Текст книги "Зеркало, зеркало"

– Твою мать, – говорю я громко. Лео с Роуз поднимают глаза.

– В чем дело? – Роуз подходит ко мне.

– Татуировка, – говорю. – Наоми сделала татуировку.

8

С татуировками вот какое дело. У меня их три, но об этом никто не знает: ни Роуз, ни Лео, ни даже Най. Наверное, однажды тайное станет явным, и тогда не избежать мне выволочки и родительского разочарования, но пока что никто ни о чем не догадывается, и в этом несомненный плюс родителей, которые тебя не замечают.

И хотя несовершеннолетним набивать тату запрещено, меня это не остановило. Первая моя татуировка была сделана в домашних условиях. Проще некуда: покупаешь иголку, чернила, смотришь обучающее видео на «Ютьюбе» и приступаешь. Мне показалось, что идеальным местом для наколки будет свод стопы. Боль была адская, да и качество вышло не ахти.

Получился не символ бесконечности, как было задумано, а какая-то пьяная восьмерка. Не знаю даже, за каким хреном мне это понадобилось, разве что руки занять, ну, и боль оказалась довольно приятной. Мне в тот день и так было невыносимо больно, будто все тело вместе с внутренними органами превратилось в один большой синяк, а в грудную клетку залили свинца. Очень уж хотелось отвлечься.

Вторая тату появилась в тот же день, что и новая стрижка, и так же спонтанно. У меня было некое размытое представление о том, как я хочу выглядеть, но, в то время как моя фигура постепенно приходила с ним в соответствие, «образ» мой оставался прежним. Нужны были перемены в стиле.

И вот как-то утром я просыпаюсь и думаю: моему бедному телу столько всего пришлось пережить, и никто этого даже не заметил, но стоит мне только сделать пирсинг или еще что – все, начинается Третья мировая. Да пошли они в жопу! Разве это правильно или справедливо? Если я и вправе что-то решать в своей жизни, так это то, как я выгляжу.

Когда бритва закончила жужжать, из зеркала на меня смотрел совсем другой человек. Домой идти мне не улыбалось – хотелось еще немного побыть собой, прежде чем меня начнут распекать за то, что я не отвечаю родительским представлениям о примерном подростке из семьи среднего класса. Тут мне и попалась на глаза увешанная эскизами витрина тату-салона. Денег на хорошую татушку у меня хватало – спасибо субботним сменам в супермаркете. Ну, думаю, была не была, все равно взашей вытолкают, потому что мне на вид не больше одиннадцати.

Может, дело было в новой стрижке, может, еще в чем, но меня не выставили, даже паспорт не спросили. Громадный мужик с бородой до пояса приносил каталог за каталогом и ничуть меня не торопил. Одна татуировка мне особенно понравилась: такая рыба-молот из символов, похожих на древние письмена.

– Это знак силы. Воин, защитник, – пояснил он. – Его носит человек, который пойдет на все ради тех, кого любит.

– Хочу ее! – Тут до меня дошло, что есть только одно место, где ее уж точно не запалят, и щеки залились румянцем. – На попе.

Он смерил меня внимательным взглядом, должно быть, пытаясь понять, что же такого в этом рыжеволосом существе с выбритой на три четверти головой есть от воина и защитника. В конце концов он пожал плечами и сказал:

– Там будет больно.

– Ничего, потерплю.

– Ну, кожа твоя.

Он меня не обманул: больно было просто пипец как. Машинка будто сверлила мне кости, кожа горела, нервные окончания выли в ответ на каждый укол. Пытка, казалось, тянулась часами, но в какой-то момент мне удалось раствориться в боли, и она стала наполнять каждый мой вдох и выдох. Наконец он закончил, соскреб меня со стола и подвел к зеркалу. У меня на глазах цвета татуировки – зеленый и голубой – ожили, заиграли, заструились. Тут же по телу разлились тепло и покой. Мне стало хорошо и уютно в собственной шкуре, даже самооценка поднялась. Правду говорят: надо показывать миру свою истинную сущность. Всегда.

Зад потом болел целую вечность – еще бы! – но мне было плевать. Мне нравилась боль, нравилась моя рыба-молот и что никто о ней не знает, потому что это означало, что никто по-настоящему не знает меня, даже самые близкие друзья.

Третья татуировка у меня под мышкой, на уровне сердца. Мне было очень плохо после исчезновения Най, хотелось заглушить эмоциональную боль физической, а жопа к тому времени уже почти прошла – вот и пришлось нанести еще один визит бородатому мужику. Результатом стала волна, разбивающаяся о скалы. Вода, которая движется, меняется, преобразуется, набирает скорость. Я волна, пришло мне тогда в голову, разобьюсь о скалы – море выкует меня обратно.

Помню, захотелось поделиться этой мыслью с Най, крутая вышла бы строчка для песни, но ее рядом не было: она пропадала в том месте, где сделала это.

Эту татуировку.

Из-за нее-то я и психую.

Наоми никакие силы на свете не заставили бы сделать наколку. Да она их терпеть не могла.

Мы с Най часто смотрели передачу «Работа над ошибками: татуировки», и она всегда говорила, что на это шоу попадают только конченые кретины, ведь кому еще взбредет в голову завалиться пьяным в тату-салон и сделать себе татуировку в виде члена? Те, кто делают наколки, твердила она, не задумываются о том, как они будут выглядеть в старости, когда кожа обвиснет и покроется морщинами. И вообще Най считала, что у таких людей одно тщеславие, а индивидуальности никакой.

Короче, та девушка, которая гуляла с нами за день до своего исчезновения, которая танцевала в желтом платье босиком, ни за что в жизни не стала бы делать тату.

– Офигеть… – Роуз садится на колени рядом со мной и вглядывается в необычный синий узор.

– Ну дела, – раздается голос Лео у нас за спиной.

Татуировка выполнена в форме полукруга, размером она, считай, не больше пятидесятипенсовой монетки, а внутри разукрашена четким абстрактным узором. Плавные изгибы, прямые углы, точки и черточки – столько деталей, столько слоев, но где же во всем этом смысл? Впрочем, если долго глядеть, плоские линии становятся выпуклыми фигурами, превращаются в лица, силуэты животных. Но стоит только моргнуть, и все исчезает.

– Настолько детальную проработку на таком маленьком участке мог сделать только крутой мастер, – говорю я. – Смотрите, как все четко и ровно, и никаких подтеков. У друга на хате тебе так не набьют. Это дело рук профессионала. Надо сообщить в полицию.

– С каких пор ты у нас разбираешься в наколках? – говорит Лео. – В жопу копов! Ну скажем мы им, и что от этого изменится?

– Раньше у нее татуировки не было, значит, она сделала ее после того, как убежала из дома. Может, полиция узнает, в каком она была салоне, кто с ней туда заходил, как она расплачивалась… – Я оборачиваюсь к Роуз. – Мы просто обязаны им сообщить, скажи?

Она кивает, а Лео раздраженно качает головой.

– Чего ты так разнервничался? – спрашивает Роуз, и он упирает взгляд в пол.

– Ничего я не разнервничался, просто… мне пришлось несладко, когда она сбежала, если вы помните. Не хочу, чтоб они снова вокруг меня вертелись, особенно сейчас.

Когда ты из такого неблагополучного района, как Лео, полиция всегда во всем подозревает именно тебя. Там живет много хороших людей, взять хотя бы Лео с его мамой, но из-за высокого уровня преступности, торговли наркотиками и кучи враждующих между собой банд район приобрел дурную славу. Стоило полицейским узнать, что Наоми дружит с парнем из этой округи, чей старший брат мотает срок за нападение при отягчающих обстоятельствах, и они набросились на Лео, как свора голодных собак. Его дольше всех допрашивали, ему позже всех вернули телефон с ноутбуком. Он ли посещал данные порносайты? По какой статье сидит его брат? Вопросы все сыпались и сыпались. Да, Лео крепко досталось, и его это очень разозлило. Он потерял последние остатки доверия к полиции.

Разве можно винить его в том, что он хочет держаться от людей в форме подальше?

– Думаю, можно и не впутывать в это дело полицию, – говорю я неуверенным голосом.

– У нас нет другого выхода, – вмешивается Роуз. – Это вообще-то улика.

– Вы не догоняете, – говорит Лео. – Подумаешь, сбежавшая из дома девочка сделала тату! Это им ни о чем не скажет, Роуз.

Роуз переводит взгляд на меня, и я пожимаю плечами: он прав.

– Мы-то с вами знаем, что-то здесь не так. Но копы разбираться не станут, и пальцем не пошевелят. Надо самим узнать, где она ее набила.

– Ну, скажем тогда Джеки с Максом: они знают Най, они знают, что она бы не стала делать татуировку, – говорит Роуз упрямо. Она терпеть не может, когда оказывается неправа.

На этом мы втроем и сходимся.

– Мне бы воздухом подышать, – говорит Лео. – У меня от этого места…

Опустив голову и засунув руки в карманы, он уходит.

– Как мы могли ее проглядеть? – Джеки держит в руках ладонь дочери, рассматривая тату на запястье. Макс – между бровей глубокая складка – стоит чуть позади. Эш расположилась у окна и наблюдает за происходящим с непроницаемым выражением лица. Солнце подсвечивает красные прядки в ее черных волосах. Интересно, что происходит у нее в голове? – Сразу видно, татуировку сделали недавно. Кожа под ней выпуклая и все еще немного розовая. Неужели вы ее не заметили? – обращается она к докторше.

– Наоми доставили к нам в критическом состоянии, и нужно было принять ряд срочных мер, – говорит доктор… Паттерсон, если верить бейджику. – Этим мы и занимались. Кроме того, откуда нам знать, какие татуировки должны быть у нее на теле, а каких там быть не должно? В анамнезе она упомянута…

Пока она листает папку, Джеки поворачивается к Наоми.

– Я боялась ее трогать, – говорит она. – Боялась ей навредить, даже за руку не брала. Если бы не ты, Ред, мы бы так и не узнали.

Странно слышать от нее такое. Джеки вообще в последнее время сама не своя, а тут еще на теле у ее дочери обнаруживают какую-то загадочную отметину.

– Макс, как ты думаешь, нужно оповестить полицию? Наоми же ненавидела татуировки, говорила, что это пошлость. Наша девочка не стала бы…

– Ну не знаю… – Макс поглаживает ей спину. – Может, мы не так уж хорошо ее знаем. Дети вечно выкидывают что-нибудь неожиданное. Я позвоню им, родная, я им расскажу.

– Это все неспроста, – говорит Джеки вполголоса, и Эш немного меняется в лице. Она тоже так думает.

И все же Макс прав. Мои родители вон ничего обо мне не знают, ничего по-настоящему важного. А вдруг Най все достало, и она решила: ну его на хер? Вдруг она надралась, обкурилась и сделала тату? Вдруг она так себя возненавидела, что ей захотелось броситься с моста? Или, может, она просто упала.

Вот только…

– А что насчет синяков? – спрашиваю я. – Тех, что у нее на запястье.

– Вероятно, ушибы она получила в реке, – отвечает доктор Паттерсон, взглянув на дверь. Ей, по ходу, не терпится поскорее смыться. – Ее изрядно побило, она ударилась головой…

– Да нет же, – я осторожно поднимаю руку Наоми, – вот здесь. Эти синяки похожи на следы от пальцев. Ее руку как будто сжимали, притом с большой силой.

Джеки ахает и зажимает рот руками.

– Постарайтесь не расстраивать попусту родственников больной, – говорит докторша, изучая руку Наоми. – Невозможно определить, что стало причиной ушибов. У Наоми все тело в синяках. – Она выпрямляется и снова берет ситуацию под контроль. – Наоми находится в тяжелом состоянии, и мы всё еще не знаем, какие последствия будут иметь ее травмы. Нам нужно время, а ей – тишина и покой. Вам всем лучше поехать домой. Приходите завтра. Возможно, к завтрашнему дню у нас появятся новые сведения.

Я ловлю на себе взгляд Эш. Ее темные глаза гневно сверкают, и я прекрасно понимаю, что она сейчас чувствует. Люди, которые не знают Най, готовы думать о ней только плохое. Для них она никто, потасканная девица, которая так и напрашивалась на неприятности. Они не знают милую, смешную, талантливую Наоми, которую знаем мы, они отказываются видеть ее такой.

– Я хочу остаться с ней, – говорит Джеки тихим голосом, в котором читается предостережение.

– Хотите – оставайтесь, никто вам не запрещает, – говорит доктор Паттерсон. – Но ей ввели большую дозу седативных препаратов. Она даже не знает, что вы здесь. Вам нужен перерыв. Возвращайтесь отдохнувшими.

– Отдохнувшими? – изумленно усмехается Роуз.

– Нам лучше уйти. – Макс обнимает Джеки за плечи. – Пойдемте, ребята, у нас еще ужин впереди.

Снаружи нас ждет Лео.

– Ну? – говорит он. – Что сказала врачиха?

– Она думает, татуировка не имеет никакого отношения к тому, что произошло, – говорит Роуз. – Все они видят в Най трудного подростка с больной психикой, для которого сбежать из дома, набить татуху и прыгнуть с моста – в порядке вещей. Если бы они удосужились посмотреть фактам в глаза, стало бы ясно, что не все так просто. Но их не переубедить.

– Они ошибаются, – бормочу я себе под нос. – Как же они ошибаются.

9

Мы ехали домой к Наоми с чувством, будто возвращаемся после долгой отлучки в родные края. И хотя мы знали, что самой Наоми там не будет, все равно на душе стало легче, ведь у нее дома каждому из нас было куда уютнее, чем в кругу собственной семьи. Джеки с Максом всегда радовались нашему приходу, кормили нас, разрешали торчать у них сколько угодно и даже оставаться с ночевкой. Дом их был безопасным, как крепость, но за его пределами у Най была несладкая жизнь. В школе ее травили, и пока не появилась группа, у нее не было другого способа отделаться от обидчиков, кроме как на время исчезнуть. Джеки с Максом пытались помочь, школа тоже принимала какие-то меры, но от этих уродов так легко не отделаешься. Бывали дни, говорила Най, когда сама мысль о школе была для нее невыносима, и тогда она убегала из дома, просто чтоб набраться сил, а спустя недельку-другую возвращалась. На вопрос о том, почему она не перешла в другую школу, Най ответила, что тогда победа осталась бы за теми, кто над ней издевался.

– Да, они вселяли в меня ужас, но я не дала бы себя сломить. – Она улыбнулась мне и продолжила: – А теперь вот вся школа у моих ног!

Мама Най готовит вкуснее всех наших мам, хотя дома у Лео, если хочешь дожить до семнадцати, об этом лучше не упоминать. Эш, Най и Джеки всегда готовили втроем – такая у них была традиция. Это трудно объяснить, но в их крохотной кухоньке всегда царила любовь. Воздух клубился звуками, запахами, вкусами и любовью. Джеки часто рассказывала нам историю своей жизни, каждый раз немного по-новому, но всегда интересно. Макс родом из Турции. Когда они встретились, он год как был вдовцом, работал в швейном ателье в Сохо и на пару с родственницей заботился о маленькой дочери, Ашире. Они познакомились в автобусе. Джеки была вся такая высокая – выше, чем он, – светленькая, громкая и неугомонная. Целую неделю они каждый день вместе сидели в автобусе, и Джеки без умолку болтала, а Макс слушал, улыбался и смеялся, а в пятницу пригласил ее на свидание. Спустя три месяца они поженились.

– Видите ли, не было совершенно никакого смысла ждать, – повторяла Джеки из раза в раз. – Мы знали, что созданы друг для друга.

После этих историй меня всегда мучил один и тот же вопрос: «Почему я не помню, как мои родители с нежностью в голосе рассказывали о своей первой встрече?» Как-то раз осенило: да потому что не рассказывали. Откуда в нашем респектабельном, традиционном, холодном и безрадостном доме взяться любви? У Демиров она никогда не иссякает, как вода в трубах, а у нас ее и под микроскопом не разглядишь, и верят в нее разве что шестилетние дети.

Раньше мы часто проводили вечера у Демиров за кухонным столом. Роуз и Лео трепались о всякой ерунде, а Наоми помогала маме. Мне нравилось наблюдать, как Най и Джеки встречаются взглядами, когда разговаривают или передают друг другу тарелки: в их глазах читались забота и взаимопонимание. Смотреть на них было все равно что прижиматься носом к витрине кондитерской, где красуются недосягаемые лакомства. Как же мне в такие моменты недоставало маминых объятий! Знаю, в моем возрасте стыдно мечтать о всяких телячьих нежностях, но я ж никому и не рассказываю.

В общем, мне хотелось снова попасть в их тесную, наполненную любовью кухню. И ровно до той поры, пока мы не очутились у крыльца, мне казалось, что все будет нормально. Дом у них современный, с обеих сторон стенами приросший к двум другим таким же домам. Он принадлежит местному совету и находится на полпути между моим домом и микрорайоном муниципальной застройки, где живет Лео. Ухоженный, вполне себе приличный домик – конечно, куда скромнее, чем гламурный особняк родителей Роуз или наш дом «с открытки», делящий стенку со своим близнецом. И вот, когда мы остановились у крыльца ее дома, оказавшись под темными окнами ее комнаты, до меня наконец дошло: та сломанная, искалеченная девушка, которая находится сейчас в больнице, и моя подруга Наоми – один и тот же человек, и от этого никуда не убежишь.

Мы выходим из машины; никто не произносит ни слова.

Джеки с Максом идут впереди. Он обнимает ее, она положила голову ему на плечо и вцепилась руками ему в рубашку. Следом за ними бредет Эш. Меня охватывает непреодолимое желание схватиться за кого-нибудь, кто меня любит, и не отпускать. Я протягиваю руку Роуз, но, ничего не замечая, она продолжает идти вперед. Один за другим я сжимаю пальцы в кулак.

– Не знаю, выдержу ли я все это. – Лео первым озвучивает мысль, которая крутится у каждого из нас в голове. – Мне уже не по себе.

– Нельзя их подводить, – говорю я. – Они нас пригласили, они хотят побыть с нами. Мы нужны им.

– Я тебя понимаю, – мягко говорит Роуз, обращаясь к Лео. – Но мы и правда не можем их подвести. Пойдем, ради Най.

Роуз кладет руку ему на предплечье, и Лео придвигается к ней поближе, как будто их тянет друг к другу невидимая сила. Сердце у меня проваливается куда-то в желудок.

Мы открываем входную дверь. Внутри, на нижних ступеньках лестницы сидит Ашира, поникшая и ссутулившаяся. Так вот что значит выражение «придавило горе».

– Ты как, успокоилась? – спрашиваю я, когда Роуз и Лео проходят в кухню, откуда доносится запах турецких специй.

– Нет, – говорит она, глядя мне в глаза. – Я в бешенстве. А ты?

– Я тоже. – Кивком головы я указываю в сторону кухни: не хочу, чтоб кто-то услышал наш разговор. – Я начинаю думать, что Най втянули в какую-то серьезную историю. Она попала в беду, сама того не осознавая.

Эш встает, и ее губы оказываются всего в нескольких миллиметрах от моего уха.

– Я тоже так думаю, – шепчет она, а затем резко разворачивается и уходит.

– Господи, деточки, ну и денек выдался! – восклицает Джеки, как только мы переступаем порог тесной квадратной кухоньки, увешанной шкафчиками из темной сосны. Она прижимает к себе каждого из нас, и мы по очереди вдыхаем сладкий аромат ее духов. Я обхватываю ее руками так крепко, как только могу, и целую в соленую от слез щеку. Давно меня никто не обнимал. Звучит глупо, но иногда каждому нужно, чтоб его вот так вот обняли, стиснули лицо ладонями и поцеловали в лоб.

– Как же хорошо, что вы пришли! Мне иногда так вас не хватает. Никто не шумит, не болтает, не включает музыку на полную громкость. – Со слабой улыбкой, которая стоит ей неимоверных усилий, Джеки рассаживает нас за маленьким круглым столом, разливает по бокалам кока-колу и накладывает в тарелки домашнюю еду: шиш-кебаб, курицу, теплые питы, пахучий рис. Любимые блюда пробуждают аппетит, а вместе с ним воспоминания, светлые и приятные. Пока мы едим, Джеки ходит вокруг стола, касаясь ладонями наших щек и поглаживая нас по плечам. Макс почти не участвует в общей беседе. Грустно улыбаясь, он переводит взгляд от одного лица к другому, а в глазах у него стоят слезы. Эш молча сидит за столом перед тарелкой с нетронутой едой. Ее голова опущена, а волосы цвета ночного неба занавесом заслоняют лицо. Можно подумать, того разговора в прихожей и вовсе не было. Мне не терпится возобновить наше обсуждение, но у нее такой неприступный вид, что как-то не хочется проявлять инициативу.

Тарелки пустеют, темы для разговора заканчиваются. Наконец за столом воцаряется тишина, и все, что мы недосказали, с тех пор как вышли из больницы, повисает большой серой тучей у нас над головами.

Смущенно откашлявшись, Лео отодвигает свой стул, но тут Джеки прерывает молчание:

– Насчет того, что сказал Макс… что мы не так уж хорошо ее знаем… Мне казалось, я знаю о ней все, каждую мелочь, но за несколько недель до исчезновения она и правда очень изменилась: перестала ярко краситься, носить парики. Она стала выглядеть… как все. А какой она стала радостной, какой ласковой! Но вы ее, наверное, знаете лучше, чем я. Почему, по-вашему, она сбежала из дома? Неужели ей было настолько плохо, что она… она…

Я закрываю глаза в поисках ответа, который бы ее утешил.

– Если бы мы что-нибудь об этом знали, мы бы вам рассказали, – говорит Роуз, прежде чем я успеваю собраться с мыслями. – Если Най что и планировала, то об этом не знал никто, даже Ред.

Я встречаюсь с Джеки взглядом.

– Най терпеть не могла татуировки, – говорю. – Ей нравилась учеба, нравилось играть в группе. Она сбежала не потому, что якобы была в депрессии. Тут в другом дело. С ней что-то случилось, но что – не знаю. Вот очнется, и сама нам расскажет.

– Вот только… – говорит Эш резко, – вот только неизвестно, очнется ли она вообще, а если даже очнется, не факт, что у нее будет нормально работать голова. Может быть, мы вообще никогда не узнаем, что с ней произошло.

– Надо надеяться на лучшее, Эш, – говорит Джеки. – Надо мыслить позитивно, моя хорошая, и…

– Ну да, только силой мысли пробитую голову не вылечишь! – чуть ли не кричит Эш, вставая из-за стола так порывисто, что стул опрокидывается и с грохотом падает на кафельный пол. В следующий момент она скрывается за дверью, и с лестницы доносится быстрый перестук шагов.

Макс берет Джеки за руку и прикладывает ее ладонь к своей щеке. Она отворачивается от нас, а мы продолжаем сидеть за столом, как зрители варьете. Невольные свидетели чужого горя.

– Ну, нам пора, – говорит Лео. – Мне домой надо. Семейные дела.

– Но завтра после уроков мы сразу же зайдем в больницу, – говорю я.

– Ага, вот только освободимся, – добавляет Роуз, не глядя в мою сторону.

– И концерт состоится, как планировалось, – продолжаю я. – Столько народу придет! Многие захотели поддержать Наоми и всю вашу семью.

– Спасибо, Ред, – улыбается Джеки. – Ребята, можно вас кое о чем попросить?

– Конечно, – говорю.

– Зайдите к ней в комнату, выберите какие-нибудь фотографии, плакаты, которые ей особенно нравятся. Знаю, сейчас она не понимает, что происходит вокруг. По крайней мере, так утверждает врач. В любом случае я хочу, чтобы она проснулась среди привычных вещей, – так она будет знать, что находится в безопасности. Выудите оттуда пару вещиц, а завтра украсим ими палату, хорошо?

– Да без проблем, – говорит Лео, хотя, по правде говоря, мы предпочли бы сквозь землю провалиться, чем идти выбирать плакаты, которые нашей подруге-коматознице все равно не увидеть.

В комнате Наоми всегда был порядок. Маленькая такая комнатка, места едва хватает для узкой кровати и шкафа с одеждой, по стенам расклеены анимешные плакаты, а на крючках, которые Макс прибил над кроватью, висят разноцветные парики. На прикроватной тумбочке просто до фига косметики – мне столько еще нигде не приходилось видеть, а цвета такие яркие и так сильно напоминают о ней, что кажется, будто и сама она где-то тут, среди груды кисточек, коробочек и накладных ресниц, и если б нам только дали инструкцию, мы бы смогли ее собрать.

Мы садимся на кровать, Роуз посередине, касаясь меня бедром.

Она расстегивает рюкзак, выуживает оттуда бутылку вина, откручивает крышку и надолго припадает губами к горлышку.

– Откуда бухло? – спрашиваю я.

– У меня связи, – ухмыляется она, передавая мне бутылку. Я протягиваю ее Лео.

– Блин, Ред, ну не будь ты такой жопой! – говорит она гневно. Такая уж она есть, Роуз. Настоящие чувства прячет за лезвиями и шипами, несносная, неуязвимая в своей пуленепробиваемой броне.

– Не люблю я выпивку, – говорю я, глядя ей в глаза. – Она превращает людей в дерьмо.

– Ах, бедняжка Ред, я и забыла про твою алкоголичку мамашу. – Она выхватывает бутылку из рук Лео, прежде чем он успевает отпить. – От одного глотка ничего не будет. Давай, за Наоми.

– Роуз, – Лео забирает бутылку обратно. – Мы понимаем, что ты расстроена, но не веди себя как стерва, ладно? Ред не пьет. Закрыли тему.

Он делает несколько громадных глотков, и я догадываюсь почему: чтобы Роуз меньше досталось. Я руководствуюсь теми же побуждениями, когда выливаю полбутылки маминой водки в раковину, а остатки разбавляю водой. Таким вот глупым способом Лео пытается ее защитить.

Он практически осушает бутылку у нас на глазах. Мне начинает казаться, что Роуз вот-вот взорвется, но вскоре ярость и грусть стираются с ее лица, и без них она выглядит по-другому: почти уродливо, почти прекрасно – одно заглядение. Я смотрю и смотрю на нее, до рези в глазах.

– Ладно, за работу. Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим. – Роуз вытирает губы тыльной стороной ладони. – Эти анимешные постеры берем?

Я киваю головой, и она принимается снимать развешенные над кроватью плакаты. Я окидываю взглядом комнату.

– И леговскую фигурку Линка из «Легенд Зельды», ее на заказ делали.

– Ага. – Лео берет фигурку с полки, вертит в руках, сует в карман. Мы часто посмеивались над причудами Най, но ее это совершенно не обескураживало.

– О, док-станция, – говорю я, протягивая руку к зарядке с динамиками. – А где же ее телефон? Она туда все свои любимые песни закачала, можно настроить его так, чтобы проигрывал музыку весь день.

– Вы что, забыли? Телефон так и не нашелся. – В дверях появляется Эш. Мы тут же прекращаем трогать вещи ее сестры, чувствуя себя грабителями, которых застали на месте преступления. – И мы его искали, и полиция. Он вырублен. Его не включали с той самой ночи, когда она пропала. Неизвестно, куда он подевался.

– Ах да, из головы вылетело, – говорю я. Точно-точно! Мы еще тогда подумали: как это Най могла уйти из дома без мобильного? Она скорее ушла бы без правой руки.

– Тут где-то валяется старый айпод «Нано». Эта док-станция подходит и для него. Поищи в тумбочке у кровати.

Встав на колени, я выдвигаю ящик. И даже зная, что полиция обшарила всю комнату, я все равно чувствую, что поступаю неправильно. Неуважительно. Я вот, например, скорее умру, чем позволю кому-либо, даже близким друзьям, рыться в моих вещах. С таким же успехом они могли бы устроить мне трепанацию черепа и узнать все, что творится у меня в голове. Что бы они обо мне подумали, если бы им стали известны мои тайные мысли и желания? Наверняка ничего хорошего.

– Вот, держи. – Я протягиваю Лео тонкий черный айпод. Логотип «Эппл» переправлен несмываемым маркером на череп. И тут среди вороха листков – должно быть, текстов песен – я замечаю записную книжку. Взяв ее в руки, листаю, вожу пальцем по знакомым загогулинам. Здесь все, что она написала с тех пор, как появилась группа. С табулатурами.

– Ты это видела? – говорю я, показывая записную книжку Ашире. – Тут песни.

Она мотает головой.

– Хочешь – оставь себе. Может, у тебя получится что-нибудь там дописать. Очнется – обрадуется, если у нее, конечно, мозги в кал не превратились.

– А тут куча всего, – говорит Лео, рассматривая банку с медиаторами всех цветов радуги. Наоми их коллекционировала. После каждого выступления группы она ходила по залу и собирала листки с табулатурой, медиаторы, пластиковые бутылки. Она не планировала подписывать их для фанатов или выставлять на «Ибэй»: вне концертной площадки они тут же становились самым обыкновенным мусором.

– Вот в чем заключается жизнь, – пояснила она однажды в ответ на мои недоуменные расспросы. – В тех вещах, которые остаются позади.

– Най, это бессмыслица какая-то.

– Зато красивая строчка для песни, – улыбнулась она. Вот и теперь ее лицо всплывает у меня в памяти: глаза искрятся, полные смеха, даже в серьезные моменты. А как она сияла, когда на нее находило вдохновение! Словно идеи светлячками порхали вокруг ее головы.

В тот день, сидя на этой самой кровати с акустической гитарой, мы написали одну из лучших наших песен.

Наоми была единственным человеком из всех, кого я знаю, кто до сих пор писал от руки. Она вечно что-то строчила, карябала на любом попавшемся под руку клочке бумаги и складывала эти записочки в специальную коробку, «на потом».

– Подруга, ты чего такая аналоговая? – не раз приходилось удивляться мне.

– А того, что лист бумаги еще никто не взламывал, – говорила она. – Поэтому все самые темные тайны я храню либо здесь, – постукивая себя по лбу, – либо в форме старого доброго манускрипта.

Теперь я понимаю, что она имела в виду. Маленькие фрагменты Наоми разбросаны по всей комнате, отрывки и обрывки той девушки, которой она была, отпечатки пальцев и ДНК на листочках, исписанных ее круглым старательным почерком.

Эта девушка не могла пропасть насовсем. Нет, она просто оказалась заперта в своей собственной поврежденной, изувеченной голове.

10

Роуз и Лео ждут меня на улице, но я иду прямиком в ванную, нагибаюсь над раковиной, набираю в ладони холодной воды и выплескиваю на бритый затылок и виски. Когда я выпрямляюсь, струйки стекают между лопаток.

Выйдя из ванной, я замечаю Аширу, которая сидит у себя в комнате перед открытым ноутбуком и забором из трех мониторов. Она с техникой на «ты». Эш из тех людей, которые прогают в любую свободную минуту, просто по приколу. С такими, как она, шутки плохи. Вот моя возможность побеседовать с ней, узнать, что она думает по поводу Най, но как завести разговор с самой замкнутой девушкой на свете?

Я не нахожу ничего лучше, как подойти и спросить:

– Что делаешь?

Она подскакивает как ошпаренная и тихо матерится. Плохая тактика.

– Твою мать! Ред!

– Извини, просто мне стало интересно, чем ты тут занимаешься.

– Заходи и закрой дверь, – говорит она раздраженно. Я повинуюсь, а что мне остается делать? Она кивком указывает на центральный монитор. – Это записи с дорожных камер видеонаблюдения в Вестминстере, – говорит она, поворачивая ко мне ноутбук.

– С «Ютьюба», что ли? – спрашиваю я. Эш довольно-таки странная особа. Кто знает, может, она вместо сериалов смотрит записи с установленных на дорогах камер.

– Тут все с той ночи, когда она попала в реку, и до того момента на следующее утро, когда ее подобрал буксир. Все видеозаписи сливают в облако, хотя нормальные люди давно уже так не делают.

– Что, прости? – я подхожу ближе и через ее плечо заглядываю в монитор.

– Смотри: в полиции считают, что она сбежала, во что-то ввязалась и бросилась с моста, правильно? – Эш думает, что пояснений требуют показания видеокамер, а не ее собственные весьма преступные действия. – В таком случае место, откуда она прыгнула, должно находиться недалеко от места, где ее нашли, ведь если бы ее долго несло течением, она бы просто-напросто утонула. Временной интервал между прыжком и появлением буксира тоже не может быть слишком длинным, иначе она умерла бы от переохлаждения. Вот я и подумала: почему бы не поискать ее на записях камер видеонаблюдения? Вряд ли полиция догадалась их проверить.