пределами поля.

Руби напрягла мышцы, превращая свое тело в упругий снаряд, и рванулась вперед. Она мчалась к белой линии. Мы все затаили дыхание.

– О боже, боже, боже… – бормотала Джемма, выглядывая из-за плеча Халеда, чтобы увидеть бросок.

Руби бросилась на землю, крепко сжимая мяч в руках. Ее тело сжалось перед столкновением. Она кувыркнулась через мяч и взметнулась на ноги, послав его вверх и вперед.

Мы все закричали и захлопали, когда Бри мягко приняла мяч на грудь и аккуратно направилась к цели. Руби снова помчалась к воротам. Ее бело-синяя униформа размытым пятном мелькала между другими игроками.

Бри оказалась лицом к лицу с одной из противниц, которая по сравнению с нею казалась великаншей. Она отвела мяч назад, и Руби крикнула ей с другой стороны поля. Между Руби и воротами виднелся промежуток в стене защитниц. Бри сделала пас, Руби приняла его внутренней стороной стопы и отправила в сетку.

Бело-синяя толпа взорвалась ликующими криками. В осеннем воздухе разнесся свисток. Сокомандницы Руби бросились к ней и все разом сгребли ее в объятия. Хоторн выиграл.

– Хорошая игра, – негромко произнес Макс. – Не удивлюсь, если на следующий год Руби станет капитаном.

Джемма и Халед с размаху обнялись; облегчение на их лицах было почти осязаемым. Джон спустился с трибуны и стоял сейчас у самой боковой линии, снова и снова выкрикивая имя Руби. Вид у него был ужасно гордый: рад тому, что она – его девушка.

* * *

После игры мы все ждали Руби у края поля. Когда она вышла и побежала к нам через поле, Джемма бросилась к ней, едва не сбив с ног.

– Это было невероятно, подруга! – заявила она, вдоволь наобнимавшись с Руби.

– Да, очень зрелищно для женского спорта, – подтвердил Халед. Прежде чем мы втроем обрушились на него, он быстро добавил: – Шучу, ребята. Ну то есть девушки… Эй, вы меня так затопчете, честное слово!

– Я могу, – ответила Руби.

Джон обнял ее одной рукой и привлек к себе.

– Я же говорил тебе, что ты можешь выполнить вбрасывание с кувырка. Но в следующий раз следи за правой ногой, когда падаешь, она у тебя была слишком расслабленной. Нужно сильнее напрягать ее. Но у тебя получится.

Руби улыбнулась краем губ и высвободилась из его объятий, сделав вид, что пытается достать бутылку с водой. Однако я знала, что его критика пришлась ей не по душе.

Джон, Халед и Джемма направились к дороге, ведущей к туристическому клубу, где намечалось барбекю. Когда они оказались за пределами слышимости, Макс произнес:

– На самом деле ты сыграла отлично. Ты лучшая в команде.

Руби посмотрела на него, закручивая пробку на бутылке, улыбнулась и ответила:

– Спасибо.

– Тебе помочь их нести? – спросил он, указывая на ее спортивные сумки, куда были сложены защитные наголенники и налобная повязка Руби. Я знала, что она спрятала пропотевшую форму в полиэтиленовый пакет, дабы сразу бросить в стирку. Ей было стыдно даже подумать, что мы можем счесть ее неидеальной.