Текст книги "Скажи мне все"

– Я тоже, – ответила я, хотя ее прикосновение вызвало у меня желание отпрянуть; но я подавила это желание. – И серьезно: если будет нужно, чтобы я кому-нибудь набила морду, скажи об этом.

Руби засмеялась. Пространство вокруг нашего столика словно наполнилось теплом и радостью. Щеки ее порозовели, кожа вокруг глаз собралась мелкими морщинками. Смех ее шевельнул что-то в моей памяти. Я так давно не слышала этого звука и только сейчас осознала, кого напоминает мне Руби, – мою мать.

Глава 7

Техас, 1995 год

Мне было шесть лет, когда я обнаружила, что Леви доставляет проблемы. Мои родители всегда внимательно следили за ним, но я думала – это потому, что он старше и он мальчик. Первый ребенок – любимый ребенок.

В тот день мои родители выглядели усталыми. Всегда красиво уложенные густые белокурые волосы матери были стянуты в неаккуратный «хвост». На лице отца появились морщины, которых раньше не было. Они разговаривали в гостиной приглушенными голосами. Мать сказала мне пойти поиграть, но я не хотела играть, поэтому просто сидела на полу в своей комнате и читала книгу.

Леви заперся у себя. Я прижалась ухом к стене, разделявшей наши комнаты, но ничего не услышала. Бо лизнул мою ступню, и я захихикала.

– Ш-ш-ш, – сказала я ему, – надо сидеть тихо.

Бо завилял хвостом и ткнулся мокрым носом мне в грудь. Я зарылась пальцами в ворс синего ковра, Бо прижался ко мне и попытался лизнуть меня в ухо. С ним мне всегда было лучше, что бы ни произошло.

Я слышала голоса родителей – они звучали тихо и глухо, но я все равно могла разобрать слова.

Сначала прозвучал голос моего отца, умоляющий и отчаянный. Мне не нравилось слышать это – мой отец должен быть сильным.

– Селия, он пытался причинить ей вред. Ты видела, что произошло.

– Он ничего такого в виду не имел, он всего лишь ребенок. – Голос матери был слабым, сломленным. – Братья и сестры часто бывают грубы друг с другом.

Язык Бо помешал мне услышать, что было сказано дальше.

На следующий день мы должны были праздновать восьмой день рождения Леви. В углу моей комнаты, за креслом-качалкой, была спрятана пиньята[5]5
  Пиньята (исп. Piñata) – мексиканская по происхождению полая игрушка довольно крупных размеров, изготовленная из папье-маше или легкой оберточной бумаги с орнаментом и украшениями. Своей формой пиньята воспроизводит фигуры животных (обычно лошадей) или геометрические фигуры, которые наполняются различными угощениями или сюрпризами для детей (конфеты, хлопушки, игрушки, конфетти, орехи и т. п.).


[Закрыть] в виде осла. В тот день с утра мы с матерью ездили по магазинам. «Спрячем все, что нужно для праздника, в твоей комнате, дочка, и это будет для него сюрпризом!» Коробки с подарками, завернутые в разноцветную бумагу, громоздились у стены.

Я хотела сказать родителям, что Леви не сделал мне ничего плохого, что я отлично себя чувствую. Я даже не злилась на него. Я не чувствовала боли, не чувствовала ничего. Я не испугалась.

Я хотела, чтобы все опять стало так, как было всегда. Хотела, чтобы отец закончил косить лужайку, а мать снова свернулась в кресле с книжкой в руках и смотрела, как мы играем.

Я не могла перестать думать о том, как смотрел отец. После того как он вытащил меня из бассейна и ужасно крепко сжал в объятиях, он смотрел на меня так, словно я была чем-то страшным. Мне это не понравилось. Когда я снова смогла нормально дышать и перестала кашлять, то сказала ему, что со мной всё в порядке. «Папа, ты видишь, как долго я умею задерживать дыхание?»

Он не обратил внимания на мои слова и уставился на Леви, который все еще оставался в воде. Они стояли так, пока не подбежала мать с телефоном в руке. Она была совсем белой, руки у нее тряслись, а по щекам текли слезы.

«С ней всё в порядке», – сказал мой отец. Он говорил спокойно, но что-то казалось неправильным. Я переводила взгляд с него на мать. Я не знала, почему они ведут себя так забавно.

Это было до того, как мы разошлись по своим комнатам.

Я положила голову на ковер, от которого пахло чистящим средством. Бо свернулся рядом со мной так, что мы оказались нос к носу, и я запустила пальцы в его шерсть, вдыхая его теплый, успокаивающий запах. И крепко обнимала его, пока мы оба не уснули, легко и ровно дыша в унисон.

* * *

Мы с Леви склонились над голым птенцом, солнце припекало наши белокурые затылки. Я посмотрела вверх и заметила птичье гнездо – плетенку из сучьев и листьев. Матери-птицы нигде не было видно; вероятно, она искала еду для своих деток. Я гадала, будет ли она грустить, когда поймет, что одного из ее птенчиков нет в гнезде.

Мы стояли у внешней стены заднего двора, под сенью крепких ветвей, на которых держался наш древесный домик. Весна рано пришла в Техас, и вместе с ней появились птенцы, которые падали с деревьев на улицы и тротуары. Через несколько дней птенцы переставали падать, а хрупкие тела уже упавших куда-то девались за ночь. Я гадала, кто подбирает их и куда они исчезают. Я спрашивала папу, и он сказал мне, что они улетают в птичий рай, но я знала, что это ложь. Никакого рая не существует. Я догадывалась, что их съедают койоты или кот наших соседей – я не раз замечала его с дохлой мышью в пасти.

– Вон там, – указала я. Леви проследил за моим взглядом. Потом поднял острую палочку и потыкал птенца. Тот затрепыхался, потом замер; грудка его ходила ходуном – вверх-вниз, вверх-вниз.

– Он умер? – спросила я.

Леви нажал сильнее, едва не прорвав тонкую розовую кожу.

– Перестань, – сказала я и потянула его за руку. – Мама – доктор. Может быть, она сможет его вылечить.

Леви отбросил мою руку прочь и продолжил тыкать птенца.

– Нет, балда, зверей лечит ветеринар.

– Ну да. Значит, нужно отнести его к ветеринару.

Леви воткнул острый конец палочки в самое мягкое место на теле птенца. Грудь птички перестала двигаться.

– Леви, прекрати, – повторила я.

– Все нормально. Отстань, – сказал он.

Я вздохнула и выпрямилась, смахнув пыль с колен. Обеими руками поправила лямки комбинезона, чтобы они не сползали с плеч. Бо подбежал и лизнул мои пальцы, тяжело дыша от жары.

Я вспомнила, что на день рождения мама подарила мне аптечку. Может быть, там есть что-нибудь, что поможет этому птенцу…

– Я хочу его вылечить, – сказала я. Леви не обратил на меня внимания. Оставив его, я направилась в дом. Холодок от кондиционера обдавал мою кожу, пока я шла до своей комнаты и обратно, к двери, ведущей на залитый солнцем двор.

Я брела по траве с красной аптечкой в руках, Бо держался рядом со мной. Я остановилась, когда увидела, что Леви поднял птенца. Он держал его в руке, сначала осторожно, внимательно рассматривая. Он так близко поднес птенчика к своему лицу, что мне показалось, будто Леви его сейчас поцелует.

Но потом он сдавил сильнее, стискивая кулак, и я ощутила, как невидимая рука сжимает мое горло, выдавливает воздух из моих легких. Леви встал; глаза его были широко раскрыты, в них читалось нечто похожее на облегчение – как будто он сбросил с плеч какую-то тяжесть. В моей памяти вспыхнуло то, что произошло в бассейне, когда его пальцы впились мне в волосы, с силой дернув вниз. Вода заглушила жужжание газонокосилки. Я не сопротивлялась. Предполагалось, что Леви должен любить меня, защищать меня. Я думала, что это просто игра. Когда он наконец отпустил меня, мое тело всплыло на поверхность, и я стала отчаянно хватать воздух ртом, глаза щипало от хлорированной воды. Именно тогда мой отец рывком вытащил меня из бассейна.

Мы с Леви смотрели друг на друга, но ничего не говорили. Он швырнул птенца в траву и протопал мимо меня, едва не наступив на Бо, а потом скрылся в доме.

Я не стала искать птенчика. Я не хотела видеть его растерзанное розовое тельце. Я неподвижно стояла в течение нескольких минут и ощущала что-то похожее на скорбь – не по убитой птичке, а по тому человеку, которым прежде считала своего брата. Это чувство быстро сменилось чем-то иным. Несмотря на жару, на коже у меня выступили мурашки. Теперь я знала, что Леви хотел причинить мне вред и мог это сделать, и понимала, что мне нужно придумать, как выжить.

Глава 8

День Выпускника

После того как хаос, вызванный несостоявшейся гибелью Бекки в озере, унимается, мы, наполнив желудки печеньем и горячим сидром, стоим у костра на берегу озера. Немногочисленные опоздавшие все еще собираются с духом для Прыжка, их лица выражают боязнь и даже панику. Я вдыхаю воздух с запахом кострового дыма. Мне представляется, как моя семья жарит на огне мармеладки, губы Леви перепачканы растаявшим шоколадом. Я хотела бы открыть глаза и начать все с самого начала, но когда действительно открываю их, то по-прежнему стою возле озера вместе с Халедом, Джеммой и Джоном. Они смеются над чем-то. И я улыбаюсь, притворяясь, будто участвую в разговоре. Но мои мысли с моими родными, в том далеком прошлом, когда я была наивной и ничего не понимала. Я была слишком маленькой, чтобы радоваться своей тогдашней жизни и понимать, что она может закончиться.

– Готовы принять душ? – спрашивает Халед у нас троих.

– Да, и еще как, – отзывается Джемма. – Мне дико холодно.

Совместное принятие душа – это следующий этап традиции. Не полностью обнаженными – в нижнем белье. Все, похоже, предвкушают это с восторгом, и я притворяюсь, будто разделяю их чувства. Голоса в моей голове твердят, что нужно следовать за всеми, притворяться, притворяться, притворяться… Джон заявляет, что в «Паркере», тихом общежитском корпусе первокурсников, будет меньше народа.

Мы уже поднимаемся до половины крутого склона холма, тяжело дыша, когда я оборачиваюсь.

– Погодите, а где Руби и Макс? – спрашиваю, глядя на Халеда и понимая, что не вижу их уже некоторое время. Халед тащит за собой Денизу, ее пластиковая кожа царапает по земле.

Мы с Халедом оборачиваемся и окидываем взглядом холм. Тут и там маячат мелкие группки наших сокурсников, жаждущие поскорее попасть под горячий душ. С этой точки мы видим половину нашего маленького кампуса. Несмотря на зимнее время, он остается красивым и уютным – кирпичные здания, широкие дорожки, мягкие перепады высоты. В глубине души мне хочется пойти в библиотеку, уткнуться в книжку и так провести остаток Дня Выпускника.

Халед подталкивает меня в бок.

– Вон там, – бормочет он так тихо, что его слышу только я.

Я тоже замечаю то, что увидел он. Руби и Макс стоят одни возле затухающего костра и, похоже, яростно о чем-то спорят. Я оглядываюсь на Джона и Джемму, которые хихикают, стараясь не поскользнуться на крутой земляной тропинке. Джемма цепляется за локоть Джона и вопрошает его, каково это – быть героем. Мне нужно придерживаться выбранного курса.

– Пойдем дальше, – говорю я. – Наверняка они найдут нас.

Джемма и Джон не обращают внимания на мою реплику; охваченные пьяным весельем, они продолжают карабкаться на холм. Похоже, слишком устали, чтобы замечать что-либо.

Халед ловит мой взгляд, и я мотаю головой, призывая его хранить молчание. Он не произносит ни слова. Через его плечо переброшена фланелевая рубашка, выпитое спиртное не дает ему замерзнуть.

Я знаю, что он будет молчать – по крайней мере пока.

* * *

Когда мы входим в здание общежития, я сворачиваю к женскому туалету, в то время как все остальные направляются к мужскому.

В туалете кошмарно воняет мочой. Студенты колледжа – просто отвратительные свиньи. Рулон неиспользованной туалетной бумаги валяется на полу; размотавшаяся часть, промокшая и изорванная, тянется под перегородками кабинок, не доходящими донизу. Я переступаю через рулон, направляясь к самой чистой кабинке (это всегда самая первая кабинка, почти никто не заходит в первую). Усевшись на унитаз, опираюсь подбородком о ладонь и принимаюсь опустошать мочевой пузырь. В окно сочится неяркий свет. Пить днем – это действует угнетающе, солнечный свет подчеркивает наше неподобающее поведение и заставляет все казаться грязным и дешевым.

Когда учишься в Эдлтоне в штате Мэн, ты становишься креативным.

Эдлтон – один из самых красивых городков в Америке, но вдобавок и один из самых скучных, если ты – буйный двадцатилетний студент колледжа. Несколько десятилетий назад парни из Хоторн-колледжа (а до 1964 года сюда принимали только парней) решили что-то поделать с отсутствием здесь баров и ресторанов, поэтому они изобрели обход кампуса, дабы ударно начать День Выпускника. Один раз в год пять зданий, стоящих за пределами кампуса, становятся этакими желанными оазисами для истомленных жаждой путников. Выпускники, живущие там, выбирают тему и в соответствии с ней украшают здание. Можно превратить дом в штаб-квартиру «Плейбоя», в подпольный кабак времен сухого закона; можно даже пригласить стриптизерш из Портленда и сделать из гостиной клуб – все, что душе угодно. Помимо этого, «основатели» решили устроить соревнование. Все должны перебегать из здания в здание, останавливаясь лишь для того, чтобы отдать дань уважения хозяевам и глотнуть спиртного. Выигрывает тот, кто первым успеет к проруби в замерзшем озере. Не то чтобы за это полагается приз или грамота. Важно получить повод для гордости и при этом как следует набраться.

Это ужасно утомительно.

Я смываю за собой и направляюсь к раковине, чтобы вымыть руки. В зеркале отражаются мои раскрасневшиеся щеки и обледеневшие – настолько, что кажутся совсем белыми, – волосы, с которых на пол капает вода. Джемма и Руби пытались сегодня выглядеть красиво (у Руби это получалось легко, она всегда была безупречна), а я осталась такой же, как всегда, – без макияжа, с прямыми от природы волосами. Я не люблю наряжаться.

В голове у меня звучит голос матери: «Ты с кем-нибудь встречаешься, милая?» Я не смогла сказать ей правду – что да, я в некотором роде встречаюсь кое с кем. Можно ли назвать свиданиями то, что происходит между нами? Мы не хотим обнародовать это – по крайней мере до выпуска, от которого нас отделяет всего несколько месяцев.

Я сжимаю зубы, мои высокие скулы резче выделяются на лице. Отойдя от зеркала, начинаю махать руками в воздухе, чтобы обсушить их – мне не хочется дотрагиваться до промокшего полотенца, висящего над мусоркой.

Вспоминаю о том, что делала Джемма во время остановки в одном из пунктов нашего обхода. Темная гостиная была набита выпускниками, стены и мебель прикрыты полиэтиленовыми полотнищами. Вспышки стробоскопа окрашивали все в синий цвет – цвет Хоторна. Команда пловцов при помощи полиэтилена обезопасила обстановку своей гостиной, а потом наполнила воздушные шары синей краской. Студенты перебрасывались ими через всю гостиную, попадая то в стены, то друг в друга. Я видела, как Халед проколол шар прямо над головой у Руби. Она завизжала и отскочила, краска впиталась в тюлевые слои ее юбки-пачки. Еще одно проявление прежней Руби – той, которой мне так не хватает. Но это не тоска, не душевное движение, а нечто сродни желанию того, чтобы сломанный механизм заработал снова. Макс нерешительно протянул ей шар, и она швырнула этот шар в грудь Халеду; резиновая оболочка лопнула, залив синей краской рубашку Халеда и пол у него под ногами.

Макс и Руби. Я не видела их такими с первого курса. Они общались друг с другом и были счастливы. Веселье Дня Выпускника каким-то образом заставило их позабыть о том, что произошло между ними.

Я окинула взглядом толпу, высматривая синие волосы Джеммы. Взор мой натыкался на лица сокурсников. Я знала их всех, хотя большинство из них по-прежнему оставались для меня чужаками, даже после трех лет, проведенных бок о бок.

А потом я обнаружила Джона и Джемму, уединившихся в темном углу за открытой дверью. Я предположила, что они флиртуют, как делали всегда, когда напивались. По крайней мере им хватило ума спрятаться. Они не видели меня, зато я видела их. Огни стробоскопа пульсировали в такт оглушительным тактам музыки. Я снова отыскала взглядом Руби. Она ничего не замечала, ее внимание было сосредоточено на Максе и синей краске. Макс и Руби постоянно встречались взглядами, не удосуживаясь даже скрыть широкие улыбки. Их одинаково темные волосы были забрызганы синей краской – а потом и целиком покрыты ею, когда Халед проткнул у них над головою шар, изображая, что это клубок омелы.

Джемма прижалась нижней частью тела к Джону, а верхней отклонилась назад, схватив шар из стоящей на подоконнике корзины. Ее промежность тесно соприкасалась с пахом Джона. Тот отодвинулся было назад, но из-за выпитого движения его выходили неуклюжими и игривыми. Он даже не высматривал Руби. Вероятно, ему казалось, что он не делает ничего плохого, флиртуя с одной из лучших подруг своей девушки.

Джемма улыбалась ему снизу вверх, строя сексуальные глазки, – она весь первый курс упражнялась в этом перед зеркалом. Мы смеялись над ней, не понимая, что она делает это всерьез. Джемма сжала шарик в руках, и краска брызнула ей на грудь, в треугольный вырез блузки, открывающий верхнюю часть грудей.

Джемма сделала крошечный шаг к Джону, приподнялась на носочки и, смеясь, провела пальцем, вымазанным в синей краске, от его носа к губам. Джон смотрел на нее, веки его трепетали, ноздри раздувались. Я и прежде видела на его лице такое выражение.

Я оглянулась на Руби. Она по-прежнему ничего не замечала. Почему она не искала Джона? Я подумала было о том, чтобы пробраться к ней и рассказать об увиденном, но передумала. Мне следовало просто подождать.

И сейчас, стоя в вонючем общежитском туалете, я слышу визгливый смех Джеммы, раздающийся где-то в коридоре. Мой план начал работать. Последовать ему и привести его в действие должна была уже она.

Глава 9

Первый курс

Профессор Кларк стоял перед аудиторией – это была третья неделя учебы. Высокий, собранный, уверенный, спортивного сложения, в свои пятьдесят лет он выглядел на сорок. Рядом с ним стоял парень, которого я не знала, – судя по всему, он был на несколько лет старше нас. Плотный, коренастый, заметно ниже профессора Кларка.

Мой телефон, валявшийся у меня под ногами, завибрировал. Я окинула взглядом аудиторию. Никто не заметил.

– Это Хейл, – начал профессор Кларк. – Он будет ассистентом преподавателя у вашего курса в этом семестре. Он только что приступил к программе магистратуры, а до этого учился в Хоторне.

Профессор Кларк отечески похлопал Хейла по плечу. Тот сделал шаг вперед и широко улыбнулся нам.

– Привет, ребята, – сказал он тоном, подходившим скорее нашему соученику, чем ассистенту преподавателя.

Должно быть, ему было около двадцати пяти лет, но одет он был так, словно все еще учился в колледже. Рубашка его была неаккуратно заправлена в штаны и собиралась складками у пояса, обут он был в ортопедические сандалии. Факультет английского языка в Хоторне был широко известен, и отбор в магистратуру здесь был очень строгий. В год отбиралось не более пятидесяти студентов. Должно быть, Хейл был из их числа. Судя по виду, он не был подготовлен к ведению занятий самостоятельно.

Мой телефон снова завибрировал. Я раздраженно посмотрела на него и наклонилась, чтобы поднять и положить на колени.

Это было сообщение от Руби.

У нас еще одна проблема с Джеммой.

Я подняла взгляд. Профессор Кларк вышел из аудитории, а Хейл доставал из своей сумки книги, спрашивая нас, любим ли мы задания по чтению. Он не видел меня. Я сидела в заднем ряду, ближе к двери.

– Думаю, что после поэмы, которую вы прочли на прошлой неделе, сегодня следует продолжить работу с более простым материалом, – говорил Хейл. – Не то чтобы русская поэзия вообще была легкой…

Я оглянулась по сторонам. Несколько человек одобрительно что-то пробормотали.

Я набрала ответ на сообщение Руби:

Что теперь?

Телефон завибрировал опять. Я переключила его на беззвучный режим.

Руби: Она все время твердит о том, какой Грант милый. Тот парень из твоей общаги. Что ей ответить? Он хуже всех. И у нее есть парень!! Мне кажется, ей следовало хотя бы порвать с ним, прежде чем изменять ему!

Руби была права относительно Гранта. Он жил через несколько комнат от меня. Всякий раз, когда я проходила мимо него в коридоре, после того как Грант посещал душевую (что бывало редко, и старосте этажа приходилось напоминать ему о том, что нужно мыться), он подмигивал мне и спрашивал, как дела. До меня доходили слухи, что иногда Грант вместо мытья просто обтирается влажными салфетками для рук.

Я ответила: Она не станет изменять. Она одержима Лайамом. А Грант все равно уже ухлестывает за Беккой.

Руби: Ты действительно думаешь, что это ее остановит?

В словах Руби был резон. Несмотря на то что Джемма так и переписывалась с Лайамом, она флиртовала со всеми парнями нашего курса. Я гадала, как долго еще продлятся их отношения.

Был четверг, и это значило, что сразу после занятий мы поедем на машине Джона в «Уолмарт» за пару городков от кампуса. Еще до прибытия в Америку Халед сделал себе фальшивые водительские права и внимательно следил за тем, чтобы нам всегда хватало спиртного для вечеринок. Халед больше, чем кто-либо еще, обожал вечеринки, однако это не мешало ему быть одним из самых многообещающих студентов в программе подготовки к медвузу. Макс, похоже, был не против такого соперничества, и на контрольных и лабораторных работах они постоянно подзуживали друг друга. Халед вечно твердил: «Работать и веселиться надо в полную силу».

Экран моего телефона зажегся. Это снова была Руби: И все равно я буду напоминать ей о том, что у нее есть ПАРЕНЬ.

– Малин. – Теперь Хейл обращался непосредственно ко мне.

Я огляделась, сбитая с толку тем, что он уже знает мое имя.

Хейл улыбнулся мне, потом остальной аудитории.

– Ну да, я знаю все ваши имена. Я изучал страницы в «Фейсбуке» и с прошлой недели читал ваши личные дела в деканате. Знаю, звучит пугающе.

Послышалось несколько смешков.

– Малин? – Хейл посмотрел прямо на меня.

– Да, извините, – пробормотала я, засовывая телефон на самое дно своей сумки.

– Вам известны правила касательно телефонов. – Хейл, до этого стоявший, прислонясь к столу, выпрямился.

Другие студенты смотрели на меня; в их широко раскрытых глазах читалось облегчение от того, что это не их застукали за нарушением. Все переписывались во время занятий. Как правило, мы прикрывали друг друга, но сделать это, когда ты сидишь в дальнем углу аудитории, было сложно. Хейл достал из своей сумки книгу в твердой обложке и положил передо мной. Я уставилась на книгу – на обложке красовался сделанный сепией портрет молодого человека, смотрящего вдаль.

– Выберите что-нибудь, – сказал Хейл. От него пахло древесным дымом и дезодорантом «Олд спайс».

В аудитории наступила тишина. Я пролистнула несколько страниц, ведя глазами по списку названий стихотворений. Найдя то, которое искала, встала из-за стола и вышла на пустое пространство перед аудиторией. Откашлявшись, начала:

– «Что дружба? Легкий пыл похмелья, / Обиды вольный разговор». – Я оглянулась на Хейла. Он стоял, привалившись к дальней стене и скрестив руки на груди. Выражение его лица было ободряющим. – «Обмен тщеславия, безделья / Иль покровительства позор».

Я закончила читать и захлопнула книгу. За окном несколько ломких листьев слетели с огненно-рыжего дерева. В воздухе висел запах сидра и корицы, с каждым днем становилось холоднее, близилась зима. Когда наступает холод, все становится лучше. Горячий кофе, долгие пробежки, теплый душ…

– Стихотворение короткое, однако выбор отличный, – произнес Хейл, нарушив мои раздумья. – Подходящая тема для обсуждения на семинаре первого курса.

Он небрежной походкой скользнул между столами; ортопедические сандалии шаркали по полу, деревянные половицы поскрипывали под его весом.

– Можете садиться, – сказал мне Хейл, проходя мимо и встречаясь со мною взглядом.

Выйдя к белой доске, висящей на передней стене комнаты, он маркером вывел на ней надпись – аккуратными большими буквами: АЛЕКСАНДР ПУШКИН, «ДРУЖБА».

– Кто хочет разобрать стихотворение? – спросил Хейл. Одна из девушек с отчаянной готовностью вскинула руку, и он кивнул ей. – Приступайте, Шеннон.

Шеннон всегда поднимала руку первой. Я была рада, что она так любит отвечать – благодаря этому мне не нужно было самой говорить перед преподавателем и всей группой.

– Мне кажется, он пытается сказать, что дружба – это внешнее. – Шеннон помолчала. – И, похоже, относится к ней отрицательно и несерьезно.

– Почему несерьезно? – спросил Хейл.

– Ну… – Шеннон снова сделала паузу, глядя куда-то вправо. Она всегда так делала, когда размышляла вслух. – В самом начале стихотворения он ставит под вопрос саму идею дружбы. Сравнивает ее с похмельем – плохими последствиями замечательной ночной пирушки.

Послышалось несколько смешков, и Хейл спросил:

– Что-нибудь добавите?

– Э-э… да. Он утверждает, что дружба – это не так прекрасно, как кажется. Словно после того, как весело и буйно провел время, тебе осталась только головная боль. Тебе казалось, что все круто и замечательно, потому что ты был пьян, но на самом деле алкоголь исказил твое восприятие реальности. В тот момент казалось, что вокруг тебя отличные друзья, но на следующий день они оказались далеко не такими хорошими, так?

Шеннон со сконфуженным видом уселась на свое место.

– Вы считаете, будто Пушкин утверждает, что дружба похожа на похмелье, – ясно. Я понимаю сказанное вами, но что насчет остального стихотворения? Вы полагаете, что он вообще отказывается от идеи дружбы? Есть ли смысл обзаводиться друзьями?

Хейл обвел взглядом аудиторию, выискивая того, кто ответит ему. Кто-то в передних рядах произнес:

– Это пессимистическая точка зрения. Похоже, он был на кого-то обижен.

Отозвался другой голос, знакомый мне:

– Да, такое впечатление, что он считает дружбу фальшивой и бессмысленной.

Аманда. Должно быть, она перевелась в эту группу буквально в последний момент, пока еще была такая возможность. Мы встречались с ней взглядами, но она никак не показывала, что заметила мое присутствие.

– Как, по-твоему, это должно сильно угнетать? – спросил Хейл.

Аманда фыркнула, довольная тем, что сделала такое веское замечание.

Кто-то хихикнул, и в аудитории снова наступила тишина. Хейл посмотрел на меня и задержался, глядя мне в глаза. Я ощутила, как в мою кровь хлынул адреналин. Скрипнув зубами, я ответила Хейлу пристальным взглядом, желая, чтобы он первым отвел глаза.

– Малин, – произнес он и поощрительно улыбнулся мне. – А вы как думаете? Именно вы выбрали это стихотворение. Давайте выслушаем ваши мысли.

Мои мысли были таковы, что мне не хотелось бы высказывать их перед всей группой.

Спустя несколько долгих секунд, в течение которых все смотрели на меня, я начала:

– Он утверждает, что в большинстве случаев дружба бывает несерьезной и поверхностной. Однако верит, что настоящая дружба тоже бывает, пусть и редко, в особых обстоятельствах. И такое происходит тогда, когда тебе приходится разгребать трудности – иногда кто-нибудь приходит тебе на помощь. Если найдешь такого человека, ты должен быть верен ему, и он будет верен тебе в ответ. Именно это и есть настоящая дружба.

Шеннон вскочила со стула, с силой хлопнув ладонью по столу.

– Верно! – воскликнула она, как будто что-то щелкнуло у нее в голове. – Настоящий друг будет рядом с тобой в самые трудные времена, и именно так ты понимаешь, что он настоящий. А все остальные – ну, эти люди вроде как просто проходят по краешку твоей жизни, и в конце концов ты понимаешь, что они ничего не значат.

Хейл кивнул в знак согласия, обрадованный тем, что мы произвели такой глубокий анализ произведения.

– Держите эту мысль в голове, когда будете обживаться здесь, в Хоторне. Настоящий друг – это дар. Надеюсь, вы поймете, когда увидите такого друга.

Я подумала о Руби и о том, что она начала называть меня своей лучшей подругой. Никто и никогда не называл меня так прежде.

Посмотрела на свои часы. Я терпеть не могла оставаться в классе дольше положенного времени. Несколько студентов начали собирать тетради и закрывать ноутбуки, когда я краем глаза увидела вскинутую руку. Это был Эдисон. Конечно же, как всегда. У него была кошмарная привычка задавать длинные вопросы перед самым концом занятия, и из-за этого мы нередко сидели, ерзая от нетерпения, в течение пяти, а то и десяти лишних минут. Я подавила желание подойти к нему и силой заставить его опустить руку. Я ненавидела задержки. Мне нравилось, когда все шло по расписанию и имело четкое начало и конец.

– Эдисон? – спросил Хейл.

Раздался коллективный вздох, когда вся группа – по крайней мере вся ее женская часть – прожгла Эдисона яростным взглядом. Я заметила на лице Хейла странное выражение – как будто это его забавляло.

– Значит, – начал Эдисон, – это частая тема в русской поэзии? Обсуждали ли дружбу другие поэты, и, если обсуждали, разве это не шло вразрез с прежними, традиционными мотивами русской поэзии?

Когда занятие наконец-то завершилось – спустя целых десять минут после положенного времени, – нас разделили на группы по трое и велели на выходных обсудить дискуссионные вопросы. Работа в группе пугала меня.

Хейл назвал состав очередной учебной тройки: Малин, Шеннон, Аманда.

Аманда. Тьфу. До этого мне так хорошо удавалось избегать ее… Шеннон болтала что-то о встрече в библиотеке для обсуждения, и я согласилась; мне не терпелось покинуть аудиторию.

Я собрала свою сумку, засунув туда свои книги и ноутбук. Почувствовав, что кто-то стоит передо мной, подняла взгляд и увидела Хейла. На таком небольшом расстоянии я отметила, что у него мягкие черты лица и несколько тяжеловатое телосложение. Не толстый, но коренастый. Роста он был среднего; его волосы, разделенные на косой пробор, густо вились. Одет в зеленую клетчатую рубашку, рукава которой небрежно закатаны до середины предплечий.

– Какой курс собираетесь взять основным? – спросил меня Хейл, улыбаясь. Он что, всегда улыбается?

Я ответила не сразу, сделав паузу, чтобы застегнуть сумку. Чем молчаливее я была, тем неуютнее становилось людям, и в конце концов они оставляли меня в покое.

– Английский язык, – сказала я наконец, – для юридической подготовки.

– Вы хотите быть юристом?

– Да. – Тон мой был твердым, возможно, слегка раздраженным. Хейл поднял брови. В противостоянии либералов и жадных американских корпораций я выбирала последние. Я не хотела давать ему шанс спасти мою душу и склонить меня на другую сторону. Посмотрела в сторону коридора, давая понять, что мне пора идти.

– Ясно… – Хейл вздохнул. Я избегала встречаться с ним взглядом, сосредоточившись вместо этого на своей сумке. – Я читал ваше первое эссе о Толстом. Очень, очень хорошо. И сегодня вы отлично поработали. Вы читали Пушкина раньше?

Я покачала головой – нет.

– Ого! Вы провели великолепный разбор.

– Спасибо, – ответила я, переминаясь на месте и глядя в сторону двери. Я видела, что ему хочется поговорить еще, но мне нужно было по другим делам – допустим, встретиться с друзьями и нелегально доставить в общагу спиртное. – Мне нужно идти, – добавила я.

– Ладно, идите, – сказал Хейл. – Хорошего вам вечера.

Я наконец-то взглянула на него, поймав его взгляд. С такого близкого расстояния я различила, что глаза у него глубокого, ярко-синего цвета, и в них светилось понимание, которого я не желала и в котором не нуждалась.