Текст книги "Последняя книжная вечеринка"

8

Одна из первых вещей, которые я уяснила с самого начала работы в «Ходдер энд Страйк», это то, что ассистенты на третьем этаже делились на две большие группы – редакторы и рекламщики. Редакторы это простые секретари, вроде меня, и более высокие по статусу помощники редактора, такие как Рон. Они были более серьезными и пафосными, чем рекламщики. Они хорошо разбирались как в писателях-постмодернистах, таких как Анджела Картер и Роберт Кувер, а также в классических произведениях Джона Стейнбека и Джейн Остин. Редакторы осознанно выбирали обычную повседневную одежду, чаще черного цвета, и это могли быть как неожиданные находки из комиссионного магазина, так и дорогостоящие вещи, подаренные родителями, которые нередко спонсировали своих детей, избравших эту низкооплачиваемую профессию.

А еще были юные симпатичные рекламщицы, мужчин в их отделе почти не было. Такие девушки надевали вельветовые обручи, чтобы убирать назад блестящие светлые волосы и открывать свое чистое красивое лицо. Они начинали день бойко и заканчивали его так же активно, очевидно, не без помощи кофейного допинга, и в целом получали искреннее удовольствие от своей роли чирлидеров, только в издательском деле. В отличие от более замкнутых редакторов, которых часто терзали смутные сомнения насчет того, что им приходится работать в издательском деле, вместо того чтобы писать и издавать собственные книги, рекламщицы любили свою работу и не считали зазорным смешивать работу и веселье. Не было ничего удивительного в том, что именно три юных ассистентки из отдела рекламы решили устроить первую в этом издательстве летнюю вечеринку.

– Это будет «прогрессивная» вечеринка, – сказала Мэри Нунен, которая пришла в редакторский отдел раздать приглашения.

– С политической точки зрения? – спросила я. – Это интересно. Наверное.

– Очень смешно, но нет, – ответила Мэри. – «Прогрессивная» – это значит, что она будет прогрессировать, то есть мы будем переходить из одной квартиры в другую. Начнем в моей, затем перейдем к Калли и закончим у Минди.

Я не любила все эти офисные вечеринки, за исключением ежемесячной акции неформального общения от Малькольма, и не слишком-то горела желанием посетить подобное мероприятие. Ходить из квартиры в квартиру, чтобы в каждой проходить через этот этап первоначальной неловкости? Но я уже устала от всех этих вечеров, когда я, пытаясь не думать о Фрэнни, пересматривала фильмы с Бетт Дейвис, сидя в одиночестве в кинотеатре «Редженси».

– А, и еще ты должна привести с собой писателя, – сказала Мэри. – Кого-то из наших.

– Акция «Приведи своего писателя»? Это что-то новенькое, – сказала я.

Мэри подождала, пока до меня дойдет ее намек о том, что я должна привести Джереми, единственного писателя «Ходдер энд Страйк», которому было меньше тридцати.

– Ты серьезно думаешь, что Джереми Гранд пойдет на «прогрессивную» вечеринку? – спросила я.

Мэри посмотрела на меня многозначительным взглядом, который должен был напомнить мне, что она не дурочка и что в дополнение к посту капитана женской команды Гамильтона по хоккею на траве у нее есть два высших образования – по американской литературе и по психологии.

– Если ты скажешь ему, что вечеринку проводят люди, ответственные за промокампанию его книги, он придет, – ответила она.

– Думаешь, он настолько прагматичный?

– Да без понятия! – сказала Мэри, дернув плечом. – Я просто думаю, что он милый.

В душе надеясь на то, что у Джереми появятся другие планы и он не сможет прийти, я дождалась конца недели и только тогда позвонила ему. Однако он охотно принял мое предложение, не задавая никаких вопросов про «прогрессивность». Он предложил мне встретиться на пересечении 86-й стрит и Йорк-авеню и пройтись пешком до первой квартиры вместе.

На месте он оказался раньше меня – он стоял, облокотившись на знак «Парковка запрещена», и прятал руки в карманах черных джинсов.

– Ну что, готовы выжимать из себя веселье и спонтанность? – спросила я.

– Мы обязаны посетить все пункты этого увеселительного маршрута? – осведомился он.

По его хмурому лицу было понятно, что он принял приглашение исключительно из деловых соображений, как и предполагала Мэри.

– Ты свободный человек, можешь делать все что хочешь, – сказала я. – Я тебе не надсмотрщик.

– Я не это имел в виду, – сказал он, смягчившись.

Он спросил о девушках, которые организовали вечеринку, и я рассказала ему о делении на редакторов и рекламщиц и о том, кто из редакторов может появиться на этом мероприятии. Я предупредила его о Роне, который не одобрил еще ни одной книги из тех, что понравились Малькольму.

– Он скептично настроен к любому роману с традиционной хронологией событий. Или даже к любому роману с понятным сюжетом. Утверждает, что его собственный роман, который сейчас в процессе написания, будет «вывернут наизнанку».

– Не понимаю, что это значит, – сказал Джереми.

– Я не уверена, что он и сам это понимает.

У меня был соблазн похвалить роман Джереми, но мне пока не хотелось, чтобы он знал, что я его прочитала.

Мы вышли из тесного лифта в доме Мэри, попали в холл и пошли на звуки Eurythmics к квартире 6J. Дверь вела в коридор, а дальше была гостиная с одним окном, диванчиком, накрытым покрывалом с индийскими узорами, и круглым столом, заставленным мисками с картофельными чипсами, луковым соусом-пюре, тарелкой с сыром бри и крекерами. Мэри стояла у стола и общалась с какими-то элегантными молодыми людьми в пенни-лоферах[8]8
  Лоферы, ло́уферы – это туфли без шнурков, союзка и мыски которых украшены приподнятым полукруговым швом.


[Закрыть]. В комнате было слишком светло для вечеринки, от чего было не очень приятное ощущение, как будто вечеринка еще толком и не начиналась.

Мэри в летнем желтом платье с тонкими лямками держала в руке бокал белого вина.

– Вы пришли! – сказала она, легонько похлопав по руке меня, а потом и Джереми. Я думала, что он наградит ее недружелюбным взглядом, но он улыбнулся и поблагодарил ее за приглашение. Я подошла к небольшому столику у окна, где Мэри расставила напитки, и взяла бутылку пива. Рон в своих круглых очках и с аккуратно подстриженной бородкой, которые делали его похожим на профессора, стоял в кухонном проеме, приобняв девушку. Она была чуть выше его, у нее были короткие волосы ежиком и ряд серебряных сережек в левом ухе. Рон сделал мне знак, приглашая присоединиться к ним, и, чокаясь, ударил своей бутылкой о мою.

– Это Кайла, – сказал он. Заметив Джереми, беседующего с Мэри у столика с напитками, Рон спросил:

– Твой парень?

– О нет. Это Мэри просила позвать его.

Кайла повернулась, чтобы посмотреть, о ком мы говорим.

– Кажется, я знаю этого парня, – сказала она.

– Я тебе рассказывал о нем, – сказал Рон. – Это тот самый возмутительно талантливый Джереми Грант, так же известный под именем «божий дар для прокаженных».

– Неужели я слышу комплимент? – недоверчиво спросила я.

Рон медленно покачал головой:

– Я признаю, что у него есть талант. Но не могу утверждать, что он открыл Америку.

Посматривая на Джереми, Кайла прищурила глаза.

– Это Джереми Гринберг, – сказала она. – Я сидела с ним за одной партой на обществознании в школе «Мильберн Джуниор Хай».

– Он сменил фамилию? – спросил Рон.

– Он еврей? – спросила я. – Из Нью-Джерси?

Кайла кивнула:

– Да, да, и да.

Рон повернулся к Кайле:

– Ты из Нью-Джерси?

Она смерила его уничтожающим взглядом, а я посмотрела на Джереми, который смеялся над чем-то, что рассказывала ему Мэри. Я ошибалась на его счет. Он ничуть не ближе миру Фрэнни, чем я.

Кайла подошла к Джереми и, игнорируя Мэри, подняла руку, помахав ему одними пальцами. Он посмотрел в ее сторону, не узнавая ее, а когда она заговорила с ним, показывая на свои волосы, которые, видимо, не были такими короткими и колючими в восьмом классе, его, кажется, осенило, что они знакомы. Я пыталась услышать, о чем они говорили, но Мэри, которую Кайла исключила из разговора, повернулась ко всем нам и объявила, что ровно через десять минут мы должны будем переместиться в следующую локацию на 71-й улице.

Я допила свое пиво, взяла следующую бутылку и встала у двери, чтобы уйти отсюда одной из первых. Джереми последовал за мной. Не дожидаясь, пока вниз спустятся все остальные, мы потихоньку пошли по улице на запад. Мы прошли примерно квартал, в течение этого времени я размышляла, стоит ли мне что-либо говорить, но в итоге не смогла сдержаться:

– Рада знакомству, Джереми Гринберг.

– Я этого не стыжусь, – сказал он. – Это не было каким-то особым секретом.

– Конечно, – ответила я, подозревая обратное.

– Я сменил фамилию, когда окончил старшую школу. Гранд – это фамилия нашего старого рода.

Я не знала, как на это реагировать. А Гринберг, что, не было фамилией его рода? Настоящей фамилией? Я бы не удивилась, если бы ему сменили фамилию на острове Эллис[9]9
  Остров Эллис, расположенный в устье реки Гудзон в бухте Нью-Йорка, был самым крупным пунктом приема иммигрантов в США, действовавшим с 1 января 1892 по 12 ноября 1954 года.


[Закрыть], но когда столь юный молодой человек выбирает себе новое имя и меняет еврейскую фамилию на другую, полностью лишенную коннотаций, это выглядит довольно необычно.

– Как к этому отнеслись твои родители?

– Это решение просто добавилось к списку всех остальных вещей, которые они во мне не понимают.

Он не стал приводить других объяснений, и поэтому я решила не давить на него. Если я хочу, чтобы этот вечер был приятным, нужно, чтобы мой гость мог расслабиться.

Мы с Джереми подошли к следующей локации раньше остальных, она находилась в многоэтажной новостройке с консьержем. Я не могла вспомнить, кто именно был хозяйкой этой квартиры, и поэтому мы решили подождать остальных, сидя на черных кожаных диванах в холле. Стены здесь были закрыты рядом зеркал, от чего у меня немного закружилась голова.

– Этот холл действительно такой большой или это просто иллюзия? – спросила я.

Джереми пожал плечами:

– Думаю, они сделали специально такую отделку, чтобы он казался достаточно большим и оправдывал высокую стоимость аренды.

Я не знала, что еще сказать, и поэтому просто сидела, не осознавая, что пялюсь на Джереми, пока он не спросил:

– Почему ты так смотришь на меня?

– Просто не могу понять. Теперь, когда я знаю, что ты Гринберг, ты стал для меня менее пугающим или, наоборот, более пугающим из-за того, что тебе хватило духу сменить свою фамилию.

– Более пугающим, – сказал он. – Я определенно за этот вариант.

Через несколько минут подошли остальные участники вечеринки, мы присоединились к ним, и лифт, набитый веселой толпой, стал подниматься к квартире Калли Кэлхун, самой опытной из младших сотрудников отдела рекламы. Она только что съехалась со своим парнем, Клинтом, торговцем облигациями.

– Смена блюд готова, ждем только вас, – сказала Калли, провожая нас от лифта до входной двери на каблуках, которые показались мне до неприличия высокими для вечера, который мы собирались провести, слоняясь по Манхэттену.

Квартира показалась просторной, поскольку мебели было немного. В гостиной стояли два блестящих кожаных дивана, темно-зеленое кресло-кровать и кофейный столик из стеклянной столешницы, лежащей на чем-то, похожем на пеньки деревьев. Коридоры украшали рамки с большими фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек – видимо, сам Клинт – то на лыжах, то на доске для серфинга, то занимающийся гольфом в разных красивых местах. Эти динамичные фотографии как будто предназначались для спортивного журнала «Аутсайд».

Джереми уставился на фотографии. Сложив руки, он сказал:

– История мужественного мужчины, истинного американца.

– Истинного потешателя своего эго, – пошутила я.

Джереми рассмеялся:

– Ты правда сказала это вслух?

– Похоже на то. Знаешь же, как говорят, «истинный знаток своего дела».

– Я так и понял.

Калли, которая ушла на кухню, сразу после того, как мы вошли, появилась в гостиной с большим овальным подносом маленьких пластиковых стаканчиков, наполненных сияющими кубиками льда.

– Встречайте наше следующее блюдо, – сказала она, опуская поднос на стол. – Русская водка, ледяная!

Гости быстро окружили стол. Джереми спросил, какой у меня любимый цвет, и пошел толкаться. Он вынырнул из толпы, держа по три красные чашечки в каждой руке.

– Три? – удивленно спросила я.

– Одна – это шот. Две – перекус. А вот с трех уже начинается полноценное блюдо.

– Нам что, придется добираться до следующей квартиры, чтобы хоть что-нибудь перекусить? – спросила я, оглядывая комнату на предмет съестного. – Ненавижу пить на пустой желудок.

– В России, когда нечем закусить, занюхивают алкоголь чем-нибудь, вроде рукава шерстяного свитера или даже волос с естественным резким запахом… чтобы обмануть желудок, – сказал Джереми.

– Это работает?

– Без понятия.

Он наклонился ко мне, бережно взял прядь моих волос с плеча и поднес к носу. Поскольку его голова была наклонена ко мне, я могла уловить запах его волос – едва заметный аромат мяты. Когда он поднял голову, кончик пряди остался свободно лежать в его руке, и его лицо оказалось совсем близко к моему. Он показался мне таким беззащитным, и это было… приятно.

– Откуда ты это узнал? – спросила я.

– Мой отец родился в Москве. А сам он узнал об этом от своего отца.

Он мягко провел пальцами по моим волосам, расчесывая прядь.

– Дедушка Гринберг? – спросила я.

Джереми сжал прядь чуть крепче и нежно дернул ее.

– Он самый, – сказал он, отпуская прядь из пальцев.

Джереми проглотил свои шоты один за другим.

– Ужасно, как и всегда, – сказал он. Он наклонил голову ко мне и указал на свои волосы. – Хочешь сделать это а-ля рюс?

Я приблизилась к нему, сделала быстрый вдох, а затем подняла пластиковую стопку, желая скорее почувствовать эффект от водки.

– За дедушку Гринберга, – сказала я и проглотила ледяную жидкость.

9

Я не осознавала, что уже хорошенько набралась, пока мы не вышли из дома Калли, направляясь к последнему пункту программы нашего сегодняшнего вечера. Нужная квартира находилась в нижнем Ист-Сайде, в жилом комплексе «Уотерсайд плаза».

На улице Калли и некоторые из гостей шумно спорили, как разумнее поступить – поехать на метро до 23-й улицы, а дальше идти пешком на восток, или же сесть на автобус до 2-й авеню.

Я повернулась к Джереми и сказала:

– Может, просто возьмем такси? Я умираю с голоду.

Я старалась не отходить от него далеко, пока мы шли до перекрестка, и он все поглядывал, пытаясь найти автомобиль, который довез бы нас до 2-й авеню. Я смотрела на Джереми, думая лишь о том, как удобно было бы облокотиться на него и положить голову ему на плечо. К нам подъехало такси фирмы «Чекер», Джереми открыл дверь и подождал, пока я не подвинусь на дальнее сиденье. Я опустила дополнительное откидное сиденье и положила на него ноги.

Джереми назвал водителю адрес, и мы помчались на 2-ю авеню, собирая все канавы и виляя из стороны в сторону в попытках обогнать более медленные машины, пролетая светофоры за секунду до того, как они меняли свой цвет с желтого на красный.

– Уф, этот автомобиль едет слишком быстро, – сказала я, закрывая глаза. – У меня голова кружится.

Джереми наклонился вперед и вежливо попросил водителя сбавить скорость. Его голос в тот момент напомнил мне его манеру письма. Я по-прежнему не могла сопоставить две вещи – богатый мир той книги и этого скрытного парня из Нью-Джерси, который сидел рядом со мной.

– Могу я задать тебе один вопрос? – сказала я, забыв о своем прежнем решении держать в секрете то, что я прочла его рукопись. – Я вот все думала. То есть, ну… Мне очень понравился твой роман, эта история звучит правдоподобно, невероятно правдоподобно, но я все задаюсь вопросом. Почему все-таки проказа? Кто об этом вообще вспоминает в наше время? С чем это связано?

– Получилось больше одного вопроса, – сказал Джереми.

Я продолжила:

– Где связь между парнишкой по фамилии Гринберг из Нью-Джерси и прокаженной девочкой из Непала? Возможно, у тебя были какие-то проблемы с кожей в детстве или что-то такое?

– Ого, как ты проницательна. Экзема. Тяжелый случай.

Я охнула:

– Серьезно?

– Нет, несерьезно. Я пошутил. Ты что, и правда воспринимаешь все так буквально? Думаешь, что творческая мысль вот так просто и бесхитростно следует из точки А в точку Б?

Я была не настолько пьяна, чтобы не почувствовать стыд. Я посмотрела в окно, глядя, как ларьки и пабы 2-й авеню проносятся мимо, смазываясь в одно пятно.

– Я могу объяснить, почему задала такой вопрос. Твоя книга написана не по принципу «пиши о том, что знаешь», я об этом.

– Писать о том, что знаю? Нет уж, увольте.

Меня не удивляло, что он из тех авторов, которые насмехаются над самой этой идеей, но я была озадачена тем, что именно он выбрал в качестве главного объекта своей книги.

– Но это же такой разрыв! То есть не просто другая страна, но девочка из другой страны. Девочка-подросток.

– Что, мужчины не могут писать от женского лица? – спросил он. – Это история человека. Она человек.

– Да, человек, который совершенно случайно оказывается девочкой четырнадцати лет, в возрасте, который в каком-то смысле является определяющим в жизни… человеческой девочки.

Мы проехали несколько кварталов в молчании, а потом Джереми сказал:

– Если бы я хотел сказать миру, почему я пишу об этом, почему я написал о девочке из Непала, я бы написал не роман, а эссе на эту тему. Эта мысль слишком сложная для тебя? Ты никогда не писала чего-нибудь, что словно само появилось на бумаге?

– Вообще-то, у меня такое было, – сказала я.

– А, значит, ты пишешь. Почему-то я не удивлен. И ты всегда точно знаешь, откуда у тебя берутся идеи?

Он прав, я этого не знала. Чтобы объяснить свою точку зрения и, возможно, желая его впечатлить, я рассказала ему о своем лучшем сочинении из тех, что я писала в университете. Рассказ был об обозленном вдовце, который пытается убедить себя в том, что ему никто не нужен. Еще я рассказала, как сюжет этого рассказа чудесным образом появился у меня в голове и как я записывала его в спешке, когда ехала к брату в поезде из Провиденса в Филадельфию. Рассказ напечатали в нашем литературном журнале «Ишьюс», и на него обратили внимание многие настоящие писатели из числа студентов. Один из них, видимо, считая это комплиментом, сообщил мне, что он был весьма впечатлен тем, что эту проницательную историю написала такая робкая девушка. Я не стала рассказывать Джереми о том, что меня вдохновило – а именно о свидании на одну ночь с безумно умным парнем с факультета семиотики, которое оставило меня в смешанных чувствах. Но я до сих пор была поражена тем, с какой легкостью я написала эту историю. С тех пор я больше не чувствовала такого потока идей, и это наводило меня на мысль о том, что, возможно, мне просто не суждено быть писателем.

– Скажите, – сказал Джереми, имитируя звучный голос и интонации телеведущего, – возможно, в вашем детстве случилось что-то, что подтолкнуло вас к написанию рассказа от лица обозленного мужчины? Быть может… насильственные отношения?

– Очень смешно. Без комментариев. Это не мне скоро презентовать свой роман перед публикой. И, кстати, удачи. Уверена, ты всех очаруешь.

Я положила голову на спинку винилового сиденья и закрыла глаза. В этот момент мне хотелось просто снова оказаться в Труро, за сотни миль от Манхэттена и его амбициозных молодых писателей. Мне хотелось сидеть в сумерках за столом на кухне Фрэнни с ощущением, что я на своем месте, и с верой в будущее.

10

Последняя квартира была небольшая и в бежевых тонах. Окна выглядели так, как будто их нельзя было открыть, от чего развивалась легкая клаустрофобия. Когда мы с Джереми вошли внутрь, Минди Блоджетт ставила большую деревянную миску с салатом на стол с приличным количеством еды, которое включало в себя неизменный сыр бри, уже второй за сегодня, и пасту «примавера» с вялеными томатами.

– Заходите, берите, ешьте! – сказала Минди, размахивая бумажной тарелкой так, как будто сейчас метнет ее куда-нибудь, как фрисби. Я наполнила миску пастой и салатами и направилась в угол гостиной. Облокотившись на стену, я ела, чтобы успокоить желудок и побыть подальше от Джереми, который с опаской ходил вокруг стола с едой. Минди следовала за ним и давала краткое описание каждому блюду:

– Это салат со шпинатом, с вареными яйцами и беконом. Это куриный салат с грецкими орехами и виноградом. Это хумус. Он из вареного нута.

– Несомненно, – сказал Джереми. Он положил на тарелку несколько треугольных кусочков питы и ложку хумуса, а затем он встал рядом со мной.

– Потерял аппетит? – спросила я.

Он обмакнул питу в хумус:

– Судя по всему, да. Я не фанат салатов.

– Вообще их не ешь?

– Практически.

– Значит, никаких овощей. Я непременно передам это Мэри, чтобы она добавила этот пункт в план пресс-релиза твоей книги. Не желаешь поделиться какой-нибудь еще сугубо личной информацией?

Джереми посмотрел на меня, и я подумала, что он сейчас меня пошлет куда куда подальше. Но он поставил свою тарелку и пожал плечами:

– Так и быть, суди меня. Я не люблю отвечать на вопросы о своих текстах. Но я это переживу. Давай. Три вопроса. Любых.

– Три? Какая щедрость, – сказала я. – Хорошо. Вопрос номер один. Был ли ты болезненным в детстве?

– Все не можешь оставить эту тему в покое, да? У меня была свинка и несколько раз была ангина, но в остальном я был вполне здоров. Следующий вопрос.

– Каким было твое первое произведение?

– Короткий рассказ о команде волейболисток и о том, как их увлеченность спиритическими сеансами принимает неприятный оборот.

Я невольно рассмеялась:

– Это была научная фантастика или порнография?

Он хитро улыбнулся:

– Это твой третий вопрос?

– Нет! Ни в коем случае. У меня еще есть один вопрос.

– Хорошо, задавай.

Я посмотрела на его бледное лицо и темные волосы:

– Когда и где познакомились твои родители? – Он медленно выдохнул. – Ну чего же ты, выкладывай. Ты обещал.

– В сорок пятом. В лагере для перемещенных лиц в Германии. Идеальное начало для несчастливого брака.

– Я и представить себе не могла. Прости, мне так жаль.

– И не надо представлять. Они были из тех, кому очень повезло.

Джереми отвел глаза, и прежде чем я успела сказать что-то еще, к нам подошла Мэри и спросила, может ли она ненадолго «украсть» Джереми, чтобы он открыл бутылку шампанского.

– Я боюсь летающих пробок, – сказала она с кокетливой улыбкой. Он последовал за ней на кухню, а я прошла через комнату к Рону – они с Кайлой только пришли. Я была удивлена, что они вообще здесь остались. Уровень любой офисной вечеринки был низок для них, не говоря уже сразу о трех вечеринках.

– Что там? Провиант? – спросила Кайла, не двигаясь в сторону стола.

Рон посмотрел по сторонам:

– Где твой чудо-мальчик?

– Я же сказала, что он не мой, – сказала я.

– Нет? Разве контракт не действует как своего рода… феромон?

– Ну, не до такой же степени, – сказала я, глядя на то, как ловко Джереми поворачивает пробку и вытаскивает ее из бутылки. Когда он повернулся и увидел меня, он приподнял бутылку, как бы поднимая тост. Я улыбнулась и приподняла свою чашку с водой.

– Знаешь, как говорят, – сказала Кайла, беря Рона под руку. – Те, кто не может сочинять, спят с теми, кто может. Может, именно это заставляет всех вас работать за копейки – близость к литературному гению?

Мэри подняла бокал и улыбнулась, когда Джереми наполнил его. Дотронулась своим бокалом до его бутылки пива. Они рассмеялись. Во время разговора с ней он казался мне менее напряженным, практически расслабленным. Мэри была такой симпатичной и милой. Она умела создавать непринужденную обстановку, и я завидовала этой ее способности.

Я незаметно ушла в туалет, села на унитаз и спрятала ноги под пушистым розовым ковриком для ванны. Итак, Джереми Гранд, многообещающий писатель из «Шоэта», друг Фрэнни Грея (каким бы странным это мне ни казалось), был также и Джереми Гринбергом, выросшим в Нью-Джерси, сыном людей, переживших Холокост.

Возможно, их сближала противоположность натур – очаровательного Фрэнни, воспитанного двумя близкими по духу литераторами, и мрачного Джереми, чьи родители пережили страшные тяготы. Именно это сделало их такими, какими они были, и дало им столько уверенности в своем творчестве. На каком же этапе меня покинула эта уверенность? Нельзя сказать, что я выросла обожаемой всеми или травмированной чем-то. Во мне вообще не было ничего особенного. Как при такой обычной жизни, как у меня, могла родиться достойная история?

Кайла с ее комментарием о притягательности писателей напоминала мне маму, которая смешивала свое недовольство моей работой в издательстве с надеждой, что я смогу найти там успешного молодого писателя в мужья, или хотя бы в друзей, которые внесли бы оживление в мою унылую (по ее мнению) социальную жизнь. Она никогда не принимала всерьез идею о том, что я могу сама стать писательницей. После выпуска, когда я размышляла о том, чтобы получить степень магистра изящных искусств по беллетристике, она сказала мне, что «иметь некоторый талант – это хорошо для хобби, но это не настоящая профессия. Если ты не гений, то какой в этом смысл?» Мне было бы легче принять ее мнение, если бы у нас под боком не было невероятного гения в лице моего старшего брата Дэнни. Дэнни, казалось, решал задачки, еще будучи в утробе матери, и он был живым олицетворением идеи о том, что особенными рождаются, а не становятся.

Когда я вышла из ванной, Рон и Кайла сидели в стороне, а Джереми и Мэри продолжали разговаривать. Теперь они стояли чуть ближе друг к другу и ели чизкейки из одной тарелки, которую Мэри держала на весу между ними. Стараясь не поднимать голову, я направилась к двери.