Текст книги "Поэтический медиатеатр"

Сцена 3

ГЕРОЙ: (вдохновенно, светло) Мы говорим с тобой о культуре, о языках, об искусстве, о всех тех вещах, о которых не говорят случайные люди; о всех тех вещах, для обсуждения которых русскому человеку не обойтись без хотя бы рюмки вина. Мы говорим о них свободно, и чаще всего разговор начинаю я, потому что по детской привычке впитываю и анализирую любую информацию, а дальше пережевываю ее в нечто свое, еще неосознанное и непонятое, но привлекательное, как новая игрушка. Я делюсь с тобой чем-то, что меня поражает – я сохранил эту способность, несмотря на взрослую жизнь, и ты слушаешь меня, а потом…

Герой спотыкается и замолкает, пытаясь вспомнить дальше, но у него не выходит; он бросается к папкам, достает новое фото. Это фотография лисы, которая гонит курицу. Герой вспоминает. Тон его меняется.

ГЕРОЙ (тон меняется на задумчиво-грустно-объективный): А потом ты споришь. Не потому что я не прав; ты можешь внутренне согласиться со мной. Но куда сильнее любой истины или темы наших обсуждений в тебе желание показать нашу разницу, нашу несовместимость. Ты преследуешь эту цель подсознательно, на уровне инстинктов; ты лисица, которая гонит сквозь лес курицу.

(с грустным смешком) Ты обладаешь исключительным даром подменять понятия. Ты жонглируешь собственными словами. Ты лицемеришь в деталях, перенося смыслы с белого на черное, ты пропускаешь слова, ты пропускаешь целые куски текста, путая то, что ты сказала с тем, что есть у тебя в голове. Твоя речь постороннему человеку не кажется лишенной гармонии, но я слышу ее несвязность, слышу твое непреодолимое желание отделиться от меня; противопоставить меня себе.

Я пугаюсь. Я сдаюсь. Я не хочу потерять тебя. Я начинаю скрывать свои мысли. Я перестаю верить себе. Я забываю найденные ответы. Я заменяю их твоими понятиями.

В конце концов все это не имеет значения. Ничего не имеет значения, пока есть ты.

Герой вешает фото на провод. Начинается новое видео, музыка медитативная. Герой садится на сцене в позе лотоса и исполняет «Дзен». На экране – медитативные спокойные образы. В конце текста герой танцует, пока на экране не появляется значок входящего сообщеия.

ДЗЕН

Я хочу на неделю уехать в дзен.

Подлечить немного больную ци.

Душа просит водки и перемен

И вступает в новый небесный цикл.

Я хочу на неделю уехать в Шартр.

В лабиринте буду как пилигрим.

А потом наведаюсь на Монмартр,

Оставляя там обретенный нимб.

Пусть его какой-нибудь подберет

Опоздавший всюду. А я хочу

С Tour Eiffel запрыгнуть на самолет,

Окунаясь в микс из чудес и чувств.

Опаду дождем по родной Москве,

Доберусь на преданный нам балкон.

И скажу тебе: добрый вечер! Свет

Погаси. И выбери алкоголь.

Я хочу уехать с тобой в постель.

На неделю. Прочим вот так слабо:

Представляешь, мы, не покинув стен,

Можем быть везде. Можем быть с тобой.

На экране – переписка в ICQ. Следующий текст герой исполняет, словно отвечая на сообщения, которые появляются на экране.

ЛЮБОВЬ К ПСИХОЛОГИИ (переписка)

У меня, говорит, депрессия.

Я обдумала все и взвесила.

Там, на улице, страх и месиво

Под ногами. И я в тоске.

Я молчу и держусь внимательно.

Я послал бы к чертовой матери.

Я бы вышел и встал на паперти,

Если было бы только, с кем.

У нее ведь есть я, но хватит ли

Нас двоих против всех проблем?

У меня, говорит, две личности.

Я-один не люблю публичности.

Я-вторая желаю дичи, но

Стираю животный рык.

Я молчу и готовлю брокколи.

Я хочу, чтоб меня не трогали.

Вот о соли. Ее не много ли?

Я далек от ее игры.

Она ходит вокруг да около.

Все мы мечемся до поры.

У меня, говорит, нет стимула.

Я, наверное, перекинула

Все желания на любимых, но

Куда мне теперь идти?

Я молчу и ищу гостиницу.

Можно в Вену, а можно в Винницу.

Был бы ветер – а лодка двинется.

Каберне Совиньон, прости?

Я готов посетить и Ибицу,

Чтобы ей показать пути.

У меня, говорит, есть мании,

Страхи, паника; расставание —

Это больно. Я буду ранена.

Май? Апрель? Или даже март?

Я молчу. Ни на что не сетую.

Я люблю ее, и поэтому

Просто жду – вот наступит лето, и

Будет музыка и Монмартр…

Может кончиться, как куплеты, и

Медицинский ее азарт.

ГЕРОЙ: Ну о чем ты говоришь? Ты любишь меня, я люблю тебя, почему мы должны расставаться? Эй? Ты тут? Эй?

На экране – «Пользователь вышел из переписки»

ГЕРОЙ: Еще одна твоя суперспособность – находить авторитеты. О, ты могла бы давать мастер-классы по влиянию чужого мнения на собственное я. Твой босс лучше всех разбирается в людях. Глянцевые журналы обладают карт-бланшем на информацию о знаменитостях. Слова врачей не подлежат сомнению. Слова твоей матери – аксиома жизни.

Общество определяет ценности и приоритеты. Ты точно знаешь, как именно мы должны жить. У тебя ведь так много авторитетов; а ты – авторитет для меня.

Ты рассказываешь мне о важности собственной машины и отдельной квартиры. О том, почему людям необходимы дети. Как именно лучше праздновать Новый Год. Где конкретно окажутся люди, которые не имеют официальной работы. Ты могла бы написать докторскую на тему «Почему мои друзья – пропащие люди». Или издать труд «Двести доказательств того, что твоя жизнь недостаточно хороша».

Я все еще ребенок; я реагирую, как глупый звереныш; я поднимаю шкуру и шиплю в ответ на твои слова.

Ты доказываешь, ты путаешься, ты плачешь. Я теряюсь и опускаю острые иглы. Я бросаюсь к тебе. Я чувствую себя виноватым.

Я не замечаю, когда именно перестаю верить себе. Я меняю мечты – задвигаю старые на антресоли, в коробку с надписью «невозможно». Я раскладываю твои мечты на переднем плане, я адаптирую их под себя, полирую их тряпочкой. За это ты гладишь меня по голове. Вот теперь мы действительно похожи.

Герой достает новую фотографию из папки. Это фото ракеток пинг-понга.

ГЕРОЙ: Я не замечаю, что звонков от курьеров из службы доставки становится больше, чем звонков от моих друзей. Круг моих интересов сужается до первых результатов поиска в гугле по запросу «развлечения». Я нахожу кайф в боулинге, бильярде, пейнтболе, пинг-понге – хотя последний ненавидел с детства. Я начинаю верить, что невозможное… невозможно. И что именно деньги определяют границы этого «невозможно».

На самом деле, я считаю, что веду себя правильно. Ведь люди ведут себя именно так, когда вступают в настоящие отношения. Меняют себя.

Ты начинаешь гулять с подругами по вечерам.

Я слишком поздно понимаю, что я идиот.

Герой небрежно вешает фото на провод.

Сцена 4

Сцену заливает красным светом. На экране – образы клуба, в котором идет вечеринка; потом – подсмотренная сцена измены; наконец – бег.

РЕВНОСТЬ

Мне бы узнать, скольких ты целовала.

Желательно, по алфавиту.

И с адресами.

Не нужно винтовок – от пули эффекта мало.

Я их задушу собственными руками.

А после остаться – беглым безумным взором

Оценивая жестокость своих стремлений.

Сирены ревут. Полиция будет скоро.

Адреналин коктейлем бежит по вене:

сбежать!

затаиться!

скрыться!

Холодный разум

Залит одним-единственным жарким чувством.

Такую ревность, так точно, прицельно, сразу

Вызвать во мне – это почти искусство.

Твори, мой создатель, новые грани лика,

Меня своим словом выверни!..

..Есть проблема:

На месте убийства осталась одна улика.

Имя твое, вырезанное на стенах.

На последних словах герой сдергивает с себя мантию и падает на сцену, где лежит неподвижно. После он, скрючившись, подтягивает к себе одну из новых папок и достает оттуда фото витрувианского человека. И смеется.

ГЕРОЙ: Здесь есть где-нибудь краска? Эй, это же моя голова, значит, я могу сделать краску! Красную, красную, красную краску, чтобы сразу бросалась в глаза, чтобы не оставляла никаких сомнений в том, что я хочу помнить каждую букву. Я хочу сделать надпись над входом в свою голову. Честно говоря, я согласен даже на то, чтобы написать это на собственном лбу.

Никогда! Не позволяй! Никому! Менять! Себя!

О, конечно же, речь не о мелких привычках вроде «бросить курить» или «раньше вставать по утрам». Нет, я говорю о сути человека, о самых потаенных мыслях, об отношении к жизни, о цвете стеклышка в твоем монокле, который ты сам выбрал еще много лет назад.

Не важно, кто ты – женщина или мужчина, не важно, в кого тебя угораздило влюбиться, не важно, ведущий ты или ведомый – это не имеет ровно никакого значения. Потому что кем бы ни был тот, кого ты пустил в себя, он захочет тебя изменить.

Потому что в детстве у него был любимый персонаж в сказке; или его папа был самым лучшим на земле, а мама самой красивой; или потому что он сто тридцать четыре раза смотрел фильм, где главный герой ради любви меняет имя, работу, цвет глаз и пол.

Потому что твоя любовь задолго до встречи с тобой уже создала образ идеального партнера. И это совсем не ты!

Но влюбился… Влюбился он именно в тебя. А ты не такой. Дилемма. Может, если тебя переделать, ты станешь еще лучше?

Не станешь. Не станешь. Потому что ты – чертова индивидуальность со своим гребанным жизненным опытом, а не плоский персонаж из фантазии. И если ты прилепишь на себя чужую личину, то что в тебе останется от того человека, в которого она влюбилась?

Ничего.

И что она сделает, как ты думаешь? Как ты думаешь?

Уйдет к кому-то еще.

Правильно, черт возьми. Бинго. Садись, два.

Жаль, что я так и не смог раздобыть краску.

Герой поднимается, волоча за собой папку; вешает фото на провод. Из папки выпадает кусок мела.

Сцена 5

Герой находит мел. Он подбирает новую папку и очерчивает мелом круг вокруг себя, прячась в нем от всего мира. Пока он не выйдет за границы разума, пока не войдет в безумие, он останется в этом круге.

В ЭТОМ КРУГЕ ВСЕГО ТРИ УГЛА

В этом круге всего три угла; он мог бы стать треугольником,

Но линии замыкаются, сматываются в кольцо.

Я наблюдаю за миром с высоты своего подоконника.

Мир мне смеется в лицо.

Завтрашний день зайдет в дом в военной форме,

Призовет к ответу за сказанные слова.

Я бы хотел кое-что просто не помнить.

Зачем человеку такая сложная голова?

На рассвете упасть в кровать, закусить подушку.

Хуже всего спится, когда простынь некому взбить.

Я бы желал себе просто порой не слушать

Или не слышать, что пульс предательски сбит.

Начать бы заново; да где его взять – начало?

Там, где раньше лежало оно, его кто-то спер.

Я говорю вслух, что мне тебя слишком мало.

И сам себе подписываю приговор.

Прости мою дурь, изломанная надежда.

Будь на торте этом хотя бы одна свеча,

Я загадал бы к ее коже пришить одежду

В тот самый день, когда от меня отломилась часть.

А теперь – собирай осколки того стакана,

Из которого пил, не зная конца вину!

…Офицер сдал пароли и явки на капитана,

Чтобы навсегда остаться в плену.

Герой медлит и сомневается. Он уже на границе безумия; время шагнуть за нее. После некоторых колебаний герой решается открыть новую папку. Там оказывается фото трех пачек макарон.

Сцена 6

ГЕРОЙ (безумно): На самом деле, в одиночестве нет ничего романтичного. Все эти подоконники с какао и вздохи в трубку, все эти росказни про то, что в одиночестве рождаются шедевры… Все это ерунда.

Но и страшного в одиночестве тоже ничего нет. Человек привыкший его и не замечает. Для него стрессом будет, если кто-нибудь залезет в его устоявшийся мир размером с чайничек эгоиста. Знаете, есть такие заварочные чайнички на одну чашку. С маленькой ручкой.

Одиночество, как и страх, как и боль, как и горечь – это всего лишь состояние. Всего лишь реакция со своими признаками и этапами. Одиночество пора доказать научно.

Вот запах, например. Запах у него – как у сожженного кофе. На ощупь – пыль и холодные февральские простыни. По вкусу… Нет у него вкуса, потому что в одиночестве ешь, чтобы насытиться, а не насладиться.

Что еще? Одиночество много весит, потому что его чувствуешь всегда. Оно одновременно обнимает тебя и ложится на плечи, как гигантская змея, погружает в пасть твою голову, и ты смотришь на мир глазами этой змеи. Иногда это даже полезно.

Словом, одиночество – это совсем не страшно. Это… всего лишь состояние.

За две недели я вымыл квартиру девять раз. Оттер даже чертовы шкафчики на балконе. Я перестелил все постельное белье трижды и повесил занавески. Мои перемещения по квартире были подобны крестовому походу. Я заново отвоевывал собственный дом, создавая новую карту своей вселенной.

Когда в доме кончилась еда, я отрыл три пачки макарон в за шкафом. Это была единственная новость за две недели.

Я перестал заряжать телефон. Я поймал себя на том, что могу в полной темноте приготовить себе макароны, залить их кетчупом, съесть и это не вызывает во мне потребности встать и включить свет. Мои соседи, наверное, думали, что жилец квартиры 42 съехал. Или умер.

Я начал говорить с собой вслух о философских вещах. Я думал завести собаку, но зашел в Интернет. Я просидел в Интернете неделю, пытаясь нашупать скользкую нить между собой и внешним миром. Я вставал с рассветом и с закатом. По ночам мне снилось, что я сижу в Сети или ем макароны. Я не всегда мог с уверенностью сказать, сплю я в данный момент или нет.

Герой вешает фото и берет новую папку. Там оказывается фотография Бродского.

ГЕРОЙ: Вы когда-нибудь бывали одиноки настолько, что начинали сомневаться в собственном существовании? О, это как у Бродского… Как же там было…

За спиной героя на экране появляется изображение граммофона, из которого начинает звучать голос поэта.

Когда теряет равновесие

твоё сознание усталое,

когда ступеньки этой лестницы

уходят из под ног,

как палуба…

ГЕРОЙ: Все, спасибо! Дальше я сам.

Когда плюёт на человечество

твоё ночное одиночество, —

ты можешь

размышлять о вечности

и сомневаться в непорочности

идей, гипотез, восприятия

произведения искусства,

и – кстати – самого зачатия

Мадонной сына Иисуса.

Герой вешает фото Бродского на провод.

ГЕРОЙ: Бродский – это то, что нужно в одиночестве.

Герой закрывает глаза и изображает, что переставляет иглу граммофона, откручивает что-то. «Из граммофона» льется текст Бродского «Мари, шотландцы все-таки скоты… (промотка) Ведя ту жизнь, которую веду, я благодарен бывшим белоснежным листам бумаги, свернутым в дуду». Герой останавливает запись. На экране появляется режим «выбор атмосферы». Герой выбирает камин.

БРОДСКИЙ (чтение на фоне камина, гостиная)

1.

Иосиф, сорок лет спустя скоты

Ничуть не передохли на планете.

Вы знали. Я, не осмелев до «ты»,

Рискну на «Вы» все рассказать в куплете,

Где строки, рифмы, прочие черты

На вас похожи, как на матерь дети.

Простите мне желание обладать

Хоть толикой спокойствия такого,

Что Вас спасало. Здесь война опять.

Бессмысленна, кровава и не нова.

Мы научились звезды измерять,

Но думать оказались не готовы.

2.

Здесь Новый год. Среди его витрин

Я забрела почти случайно в книжный.

Писать романы принято по три

Как минимум. По-моему, был лишним

И первый том. Средь старших величин

Литературных ценитесь Вы Выше:

Вот Пушкин, вот тут Лермонтов, и вот

Стоите Вы – в обложке серой тоже.

Все по семьсот, а Вы – по восемьсот.

Как признанный кумир средь молодежи.

Мне удалось закрыть без звука рот,

Но факт был омерзителен до дрожи.

3.

Сейчас желание чем-то обладать

Живет в пути от дома до прилавка.

Не более. На все вопросы – «да»

Звучит по умолчанию. Заявка

Клиента одобряется всегда.

Порою раньше, чем начнется давка

Из тех, кто пожелал. И термин «спрос»

Растет, жирея, вместе с «предложением».

Мы все хотим чего-то на износ.

«Хотелка» наша до осточертения

Замучена уже и пишет SOS.

Движение без радости движения.

4.

А как процессом рулит Интернет!

В нем увязают даже бизнесмены,

Мир делится на «есть wi-fi» и «нет».

Обрезать провод – все равно что вены

Подростку вскрыть. Красивый пируэт,

Но – поза, не решение проблемы.

Наш цифровой бездушный аватар

Живет куда сильней оригинала.

Любая новость – все равно вода;

Не в силах даже разожечь скандала,

Не то что революции. Пуста

Вселенная на смелых да удалых.

5.

Герои невозможны в той среде,

Где каждый вроде может стать героем.

Здесь потухает всякий, кто зардел.

Комфорт устроен так, что всех устроит.

Мы плаваем в подсоленной воде,

Упрямо называя ее морем.

Я б застрелилась, но еще сложней

С оружием: лицензии, учеты…

Чего там! Даже некого здесь мне

Со всей душой послать красиво к черту;

Мы заперты в бессмысленной войне

С собой, изображающим кого-то.

6.

Какой Вам прок от этого письма

На том-то свете? Верно – никакого.

Я, может быть, и выжила с ума,

Написывая строчки в полвторого

Тому, кого давно объяла тьма,

Но это откровение не ново:

Мы пишем тем, с кем не поговорить,

Тогда, когда не знаем, что нам делать.

Я выбираю стихотворный крик,

Когда душа доходит до предела.

Вы это понимаете. Внутри

Растут слова и просятся на белый.

7.

Ведя ту жизнь, которую веду,

Я благодарна не листам – айпаду.

Не за победу и не за беду

Примите факт; в любое время надо

Поэту то, что сможет тяжесть дум

Хранить и от огня, и звездопада.

Какой бы дальше ни пошел сюжет,

Мой век мне интересен. Хоть порою

Я думаю, что «дальше» дальше нет.

Но мир – опять! – по-хитрому устроен:

Когда «конец» вдруг говорит поэт,

Мир снова разрождается

Героем.

Сцена 7

ГЕРОЙ: А что герои… Что герои? Я что ли, герой? Какой из меня герой? Я в школе стадион три раза обежать не мог. Может, ты герой? Да какой ты герой? Мы с тобой не тянем даже на картонных персонажей из мультиков. Ей-богу, у Тома и Джерри было больше свободы, чем у нас с тобой.

Что мы успели? Ладно, что успел я? Машину купил? Нет. Черт с ней, с машиной. На работу ходил? Ходил. Я помню, как ты радовалась, когда я устроился на эту работу. Я помню, как мы отмечали с тобой мое повышение. Ты радовалась, что теперь я буду получать на один нолик больше. И работать не тридцать часов в неделю, а сорок пять.

Сорок пять часов, милая! Стоил ли нолик сорока пяти часов моей жизни?

Давай посчитаем. Я хочу посчитать.

Герой щелкает пальцами, и на экране запускается интерактивный калькулятор, реагирующий на каждое его слово. На экране крутятся цифры.

ГЕРОЙ: Человек в среднем живет семьдесят лет. Это почти тридцать семь миллионов минут. Много! Много, милая! Дал бы нам эту сумму кто-нибудь наличкой, да?

Но давай считать дальше. Восемь часов в день уходит на сон. Четыре часа – на поесть и почистить футляр – свое тело. Два часа в среднем трясешься в транспорте. И еще восемь часов – на работу. Которую я ненавидел.

Сколько мне лет? Двадцать пять? Тридцать? Я все еще не помню этого. Но допустим – мне около тридцати. Я прожил больше трети своей жизни. Если я продолжу жить так же, то… Сколько у меня осталось?

На экране появляется финальная цифра – 4 года. Экран гаснет.

ГЕРОЙ: Чуть больше двух миллионов минут. Порядка четырех лет. Четыре года чистого времени из всех моих семидесяти. А ведь могло быть больше. Гораздо больше. И все еще может.

Герой проходит по сцене и словно отряхивается, переключаясь на новую тему. Он поднимает новую папку, достает из нее фото, не показывая его зрителю. Это фото чашки кофе «копи лювак».

ГЕРОЙ: Как я ненавидел эту работу! Ты это знаешь. Я вставал по утрам и чувствовал себя баночкой с желе. Коленки торчали, как кусочки кокосов. А ты готовила мне завтрак и целовала в щеку такого меня – краше в гроб кладут. Я был для себя отвратителен, а для тебя прекрасен.

Мы говорили об отпуске в Тайланде, об ипотеке, о кредите на машину… Мы были такими (выделяя, с презрением) нормальными, милая.

А знаешь… У нас не было никакой нужды в машине, на самом деле. В Москве машина только проблемы создает. Бензин, пробки, парковки, запчасти… Метро гораздо удобнее. А летом можно на велосипеде. Подкачать квадратный офисный попец.

А Тайланд? Почему именно Тайланд? Кто-то говорил нам, что в Тайланде обязательно надо побывать. Что там столько специй, морепродуктов, такая красота, такие фрукты, такое море! А… Подруга эта твоя, которая на болонку похоже. Она говорила! Но…

(тон меняется на ироничный) У тебя на морепродукты аллергия. Я терпеть не могу перец. Почему мы хотели именно в Тайланд?..

Герой показывает зрителям фото и прикрепляет его к проводу.

ГЕРОЙ: И ведь не только мы так, милая! Не только мы так! Мы с тобой просто зерна Копи Лювак в кофемолке истории! Нас сначала вырастили в тепличных условиях, потом проглотили, переварили, выпустили через задницу, а потом смололи. И теперь нас пьют живьем тугие кошельки, смакуя вкус органического человеческого разложения.

И нет, не прими меня за жертву теории заговора! На самом деле, мне совершенно все равно, правит миром Господь Бог или клан Рокфеллеров. Я вот только понять не могу, милая, почему мы хотели машину и в Тайланд? Нас же никто не заставлял. Никто не стоял у нашей двери с Калашниковым и транспарантом «Без путевки на Пхукет живыми не выйдете». Мы сами, милая, сами!