Текст книги "Зеркало, зеркало"

Кара Делевинь
Зеркало, зеркало

© Cara and Co Limited 2017

© C. Арестова, перевод на русский язык, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

От автора

Переход из детства во взрослую жизнь – процесс крайне увлекательный. Хаос, безумие, гормоны, постоянные перемены, метания из крайности в крайность – вот что такое переходный возраст. Этот важный период, полный страстей и переживаний, формирует из нас тех взрослых, которыми нам суждено стать.

Многие скажут, что подростковые годы были лучшей порой в их жизни. Это и вправду очень безмятежное время, время радости и приключений. Но порой оно может казаться настоящей пыткой, особенно если ты не из тех, кто легко вписывается в компанию.

Социальные медиа прочно вошли в нашу жизнь, и быть подростком стало еще труднее, чем раньше, в особенности потому, что современным тинейджерам навязывают недосягаемые идеалы. Нас всех постоянно судят, даже не пытаясь разобраться, кто мы такие и что происходит у нас в жизни.

В «Зеркале, зеркале» я хотела как можно реалистичнее изобразить бурную, лихорадочную, полную виражей жизнь подростка и создать персонажей, с которыми каждый почувствует родство. Я хотела написать книгу о силе дружбы и озвучить в ней одну простую истину: окружая себя людьми, которых мы любим и которым доверяем, мы становимся сильнее.

А главное, я хотела показать читателю, что нет ничего страшного в том, чтобы не понимать, кто ты такой. Нет ничего страшного в том, чтобы отличаться от сверстников, ведь, каким бы ты ни был, ты и так безупречен. Главное – понять, что в этой жизни приносит тебе счастье, и слушаться своего сердца. Тогда все будет путем. Что бы ни случилось, оставайся самим собой. Найди свои сильные стороны и осознай, что тебе по плечу изменить мир.

С любовью,

Кара

Посвящается моим родным и друзьям, которые помогли мне пережить подростковый период.

А еще каждому, кто чувствует себя потерянным. Надеюсь, эта книга побудит тебя двигаться навстречу своим мечтам и поможет никогда не терять надежды.

Нет ничего невозможного.

Два месяца назад…

Светало. Цепляясь друг за друга, еле волоча ноги от усталости, мы плелись домой. Воздух быстро нагревался, растапливая утреннюю прохладу. Как сейчас помню, Роуз положила голову мне на плечо, а рукой обнимала за талию. Мы шли не в ногу, то и дело сталкиваясь бедрами, а ее теплая, мягкая щека касалась моей шеи.

Было уже почти пять. В лучах летнего солнца, золотых и пронзительных, грязные улицы сверкали, как отдраенные. Мы уже не раз видели этот рассвет, когда возвращались домой после долгих ночных гулянок, наслаждаясь каждой проведенной вместе секундой.

Все было прекрасно, нам казалось, что жизнь принадлежит нам, а мы – ей, и каждое мгновение приносит что-то новое, что-то значимое. По крайней мере, так было вплоть до той ночи.

В ту ночь все изменилось.

Глаза болели, во рту пересохло, сердце продолжало бешено колотиться. Мы не хотели расходиться по домам, но что еще оставалось делать? Больше некуда было идти.

– Почему именно сейчас? – сказала Роуз. – У нее все отлично складывалось, лучше некуда. Так почему же именно сейчас?

– Ну, ей не впервой, – сказал Лео. – Поэтому копы и не почешутся. Она ведь уже такое проворачивала: брала деньги, рюкзак с едой, гитару и исчезала на пару недель. Это в ее стиле.

– Но «Зеркало, зеркало» все изменило, – возразила Роуз. – С тех пор, как мы начали общаться, все стало по-другому, разве я не права? Это раньше она себя резала, сбегала из дома и страдала прочей херней, но вот появилась группа – и у нее все наладилось… как и у всех нас.

Она выжидающе на меня посмотрела. Конечно же, она была права: за последний год наша жизнь круто поменялась. До того, как мы сколотили группу, каждый из нас был по-своему потерян, но вместе мы стали сильными, непобедимыми и вообще просто офигенными. Нам казалось, что Наоми тоже счастлива, что ей больше не захочется убегать, – по крайней мере, так было до той ночи.

В ту ночь мы обошли весь город.

Мы проверили все места, где хоть раз бывали вместе с ней: и те, о которых знали наши родители, и те, о которых они даже не подозревали.

Мы заходили в душные ночные клубы, куда нас не должны были пускать, и продирались через толпы танцующих, от которых разило потом вперемежку с гормонами, всматриваясь в каждое мелькавшее мимо лицо.

Мы шмыгали по задворкам пабов, где можно раздобыть наркоты, и переговаривались вполголоса с дергаными подростками, чьи глаза давно превратились в тени. Они предлагали курнуть, но в ту ночь мы говорили им «нет».

Мы спускались в подвальные помещения, скрывавшиеся за безликими дверьми, куда пускают только «своих». Там все окутано дымом, потому что народ курит прямо внутри, а музыка долбит так сильно, что болят уши, вибрирует грудная клетка и сотрясается пол.

Мы проверили все эти места и множество других. Парк в местном микрорайоне муниципальной застройки, где мы тусуемся, когда нечего больше делать; набережную, на которую выходят окнами квартиры миллионеров; Воксхолльский мост, наш мост – мы так часто ходили по нему, перекрикивая шум машин, что он стал для нас родным, чем-то вроде друга и свидетеля.

Напоследок мы заглянули в пустую букмекерскую контору со сломанной дверью и матрасом на полу. Туда ходят ребята, которым хочется побыть в одиночестве, но я не из их числа, потому что одиночество не переношу.

Час за часом ночь истекала, но мы были уверены, что найдем ее, что она просто выкинула очередной трюк, потому что ей больно и хочется немного внимания. Мы не сомневались, что наша басистка и лучшая подруга Наоми окажется в таком месте, о котором знаем только мы, что она прячется там и ждет нашего прихода.

Ведь невозможно же просто взять и исчезнуть – бред какой-то! Никто не способен бесследно раствориться в воздухе. Так мы успокаивали себя в ту первую ночь и во все последующие, пока родители не настояли, чтобы мы прекратили поиски. Они сказали, что Наоми сама вернется, когда будет готова. А затем и полиция перестала ее искать, ведь она часто убегала из дома.

Между тем нам казалось, что на этот раз все по-другому, потому что сама она стала другой, но копы с их скучающими физиономиями и пустыми блокнотами даже слушать нас не стали. Да что они вообще могут знать?

Мы еще долго искали ее после того, как остальные опустили руки.

Мы искали повсюду, но ее нигде не было.

И куда бы мы ни заглядывали, всюду нас ждала пустота.

1

Сегодня: жизнь продолжается, все так говорят.

Каждый день нужно вставать с постели, тащиться в школу, приходить домой, думать о долбаных экзаменах, которые уже, блин, не за горами; нужно «надеяться, молиться и верить» – вдалбливают нам в головы.

Жизнь продолжается, говорят нам, вот только ни фига она не продолжается, потому что, когда Наоми исчезла, кто-то поставил на паузу весь мир. Проходят дни, недели, месяцы, но на самом-то деле ничего не меняется. Создается ощущение, будто все мы набрали воздуха в легкие и на два месяца задержали дыхание.

Нам уже давно перестали говорить, что она вернется, когда будет готова. Ее старшая сестра Ашира ходит по школе с опущенной головой, закрывшись от всех на свете, а недавно в супермаркете мы видели ее родителей, которые бесцельно бродили по рядам и невидящими глазами смотрели на полки с продуктами. Пропала Най, а потерянными выглядят они.

Надо признать, раньше ей и правда ничего не стоило сбежать из дома ради того, чтоб ее все искали; раньше она без мелодрамы не могла. Но Наоми уже давно не откалывала ничего подобного, а кроме того, ни разу не пропадала так надолго. Ее родители места себе не находят от беспокойства, а Эш выглядит так, будто ждет, что на нее в любой момент обрушатся трагические новости, – Най бы им такого не пожелала. У нее всегда хватало проблем, но она очень любит родителей и сестру, а они очень любят ее. Их дом был для нас маяком; изголодавшись по любви, мы слетались туда, как мотыльки на пламя, потому что обитателям этого дома было друг на друга не наплевать.

Теперь понимаете? Наоми ни за что бы так не поступила, но никто этого не признаёт: ни полиция, ни даже ее мама, потому что легче думать, что дочь у тебя бессердечная стерва, чем считать ее пропавшей без вести.

Поэтому иногда мне хочется, чтобы нашелся труп.

Вот такая я сволочь. Иногда мне просто хочется, чтобы она умерла, – тогда я хотя бы буду знать, что с ней.

Но никакого трупа не нашли: она исчезла бесследно, и жизнь продолжается.

А это значит, что сегодня нам нужно провести прослушивание на место басиста.

В какой-то момент казалось, что без Наоми «Зеркало, зеркало» распадется. Когда мы с Роуз и Лео впервые пришли на репетицию после ее исчезновения, то всерьез задумались, не лучше ли нам все бросить, и даже вроде как сошлись на этом, но, вместо того чтобы разойтись по домам, так и остались стоять на месте. И тогда, не сговариваясь, мы поняли, что должны продолжать, ведь без группы у нас в жизни не останется ничего хорошего. И вообще, отказаться от нее – это все равно что бросить Наоми.

Именно Наоми создала группу – по крайней мере, превратила из отстойного школьного проекта в нечто стоящее. Именно благодаря Най каждый из нас раскрыл свой талант, потому что сама она была невероятно талантлива. Она была великолепной басисткой, просто легендарной – услышали бы вы, как она играет, вас бы дрожь пробрала, – но лучше всего у нее получалось писать тексты. У меня тоже неплохо выходит, и вместе мы кому угодно дадим фору, но Най, она особенная, в ее стихах свинцовая серость начинает сверкать и искриться. Пока мы ей не сказали, она и не подозревала, что у нее настоящий дар, и чем больше мы ей об этом говорили, тем лучше у нее получалось писать. Так вот, когда у тебя такой дар, тебе не нужно никуда убегать.

В тот день, когда группа едва не распалась, в разгар нашего спора в репетиционный зал вошел учитель музыки мистер Смит. В школе кроме нас почти никого не было – в летние каникулы учеников туда не пускают, но мистер Смит выхлопотал для нас разрешение и взялся в свой отпуск дежурить на репетициях. Обычно, пока мы играли и ссорились, он сидел в сторонке с газетой в руках, но на этот раз, войдя в зал, он стал ждать, когда мы замолкнем и обратим на него внимание. Меня поразила произошедшая в нем перемена. Бывают люди, которые заполняют собой всю комнату, и мистер Смит как раз из таких. Тут дело не в том, что он высокий и подтянутый, а просто такой у него характер: он любит жизнь, любит общаться с нами, своими учениками, и это большая редкость. Он умеет увлечь, привить интерес к учебе – есть в нем какая-то особенная энергия, которая не так-то часто встречается у взрослых людей. По ходу, мы ему и правда не по барабану.

Но в тот день он выглядел так, будто из него выкачали весь воздух, будто вся его энергия, весь задор куда-то подевались. Мне даже стало немного страшно, ведь он всегда был таким сильным, но в то же время уважения к нему у меня только прибавилось. Было видно, что он переживает за Най, и это очень много для меня значило, потому что, кроме нас и ее семьи, казалось, никому больше не было до нее дела.

Уж не знаю, что почувствовали остальные, но мне сразу захотелось как-нибудь помочь ему, потому что он всегда готов помочь нам.

– Вы что же, ребята, правда хотите разбежаться? – спросил он.

Мы переглянулись и на секунду будто перенеслись в то время, когда еще не подружились, когда каждый чувствовал себя одиноко и не в своей тарелке. Мне стало жутко от одной мысли о возвращении к старому порядку вещей.

– Без нее уже не то, – говорю.

– Понимаю, – сказал он, взъерошив свои светлые волосы. – Но послушайте меня: если вы сейчас разойдетесь, потом будете жалеть. Я очень горжусь вами и вашими успехами. Ради Наоми, ради себя самих не отказывайтесь вы от любимого занятия. От нас сейчас мало что зависит, это верно, но в наших силах сделать так, чтобы о ней не забывали, чтобы ее не прекращали искать. Я тут кое-что придумал: а не устроить ли нам прямо в школе благотворительный концерт? Вырученные деньги отдадим ее родителям, и они смогут возобновить поиски. Давайте добьемся, чтобы ее история была у всех на слуху, чтобы весь мир обратил на нас внимание и узнал, как сильно мы ее любим. Вот чего я хочу, ребята, но без вас ничего не выйдет. Ну что, согласны?

Конечно же, мы согласились.

Мы не знали, как еще ей помочь.

Все лето мы репетировали втроем, но выступление совсем скоро, и больше тянуть нельзя: надо уже наконец найти нового басиста.

Наоми была… да нет же… остается лучшим басистом из всех, с кем мне доводилось играть, хоть обычно девушки в таких вещах и не сильны. Это никакой не сексизм, а просто констатация факта. Чтобы по-настоящему хорошо играть на басу, нужно быть невидимкой, а девушки – ну, по крайней мере, обычные девушки – любят, когда на них смотрят.

Нечего киснуть, сегодня важный день! Я выползаю из постели и бросаю взгляд на гору мятой одежды на полу.

Везет же Лео. Он даже спросонья выглядит на все сто.

А стоит ему взять в руки гитару, и девушки начинают его просто боготворить. И как только ему удается в шестнадцать лет выглядеть таким взрослым и таким уверенным в себе? Можно подумать, он с самого рождения был высоким качком и разговаривал басом.

А вот по мне сразу видно, что я все никак не выйду из переходного возраста. Мне посчастливилось в нем застрять. Можно даже сказать, переходный возраст – это и есть я. Если бы для понятия «переходный возраст» существовал эмоджик, он был бы срисован с меня. Наверняка и в сорок пять, на закате жизни, я буду нескладным, неказистым подростком.

Мне хочется выглядеть круто, как Лео, но все, что так идет ему, – белые футболки, джинсы, толстовки с капюшоном, кроссовки с высоким берцем – на мне вовсе не смотрится. Чего уж, на мне любая одежда сидит по-дурацки, и единственное, что придает мне хоть немного крутости, – это мой крутой друг.

Роуз тоже выглядит потрясно, впрочем, она настоящая красавица, а таким и не нужно особо стараться. У нее каштановые волосы, осветленные от кончиков до середины, стройная фигура, отпадные буфера и аппетитная попка. Парни из «Темз Компрехенсив» сходят по ней с ума.

Но это еще не все: она вечно накладывает фигову тучу макияжа – может быть, как раз потому, что без него выглядит красивее, – колготки носит рваными, а на голове делает начес. У нее свой стиль, и уж она-то умеет себя подать: когда в комнату заходит Роуз, воздух начинает потрескивать электричеством, а вокруг нее вспыхивают миллионы маленьких фейерверков.

Другие девушки пытаются подражать ей, но у них ничего не выходит, потому что, в отличие от них, Роуз вообще не па́рит, что там о ней думают.

А когда она поет… трясутся стены, отвисают челюсти и каменеют стояки.

Все мы аутсайдеры, но больше всего общего у меня было… и есть… именно с Наоми. Лео с Роуз впору быть королем и королевой на выпускном балу, а мы с Най самые что ни на есть настоящие чудики.

Наоми с ее узким подбородком, широкими скулами и огромными теплыми карими глазами, спрятавшимися за очками в толстой оправе, всегда меня восхищала. Рубашки застегивает на все пуговицы, до самого подбородка, юбки носит в складку, самой причудливой длины, а туфли выбирает практичные, со шнуровкой и всегда натирает до блеска. Она любит сочетать несочетаемое, она у нас незаурядная, уж поверьте.

Бывало, мы с Наоми проводили большую перемену в библиотеке, в тишине и покое, за книжкой. А когда мимо проходил какой-нибудь девятиклассник, только и умевший, что кидать дешевые понты, мы переглядывались и усмехались, думая о том, как же нам повезло, что мы, две белые вороны, нашли друг друга и подружились.

А играла она не хуже – какое там, даже лучше – самых крутых басистов на свете. На концертах и репетициях она всегда стояла рядом с моей ударной установкой, и вместе мы были пульсом всей группы, ее выверенным грувом.

Я не утруждаю себя заботами о внешнем виде. Еще чего! Джинсы, рубашка в клетку, а под ней белая майка – вот и весь мой имидж. Дровосек-профи – так меня окрестила Роуз.

Насчет прически тоже заморачиваться не приходится, ведь большая часть волос у меня сбрита.

Морковка.

Рыжий лобок.

Ржавчина.

За все эти прозвища я могу сказать спасибо своим волосам, которые, кстати сказать, не просто рыжие, но еще и кудрявые. Господи, да такая башка просто напрашивается, чтобы ее приложили об стенку! Роуз постоянно твердит мне, что мои волосы будут выглядеть куда лучше, если над ними немного поколдовать. Ее так и тянет намазать их каким-нибудь средством и выпрямить, но меня подобные затеи не прельщают. А каждые три дня она предлагает покрасить их в черный цвет, но я продолжаю стоять на своем: хайр у меня рыжий, пора бы уже с этим смириться.

К тому же самое прикольное во мне – это моя кличка, Ред, а будь у меня черные волосы, она бы мне уже не подходила.

За день до исчезновения Най меня посетила прекрасная идея: почему бы не избавиться от этой дурацкой гривы? И вот, не сказав никому ни слова, я отправляюсь в парикмахерскую и прошу, чтоб на затылке и по бокам головы все волосы сбрили, а сверху лишь немного укоротили, чтобы пряди спадали мне на глаза и бешено подпрыгивали, когда я буду отрываться за ударной установкой. Увидев, что произошло с моей головой, мама битый час на меня орала. Сказала, без шуток, что я как зэк из тюрьмы строгого режима.

Когда вернулся папа после очередного «заседания совета, растянувшегося на всю ночь», она наорала и на него за то, что он не стал орать на меня.

Разошлась почище, чем когда узнала про четыре дырки в моем ухе. Короче, с тех пор я скрываю от них всякие штуки, которые помогают мне быть собой: к чему мне лишние скандалы?

Мне давно стало ясно: нечего ждать, что родители спасут меня, позаботятся обо мне или там помогут. Их единственная цель в жизни – саморазрушение, а мы с Грейси, моей сестренкой, лишь случайные жертвы в их битве против себя самих. Странное дело, но стоило осознать это, и жить стало легче.

Трудно, конечно, не обращать внимания на то, что мать меня на дух не переносит, а папа наш – тот еще подонок, но я стараюсь, и вроде получается.

Текст песни группы «Зеркало, зеркало»

 
Где же она?
Она идет – и льется солнца свет,
В улыбке – притяжение.
Жизнь одна, но сожалений нет,
Пропала без предупреждения.
Где же она – та, кого я ищу?
Где же она – та, о ком я грущу?
Где же она? Мне ее не найти!
Но я не сдамся, нет, я не сдамся, пока…
Не сойдутся наши пути.
 

2

На прослушивании командует парадом Роуз. Уж она-то умеет поставить на место безмозглых кретинов, которые надеялись за неделю выучиться играть на басу.

– Бог мой, Тоби, как ты только не искромсал все струны? – говорит она очередной жертве. – Ты свою девушку тоже так ублажаешь?

– Извини, чувак, – разводит руками Лео. – Может, тебе попробовать… держаться от музыкальных инструментов подальше?

Вспыхнув, Тоби уходит, а я выглядываю в коридор посмотреть, сколько человек осталось в очереди. Да-да, там собралась самая настоящая очередь. Я больше не унылое говно, на которое никто не обращает внимания: теперь народ стоит в очереди, чтобы попасть на прослушивание в мою группу. Здорово, конечно, только совесть немного мучает. Это Най помогла нам собраться, это она лучше всех пишет тексты, это ее мотивы и слова привлекают внимание и западают в душу. Она сердце нашей группы, а все эти «умельцы» спят и видят, как бы ее заменить.

Но без группы я не могу. Я эгоистичная жопа и не хочу все бросать.

Кандидаты сменяют друг друга, и со своего безопасного места за ударной установкой я наблюдаю, как они играют и уходят, пока не остаются лишь двое.

Предпоследней в зал заходит девушка по имени Эмили. Симпатичная такая, уверенная в себе, сексуальная как раз настолько, чтобы можно было перед ней не робеть, а спокойно смотреть на нее не отрываясь, писать стихи о ее волосах и маяться всякой такой фигней.

Стоит ей только переступить порог, и становится ясно: Роуз ее не потерпит. Роуз и говорить ничего не нужно, все видно по ее гневно сверкающим глазам. В группе нет места двум горячим штучкам, а одна у нас уже есть.

Очень жаль, ведь у Эмили вообще-то здоровски получается. Она улавливает мой ритм и заполняет собой каждую паузу между ударами палочек. Выходит классно, интимно так. Я улыбаюсь и заглядываю в ее голубые глаза. Только за ударными я могу дать девушке понять, что она мне нравится, и мне потом не захочется повеситься. Эмили улыбается мне в ответ, и, прежде чем я успеваю опомниться, палочка выскальзывает у меня из руки и шлепается на пол.

– Прости, дорогая, – говорит Роуз, даже не взглянув на Эмили. – Сама видишь, ничего не клеится. Спасибо за энтузиазм.

Эмили спокойно пожимает плечами и перед уходом снова награждает меня улыбкой.

– А мне она понравилась, – говорю. – Можно мне ее оставить?

Роуз со всей силы бьет меня по плечу. Ну и удар у нее!

– Эй, полегче! – говорю я, морщась от боли.

– Это и было полегче. – Она возмущенно мотает головой. – Ред, задница ты такая, хорош слюни пускать! Мы устроили прослушивание не для того, чтоб у тебя была возможность цеплять шлюх.

– Эмили никакая не шлюха, – говорит Лео. – Мне она тоже понравилась.

– Какие ж вы бестолочи! Готовы волочиться с высунутыми языками за кем угодно, лишь бы сиськи были.

Мы с Лео переглядываемся, едва сдерживая улыбку.

– Разве не на этом основано твое господство в школе? – говорит он вполголоса, и Роуз дает ему подзатыльник.

Последний на очереди Лекрадж, никому не известный паренек из восьмого класса. Он чем-то напоминает меня в тринадцать лет: тоже понятия не имеет, как выжить в джунглях «Темз Компрехенсив». С гитарой наперевес Лекрадж кажется совсем крошечным, но уровень у него неплохой. Играет похуже, чем Эмили, а Наоми и в подметки не годится, но в целом сойдет, да и прослушивать больше некого.

– Короче, Лекрадж, давай пройдемся по басовой партии нашей песни «Мозги в жопе», а потом…

– Ребята, остановитесь на минутку.

Посреди зала стоит мистер Смит, прямой, как струна, неподвижный, будто его ударило током и приклеило к месту. Никогда прежде мне не доводилось видеть такого выражения лица, как у него сейчас: можно подумать, он только что прочел в газете, что наступает конец света. От страха у меня сжимается желудок. Случилось что-то плохое, вот точно.

Все молчат.

Все понятно и без слов.

Воздух затвердевает, прекращая течение времени, и застревает у меня в легких. Становится трудно дышать.

Мы знаем, какие новости он принес.

– Ее нашли? – шепчу я, хотя кажется, что слова доносятся с далекой планеты, которая находится за тысячу световых лет.

Он кивает, избегая смотреть нам в глаза.

– Она что?.. – Лео пристально смотрит на Смита, готовясь к худшему.

– Она… – мистер Смит беззвучно трясет головой. Наконец он поднимает глаза, и в них блестят слезы, а рот у него кривится, и лишь несколько секунд спустя до меня доходит…

…что он улыбается.

– Она жива, – говорит он.

3

Земля уходит из-под ног. На короткий миг у меня перед глазами всплывает ее лицо, я помню, как она выглядела в последнюю нашу встречу, как улыбалась, как искрились ее глаза. Я горы сверну, лишь бы сейчас быть с ней!

– Ну, и где же она? – выпаливает Роуз. – Нам надо повидаться с ней как можно скорее, сейчас же. Где она? Дома? Здесь? Она здесь?

– Она в больнице святого Фомы, – говорит мистер Смит.

– Вот же блин, – шепчет Роуз.

– В больнице? А что с ней такое? – спрашиваю я.

– Ее что, избили? – Лео едва шевелит губами. – Покажите мне этих уродов!

– Послушайте… – мистер Смит поднимает руки, выставив ладони перед собой, будто пытается угомонить шумный класс. – Понимаю, такое просто в голове не укладывается, поэтому я и хотел, чтобы вы обо всем узнали от меня. Сейчас мы вместе навестим ее – я связался с вашими родителями, они не против. В больнице узнаем подробности, но прежде мне нужно кое-что вам рассказать.

– Где она пропадала? – спрашивает Роуз, не давая ему закончить.

– Она объяснила, почему убежала? – говорит Лео тихим, полным ярости голосом.

– Что с ней такое случилось? – спрашиваю я снова. – Она сказала, что с ней случилось?

Мистер Смит плюхается на край разборной сцены и, сгорбив плечи, упирается взглядом в пол. Он подбирает слова, размышляет, как же объяснить нам, что произошло, хотя сам еще до конца не разобрался в этом. По ходу, он старается от чего-то нас оградить. Значит, дело плохо.

– С ней… накануне с ней случилось несчастье. Ее нашли на причале у Вестминстерского моста. Она плавала в пучке из тросов – тех, что используют для швартовки туристических пароходов. Она была без сознания, едва дышала, хорошо еще, что запуталась в этих тросах, иначе погрузилась бы под воду с головой… но она сильно пострадала, черепно-мозговая травма… пока неизвестно, насколько серьезная.

– И что это значит? – Роуз делает два шага Смиту навстречу, так резко, что кажется, будто сейчас она ему врежет. Он медленно поворачивается к ней и произносит, не сводя глаз с ее лица:

– Это значит, велика вероятность, что она не выживет.

Эйфорию мгновенно сменяет отчаяние. Перед глазами снова встает ее лицо, и я недоумеваю, как такое возможно: обрести друга и тут же его потерять?

В десятилетнем возрасте мне так часто случалось попадать в больницу, что нашей семьей заинтересовалась соцслужба. Первая моя травма, перелом запястья, случилась во время игры с соседским щенком: он такой прыгает на меня, а я, значит, отшатываюсь назад, падаю и шмякаюсь рукой о цветочный горшок. Щелк! – от одного звука меня тут же вырвало. Вторая травма, перелом лодыжки, произошла, когда мы с ребятами гоняли мяч и Кевин Монк решил сделать подкат. Боль была адская! А когда лодыжка зажила, какой-то черт меня дернул на спор полезть на дерево. Результат: парочка помятых ребер и выигранное пари.

Если по-честному, мне нравились поездки в больницу, нравилось сидеть в приемном отделении и ждать врача, потому что со мной всегда были родители и можно было не сомневаться, что на ближайшие несколько часов их внимание будет сосредоточено исключительно на мне. И пусть папе приходилось пропускать важные встречи, а мама, беременная, уставшая, предпочла бы местечко поудобнее, но, пока мы находились в больнице, они целиком принадлежали мне. Они не отмахивались от меня, а, наоборот, внимательно слушали. Мы болтали и смеялись, мне давали поиграть в телефон. После падения с дерева меня оставили в больнице на ночь – проверить, нет ли сотрясения мозга. Тогда мама взяла нам телик напрокат и всю ночь просидела у моей постели. Помню, она держала меня за руку, а на ее округлившемся животе возвышалась гигантская пачка «Доритос».

Потом к нам домой пожаловала соцработница. Мы беседовали за кухонным столом, а мама сидела на краешке стула и нервно грызла ногти. Мне было невдомек, чего это она так распереживалась, и ужасно хотелось ее успокоить. Соцработница велела очень подробно, одно за другим, описать все три происшествия: собака, футбол, дерево – затем повторить рассказ, а потом еще раз, уже без мамы, и только тогда она поверила, что все в порядке, и наконец ушла.

– Что ты у меня за ребенок такой? – сказала мама, положив ладонь мне на голову и пробежав пальцами по волосам. – Прямо сорвиголова.

Потом она приготовила горячий шоколад с маршмеллоу, и мне оставалось только прихлебывать из кружки и молча удивляться, как же мне удалось урвать столько материнской любви.

В последний раз мне довелось побывать в нашей местной больнице, когда родилась Грейси. Попетляв по лабиринтам коридоров, мы с папой оказались в полной занавесок палате, где на краю каталки сидела мама, а на руках у нее орала что было мочи моя малюсенькая пунцовая сестренка. Когда мне особенно грустно, я вспоминаю тот день, как мы тогда сгрудились у кровати – счастливая семья, как пахли у Грейси волосы, как улыбался папа, какой радостной, хоть и утомленной, выглядела мама. Я всегда вспоминаю именно тот день, потому что больше мы уже никогда не чувствовали себя одной семьей.

Теперь мы друг другу чужие.

Пока мистер Смит ведет нас по длинным коридорам с блестящими полами, передо мной пролетают кадры из прошлого, как будто на меня надели низкопробные очки виртуальной реальности. От резкого больничного запаха першит в горле. Тишина лифта, скрип резиновой обуви по гладкому полу, мерцающий искусственный свет.

И вот перед нами палата, и мы знаем, что внутри находится наша подруга и, возможно, она умирает.

У входа в палату, обнявшись, уткнувшись носами друг другу в плечи, стоят родители Най. Ее мама обеими руками вцепилась в рубашку ее папы, будто без него боится утонуть.

– Миссис Демир? – Роуз идет им навстречу, оставляя мистера Смита стоять у лифта. Обычно мы зовем Наоминых родителей Макс и Джеки, но сегодня обращаться к ним по именам было бы как-то неправильно.

Заметив Роуз, мама Наоми притягивает ее к себе. Лео обхватывает руками всех троих, и я тоже тянусь к ним, ведь Макс и Джеки всегда, в любое время, были рады видеть нас в своем доме, и там мы никогда не чувствовали себя лишними.

На секунду я растворяюсь в этом темном, жарком объятии, зажмурившись, чтобы не расплакаться и не выдать своего мандража. Затем мы отпускаем друг друга, распадаемся, и вот я снова стою в коридоре, щурясь в свете люминесцентных ламп.

– Как она? – спрашивает мистер Смит, стоявший все это время в стороне.

Джеки качает головой, а Макс поворачивается к окну с опущенными жалюзи, сквозь которые виднеется фигура, неподвижно лежащая на больничной кровати. Мы привыкли видеть Макса радостным: вечно хохочет, пузо трясется, темные глаза поблескивают, наготове очередная чудовищно несмешная шутка – а теперь он весь какой-то слабый и сдувшийся, со впалыми щеками, аж смотреть больно.

Вроде как нужно подойти к нему, но у меня подкашиваются колени. Стремно приближаться к выходящему в палату окну.

Травма головы – что это вообще означает? Может, у нее деформировалось лицо? Может, она лежит там вся в крови? Когда мы с Най тусовались вдвоем, мы, бывало, смотрели самые страшные ужастики, которые только могли найти на «Нетфликсе»: про мстительных демонов ну или там маньяков с бензопилой – чем больше кровищи, тем лучше. Но это реальная жизнь, и она, сука, страшнее любого фильма.

Я стараюсь не отрывать взгляда от Джеки. Волосы у нее светлые, цвета банана, с отросшими темными корнями, руки длинные и худые, ноги тощие, в джинсах в облипку. Она одевается как подросток, и Най это всегда ужасно раздражало. Моя мама считает Джеки отребьем – впрочем, она и обо мне так думает.

– Вам удалось поговорить с ней? – Роуз держит Джеки за руку. – Она приходила в сознание?

– Макс, – шепчет Джеки. Покачав головой, он окликает проходящую мимо женщину в белом халате: