Текст книги "Восточные Короли"

Огонь и жертва

Мы почитаем Митру… Что радуется часто И воздевает руки Творцу Ахура-Мазде Такое говоря: «Святейший Дух, Создатель Благой существ телесных!

Когда бы меня люди Мое зовущей имя Молитвой почитали

Как молятся молитвами, Их имена зовущими, Они другим богам, То снизошел бык людям Я праведным по Истине

На некоторый срок Своей бессмертной жизни77
  Стеблин-Каменский И. М. «Авеста: Избранные гимны». – Дружба народов, 1992. – 207 с.


[Закрыть]».

Весь индоевропейский языческий мир почитал огонь как божество. Греки, переселяясь на новые земли, брали с собой угли от очага города, который покидали. Когда в атаку шло войско, возглавлял его жрец со священными угольями от главного очага родного города. На вершинах холмов всего Ирана, и особенно Мидии, горели победные огни, куда маги непрерывно подкладывали сухие стебли тамариска.

Митра карал жестоко за нарушение договора. Он, как и Юпитер, был богом права. Жажда справедливости была столь сильна в мидийском обществе, как и в среде их родичей-соседей «сильных кутиев» (с III тысячелетия до н. э.) и маннеев (с I тысячелетия до н. э.), что они были единодушны в преклонении перед Митрой, Богом правды. Нигде люди так не жаждали справедливости, как в военной среде, перед лицом смерти. Потому Митра стал любимцем римских легионеров, и они донесли его культ от Евфрата до Британии.

Когда народ создает государство Правды (Арты) и несколько тысяч лет преклоняется перед носителем правды Митрой, это страстное влечение поколений становится частью психики и доминантой генетического кода нации. В этом мы убедились на поведении национального героя Курдистана, вождя язидского племени сипки Солимана, у которого невероятная отвага и изобретательность сочетались с бескомпромиссной жаждой правды. Даже тысяча лет господства такой тоталитарной семитской религиозной системы, как ислам, не смогли погасить в курдах мидийский дух отваги и правды, и они бессознательно ведут себя в трудную минуту так, как их предки – всадники Митры, «Барзан Михр».

В одну из ночей в центре Москвы, у входа в Государственную Думу, два курдских офицера из повстанческой армии Рабочей партии Курдистана совершили самосожжение. Одному из них было сорок лет, другому – двадцать четыре года. Они были опытными бойцами и представляли курдский «спецназ». Пламя их тел осветило ночь над Москвой и потрясло москвичей, которые, казалось бы, в 90-х годах уже ко многому привыкли. Превозмогая муки от огня, оба курда выкрикивали слова «Апо!.. Апо!..». Так курды называют брата отца, чей статус в роду очень высок, а курдские повстанцы из Турции называли всегда так своего вождя Оджалана, незадолго перед тем арестованного турецкими властями. В знак протеста курдские повстанцы за полтора месяца совершили сто самосожжений. В центре Москвы было совершено 99-е и 100-е самосожжения. Курды надеялись, что эти самоотверженные огненные акты привлекут внимание Европы к судьбам их вождя и народа. Они заблуждались. Европе не было дела до судьбы народа, предкам которого «выпала честь стать основателями европейской цивилизации». Никогда со времен Эллады и Рима за две с половиной тысячи лет Европа не была такой бесхребетной и бездарной. Ни одной яркой политической личности десятилетиями среди двадцати семи государств. Сто самосожжений они не заметили, для лучшего пищеварения повесив на них ярлык «терроризма».

Огненная литургия курдов освещает нам мировые горизонты духа. Почему курды уже не в первый раз выбрали самосожжения? Они ведь могли, как любой радикал на их месте, надеть пояса шахидов или сесть в машину, начиненную взрывчаткой, и в знак протеста разнести на куски тысячи людей, сея ужас и страдания. Не будем забывать, что бойцы РПК – это наследственные партизаны, закаленные бойцы, да еще и в смертельной турецкой среде, где курдов десятилетиями уничтожали и переселяли, а законами запрещали признание самого факта существования курдов, использование курдских имен и языка. Но они предпочли гибнуть сами, не причиняя мук другим людям, кроме своих близких. В этих актах самосожжения заключена тайна, приоткрыть которую нам поможет только Митра, ибо акт самосожжения есть подвиг самопожертвования.

Попробуем погрузиться в тысячелетние мистерии в честь Митры (в Ригведе – Агни), которые были смыслом жизни у предков курдов. Они приносили жертвы «непобедимому солнцу» Митре, источнику жизни. На алтарях горели принесенные верующими жертвенные дары Митре, состоящие из хлеба и горячительного священного напитка сомы. С трепетом взирая на пламя жертвенника, люди и сами вкушали хлеб и сому. Так происходило великое таинство причащения. В священной трапезе, в горящих на жертвеннике дарах находятся частицы самого Митры, уносящиеся в небо в ароматном дыму для соединения с Творцом (Агурамаздой). Стало быть, жертва Богу становится самопожертвованием самого Бога.

Вкушение священного хлеба и сомы (у христиан он будет заменен вином) имело целью приобщить верующих к Митре и через него к Небесному Отцу. Верующие, вкушая хлеб и сому как частицы Митры (Агни), чувствовали себя преображенными в самого Митру и вместе с ним возносящимися ввысь с пламенем алтаря.

Это давало минуты возвышенного счастья людям, они чувствовали себя вознесенными над будничной жизнью, воспламененные порывом взаимной любви и братства.

Итак, Митра не только посредник между людьми и Небом, не только Бог, управляющий солнечной колесницей, он не только владыка, карающий за ложь, но… и жертва. Именно он сам в частицах хлеба горел на алтаре и возносился на Небо. Человек приносил в жертву Бога, но и Митра приносил в жертву самого себя и становился посредником между людьми и Всевышним. Это было неслыханным духовным прорывом всего человечества и подготовкой к принятию жертвы Христа. Творцами этого прорыва были мидийские маги.

Два курдских офицера, горевших в центре Москвы в ночь звездопада, принесли себя в жертву, чтобы через священный огонь соединиться со своим народом, со своим вождем и с Небесным Отцом. Другого жертвоприношения потомки мидян не могли себе вообразить. Человек, который приносит себя в жертву за народ, олицетворяет этот народ перед Богом. Совершенно не важно, какого политического воззрения придерживается курд, в какой он живет стране и как относится к РПК: сто самосожжений – это хоть и невыносимо скорбное, но великое событие, пронизывающее века и тысячелетия.

Курды и песни

Волхвы с курдских гор принесли с собой в дар младенцу Христу не только ладан, мирру и золото, они принесли Божественному младенцу в своих сердцах смех другого младенца – Заратустры. Дело в том, что Заратустра – единственный в истории человечества ребенок, который, родившись на свет, рассмеялся, от чего, по преданию, погибли две тысячи демонов. Потому учение его пронизано радостью, светом и чистотой и полно героической благодати – фарны.

После беседы с царем в Нисейской долине, где потом будет столица Мидии Хагматана, Заратустра, по позднему преданию, поднес Виштаспе кубок особого хмельного напитка. Царь отведал его и забылся в блаженном сне. Он узрел в забытьи Гаронману. Так авестийцы называли отведенное в раю место для песен и танцев. Виштаспа поклонился Агурамазде. В ту же секунду все огни в очагах арийского простора «Арианам Вэджа» вспыхнули ярче и запылали веселее.

Все исследователи, изучавшие близко жизнь курдов, единодушны во мнении, что из всех народов Ближнего и Среднего Востока только у курдов веками развито изложение исторических событий в песенной форме. Возможно, курды – единственный в мире такой народ, потому что гимны Авесты, которую они сотворили, тоже поются.

Язидские эпические песни не веками, а тысячелетиями из поколения в поколение воспитывали нацию. Причем, как заметили исследователи, песни воинственного свойства занимали всегда выдающееся место в устной поэзии этого народа, не похожего ни на какой другой, и здесь объяснение надо искать в Авесте. Со времен кутиев и мидян все курды чувствовали свою избранность, а саму жизнь и каждый бой воспринимали как непрерывное служение родному верховному Богу арийцев. В каждое сражение они вступали как в литургию, осененные особой боевой благодатью – фарной.

До второй половины XX века курды и язиды все еще сохраняли живую эпическую традицию. К автору этих строк четверть века назад подошел в микрорайоне Тифлиса Дигоми щуплый, невзрачного вида старый дворник-язид и почти страдающим голосом спросил, когда мы разговорились: «Почему радио не поет никогда теперь песни мужей? Все время стонут про любовь!»

Надо заметить, что язидов, спасавшихся в 20-х и 30-х годах от голода в Тифлисе, не знавших ни языка, ни грамоты, ждала только работа грузчиков и дворников, и они занимались этим с благодарностью. Язидские женщины единственные в Закавказье тогда упорно ходили в национальной одежде. В истории, пожалуй, не было ни одного язида, который стеснялся бы своей метлы. Последнюю они долго называли карабином, а совок – патронташем. Все-таки они были природные мидийцы из гор, где еще в начале XX века гильзы были мерой веса. Второе и третье поколение язидов пошло в слесаря, продавцы и особенно в таксисты. Довольство своими простым местом в жизни и есть основной признак благородства. «Всяко место свято», как говорил Гоголь.

Язид, который тысячелетиями воспитывается на героических исторических песнях, и с метлой, и за баранкой остается самим собой. Дворник из Дигоми ясно понимал, что на песнях о любви, к тому же песнях дешево эстрадных, можно вырастить только поколение слизняков и «мужчинок».

Лейтенант Александр Бернс на службе Ост-Индской компании записал в 1831—1833 годах в Хорасане (Северо-Восточный Иран) у туркмен «Песню текин-туркменов, обращенную к курдам». В ней туркменский феодал обращается к вождю курдского племени Лутф Али-Хану с требованием покориться ему и выплачивать дань. Вождь курдов ответил туркмену в таком же угрожающем духе и в песенной форме. Лейтенант Бернс опубликовал ответную песнь курда и отметил, что в курдской песне «более отваги и более энергии». Данные эти привел О. Д. Джалил, востоковед, посвятивший жизнь собиранию образцов курдского песенного творчества.

Обмен боевыми песнями-вызовами выдает древнюю иранскую рыцарскую традицию.

Даже в 30-х годах XX века в Хорасане продолжали существовать три курдских полунезависимых ханства. Вождь одного из них – Яр Мамед-хан даже был приглашен в 1896 году в Москву на священное коронование императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Курды жили в Хорасане с незапамятных времен. Рядом с Ашхабадом до сих пор большое курдское село Багир. Рядом с Ашхабадом же располагалась первая столица парфян Ниса, названная так в память о Нисейской долине у Хамадана. Парфяне на рельефах Персеполя одеты в мидийскую кожаную одежду и являются, несомненно, одним из мидийских племен. Их роднит с курдами не только выраженная склонность к героике, но и язык, и лошади Нисы – ахалтекинцы. Что касается текинцев-туркмен, то это, несомненно, тюркизированные парфяне – самые близкие родичи курдов. Парфяне ближе к курдам, чем даже персы.

Классик армянской литературы Хачатур Абовян в 40-х годах XIX века записал ряд язидских эпических песен. Одна из них называется «Язидская воинская песня о борьбе против предводителя турок и курдов (мусульман) шейха Касема», она повествует о борьбе язидов под предводительством Мирза-аги. Другая песня – «Воинственная песня о поражении курдов джалали, которое им нанес прославленный Солиман-ага в 1839 году в Баязиде». Х. Абовян замечает:

«Поэтические произведения этих азиатских трубадуров действительно заслуживают особенного внимания и удовлетворяют требованиям самой строгой критики, но никто их еще не записывал и, как все рапсодии и изустные предания, они с каждым годом подвергаются забвению все более и более».

Когда Абовян писал это, в Курдистане, не считая сотни мелких владений, еще действовали полдюжины сильных горных королевств курдов, которые были по существу самостоятельными государствами. Это эмираты: Арделан, Бабан, Хаккари, Ботан, Бидлис, Мукри, Соран, Бадинан, Дерсим.

Немецкий востоковед Оскар Манн, долго живший среди курдов мукри в иранском Соуджбулаке (ныне Мехабад), отмечал, что еще в начале XX века существовали особые школы для обучения народных сказителей (по-курдски «дангбеж»). По мнению Манна, они широко бытовали наряду со школами для священнослужителей. О специальных певческих школах курдов сообщает и академик В. А. Гордлевский. Учителя в них передавали свое мастерство изустно. Это отвечало и тысячелетней авестийско-мидийской традиции магов передавать религиозные гимны – гаты и кавлы – только изустно.

Исторические песни звучали в походах, на пирах, кочевьях, у пастушеских костров, на свадьбах и при приемах гостей. Песни делились на героические, походные, песни мужей и песни всадников.

Курдские женщины единственные, пожалуй, в мусульманском мире, которые никогда не носили чадру, предпочитая яркий платок вокруг лба «тамази» и фетровую шапочку «фино» в форме фески или другой женский головной убор – «кофи», с обязательной кисточкой справа. Курдянки нередко становились предводителями боевых отрядов, а также авторами песен. Адели-ханум, вдова Осман-паши Джафа, управляла округом Солеймани. О ней тепло вспоминал английский разведчик Э. Сон и русский консул-востоковед В. Ф. Минорский. Последний встречался с ней в мае 1914 года.

После нашествия арабов мы между 850 и 900 годами впервые встречаемся со стихами на персидском языке. Знаменательно, что из трех первых поэтов: Мохаммада Васифа, Басама Курди и Хосайна Хариджи, курды если не все трое, то двое – несомненно. Басам по нисбе «Курди» и так ясно, что курд. Хосайн Хариджи тоже, скорее всего, из курдов, ибо движущей силой хариджитов были, как правило, курды.

Тут мы опять ступаем на территорию исторического разбоя. Здесь любой заметный персонаж, родившийся в Хамадане, Сулеймании, Керманшахе, в Баязиде или Хаккяри, будет записан в арабы. Если же есть прямые указания на то, что он не араб, то будет называться смешным словосочетанием «исламский поэт» или «мусульманский ученый-энциклопедист», на худой конец – персом. Перечислим лишь нескольких курдских лириков и ученых.

В IX веке Абу Ханифа Динавари, родившийся в Иранском Курдистане, стал основателем арабской ботаники, а также написал (утерянную ныне) книгу «О происхождении курдов» (Ansab al-Akrad). В том же IX веке при дворе Гаруна аль-Рашида, чьим именем назван правитель Багдада в сказках «Тысяча и одна ночь», служил известный курдский музыкант, поэт, филолог, автор «Большой книги о музыке» Исхак аль-Маусили. Аль-Маусили был учителем Зиряба, музыканта, поэта, изобретателя зубной пасты, сезонной смены нарядов и перемен блюд, оказавшего большое влияние на придворные и великосветские манеры арабского мира и подконтрольной арабам части Испании.

В начале XI века творил печальный мистик Баба Тахер по прозвищу Голый. В России его бы считали юродивым. Всю свою жизнь он посвятил, как настоящий философ, поиску Бога. Его мавзолей находится в Хамадане.

 
Не закрывай ушей, создатель, на замок!
Внемли мне! Ты один, я тоже одинок.
Твердят, что не дал бог друзей Баба Тахиру,
А что ему друзья, коль друг Тахира – бог.
 

В том же XI веке творят поэт Али Харири и инженер-изобретатель Аль-Джазири.

В XII—XIII веке известен Абу Хафс Сухраварди, основатель суфийского братства Сухравардия и автор трактата «Дары божественного знания», ставшего классикой духовной практики и этики суфизма. Тогда же Али Ибн аль-Атир, сражавшийся вместе с Саладином против крестоносцев, пишет «Полный свод всеобщей истории».

В XIII—XIV веке Абу-ль-Фида из рода Саладина (Айюбидов) создает работы об исламских династиях и книгу по географии «Упорядочение стран». Разумеется, воевал с крестоносцами. Его именем назван кратер Абульфида на Луне.

В XVI и XVII веке творят поэт и мистик Малаи Джазири, автор «Шараф-наме» Шараф-хан Бидлиси, автор поэмы «Дим-дим – Златорукий хан» Факи Тайран, автор поэмы «Мам и Зин» Ахмад Хани.

Наш великий востоковед В. Ф. Минорский так сказал об элегиях курдского поэта Комаси: «По силе художественной выразительности поэзия Комаси превосходит известных корифеев персидской поэзии Фирдоуси и Хакани». Курдский поэт Ханай Кобади, переложивший с персидского на диалект горани поэму курда Низами Ганджеви «Хосров и Ширин», во вступлении писал: «Поистине, персидский язык сладок, как сахар, но курдский язык слаще персидского».

Особенно славился своими поэтами, наряду со всадниками, тысячелетний курдский эмират Арделан в Иране. В 1998 году в Лондоне издали антологию тридцати девяти арделанских поэтов.

Джафы – одно из самых сплоченных и грозных племен курдов, расселившееся между Арделаном на востоке и Сулейманией (Ираком) на западе. Когда джафы готовились к перекочевке, правительство Ирана объявляло боевую готовность наличных воинских частей, чтобы сдержать боевой энтузиазм джафов, презиравших земледельцев и не упускавших случая пограбить их. В Ираке джафы в основном проживали в городе Халабджа, где душегуб Саддам Хусейн умертвил ядовитыми газами пять тысяч курдов. Сегодня самая нерушимая клятва джафов – это клятва могилой их соплеменника поэта Маулави (1806—1882). Маулави писал на диалекте горани. В. Ф. Минорский, человек великой судьбы, великий и по трудам, писал: «Немецкий ученый О. Манн в 1906 году утверждал, что в диалектах горани прослеживаются следы древнемидийского языка».

Маулави был из рода аристократов и богословов. Прадед поэта был внуком основателя рода богословов Пир Шахо. В крупнейшем университетском городе Иракского Курдистана Солеймании самая красивая улица носит имя Маулави. Ему же установлен памятник в Халабдже. Маулави выразил «канони курди» в следующих словах: «Цель у меня одна – пусть убьют меня, отсекут мне голову, я никого не страшусь, везде буду говорить только правду».

Так устами поэта, сквозь тысячелетия, открываются нам мидизм курдской души и бессмертная Авеста.

Говоря о поэзии и песнях курдов, невозможно не упомянуть любимый курдами всех вероисповеданий и политических предпочтений танец гованд. Гованд восходит к тем временам, когда люди жили в пещерах. Это видно по тесно сплоченной, плечом к плечу, группе танцующих. Так могут прижиматься друг к другу в братском единении только при свете священного огня, отбрасывающего тени дерзко танцующих под вой волков или рычание леопардов, в двух шагах от враждебных племен. Эстетика гованда требует особой духовной выправки и стати. Танцевальные па в гованде внешне не броские, а тем более не залихватские. В нем нет эстрадно-фольклорной дури. Он завораживающе прост и торжественен. Когда танцующие перекликаются, это придает гованду вид богослужения или воинского построения. Гованд танцуют и мужчины, и женщины, и дети.

Есть еще танец «кочари». Так называют курдских сезонных, кочевников. Кочари танцуют только мужчины. Это древний боевой танец, предваряющий сражения. В кочари мужчины кладут руки друг другу на плечи и танцуют при полном оружии. Композитор Арам Хачатурян свой знаменитый «Танец с саблями» поначалу назвал «Курдский танец», но позже под давлением переменил название.

Курды всегда очень серьезно относились к своему литургическому танцу и шли на любые жертвы ради его неприкосновенности. Так, например, в VII веке Хузайфа ибн аль-Йаман совершил вторжение в Мидию Атропатену. Арабский военачальник Хузайфа заключил мир с марзбаном (то есть пограничным владетелем) Ардебиля. Мидийцы обязывались платить арабам громадную сумму 800 тысяч дирхемов в год, с тем чтобы те, в свою очередь, взяли обязательство:

«Никогда не убивать и не брать в плен, не разрушать храмов огней и не преследовать курдов Баласакана, Савалана и Сатрудана, не препятствовать жителям Шиза исполнять во время своих праздников пляски и открыто совершать то, что они совершали раньше» (Балазури. «Книга завоевания стран»88
  Пер. П. Жузе. Баку, 1927, с. 326


[Закрыть].

Во время вторжения арабов Мидия Атропатена именовалась Атурпатаканом. Арабы, не умея произносить некоторые звуки, назвали эту область Адарбайджан. Сегодня мы ее знаем как Азербайджан. На самом деле, на языке коренных ее жителей курдов-мидийцев она навеки должна называться не Азербайджан, а Агурбаган, то есть «Огни богов», ибо здесь был расположен один из трех великих огней зороастризма Адур-Гушнасп.

Так или иначе, но курды из страны огней оказались верны себе и защитили свой танец гованд, который завораживает неуловимой кавалерийской рысью, будто непрерывно под грохот барабана и флейты разворачивается для атаки курдская кавалерия, которая с мидийских времен не знала себе равных в мире. Пока курды сходятся для священного танца гованда – они непобедимы и бессмертны.