Текст книги "Седой Кавказ. Книга 2"

– На месте не получится. Там не до разговоров будет. Скажите ему, чтобы до голосования подошел незаметно ко мне, – Калганов закурил очередную сигарету, отпил глоток чая. – Да, кстати, Ясуев протащил в бюро пять-шесть человек из этого, так сказать, элитарного клуба. Этот народ – куда ветер подует, так что надо сказать, чтобы ваш сын этих «одноклубников» в узде держал.

– Да никакой это не клуб, просто общаются вместе, – стал защищать сына Домба-Хаджи.

– Знаем мы их «общение»! – усмехнулся Калганов. – Ну, это ничего, ничего. Я даже рад: дружба никогда не вредит, а компактность облегчает нам наблюдение.

Зазвонил телефон. Калганов подошел к рабочему столу, ничего не говоря, долго слушал, и Домба-Хаджи по сморщившемуся лицу кадрового чекиста понял, что вести неприятные.

– Ну, что ж… – вернулся Калганов к Докуеву, и по тому, как не присел, дал понять, что разговор окончен; было видно, что он удрученно думает над последними сообщениями.

Они сухо пожали руки, Калганов, не провожая, направился к столу, и когда Докуев дотронулся до дверной ручки, услышал.

– Хотите знать, кого к нам прислали?

Докуев обернулся, по тону понял, что весть страшна.

– Ваш потрошитель! – язвительно ухмыльнулся Калганов.

– Цыбулько? – еле выдохнул Домба-Хаджи.

– Так точно… И еще скажу. Из обкомовского гаража взяли заранее машину «00—01» и подогнали к трапу. Толпа вайнахов и русских кланялись ему. И знаете, кто первый подал руку? Ваш сын Албаст.

Непонятно, как Домба-Хаджи доехал с Мараби до дома, весь остаток дня мучился, размышляя, и не мог ничего понять – все закружилось, в непонятном ракурсе, перевернулось с ног на голову. И главная головоломка, почему его сын встречал конкурента тестя?

В поисках Албаста Домба-Хаджи обзвонил все знакомые номера, посылал за ним Мараби, и только к шести вечера сын сам объявился и сказал, что подъедет, разговор важный есть, и уже десятый час, и Домбе-Хаджи спать скоро пора, а Албаста все нет и нет.

– Да успокойся ты! – волнуется за мужа Алпату. – Мы уже старые и какое нам дело до политики.

– Сама ты старая дура, – не сдержался супруг, по старой привычке, грубо ругнулся, моментально пожалел. – Ну, не хотел, не хотел. Ты у меня не старая… Ты ложись, спи, а мне что-то не спится. Ты не представляешь, кого нам прислали?!. Цыбулько!!! Он нас всех сожрет! А наш сыночек поехал его встречать. Говорят, первый руку подал.

– Весь в тебя, – кряхтя, залезая в постель пробурчала вполголоса Алпату.

Супруг недовольно посмотрел на нее, но не обругал – времена не те. Домба-Хаджи никогда не любил жену, но всегда уважал, а теперь под старость и вовсе без нее жизни не представляет. При всех недостатках, Алпату – вернейшая хранительница семейного очага, традиций и чести дома. С распутством мужа, а потом по его примеру и сыновей, она бороться не смогла, но открыто этот грех осуждала. И теперь, когда дети окрылились и, разлетевшись, оставили родителей в одиночестве, кроме Алпату у Домба-Хаджи никого нет. Только под старость Докуев понял ценность жены, ныне он ей верит больше, чем самому себе, знает, что это единственный монолит под его ногами, и поэтому теперь он ее не оскорбляет, бережет и даже заботится о ее здоровье, зная, что с ее потерей он утратит единственную до конца преданную, хоть и ворчливую, душу.

– Наконец-то едет, – кинулся Докуев-старший к окну на свет фар, но машина проехала мимо. – Если завтра выберут Ясуева, то это будет первый руководитель-вайнах у нас за всю историю… Это начало процесса деколонизации! – продолжая глядеть в окно, мечтательно заявил он.

– Не знаю, о каком процессе ты говоришь, но то, что Ясуев не лидер, а простой взяточник, это точно, и как он сможет рулить целой республикой, если даже дочь воспитать не смог.

– Ну, перестань! Не мешай все в одну кучу! Не успели его избрать, а ты его уже хаешь! Вот, действительно, не можем уважать своего лидера… чужого – пожалуйста, а своего никак.

– А что, кроме Ясуева, больше нет у нас людей достойных? Возьми того же Букаева.

– У Ясуева жена русская, и он проходной.

– То-то и оно… Лучший из верноподданных.

– Замолчи, жена, – стал выходить из себя Домба-Хаджи. – Вот знать бы, зачем Албаст поехал встречать эту сволочь Цыбулько?

– Хм, ясное дело, Ясуев послал. Хитрая лиса.

Домба-Хаджи изумился предположению жены, а когда приехавший сын подтвердил это, и вовсе опешил.

– А зачем это? – уставился он на Албаста.

– Политика, – мрачно вымолвил сын и, усаживаясь за стол, добавил, – грязное дело.

– И что завтра будет? – сел напротив отец.

Хворающая доселе Алпату с появлением старшего сына ожила, закружилась по комнате, стала накрывать стол.

– Да не голодный я, Нана! – отказывался Албаст, – только чаю налей и ложись.

– Нет, нет, я сейчас чепелгаш приготовлю, – засуетилась мать у печи.

– Так что же будет завтра? – повторил в нетерпении отец.

– Многое решится сегодня, ночью… Если Ясуев согласится отдать пост премьера Букаеву, то он, может, выиграет.

– Так в чем же дело?

– А в том, что тогда буквально через полгода – максимум год – Букаев «съест» Ясуева.

– Это почему?

– Если говорить о политике, то сильнее и изощреннее, чем Ясуев – нет. Однако Букаев – сильный хозяйственник, защитил докторскую, нефтяник, за ним сильный род и поддержка в Москве. И главное, он в чистой борьбе выиграл выборы в Грозном, и это многое значит. Он сейчас популярен. А Ясуева, если честно, народ не любит… Конечно, между любым приезжим и Ясуевым народ выберет Ясуева. Но в обком пока что выбирает не народ, а члены бюро, и что там будет – неизвестно.

– Ну, и как ты мыслишь, кроме тебя, кто еще явно поддержит Ясуева? – возбудился Домба-Хаджи, будто его выбирают.

– А с чего ты взял, что я буду за него голосовать?

– Это как? – удивился отец и неожиданно для себя заметил в сыне еще большую вальяжность и даже надменность.

– А вот так! Ныне со мной не считаться не могут… А если по секрету, – здесь Албаст сделал многозначительную, артистическую паузу, – после аэропорта ко мне подходил Бабатханов – гендиректор ЧИвино, так ему Цыбулько предложил пост премьера, а мне – первого зама с любыми полномочиями.

– Вот это да! – воскликнул Домба-Хаджи.

– Не смей так поступать, сынок! – вмешалась Алпату. – Как бы я ни ненавидела твою жену и ее отца, но так поступать недостойно!

– Это политика, – оправдывается сын.

– Я не знаю политик-молитик, а честь превыше всего! У тебя хороший пост и держись от этих торгов подальше. Добра от этого не будет.

– Не лезь не в свое дело, – зашепелявил на нее муж и с азартом в глазах спросил у сына, – а ты что решил?

– Пока не знаю.

– А если Ясуев узнает?

– Он уже знает… Я от него еду.

– А он что? – чуть ли не шепотом спросил Домба-Хаджи, склоняясь в интриге к сыну.

– Понимаешь, Дада! Я теперь не мальчик, у меня вес и авторитет. Семь голосов в бюро – мои. Как скажу, так и сделают.

– Так ведь это твои «одноклубники», как назвал вас Калганов, и всем известно, что именно Ясуев протащил их в бюро, а так бы им этого в жизни не видать.

– Дада, это все в прошлом. И это я откупил на выборах.

– А твоя жена говорит, что ты за деньги все сделал, – снова вмешалась мать.

– Дура она и болтушка, – вмиг чванливость слетела с лица Албаста.

– Занимайся своим делом! – заворчал на жену Домба-Хаджи и следом вкрадчиво сыну: – Ну, так что же твой тесть?

– Ему я для важности сказал, что мне предложен пост премьера.

– Вот это молодец! – ударил по столу ладонями отец.

– Разве так можно? – тихий голос матери.

– Да замолчи, старая дура! – взбесился муж и вновь в восторге к сыну.– Продолжай.

– Ясуев сказал, что этот пост он должен Букаеву, а мне предложил вице-премьера и курирование Агропрома… Я попросил вице-премьера и весь финансово-экономический блок, плюс одно из силовых министерств.

– Умница! Умница! – вскочил Докуев-старший. – И что он ответил?

– Согласен.

– Теперь он со всем будет согласен, – заворчала Алпату, – а пройдет – пошлет вас подальше… Впрочем тебя – нет, ты зять, но выборы он тебе припомнит. Знаю я эту породу: коварны и злопамятны.

На это муж не огрызается на нее, в этом доля предвидения есть.

– А, может, действительно тебе не лезть в эту чехарду и остаться на своем месте, – жена остудила страсть Докуева-старшего, а он пытается умерить пыл сына, – первый секретарь райкома, что еще тебе надо?

– Нет. Теперь должность, которая мне досталась, стала выборной. А выборы это дело такое… Вон видите, что в нашем колхозе произошло. Столько я денег угробил, всех вроде ублажил, а на выборах Айсханова «прокатили» и Шахидова выбрали.

– Да-а, народ ныне оборзел, – поддержал сына Домба-Хаджи, – совсем оголтелые стали от этой перестройки, нюх потеряли, позабыли сделанное им добро. Вот, раз начал, упрятал бы ты Шахидова, как и братьев Самбиевых, в тюрьму, и колхоз поныне наш был бы.

– Колхоз я верну, – вновь вальяжность появилась в осанке сына, – а до суда дело Шахидова я довести не мог – многое бы всплыло. А Арзо Самбиев сам залетел из-за драки с надзирателями. Да вы, небось, это лучше меня знаете.

– Знаем, – закончила Алпату печь чепалгаш, обмывала в теплой воде, готовясь обдать их топленым маслом и подать к столу. – Говорят, из-за письма к Полле…

– Ой, куда ни ткнись – или Самбиевы или Полла, – перебил жену Домба-Хаджи, – просто белый свет на них клином сошелся… А наш дурень Анасби просто на ней помешался! Это все ты виновата, – развернулся он к жене, – все вздыхаешь по ней, этому идиоту про нее шушукаешь, вот он и творит чудеса.

– А что он теперь натворил? – удивился Албаст.

– Ой, не спрашивай, – огорчилась мать, – просто горе с ним!

– Хотели от тебя скрыть, так твоя жена все равно все узнает, – покачивая головой, скорбно начал отец. – Эта сука Полла работает ныне в районной больнице…

– Не сука она, – вступилась мать.

– Замолчи! Все вы суки! – от злости слюна выступила на губах Докуева-старшего. – Так вот… Наш оболтус вновь поехал к ней, а там ее второй муж, какой-то врач – Султанов. Вот и началось. Наш был, как всегда, нетрезв… Говорят, обкурен…

– Так это не то, что до этого было?

– Нет. Тогда он тащил Поллу из кабинета. То кое-как замяли. А это вот на днях, до города еще не дошло, а то бы все только об этом и болтали бы.

– Вот идиот! – схватился за голову Албаст. – А я хотел его на пост министра внутренних дел! Представляете, я – в минфине, он – в милиции, вся республика в руках!

– Какой министр?! – чуть ли не плачет мать.

– Так неужели нельзя его на ком-либо женить или эту Поллу насильно привести или вовсе из республики ее выгнать?

– Слава Богу! – вздернул руки Домба-Хаджи. – Говорят, она после последнего кошмара куда-то уехала насовсем. Куда? – обратился он к жене.

– В Краснодар, говорят.

– Туда ей и дорога, – облегченно вздохнул отец семейства, – а лучше бы совсем в Сибирь вслед за Самбиевыми.

– Кстати, сынок, – жалобный голос матери, – раз уж заговорили о Самбиевых. Забор-то ты вокруг их надела возвел, а…

– Это мой надел! – грубо перебил Албаст мать. – Я там хозяин! Я! И забудьте про этих ублюдков! Они оттуда не вернутся. Найдут их тела окоченевшими в Сибири. А еще лучше – в прорубь, к рыбам! Там реки глубокие!

После этого всплеска семейная идиллия пропала. Насупленный, гневный Албаст засобирался.

– А чепелгаш готовы, – жалобно проговорила мать.

– На ночь не ем, – буркнул сын, выскочил во двор.

– Ты со своим языком не умолкаешь, – стал добивать Алпату муж.

Проводив сына, Домба-Хаджи обошел двор, спустил собак, выключил везде свет.

Огромный докуевский дом погрузился во мрак.

Алпату легла спать здесь же, в столовой. Подниматься по ступенькам и идти в ею же обустроенную шикарную спальню теперь тяжело, лень. Да и видит она из столовой весь двор, ворота. По ее просьбе, никихитцы соорудили в столовой на сельский манер деревянные нары во всю длину стены. Здесь же дровяная печь, типа камина. Вот и днюет и ночует Алпату на нарах, как часовой следит за хозяйством.

Ее муж поначалу рад был, что она не спит с ним в спальне, а потом как-то приснился ему кошмарный сон, аж сердце прихватило, и побежал он к Алпату – с ней надежно. С тех пор и спит в ее ногах, как коснется подушки, так и храпеть начинает. А Алпату все не спится. В доме мрак и на ее душе мрак. И только блеклый свет ночника загадочно блестит в капельках масла на горке нетронутых чепелгаш.

…На следующий вечер вайнахи Грозного ликовали. Как в день великого праздника, к старшим Докуевым приехали все дети с внуками. Стояли галдеж, веселье, шутки, играла музыка. Даже сноха – дочь Ясуева – приехала, сама все вкусное готовила, накрывала стол, обо всех заботилась. К полуночи все разъехались. Дочери и сноха все убрали, везде навели порядок.

Вновь огромный дом погрузился во мрак. Только сиплый храп мужа выдает в доме жизнь. И в блеклом свете ночника видит Алпату, что та же горка чепелгаш задвинута под сервант, не блестит как прежде, поиссохла, с краев скрючилась, осела. «Почему, – думает она, – древнее, национальное блюдо, приготовленное матерью, никто не съел? А ведь в Ники-Хита чепелгаш в праздник готовят. Конечно, нынче муки, творогу вдоволь у всех. А вот с маслом – проблема… Значит, мы заелись? К добру ли это?»

А за окном все еще не угомонился город. Сигналят машины. Ходят вайнахи толпами, радуются. Как сказал Домба-Хаджи, начался процесс деколонизации…

* * *

На заседании бюро обкома, после зачтения итогов голосования, Албаст Докуев, как зять, не стал прилюдно поздравлять Ясуева и решил выполнить эту процедуру торжественно в семейном кругу, поехав к сватам вечером вместе с женой. Однако их не приняли. Теща сообщила по телефону, что у них важные гости из Москвы, и только тогда Албаст с женой пошли праздновать победу к старикам Докуевым.

А когда на следующий вечер Албаст с женой пришел с огромным букетом цветов к Ясуевым, и сияющая теща целовала его, кормила любимого зятя, как никогда ранее, а потом весьма любезно самолично усадила его в гостиной напротив телевизора, и два часа он просидел, вглядываясь в ящик, пока Малика не предложила уходить, и только в лифте сказала, что «папа от усталости спит»; он понял, что отныне его тесть не второй секретарь, не собеседник, как прежде, и где-то даже панибрат, а именно первый секретарь, и между вторым и первым, не секретарем, а Ясуевым – если не пропасть, то колоссальное, коленопреклонное расстояние, непреодолимая расщелина.

Еще неделю не подпускал к себе никого с поздравлениями новоиспеченный секретарь. Все ходил тихий, мрачный, мобилизованный. По шестнадцать часов в сутки не выходил из кабинете. И никто не знал, что он там делает: может, спит, может, работает, а может, телевизор смотрит. И весь чиновничий аппарат в шоке, никаких кадровых изменений, революционных потрясений; все тихо, как прежде, чинно, стабильно.

Наконец поступает депеша из столицы от российского правительства с поздравлением и признанием Ясуева как главы. От этого Ясуев еще мрачнее, еще более он погружен в работу. Что для него, умнейшего политика, российское признание? Ему необходим только союзный уровень, солидный масштаб. И объясняет он это тем, что Чечено-Ингушетия по внутреннему валовому продукту превосходит некоторые союзные республики, нефтехимическая и машиностроительная продукция идет только на экспорт, а количество коренного населения более 70% и, наконец, самое весомое – он, Ясуев, лидер республики, талантливый руководитель и трудолюбивый человек, с его кругозором, с его мышлением он выведет регион на невиданный уровень, о нем заговорит весь мир…

Только десять дней спустя после выборов из Москвы, из союзного аппарата, чего Ясуев, томясь, ожидал, за личной подписью Горбачева М. С. поступило признающее его главенство и важность письмо. На заседании расширенного бюро обкома высокий чин из ЦК зачитал поздравительную телеграмму, еще какие-то указы, пожал Ясуеву руку, поцеловал. Вот когда просветлел первый секретарь, широко улыбнулся, воспрянул телом и духом.

Как прожженный, истинный партиец первый секретарь первым делом вспомнил лозунг вождя «кадры решают все» и начал «перепахивать» номенклатурное поле для высадки «окультуренных растений».

Вот когда Докуев Албаст удостаивается чести встретиться с тестем, и эта встреча абсолютно не похожа на все предыдущие, и видно, что встретились не тесть с зятем, и тем более не первый секретарь обкома и первый секретарь райкома, а барин и верноподданный. Разговор сухой, короткий, деловой.

Пост вице-премьера для Докуева исключен, ибо назовут кумовством, клановостью, порукой; его район в числе отстающих, и это терпеть в дальнейшем невозможно. На осень Ясуев назначил перевыборы во всех районах, и они покажут, кто достоин, а кто нет.

– Выборы будут свободные, альтернативные? – робко интересуется Албаст Домбаевич.

– Ну, ты ведь был председателем избиркома, что ты у меня спрашиваешь? – недоволен тесть.

Понятно, что новый лидер республики сверхжесткий, принципиальный, честный; он искренне радеет за будущее сограждан, и как яркий пример – он передает новое громадное здание обкома под кардиоцентр, а сам возвращается в старое.

– Хе-хе, – ехидно ухмыльнулся все знающий Домба-Хаджи, услышав это от Албаста, – знает Ясуев, что новое здание, даже в туалетах, напичкано электроникой, вот и обводит вокруг пальца подслушивающих и подсматривающих… Так и это не все. В огромном здании масса людей, а он хочет в маленьком, недоступном, в одиночку сидеть, редко кого впускать.. Да и мечтал он всю жизнь именно в старом здании сидеть, а новое для него в диковинку, чересчур громоздко, чудовищно.

– Да, я тоже удивлен, – поддержал отца Албаст, – в самом центре города, где шум, гам, смог, больницу устраивать?! Да и сколько средств надо потратить, чтобы переоборудовать помещение? Лучше бы имеющиеся больницы оснастить. Не пойму я его. А как принципиален стал, строг, недоступен.

– Какие у Ясуева принцип-минцип есть? – как обычно встряла в разговор Алпату, коверкая русские слова. – У него всего два принципа – деньги и власть, и никакой морали. Это я по воспитанию дочки вижу.

– Нана, все ты сводишь к нелюбви к снохе, – еще более раздражен Албаст. – Эта должность его переменила, ко многому обязывает, он не такой, как прежде.

– Клянусь, тот, даже хуже! – не сдавалась мать. – Вот посмотришь!

– А она права, – заулыбался загадочно Домба-Хаджи.

– Не знаю, – отмахнулся от доводов родителей Албаст, – со мной совсем иной. Впрочем, говорят, что со всеми… Очень строг и требователен.

– Гм, – лукаво сощурился отец, – а ты, Албаст, проведи простой эксперимент, и все станет ясно.

– Какой? – загорелись глаза сына.

– Добейся личной встречи, ведь ты зять, и прямиком предложи за пост в два раза больше, чем ты содрал с него на выборах…

– Ничего я не «сдирал»! – нервно дернулся сын.

– Это твоя жена утверждает, – спокойно продолжал родитель. – Посмотришь, все как по маслу пойдет, и ты же первым забьешь еще и пост посредника. Тоже комиссионные будешь сдирать за услугу.

– Хм, – закашлял секретарь, – а если не пройдет?

– Пройдет, – с завидной ехидцей ревниво сказал отец. – А не пройдет, ты ничего не теряешь.

– А красиво ли это? Как-никак какое-то родство.

– У вас все красиво! – ухмыльнулась Алпату. – Ты брату под какие проценты деньги одалживаешь?

– Нана, ты ничего не понимаешь, ведь инфляция… И вообще, не лезь в наши дела.

– Ты с матерью помягче. Да к тому же она права, – на редкость солидарен с женой Домба-Хаджи, – а с моим советом не мешкай, для него зять, сват, родня – нету, у него четко выверенная такса… И помни, тебя в райком не переизберут, как в колхозе «прокатят».

– Да нет у меня столько денег!

– Я подсоблю… Разумеется, под твои же проценты, и буквально через полгодика ты окупишь все сторицей… Эх! Мне бы ваши годы!

Подгоняемый внушением отца, все больше и больше страшась, нервничая, Албаст переборол себя и, будучи в гостях у сватов, выбрал нужный момент и попросил тещу ввести его в домашний кабинет Ясуева.

Тесть, по ритуалу, слегка привстал, потом, отведя взгляд, долго продолжал беседу по телефону. Окончив этот разговор, Ясуев, не кладя трубку, попросил по прямой связи вновь соединить его с Москвой. Вновь какие-то непонятные Албасту полуфразы, закодированные имена – «лысый», «меченый», «алкаш». В конце Ясуев обещает на днях быть в Москве и там подробнее проблему обсудить.

– Как они мне надоели! – наконец положил он трубку. – Просто голодная стая! Все – дай, дай, дай! А откуда? – встал с кресла Ясуев, насупившись, оглядел зятя с головы до ног. – Твой район вновь в аутсайдерах. Подводишь ты меня, не оправдываешь моего доверия, я ждал от тебя помощи, поддержки, а ты?

– Понимаете, – в струнку пытался вытянуться Докуев, – я думаю, что был бы полезен на другом месте.

– Это на каком? – скривившись, искоса глянул Ясуев.

– На том, что вы мне до выборов предлагали.

– Чего? – рявкнул тесть.

Но Докуев знал, что отступать поздно, а замолчать на полуфразе – ущербно, и он невзирая ни на что, настойчиво продолжал: – Вот где я конкретно вам буду нужен и полезен. А чтобы не быть голословным, как родной сын, зная ваши издержки, предлагаю помощь – вот столько, – и он неожиданно для себя показал в испуге в два раза большую сумму, чем планировал.

Ночью, дома, попивая снотворное вперемешку с коньяком, он себя нещадно корил, обзывал тупицей, болваном, транжирой. А когда наутро сам Ясуев лично, напрямую позвонил ему и попросил зайти, Албаст с благодарностью к тестю, с умилением подумал, что его слегка пожурят, скажут, как ты смел, и бесплатно, ну, в крайнем случае, в полцены (что и хотел Докуев первоначально) предложат то, что положено ему по договору, можно даже сказать – по закону.

Окрыленный бросился Докуев к сватам и через пять минут вышел, как мокрая курица, обвисший: вдвое возросла ставка, и он не вице-премьер, а рядовой министр, и не финансов, а социальной защиты населения, и деньги, наличные, не Ясуеву отдавать, а прямиком в Москву, по обозначенному адресу везти.

Обескуражен Албаст: какой позор, с должности первого секретаря городского райкома КПСС в посредственные министры, и это за такие деньги, без обсуждения условий, без обдумывания, как в армии – по приказу, а в каком тоне и в форме, прямо на ходу, в подъезде, у лифта?!

Плачется Албаст жене, жалуется теще, кричит на отца, вовсе не разговаривает с матерью, а тут еще одна пилюля вдогонку: через дочь Ясуев передает, что он «вовсе дурак и ничего не понимает».

Через несколько дней, в ранге министра, он вылетает в Москву, первым делом избавляется от огромной суммы (практически всего наличного и заимствованного у отца капитала) и следует для представления в столичное министерство.

От одного невзрачного вида здания министерства социальной защиты, от его месторасположения, обшарпанности коридоров и кабинетов, от голодных взглядов «облезлых» чиновников ему становится все хуже, тоскливей. Страшно Албасту из-за беспросветной перспективы, ничего он так не боится, как бедности. Он экономит деньги, в ресторан не ходит, живет в своей квартире отшельником, даже муку, соль, спички про запас купил. До того себя довел, что сам с собой разговаривать начал, а по ночам подсчитывает, как он сможет продать свою недвижимость и сколько на вырученные деньги сможет прожить. И вот беда, сам-то он жить умеренно сможет, а вот как быть с женой-мотовкой и с детьми – избалованными оболтусами?

В таком угнетенном состоянии он ходит в министерство день, два, неделю. Постепенно вникает он в дела, в сущность соцзащиты в СССР, все выше и выше уровень его общения, и видит он, как богато и холено выглядит высшее руководство, и под конец личная беседа с министром, приглашение в ресторан, и, о ужас! Какие возможности! Какая защита?! Кого? Населения? В СССР? С каких пор? А денег для этого выделяется немерено, лишь бы фантазия и совесть не подвели… Вот это Ясуев! Гений! И главное, никакой ответственности, напряжения, отчетности, соцсоревнования.

Вот это жизнь! В радость! Только руку поглубже засунь в бюджет, да вовремя высунь… А то оттяпать могут. Наглецы ж кругом – голытьба и отродье. Словом, соцзащиты требуют. Размечтались, разбаловались, сволочи!

В затаенной радости звонит Албаст в Грозный, хочет поблагодарить он Ясуевых, желает поделиться удачей с родными, но дома настроение иное, накалена обстановка до предела, от короткого взаимовыгодного сотрудничества перешли в открытое противостояние Ясуев с Букаевым. Дело в том, что Ясуев под предлогом национального согласия отдал должность премьера ингушам, тем самым нарушив договор с Букаевым.

Букаев в злобе, он пытается воздействовать на Ясуева, как-то приструнить его. Однако глава есть глава, в ход пошли и рычаги административной власти, и телевидение, и печать, и радио. Букаеву советуют смириться, в противном случае обещают «разобраться» не только с ним, но и с его родными, занимающими не без помощи первого вице-премьера солидные ключевые посты.

К чести Албаста, в период наибольшего обострения обстановки его отец Домба-Хаджи пожаловал в гости к сватам и предложил от имени старейшин, как уважаемый, почтенный чеченец выступить по телевидению с поддержкой позиции Ясуева. Простой люд не знает, что Ясуев и Докуев Домба-Хаджи – сваты. Один вид мудрого старика, его приглушенно-шепелявая, вкрадчиво-доверительная речь, ухоженная, убеленная бородка и главное, редкая по тем временам приставка – Хаджи сделали свое дело: общественное мнение, с которым уже не считаться стало опасным, резко качнулось в сторону избранного лидера.

Не без чувства затаенной мести Букаев отступил, уехал в Москву и вскоре появился на экране центрального телевидения, по делу и без него, с места и с трибуны, подолгу и репликой выступая на съезде народных депутатов СССР. И до того он заболтался, до того надоел, оскоминой у микрофона стал, что, видимо, желая от него избавиться – а, может, действительно, дюже умный он, иль богат и влиятелен – словом, сделали его очень большим чиновником, и не в какой-то ЧИАССР, а прямо в СССР!

Вот когда Ясуев за свое кресло впервые по-настоящему испугался. Что же делать? Нужно собрать вокруг себя верноподданную команду. И не таких умных, честолюбивых людей, как Букаев, потенциальных конкурентов, но соратников, а надежных, вымуштрованных в комсомоле и в партии карьеристов, выскочек, чтобы на его место и не зарились, знали свой потолок, свои способности, перед указующим перстом склонялись бы, от одного взгляда – в карьер мчались, кого угодно за хозяина загрызли бы, да чтоб на их фоне он тигром был, непоколебимым лидером, вечным вождем, символом нации!

Так где ж таких взять? Уж больно все изощренными стали, разогнал он многих за рвение, возомнили себя специалистами. И тут как тут Докуев Албаст, как и предсказывал Домба-Хаджи, на ушко медово сюсюкать начал, отзывается он восторженно о своих «одноклубниках», да впридачу и перспективные комсомольцы есть, надежный оплот партии.

– А верны ли они? – недоверчив Ясуев.

– Еще как верны, верно делиться будут!

– А как бы это проверить? – все же сомневается Ясуев.

– Они первоначальный взнос сделают, и немалый. Рисковать не посмеют.

И вот вызываются по одному на собеседование желающие беспрекословно подчиняться, и как на засыпку, всем один и тот же контрольный вопрос.

– А не будешь ты бояться врага нашего?

– Да что там Букаев, – бьет себя в грудь очередной приспешник, – я, если надо и отца его из могилы достану, на телеграфный столб посажу.

– Слушай, Албаст, а откуда они знают, что я Букаева имею в виду?

– У вас щедрая, и главное, открытая навстречу людям душа!

– А почему одинаковые ответы?

– Верный признак единого мышления, подчинения, цельной команды.

– Нам бы еще преданного министра МВД заиметь, – из-за насущной кадровой проблемы сетует Ясуев. – Это самый важный момент!

– Да, да, – соглашается Докуев и вопреки советам родителей, жалующихся на подлость Майрбекова, предлагает его.

– А достоин ли он? – беспокоится Ясуев.

– Еще как достоин! Вот столько вам и чуточку мне готов выложить.

– А будет ли он исполнительным?

– Еще как будет! Чтобы взнос отработать, полреспублики пересажает! И любит он свое дело!

– А смекалист ли он? Ведь все служаки – тупоголовы.

– Последнее ведь к лучшему! А смекалка есть, есть! От щупленького сержанта-участкового, что кроме милицейской формы и носить нечего было, до полковника дорос, и без никакого блата, а только службой… Ныне его дом больше моего.

– А будет ли он нам всегда верен? – сидя в глубоком кресле, испытующе глянул снизу вверх Ясуев.

– Куда ж он денется? – стоя за спинкой кресла, еще ниже, к самому уху, склонился в доказательстве Докуев, – ведь он тоже зять!

– Да-а, наши женщины – сила! – наконец-то вроде спокоен Ясуев. И все-таки кажется ему, что чего-то не хватает в команде. – Слушай, Докуев, а почему у нас в правительстве нет женщин? Ведь даже в космос без них не летают!

– И такая кандидатура есть! – на все готов министр соцзащиты.

– А достойна ли она?

– Только натурой.

– Не забывайся, ты зять.

– Простите… Но это тоже существенный взнос.

– М-м-да!.. А что мы ей поручим?

– Весь финансово-экономический блок.

– А профессия у нее соответствует?

– В этом не сомневайтесь! Древнейшая, беззатратная, экономически вечно выгодная! Она, кстати, как и все остальные, очень порядочный человек, украсит и ублажит всю нашу компанию.

– Не компания, а команда!

– Тем более, по команде.

– Ну, слава Богу! – облегченно вздохнул глава республики. – Теперь я спокойно, ни о чем не думая, буду трудиться… А больше и проблем нет!

* * *

Три года вольно-принудительных работ, в просторечии – «химии», а по традиционно-российскому, каторги в Сибирь, схлопотал Арзо Самбиев за неподчинение властям и попытку к бегству.

Две недели, в середине лета в жарком вонючем вагоне его везли от Грозного до Свердловска. Ожидалось, что он попадет в район строительства Байкало-Амурской магистрали, как бесплатная рабочая сила, однако в пункте пересылки, видать, сердобольный, предпенсионного вида седоголовый полковник надолго остановил свой взгляд на «уголовнике» Самбиеве, потом еще дольше знакомился с его личным делом и, вновь глянув, спросил:

– Что, какому-то краснобаю дорогу перешел?

Арзо ничего не ответил, только повел костлявыми плечами.

– И как ты, такой чахлый, до Дальнего Востока доедешь? – будто бы для себя пробурчал полковник, испытующе вглядевшись в осунувшееся лицо арестанта, сделал запись в регистрационном журнале, и вагонзак отправился дальше без Самбиева.

Трое суток Самбиева промурыжили в привокзальном изоляторе, без особого контроля и надзора. Потом еще сутки везли: вначале в автозаке, потом в «Уазике», и под конец в коляске трехколесного мотоцикла местного участкового. По разбитой ухабистой дороге они добрались до полуразвалившихся строений, некогда огороженных внушительным забором. Им навстречу вышли несколько изнуренных не возрастом, а жизнью людей.