Текст книги "Зеркало, зеркало"

– Доктор?

Та останавливается и хмуро оглядывает нас.

– Это друзья нашей дочери… вообще-то, они нам как родные. Не могли бы вы ввести их в курс дела? Мне бы тоже не помешало еще раз послушать.

Докторша раздраженно поджимает губы, но все же подходит поближе и, скрестив руки на груди, приступает к объяснению:

– Наоми нашел экипаж буксирного корабля. Она запуталась в швартовых тросах на Темзе…

– Всего в паре минут от дома. – Роуз поднимает глаза на Лео. – Она уже почти добралась домой. Она что, упала?

– Неясно, как именно она попала в воду, но надо полагать, что тросы спасли ее от гибели: она получила серьезную черепно-мозговую травму и была без сознания. Ночь Наоми провела в холодной воде, но это только сыграло нам на руку. Сейчас мы согреваем ее, очень медленно, держим в медикаментозной коме и обследуем, чтобы исключить развитие кровоизлияния и отека мозга. Завтра у нас будет больше информации.

Мне кажется, вот-вот я осознаю, что все это взаправду, но прозрение так и не наступает, и меня не покидает ощущение, что мы попали в сон.

– Ну да, плохо дело и все такое, но она же поправится? Она же поправится, правда? – в голосе Лео звучит ярость. Докторша тянет с ответом – может, не хочет говорить как есть, чтобы не разозлить бугая ростом в шесть футов. Иногда Лео выглядит реально грозно.

– Мы не знаем… – медленно говорит она. – Повезло, что девочка вообще осталась в живых, потому что от удара такой силы можно умереть на месте. Она настоящий боец, иначе ее бы здесь не было. Ей оказывают всю необходимую медицинскую помощь.

– А можно нам к ней? – говорит Роуз. – Пожалуйста! Я очень хочу ее увидеть.

Докторша вопросительно смотрит на Макса, и тот кивает.

Затем она обводит взглядом наши лица. Я надеюсь услышать отказ.

– Так и быть. По одному и не дольше трех минут.

– Нам, наверное, надо с ней разговаривать? – спрашивает Роуз, когда Макс открывает перед ней дверь. – Ну, чтобы она проснулась. По телику говорят, что люди в коме слышат, когда с ними разговаривают.

– Да, но это медикаментозная кома, – говорит докторша.

– В смысле? – Роуз непонимающе сдвигает брови.

– Мы ввели Наоми седативные препараты и интубировали ее, чтобы дать организму возможность восстановиться после всего, что произошло. Разговорами ее не разбудишь, но есть вероятность, что она вас услышит, так что… почему бы и нет? – на лице докторши появляется сдержанная улыбка. Расправив плечи, Роуз входит в палату и тихонько прикрывает за собой дверь.

– Нам надо сделать пару звонков. Вы держитесь, ребята, ладно? – говорит Джеки ласково. Тушь у нее забилась в морщинки вокруг глаз и размазалась по лицу. Я киваю.

– А вы сами-то как, де́ржитесь?

– Ох, Ред, – она пытается улыбнуться, и на глазах у нее выступают слезы. – Честно? Я не знаю.

Пока мы с Лео стоим и ждем, мистер Смит покидает свой пост у лифта, подходит к окошку в палате Най и заглядывает в отверстие между створками жалюзи. Полуденное солнце оставляет на его лице яркие полосы. Я по-прежнему не могу заставить себя посмотреть на Най, поэтому останавливаю взгляд на знакомых чертах его лица.

– Она очень плохо выглядит? – спрашиваю я.

– Ред, ты же знаешь, что я никогда не вру ученикам? – говорит он.

Я молча киваю.

– Она выглядит плохо. – Он указывает глазами на что-то по ту сторону стекла. – Кажется… кажется, Роуз нуждается в твоей поддержке.

Пересилив страх, я заглядываю в окно: Роуз стоит посреди комнаты с прижатыми к лицу ладонями и круглыми от ужаса глазами, ее так трясет, что даже отсюда видно, но она все смотрит и смотрит на больничную кровать. Я мигом бросаюсь в палату, хватаю ее за руку и тяну к двери.

– Нет, нет, нет… – она сопротивляется и высвобождает руку. – Нет! Нельзя оставлять ее тут одну. Я не оставлю ее. Посмотри на нее, Ред! Разве ей сейчас можно быть одной?

– Роуз, пошли, – говорю я. – Истериками ей уж точно не поможешь.

– Посмотри на нее! – требует Роуз.

Я смотрю на опухшее лилово-серое лицо, которое помню совсем другим, и не могу оторвать от него глаз. Просто не верится, что передо мной Наоми. Голова у нее забинтована, из-под повязки не выбилось ни одной длинной темной пряди. От уха по диагонали тянется еще один бинт, а сквозь него проступают капли крови. Свободные участки кожи расцвечены синяками; один глаз весь заплыл, а другой перевязан – я помню их карими и влажными, но теперь они будто спрятались навсегда. Вокруг кровати куча оборудования, а изо рта у нее торчит толстая неудобная трубка, из-за которой кажется, что на ее губах застыл немой крик. Она сама похожа на человекоподобную машину, отрастившую себе провода. Теперь я понимаю, почему Роуз хочется закинуть голову назад и вопить. Зрелище – хуже не придумаешь.

– Пойдем, – говорю я, увлекая ее за собой. – Нечего расклеиваться. Надо быть сильными.

Несколько рывков – и мне удается увести Роуз из палаты. Я крепко обнимаю ее и закрываю за нами дверь.

– Ну как она? – спрашивает Лео, но нам и говорить ничего не нужно. – Когда я узнаю, кто с ней так… – его руки сжимаются в кулаки.

– А может, это она сама? – Ашира, сводная сестра Наоми, словно появилась из ниоткуда.

– Эш! – Роуз вешается ей на шею. На пару секунд Ашира замирает на месте, а Роуз, всхлипывая, зарывается лицом в ее толстовку. Эш, как всегда, держится очень сдержанно и спокойно.

– Ты же не думаешь… в смысле, она б не стала себя калечить, – говорю я. – У Най все было зашибись, да она прямо лопалась от счастья! Раньше она сбегала, потому что ее в школе травили, но все ведь изменилось, у нее появилась группа, у нее появились мы, и никто над ней больше не издевался. Бессмыслица какая-то.

– Пожалуй. – Эш поднимает глаза, и я с удивлением замечаю, до чего же сильно они с Най похожи: тот же прямой длинный нос, те же широкие скулы, те же глянцевитые черные волосы с рубиновым отливом. В отличие от Наоми, Эш не пользуется косметикой и не выпрямляет волосы. Это Най вечно подыскивает сумасшедшие прикиды, а Эш каждый день носит примерно одно и то же: армейские брюки, футболку и кепку – какая бы ни стояла погода. Внешний мир ее нисколько не заботит, и мне всегда это в ней нравилось. Но теперь ее младшая сестра лежит в реанимации, и отгородиться от действительности уже не получится. По ходу, ей очень больно. – В этой ситуации вообще нет логики. Куда подевались папа и Джеки?

– Они кому-то звонят, – говорю я, подходя ближе. – Эш, ну ты как?

Она отходит назад.

– Ну… – пожимает плечами. – Ладно, увидимся.

– Просто пиздец, – тихо говорит Лео. – Я о том, что с ней произошло. Не должно было все так кончиться. Ее обычные выходки никогда не привели бы к такому. Что-то тут неладно. Я нипочем не поверю, что она пыталась наложить на себя руки.

– Так вот как все думают? – спрашиваю я у мистера Смита в надежде, что он-то все разъяснит, поможет отделить правду от вымысла. Но он выглядит таким же растерянным, как и все мы. – Люди думают, что она пыталась совершить самоубийство?

– Не знаю, – он разводит руками. – К сожалению, я ничего не знаю. С полицией я не разговаривал – только с родителями Наоми, но, наверное, есть вероятность, что она…

– Нет, – я упрямо мотаю головой. – Это все фигня полная.

– Най боялась воды, – говорит Роуз. – Она даже уроки по плаванию пропускала, всегда говорила, что у нее месячные. Будь ей настолько плохо, что она готова была утопиться, мы бы заметили. Мы бы ей помогли.

Тут она резко смолкает, отворачивается и прижимается к Лео, а он сжимает ее в объятиях.

– Мне казалось, найдем ее, и все сразу наладится, – говорю я. – Но я даже не знаю, что делать. – Мистер Смит кладет руку мне на плечо, и я прикасаюсь к ней щекой.

– Я даже не знаю, что делать, – повторяю я, ища утешения в его взгляде. Мне хочется услышать от него, что бояться нечего, ему я поверю.

– Ладно, ребята, вам сегодня пришлось нелегко. Давайте я отвезу вас домой, к родителям. Семье Наоми нужно привыкнуть к новым обстоятельствам, не будем на них наседать.

– Я лучше прогуляюсь, – тут же говорит Лео.

– Я тоже. – Я оглядываюсь на Роуз, а она, склонив голову на бок, обращается к мистеру Смиту:

– А сами вы как, ничего?

– Я? Да все нормально. – Его утомленная улыбка успокаивает. – Послушайте, Наоми – настоящий боец, даже доктор так считает. Все образуется, вот увидите.

Мы уходим, а он остается на месте, продолжая наблюдать за Наоми сквозь жалюзи.

Штука в том, что мистер Смит не просто хороший учитель: только он один из всех окружающих меня взрослых ни разу в жизни меня не подводил. Многие в «Темз Компрехенсив» скажут о нем то же самое. Он никогда не врет нам и все такое, обращается с нами как с людьми, а не как со скотом. С таким учителем можно поговорить о чем угодно – он обязательно выслушает и постарается помочь. Вот мне он помог, когда дома все разладилось: объяснил, что надо оставаться собой, что в этом нет ничего плохого, что мне необязательно жить так, как живут мои родители. Он хороший человек, добрый.

– Мама и папа Наоми еще не вернулись, – говорю. – Нельзя оставлять ее одну.

– Идите, – говорит он. – Я за ней присмотрю.

Тогда Роуз подхватывает нас с Лео под руки и ведет к выходу.

– Ребят, это жопа, – говорит она, когда двери лифта закрываются. – Вот в нее и предлагаю надраться.

Год назад…

– Минуту внимания! – мистер Смит старался перекричать стоявший в классе галдеж. Был первый учебный день после летних каникул, и все вокруг что-то обсуждали: кто чем занимался, кто с кем встречался, кто кого трахнул.

Роуз – тогда мы были друг другу чужие, и она представлялась мне прекрасным мифическим созданием, которым можно любоваться только издалека, – сидела на парте в углу, а вокруг нее собралась целая толпа. По меньшей мере половина класса смотрела не на Смита, а на нее, с упоением слушая историю, которую Роуз иллюстрировала размашистыми жестами.

Не следили за ее рассказом только я, Наоми Демир и Лео: мне и так неплохо сиделось за последней партой, где никто меня не видел; Наоми, одетая так, будто сошла со страниц манги, нетерпеливо постукивала ручкой по парте; Лео трепался по телефону.

– ПОСЛУШАЙТЕ! – заорал Смит, и в классе стало малость потише. – Мне не хочется вас наказывать, но, если не рассядетесь по местам, я это сделаю. Уяснили?

Его слова были встречены стонами, вздохами и закатыванием глаз. Роуз только рассмеялась и, оставшись сидеть на парте, положила ногу на ногу и стала ритмично постукивать ботинком о ножку парты: бум, бум, бум.

Но мистер Смит поступил хитро. Он не попытался ее приструнить, как это сделал бы любой другой учитель, а просто перестал обращать на нее внимание. Ее самоуверенность слегка сдулась, и этого оказалось достаточно, чтоб остальные успокоились и заняли свои места. Мне понравился этот трюк, в мыслях промелькнуло: «Вот видишь, если долго не обращать внимания на того, кто тебе симпатичен, в конце концов человек в тебя влюбится».

Ну как можно быть таким ничтожеством?

Так вот, мистер Смит объявил, что разделит нас на команды – типа музыкальные группы, – а мы должны будем написать и исполнить вместе три песни. Пока он называл имя за именем, во мне нарастала экзистенциальная тревога. Видите ли, в чем дело: тогда никто со мной не общался, и такое положение вещей меня вполне себе устраивало.

Меня не гнобили, вы не подумайте. И все же это сейчас я в хорошей форме и играю в рок-группе, а год назад на меня без слез и взглянуть нельзя было – кожа да кости. Впрочем, сказать по правде, никто на меня и не смотрел. А меня это и не заботило. У меня было одно желание: спрятаться в собственной шкуре и превратиться в невидимку. Для безопасности. Не хотелось мне играть ни в какой группе и ни в чем участвовать – командная деятельность, причем любая, была мне ненавистна. К тому же было совершенно очевидно, что никто не захочет иметь со мной дело.

У меня на глазах весь класс делили на группы из трех-четырех человек и отправляли в какой-нибудь кабинет или коридор, чтоб они обсудили свои предпочтения и попробовали что-нибудь сыграть. Наблюдать за этим процессом и ждать своей очереди было сущим кошмаром!

– Ред, Наоми, Лео и… Роуз, – сказал мистер Смит, кивая каждому из нас.

Мне очень хотелось, чтоб этот урок оказался всего-навсего сном. Долгим, запутанным сном, который закончится за пару секунд до того, как блузка Роуз уступит моим пальцам, в лучшей традиции всех моих снов.

– Какого хера! – чуть ли не взревел Лео, тут же вернув меня к действительности.

– В чем дело, Лео? – в голосе мистера Смита не было ни сарказма, ни раздражения. Лео застыл у окна с мобильником в руке.

– А хули я должен что-то делать с этими дрочилами? Что за дерьмо!

– Ну почему же сразу дерьмо? – поинтересовался мистер Смит.

– Я вообще не хочу тут находиться. – Лео пересек кабинет и подошел к мистеру Смиту вплотную. Одинаково высокие, они стояли нос к носу и смотрели друг другу в глаза. Если б дело дошло до драки, даже не знаю, кто бы из них победил. – Клал я на вашу школу.

– Так уходи, – сказал Смит, расправив плечи. – Вперед. Прогуливай. Тогда к твоей маме наведается полиция – снова, и на этот раз тебя, скорее всего, исключат. В качестве последней попытки вернуть тебя на путь истинный тебя отправят в школу для учащихся с поведенческими нарушениями, но ты и на это дерьмо забивать будешь, а там – оглянуться не успеешь, будешь мотать срок, как брат. Отличный план. Можешь приступать к исполнению.

В классе настала гробовая тишина. Лео чуть ли не светился от ярости; казалось, гнев пробегал по его телу, как электрический ток, который мог в любой момент поразить кого-нибудь из нас. Нам уже доводилось видеть этот гнев в действии, когда Лео одним ударом сбил учителя с ног. Школу он в тот день покидал в сопровождении полицейских. Но мистер Смит его не испугался: и глазом не моргнул.

– Ты думаешь, я тебя ненавижу, но это не так. Я слышал, как ты играешь. Ты, Лео, талантливее всех, кого я когда-либо учил, у тебя настоящий дар, а ты его готов на помойку выкинуть. Ты себя не ценишь и сам себе мешаешь.

– Не надо наставлений, – прорычал Лео. – Я сам все знаю.

– Отлично, – сказал мистер Смит. – Так что, уходишь?

Несколько секунд Лео стоял неподвижно, а затем гордо прошествовал к выходу и распахнул дверь.

– Ну вы идете или как? – сказал он, оборачиваясь к нам с Наоми и Роуз.

Сказать по правде, мне было слишком стремно ему возражать.

Вслед за ним мы вышли в коридор и направились к одному из репетиционных залов. Наоми, которая за все три года ни разу со мной не заговорила, шепнула мне на ухо:

– Святые угодники! Когда он устроит в школе стрельбу, первыми сдохнем именно мы.

Так и началась наша с ней дружба.

На той первой репетиции мы забацали AC/DC.

– Что будем играть? – спросил Лео. – Что тут знают все?

Он взглянул на меня так сурово, что прямо сердце упало в желудок.

– Ты! Что ты умеешь играть?

Выражение его лица говорило о том, что я, по его мнению, вообще ничего не умею. На секунду все песни и правда вылетели из головы.

– Может, начнем с AC/DC? «You Shook Me All Night Long»[1]1
  «Ты не давала мне спать всю ночь напролет». (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. – Этот хит, по моему представлению, должны были знать все.

Он угрюмо посмотрел на Наоми, а та вместо ответа начала подбирать аккорды. Роуз пожала плечами:

– Не совсем в моем вкусе, но я готова попробовать.

– Как вам такое? – Лео вдарил по струнам, громко, бесстыже, грубо – мне сразу понравилось.

– Неплохо, – сказала Роуз как можно небрежнее.

Мы с Най переглянулись. Мне нравилось, что она не из болтливых. Палочки заплясали у меня в руках, ловко отбивая ритм, а она принялась строить басовую партию.

– Три, четыре… – отсчитывала она, кивая головой.

В тот первый раз… все было волшебно – как первая поездка на американских горках, как первый поцелуй, аж мурашки по коже. Все было идеально, прямо как в моих фантазиях. Мы с Най за всю жизнь и словом не перекинулись, а теперь вот нашли общий язык. Вместе мы дополнили гитарную партию Лео, и все звуки в комнате слились в знакомую нам композицию.

Роуз – голова опущена, волосы упали на лицо – вступила, когда пошел припев, и мы все уставились на нее, пораженные красотой ее голоса, глубокого и хриплого, как будто она выкуривала по пачке в день. Этот голос пробил брешь в моей груди. Она показалась мне еще прекраснее, чем прежде.

Роуз пела и смеялась. Слов она не помнила, поэтому придумывала на ходу. Подняв голову, она взяла микрофон и улыбнулась Наоми.

 
«Любила аниме,
С хвостом ходила везде,
От идиотов ты держалась в стороне».
 

Наоми тоже заулыбалась, и Роуз повернулась к Лео.

 
«Высок и мускулист,
Секси-гитарист,
Ты стал бы рок-звездой, но мозг твой травкой забит».
 

О боже, как же мне хотелось, чтоб она и обо мне сочинила пару строчек, и в то же время совсем не хотелось. Когда она взглянула на меня, пришлось предельно сконцентрироваться, чтоб не сбиться с ритма.

 
«На барабанах Ред!
Скажите: «Ред, привет!»,
Ходит как зомби, повидавший тот свет».
 

Ладно, пусть слова «секси» не прозвучало, зато и коротышкой она меня не назвала и про рыжие волосы ничего не сказала, так что для меня этот отрывок был все равно что признание в любви.

Мы жгли. Лео выплескивал наружу всю свою ярость, превращая воздух в ритм, а мы с Най, продираясь к самому сердцу песни, следовали за ним. Из колонок доносился голос Роуз, мощный и чувственный, и все вышло так здоровски, что, как только песня закончилась, мы, не сговариваясь, тут же начали снова. Получилось еще круче. Когда мы закончили, изможденные и взмокшие от пота, то увидели, что дверь в зал открыта, а на пороге столпилось человек двадцать. Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы.

– Пиздуйте отсюда! – крикнул им Лео, а затем повернулся ко мне и улыбнулся. – Слушай, у нас будет офигенная группа!

Впервые в жизни у меня появилось чувство, что я чего-то да стою.

4

Больница осталась далеко позади. Ранний вечер заключает город в свои объятия, а мы направляемся к парку, в котором играли еще детьми, – понятное дело, по отдельности. После уроков тут гуляют школьники, но они уже давно разошлись; парк опустел. Мы залезаем под горку и некоторое время сидим там в дружеском молчании. Нам и не нужно разговаривать, достаточно просто быть вместе. За прошедший год в жизни каждого из нас появился смысл, а точнее мы сами стали смыслом жизни друг для друга.

По отдельности мы вязли в хаосе, бесцельно неслись неведомо куда, нетерпеливо ожидая, когда же закончится этот отрезок нашей жизни и мы наконец сможем жить по-настоящему, быть свободными. А потом появилось «Зеркало, зеркало» – название придумала Роуз, потому что, по ее словам, вместе мы всех, сука, прекрасней в этой стране.

Между нами завязалась дружба, вчетвером мы стали сильнее, но, по ходу, все было не так гладко, иначе Наоми не отдалилась бы от нас, иначе мы бы ее не упустили. Мы никогда не обсуждали, что же могло привести к такому исходу. О таком и не поговоришь.

Наоми – наша лучшая подруга, но мы так и не знаем, почему она убежала из дома и что подтолкнуло ее к… нет, никакие силы не заставили бы ее спрыгнуть с моста в темную воду и воплотить в действительность свой худший кошмар.

Короче, мы сидим и молчим. Расходиться по домам никому не хочется, и у каждого есть на то свои причины. Моя причина, наверное, уже на третьем бокале водки с колой, пока папа изменяет ей с очередной телкой.

Первым молчание нарушает Лео.

– Ну на фиг, давайте чем-нибудь займемся, – говорит он.

– А мы, по-твоему, ничем не занимаемся? – Роуз откидывает голову назад, прислоняясь затылком к металлической балке, исписанной именами и матерными словами. – Мы растрачиваем свою молодость в парке, как все нормальные тинейджеры.

– Да я не это имел в виду, – говорит Лео. – Хочется чего-нибудь поинтереснее. Может, по паре колес и в клуб? Оторвемся по полной, ты ж сама этого хотела.

– У тебя они есть, колеса-то? – зевает Роуз. – Давайте закинемся прямо тут.

– Что, в понедельник?

Не надо было говорить это вслух! И кто тянул меня за язык? Ну, хотя бы удалось ее рассмешить.

– Господи, Ред, ну ты и зануда, – говорит она, с каждым словом улыбаясь все шире. – А чего бы захотела Наоми? Она в больнице, борется за свою жизнь, а мы тут сидим, блин, как полные дураки. Чем бы она посоветовала нам заняться?

– Най бы фильм посмотрела, записалась в книжный клуб там ну и все такое, – говорит Лео, поморщившись. – Или включила бы какое-нибудь реально мрачное аниме, она эту фигню обожает.

– Точно, давайте посмотрим аниме. – Ухватившись за возможность провести вечер без алкоголя и наркоты, я тащу их к себе домой на марафон «Темного дворецкого». Я не из тех, кто в жизни не притронется к подобным штукам, просто мне слишком уж хорошо знакомы последствия их употребления.

К тому же мы с Наоми и правда обожаем «Темного дворецкого» с его викторианской готикой, японской мрачностью и андрогинными персонажами. Мы собирались косплеить главных героев на следующей «Комик-кон», а Лео с Роуз так об этом и не сказали – конечно, они не стали бы думать о нас хуже, но дразнить бы не прекратили до скончания веков. Мы детально проработали костюмы и даже купили мне парик в Кэмдене, а потом… мир перевернулся.

Мы развалились на кровати в моей комнате.

Летом, когда Най пропала, у меня появилось непреодолимое желание выкрасить стены в черный цвет. Увидев, что стало с комнатой, мама закатила глаза и сказала:

– Я опускаю руки.

– Ты давно опустила руки, – получила она в ответ.

Мне нравится жить в черной комнате, тут безопасно, как в норке. Но самое большое достоинство этой комнаты в том, что она вмещает мою драгоценную, ненаглядную ударную установку, которая занимает чуть ли не половину всего пространства. Ушло два года, чтобы на нее накопить. Мама была не против, но лишь потому, что считала мое увлечение временным и думала, что к тому моменту, когда у меня появятся деньги, я уже перегорю. Как же она ошибалась! Пришлось мыть машины, выгуливать собак и раскладывать товары по полкам в магазинах, а когда нужная сумма накопилась, она уже не могла взять свое обещание обратно. С тех пор установка стоит в углу комнаты и маняще поблескивает, словно призывая меня перебудить полквартала. Вот только играть приходится с накладками для шумоизоляции.

Так вот, Лео с Роуз расположились у меня на кровати: он сонный, сидит с полуприкрытыми глазами, за сюжетом не следит; она обнимает меня за шею, прислонившись щекой к моему плечу. От нее пахнет лимоном и сигаретами, и это довольно странно, потому что она вообще-то не курит – слишком голосом дорожит.

Не стоило приглашать сюда друзей. В последние несколько месяцев мама ушла в самый что ни на есть настоящий запой – ну как можно было о таком забыть? Ей есть от чего расстраиваться, ведь папа уже даже не пытается скрывать от нее свои интрижки, но во всех проблемах она почему-то винит меня. Мы с ней теперь встречаемся настолько редко, что мое сознание, по ходу, заблокировало информацию о том, что она тоже здесь живет. Стоило ей завидеть Роуз и Лео, как она принялась строить из себя идеальную мать: нацепила безумную улыбочку, стала предлагать нам попить и перекусить. «Могу поставить пиццу в духовку или вам попкорна хочется?» Вот на фига все это? Волосы в пучок затянула, фартук повязала, как ведущая кулинарной передачи, а сама шатается, размахивает руками и гогочет на весь дом, а рядом сидит Грейси, ест наггетсы и смотрит уже десятую серию «Скуби-Ду». Когда мы уйдем, мама рухнет в кресло и осушит еще один бокал, Велма разоблачит злодея, а Грейси так и будет жевать.

Пальцы Роуз, пухленькие, унизанные серебряными кольцами, с обгрызенными ногтями, переплетаются с моими. Мне тепло и хочется спать, по обеим сторонам мои лучшие друзья. Лео заметил, что Роуз взяла меня за руку. Это видно по его недовольно поджатым губам.

Раздается стук. В дверь просовывается папина голова. Обычно он сюда не заходит, разве что ему что-нибудь от меня нужно.

– Как дела, детишки? – говорит он. – Я слышал про Наоми, как она?

– Пока неизвестно, – отвечаю я. – Чудо, что осталась в живых.

– Да, конечно… – папа медлит на пороге. – А что с ней случилось, вам не сказали?

– Пап, мне сейчас не хочется об этом говорить. Посмотри в новостях.

– Ясно… ну, вы тут не балуйте. Не делайте того, чего не сделал бы я!

Господи, пап, замолкни уже.

– Им со мной не справиться, мистер Сондерс, – высвободив руку из моей, Роуз награждает папу ухмылочкой, от которой он заливается румянцем. – Мне нужен настоящий мужчина.

– Ладно, детки, после мультика – по домам. – Он делает шаг в комнату и обводит взглядом ноги Роуз.

– У нас еще одна серия на очереди, – говорю я, поднимаясь с кровати, чтоб выставить его за дверь.

– Ну все, я помчался. Увидимся утром.

– Куда? – говорю я, округлив глаза. – Ты только домой пришел, а время уже начало одиннадцатого.

– Ты кто, мама моя? – смеется он, переглядываясь поверх моей головы с Роуз. – Ты же знаешь, какая у меня работа, там все завязано на общении. У меня просто нет выбора.

– У членов совета, должно быть, такая насыщенная жизнь! – говорю я.

– Это по работе, – повторяет он. Мы смотрим друг на друга, прекрасно понимая, что своими сказками он никого здесь не проведет. Впрочем, ни папины подружки, ни мамино пристрастие к выпивке меня уже не заботят. Раньше наша семья была нормальной и даже уважаемой, а теперь при всем своем внешнем лоске она взрывается изнутри. Ну и пусть себе взрывается, мне насрать на всех, кроме Грейси.

Спустя несколько минут голова Роуз падает мне на плечо.

Раздается храп, и мы с Лео так и прыскаем со смеху.

– Заткнитесь, – бормочет она сквозь сон.

Роуз и Ред, 108 дней подряд

Роуз

Пасибки за сегодняшний вечер, я хоть повеселела после всего что произошло.

Ред

Да, так повеселела, что аж заснула!

Роуз

Нууууу… это только со стороны так выглядело, внутренне я на 100 % была с вами.

Ред

Что делаешь?

Роуз

Слушаю как папа с коровой трахаются. Мерзость.

Ссылка на видео. Посмотреть: Свиньи занимаются сексом

Ред

Хоть один плюс у папиного дезертирства – никаких тебе непристойных звуков. Если не считать блюющей мамы.

Роуз

фуууууууууууууууууууу блин

Ред

Ты как? Денек выдался просто пипец. Най в таком состоянии… в голове не укладывается.

Роуз

Завтра гоу к ней после уроков?

Ред

Давай. Как ты там?

Роуз

Нормуль, накидалась папиным вискарем.

Ред

Прекрати!

Роуз

Это не шутка.

Ред

Тогда хотя бы не захлебнись рвотой, ок?

Роуз

Оки-доки!

Ред

Роуз, насчет завтра…

Роуз

…

Роуз

…

Роуз

…

5

Три часа ночи: сердце колотится, к горлу подкатывает тошнота, шея влажная от пота.

Сажусь в постели, кожу пощипывает, по ходу, кошмар приснился, но о чем – не помню. Во рту привкус грязной речной воды. Спускаю ноги на пол, встаю, натягиваю боксеры и футболку, приоткрываю дверь и прислушиваюсь. Мама часто не спит в это время, а если и спит, то не в постели. Иногда она вырубается на диване, лицом вниз, и на обивке постепенно образуется лужица слюны, а иногда прямо за кухонным столом. Что мне совсем ни к чему, так это попасться ей сейчас на глаза, потому что спьяну она злая и вспыльчивая.

Вроде бы все тихо. Можно сходить за стаканом воды.

Посреди кухни стоит папа. В нос бьет запах табачного дыма и алкоголя. В плане выпивки ему до мамы далеко. Мама пьянствует, как сапожник, водка заменяет ей весь дневной рацион. Лицо у нее теперь постоянно красное, щеки впали, под глазами залегли темные круги, а фигура стала тощей и жилистой. У папы все не так запущено, но и он любит пропустить стаканчик-другой, говорит, алкоголь снимает напряжение. Интересно, где это он пропадал до трех часов ночи?

– Ой, привет, дружок! – говорит он с таким видом, будто его застукали.

– Мне пить захотелось. – Беззвучно шагая босиком по линолеуму, я подхожу к раковине, открываю кран и жду, пока вода сделается похолоднее.

Он стоит у меня за спиной, переминаясь с ноги на ногу, пыхтя и покашливая, – курение явно не идет ему на пользу.

– Так что там с Наоми? Неужели попытка самоубийства?

– Пока ничего не известно. – Я сонно потираю глаза. – Неужели тебе больше нечем заняться, кроме как в три часа ночи обсуждать эту историю?

– Просто мне не спится. Пожалуй, утром позвоню Максу с Джеки. Я ведь даже немного успел пообщаться с Наоми, когда помогал ей оформить заявку на участие в программе герцога Эдинбургского[2]2
  Программа развития молодежи по пяти направлениям: спорт, волонтерство, освоение практических и социальных навыков, походная деятельность, проживание за рубежом. Участники программы ставят себе цели в каждом направлении и на протяжении установленного срока трудятся над их достижением. Основана в Великобритании в 1956 году принцем Филиппом, герцогом Эдинбургским.


[Закрыть]. Думаю, надо как-нибудь поддержать их, предложить свою помощь.

– Ты им не поможешь, пап, ты же в местном совете состоишь, а не в Кабинете министров.

– Надо показывать людям, что они тебе небезразличны, – говорит он.

– Раз так, не начать ли тебе с мамы? – отвечаю я. – Может, тогда она не будет налегать на водку?

– Не разговаривай со мной таким тоном, – говорит он, но упрек звучит жалко, потому что он знает: правда за мной.

Я ничего не отвечаю – да и что тут можно сказать? Опустив голову, он идет к своему стулу. Когда-то давно мне хотелось быть как он; раньше он казался мне самым сильным и крутым папой на свете, а теперь не вызывает ничего, кроме стыда и смущения. Всего в нескольких милях отсюда моя подруга лежит в коме с разбитой головой. Мама, судя по запаху, блеванула прямо в коридоре, а папа… ну, папа, видать, нашел себе курящую подружку. Что до меня, мне просто хочется вернуться к себе в комнату, зарыться в постель и забыть обо всем хоть на пару часов.

Но об этом нечего и думать. Моей сестренке нужна нормальная семья. Глубоко вздохнув, я вспоминаю то время, когда папа представлялся мне самым храбрым человеком на свете, а мама – воплощением доброты, и ради Грейси делаю еще одну попытку его вразумить.

– Пап… у мамы все вышло из-под контроля. – Он слегка поворачивается на стуле, избегая смотреть мне в лицо. – Тебя дома почти не бывает, ты с этим не сталкиваешься…

– А кто, по-твоему, будет за ней убирать? – говорит он с такой интонацией, будто я веду себя в высшей степени неблагодарно.

– И что? – Мне больно говорить ему то, что он должен услышать, физически больно, как будто сердце сдавили тисками. – Тебе не кажется, что у нее это серьезно, как раньше?

После рождения Грейси мама стала сильно выпивать – впервые на моей памяти, хотя, если задуматься, вряд ли впервые в жизни. Папа почти все время проводил дома, пытаясь одновременно ухаживать за Грейси и за мамой. Помню, он без конца повторял, что я держусь молодцом и веду себя очень храбро и как он благодарен, что я не прибавляю ему лишних забот. Как раз в тот период и начались мои проблемы с лишним весом. Мне и есть-то особенно не хотелось, просто нужно было заполнить пустоту, которую оставила после себя мама. Под кроватью у меня хранились обширные запасы украденных из холодильника продуктов. И вот, пока папа возился с Грейси или приводил маму в чувства, мне ничего не оставалось, как сидеть у себя в комнате и пытаться заглушить боль едой, обжираться, пока не усну. В десятилетнем возрасте другого выхода из положения для меня попросту не существовало, а вот в тринадцать лет на смену неутолимому голоду, преследовавшему меня повсюду, пришло полное отсутствие аппетита. Мне стало казаться, что, отказывая себе в еде, я обретаю над жизнью контроль.