Текст книги "Последняя книжная вечеринка"

11

Проснувшись утром в воскресенье в отвратительном настроении, я была еще больше раздосадована тем, что стоял один из тех редких для Нью-Йорка свежих и чистых летних деньков, когда ты чувствуешь, что просто обязан выйти на улицу. Однако солнце и голубое небо не поднимали мне настроение, а только подчеркивали серость и грязные тротуары Верхнего Вест-Сайда.

Схватив старый плед, я прошла по Бродвею к парку Риверсайд, надеясь найти тихое местечко, чтобы почитать новый детективный роман Марты Гримс, который я стащила со склада на работе. Однако мои надежды забыться на пару часов, погрузившись в книгу, быстро рассеялась. Как бы я ни меняла положение тела, корни дерева, под которым я уселась, врезались мне в спину. К тому же я не могла не отвлекаться на энергичный бит «Ла бамба» из чьего-то переносного магнитофона. Весь этот гвалт напоминал мне о том, почему жизнь в городе вызывает у меня такое разочарование.

Нью-Йорк больше не казался мне романтически неказистым. Он казался мне агрессивным и высокомерным. Я устала от шума, от затхлой вони мешков с мусором, лежащих на тротуарах, от компаний агрессивных парней в шортах из спандекса, рассекающих по парку на велосипедах, от теплого воздуха с запахом копоти, который поднимался от решеток метро, когда я проходила рядом, отчего во рту чувствовался привкус металла.

В понедельник утром, когда Мэри практически накинулась на меня с вопросом, почему я так рано ушла с вечеринки, мое настроение было ничуть не лучше.

– Все же только начиналось, – сказала она, присаживаясь на краешек моего стола. – У Минди есть выход на крышу, так что все пошли туда танцевать.

– Все?

– Ну, Рон, конечно, не пошел, – сказала она, бездумно перебирая карточки моей адресной книги от «Ролодекс». – Но там были почти все, включая Джереми.

Мэри охотно поделилась со мной тем, что она узнала о Джереми. В основном это касалось его учебы в частном университете Вассар и его путешествий. После окончания университета он поехал в пеший поход в Непал, где однажды в переполненном баре Катманду узнал от врача-экспата[10]10
  Expat (экспат) – это сокращение английского термина «expatriate», что в переводе означает «Находиться вне родины». Сейчас так называют людей, которые уезжают в другую страну по работе.


[Закрыть] о лепрозориях Непала.

– И, вуаля, вот вам вдохновение и основа для романа, – сказала Мэри.

– Это прямо настоящее приключение, – сказала я, стараясь казаться не слишком-то удивленной.

Мэри наклонилась ко мне, как будто собиралась рассказать мне секрет:

– И представь себе, он оплатил эту поездку деньгами, которые ему подарили на бар-митцва[11]11
  Бар-мицва (ивр. «сын заповеди»), бат-мицва (ивр. «дочь заповеди») – термины, применяющиеся в иудаизме для описания достижения еврейским мальчиком или девочкой религиозного совершеннолетия.


[Закрыть]. Как тебе такое, невероятно, правда?

Я оценила его смелость. Сама бы я не решилась потратить все свои сбережения на одну большую поездку в Непал, да еще и самостоятельную. Но как бы мне ни нравилась его книга, я все еще не понимала, как мне следует относиться к его желанию написать о прокаженной девочке из Непала. Это гениально и смело или все же абсурдно и самонадеянно? Я стеснялась высказать свое мнение в литературе, а вот он, Джереми, написал сотни страниц о девочке с другого континента из абсолютно другого мира, и при этом получилось весьма убедительно.

Тем же утром Малькольм вызвал меня в свой кабинет. Я взяла узкий блокнот для записей, хотя у меня было подозрение, что он просто хочет узнать подробности о той «прогрессивной» вечеринке. Кто больше всех напился, не появились ли у нас новые неожиданные парочки и так далее. Но когда я села на кресло напротив него, мне стало ясно, что у него на уме что-то другое. Торопливо, на одном дыхании он сообщил мне, что повысил Рона до заместителя редактора, и вместо того, чтобы отдать место Рона мне, предложил его «великолепному молодому человеку», которого встретил на вечере выпускников Миддлберийского колледжа.

Я была слишком шокирована, чтобы сказать что-то или даже взглянуть Малькольму в глаза. Я сидела и теребила проволоку, скрепляющую листы блокнота, а Малькольм, который всегда положительно отзывался о моей работе и хвалил мое «неизменно хорошее настроение», подкрепляя свое решение, отметил, что ему кажется, что я «слишком неоднозначно» отношусь к долговременной карьере в «Ходдер энд Страйк». Да, это правда, я действительно совсем скисла и потеряла надежду совместить работу редактора с написанием собственных произведений. Дело было не только в духе конкуренции, меня отталкивала сама неповоротливость издательского дела и обязанность дотошно изучать литературные произведения, вместо того, чтобы наслаждаться ими. Малькольм справедливо зацепился за мои сомнения насчет стремления стать редактором, но от этого понимание, что меня просто обошли стороной, не становилось менее болезненным.

Вернувшись на свое рабочее место, я надела наушники и притворилась, что делаю какие-то заметки. Я была слишком расстроена и не хотела ни с кем говорить, потому что отказ в повышении означал для меня понижение в должности. Через час, когда я своими глазами увидела Чарли Ренквиста, вундеркинда из Миддлбери, я поняла, что кроме недостаточно сильного желания сделать карьеру в издательском деле для этой должности мне, очевидно, не хватало и других качеств. Например, привлекательного и стройного мужского тела, копны гладких золотистых волос, глубоко посаженных голубых глаз, блистательных отзывов с летних курсов по писательскому мастерству, проводимых писательской конференцией «Бред Лоф», а также невероятного самомнения, которое позволяло ему носить блестящие коричневые лоферы без носков (и без толики самоиронии при этом), что завершало образ стереотипного американца.

Я подумала, не уволиться ли прямо здесь и сейчас, но поняла, что все, на что я могу рассчитывать со своими навыками, это точно такие же должности в других издательствах. Продолжать двигаться по той же колее, но в другом месте? Такая удручающая мысль меня не слишком-то вдохновляла. Правда заключалась в том, что этот бизнес никак не дополнял мою любовь к книгам и не вдохновлял меня на написание чего-то своего. Книжные магазины, которые когда-то казались мне раем, больше не давали мне ощущения, что я открываю для себя что-то новое. Даже мой любимый «Берлингтон» на Мэдисон-авеню, где я познакомилась с Дот, которая никогда не уставала открывать для меня «затерянные сокровища», вроде книги «Венок для врага», даже он стал уже не тот. Воодушевление, с которым я туда заходила, теперь угасало слишком быстро. Глядя на стопки новых книг в твердом переплете, что лежали на витрине и на столах, я вдруг с неприятным ощущением внутри понимала, что или уже читала черновой экземпляр еще до публикации, или и так уже все о них знаю. Трудно увлечься новыми книгами, когда знаешь все самые нелицеприятные истории, которые за ними скрываются. Например, непомерное пристрастие автора к кокаину, слишком восторженные аннотации от известного писателя на роман молодой писательницы, которую он соблазнил во время учебы. Или, скажем, переговоры, которые едва не провалились на самом раннем этапе, потому что излишне эмоциональный литературный агент в этот момент переживала тяжелый развод. Мне разонравились книжные вечеринки, меня угнетал вид писателей, празднующих свой успех, – все они напоминали мне о том, как я далека от того, чтобы писать регулярно и всерьез, не говоря уж о том, чтобы написать что-то достойное печати.

Я не знала, каким должен быть мой следующий шаг, но я определенно не собиралась помогать Чарли Ренквисту осваиваться на рабочем месте, которое должно было быть моим. В тот вечер по дороге домой на автобусе номер М104, зажатая между большой женщиной, от которой пахло чесноком, и компанией шумных девочек-подростков, распевающих «I wanna dance with somebody», я вспомнила предложение Генри Грея, сделанное тогда в Труро. Возможно, ему все еще нужна ассистентка.

Я шла по Бродвею до своей квартиры, и мой мозг лихорадочно работал. Я могла бы вырваться из душного города до конца лета. Я могла бы проводить свое время в доме, где творчество зарождается, бурлит, а не там, где оно заканчивается, проходя через медленный и мучительный процесс редактуры и маркетинга. Я могла бы вдохновиться и ступить на иной путь, а именно – учиться у Генри и начать писать более серьезно. Возможно, я увижу Фрэнни и смогу доказать ему, что я тоже становлюсь творческим человеком. И можно небезосновательно предположить, что то, что случилось между нами в июне, могло быть началом конца для его отношений с Лил.

Добравшись до дома, я тут же позвонила родителям, чтобы поделиться этой идеей. Мама отнеслась к новости настороженно, но явно обрадовалась тому, что я наконец ухожу из «Ходдер энд Страйк», с работы, которая не привела ни к роману, ни к повышению.

– Пусть это будет шагом к чему-то лучшему, – сказала она, потребовав, чтобы я пообещала отправить ей отклики на вакансии и чтобы к осени уже куда-то устроилась. – Пора начать серьезнее относиться к своему будущему.

Отец, который тоже участвовал в разговоре по второму телефону, сказал:

– Расслабься, Нэнси, она разберется.

Я представила его в клетчатой пижаме, халате и тапочках, с книжкой, которую он читал перед сном по одной главе за раз. Как только я заверила его, что найду кому передать аренду своей комнаты в городе, он сказал, что будет очень рад видеть меня на Кейпе во время своего отпуска в августе. Мне было приятно, что меня ждут дома, но я знала, что его равнодушие к моему уходу с работы происходило из добродушно-сексистской уверенности в том, что в конечном итоге в моей жизни появится некий трудолюбивый молодой человек и всем меня обеспечит.

Мой план казался мне удачным, но на следующее утро я проснулась вся на нервах. Я едва знала Генри. Что, если его предложение было лишь для красного словца? Что, если со мной он будет общаться так же недружелюбно, как с Малькольмом? Хочу ли я вернуться в дом родителей, пусть это будет только на лето? Что, если я не смогу найти новую работу до Дня благодарения?

Добравшись до офиса, я была в таком скверном состоянии, что в момент, когда позвонил Джереми и попросил соединить его с Малькольмом, я выпалила:

– Это будет полным безумием, если я устроюсь работать на Генри Грея до конца лета?

– Хм… Ну, это достаточно безумно, да…

Я объяснила ему ситуацию, но Джереми был настроен все так же скептично:

– Не романтизируй эту работу. Ты будешь оторвана от мира, и платить тебе будут мало.

Я была удивлена его реакцией:

– Ты утонешь в бесконечных мистических исследованиях, – сказал он. – И будешь в полном его распоряжении.

Его неодобрение меня озадачило. Может, он хотел, чтобы мир Генри и Тилли принадлежал только ему? Может, он боялся, что я потесню его, украду их расположение? Чем больше он возражал мне, тем больше я убеждалась в том, что мой план удачен.

– Спасибо за ценные советы, – сказала я тоном, который давал ему понять, что я не испытываю благодарности. – Подожди, я переключу на Малькольма.

Пока Джереми разговаривал с Малькольмом, я нашла в картотеке номер Генри в Труро, и, чувствуя, как мое сердце бьется все быстрее, набрала номер. Он тут же подтвердил, что предлагал мне работу всерьез. Ему действительно был нужен ассистент на несколько часов каждый день. В тех же витиеватых выражениях, которые он использовал в своих письмах, он пообещал мне зарплату «меньше, чем ей следовало было быть, учитывая его статус». Также он обещал мне «полную свободу действий в борьбе с хаосом» в его кабинете и своем разуме, как будто единственное, что стояло между ним и будущими публикациями, это лишь моя готовность вычитывать его рукописи и сортировать записи в алфавитном порядке. Надо ли говорить, что я подала заявление об увольнении тем же утром.

Часть третья
Август, 1987 год

12

Кабинет Генри располагался на втором этаже его дома, из окна его кабинета виднелись серебристые рожковые деревья и край теннисного корта. Комната была уютной, в ней хотелось оставаться, однако царивший в ней беспорядок недвусмысленно намекал на то, что у работающего здесь человека есть дела поважнее уборки. Из восточных ковров, лежащих на грубом деревянном полу, торчали нитки. Книжные полки по периметру комнаты были заставлены книгами – потрепанными изданиями Торо «Кейп-Код: полевой гид Петерсона по птицам Востока», трехтомная «Энциклопедия античных битв» и, кажется, совсем новые издания со «Всемирной выставки» и что-то по «Камням для Ибарры». Здесь были целые полки книг в мягком переплете, среди которых было все: от «Моби Дика» и «Лунного камня» до «Богача, бедняка» и «Войны и мира». Повсюду лежали недочитанные книги, раскрытые обложкой вверх. Они были на потрепанном кресле с широкой спинкой, на маленьком столике рядом с ним, на полу. На страницах блокнотов и клочках бумаги, которые покрывали каждую горизонтальную поверхность этой комнаты, кроме стола (единственного места в этой комнате, где царил порядок), виднелись неразборчивые закорючки. На столе стояла черная печатная машинка «Ундервуд», по обе стороны от которой лежали стопки чистой белой бумаги, прижатые высушенной морской звездой огромного размера и керамической миской, полной гладких темных камней.

Я взяла в руки несколько камней – по форме все они напоминали сердце. Неужели их собирал сам Генри? А может быть, когда они ходили по утрам на прогулку по пляжу, Тилли прятала в карман камень, а затем незаметно подкладывала его в миску, чтобы сделать Генри сюрприз. Это бы вполне сочеталось с моим впечатлением от первых глав мемуаров Генри, которые я успела прочитать в «Ходдер энд Страйк», поражаясь тому, что Генри, этот «занудный писатель с тягой к самолюбованию», на которого Малькольм постоянно ворчал, жалуясь, что тот «достался ему в наследство», также умел быть веселым и обаятельным.

В этих главах Генри описывал, как они с Тилли начали обмениваться подарками после того, как встретились на вечеринке в Гринвич-Виллидж в 1959 году. Генри жил в Верхнем Вест-Сайде, а Тилли – в Нижнем Манхэттене. Им нравилось дарить друг другу сюрпризы – наброски карандашом, сделанные, пока один из них спал, самодельные открытки с сентиментальными фразами, как у фирмы «Холмарк», билет на автобус, вложенный в книгу на какой-то особенно важной странице. Генри сделал Тилли предложение всего через несколько недель после их первой встречи. Он подарил ей сломанный кулон, который он нашел однажды, когда шел по Бродвею к своему парикмахеру. Все, что осталось от того кулона, это тонкая золотая цепочка и две буквы, написанные курсивом, «да» – вероятно, от имени Линда или Хильда. По иронии судьбы и на латинице эти две буквы совпадали с русским словом «да». Когда Генри опустился на одно колено и просто сказал «да», Тилли сразу же поняла, что он имеет в виду. Она починила цепочку и уже через две недели надела ее, когда они отправились в ратушу, чтобы узаконить свой союз.

Я просматривала полки, пока не нашла стихи Тилли. Я вытащила тонкий сборник под названием «Копоть». Его страницы открывались с хрустом, как будто эту книгу никто никогда не читал. Я пролистала ее до последнего стихотворения, которое называлось «Семья». Я хотела найти в нем что-то, на что можно было бы опереться. Но в стихотворении было что-то о ребенке, о громком звуке и о волноломе. Особенно важными казались последние строки, но я не могла понять, почему.

 
С позором чашка моего отца
Глотает филамент.
 

Как чашка может глотать с позором? И вообще глотать? Почему «филамент»? И что такое филамент? Я закрыла книгу и прислушалась к ветру, свистящему через оконную раму. Я была так счастлива, что могу вернуться сюда. Уже на второй день работы ассистенткой Генри я впервые оказалась в этом доме одна – Генри и Тилли уехали в Орлеан, и у меня не было ощущения, что я нахожу с этим домом общий язык.

Мой первый день начался как-то неловко. Я приехала, разгоряченная и вспотевшая после езды на велосипеде. Сопроводив меня в свой кабинет, Генри извинился, что у него нет для меня нормального рабочего места. Я должна буду обойтись креслом у окна и маленьким деревянным столиком рядом – во всяком случае, в ближайшее время.

– Я хотел посадить тебя внизу, за письменным столом в углу гостиной, куда я раньше сажал ассистентов, но Тилли будет против, – сказал он, поглядывая на мою влажную рубашку. Я ухватила ткань на животе и помахивала ею в тщетных попытках перестать потеть. Проведя рукой по волосам, Генри объяснил, что кабинет Тилли рядом с кухней. Она привыкла писать в столовой, читать в гостиной и расхаживать туда-сюда по кухне, и поэтому присутствие кого-то рядом будет сбивать ее.

– А вы не будете против? – спросила я, удивившись, что мы будем работать в одной комнате.

– Против? – сказал он, как будто его это позабавило. – Я не думаю, что это будет проблемой. Если, конечно, ты не напеваешь себе под нос во время работы.

– Такого за собой не замечала.

– Хрустишь суставами?

Я поежилась:

– Ни за что.

– Жуешь жвачку?

У меня в кармане была пачка «Ригли».

– Только у себя дома, – ответила я.

Он издал бодрый возглас «Ха!» и сказал:

– Я знал, что мы прекрасно поладим.

Обаятельные шутки Генри развеяли мои тревогу и сомнения о том, что, устраиваясь на эту работу, я совершаю ошибку.

Вручив мне толстую кипу бумаг и пачку карточек для записей, Генри попросил меня обобщить и рассортировать написанные от руки заметки, которые он собрал для написания статьи в двух частях о сооружении канала в Кейп-Код. Также он попросил меня просмотреть документы Инженерных войск США и составить хронологию ключевых событий.

Материал был достаточно сухой, но мне понравилось, что тема серьезная, и я с удовольствием погрузилась в подробности выемки грунта и ликвидации обломков и мусора. Я работала, Генри щелкал на своей печатной машинке, пока его не прервал звонок от специалиста, занимающегося проверкой фактов. Инженер сейчас проверял статью в рубрику «Город говорит» о капитане порта Труро. Все шло гладко, пока они не начали обсуждать, каким термином лучше назвать воду в момент перед тем, как прилив сменяется отливом. Генри написал «самая низкая вода», в то время как проверяющий настаивал на «стоянии малой воды». Мой отец был заядлым рыбаком, и я знала, что они оба не правы. Не зная, стоит ли мне вмешиваться, я понимала, что сижу слишком близко, чтобы просто сделать вид, что я ничего не слышу. Поэтому я прошептала:

– Это называется «стояние прилива».

Лицо Генри просветлело, как будто я освежила его память и подсказала выражение, которое он с самого начала и хотел использовать. Это была ничего не значащая мелочь, но меня приободрило то, что я подсказала Генри два слова, которые потом появятся в «Нью-Йоркере».

Приехав на работу во второй день, я с огорчением нашла записку, в которой было сказано, что Генри и Тилли весь день будут в отъезде и что я должна продолжить бумажную работу, в смысле приводить в порядок его записи. Оставшись в доме одна, я работала быстро. При этом я обнаружила удивительный факт. Огаст Бельмонт, энергичный промышленник, который финансировал строительство канала Кейп-Код, оказывается, также построил и первое метро в Нью-Йорке. Я продолжала сортировку бумаг. Они были невыносимо скучными. Тут были справки о выплаченных авторских гонорарах, счета, квитанции, несколько писем от Малькольма, которые я сама набирала когда-то на машинке, и несколько писем, которые я писала Генри. Было приятно, что он счел их ценными и не выкинул, хотя они, возможно, просто лежали в папке с остальными документами, связанными со второй частью его мемуаров.

Закончив работу, я села за стол Генри и положила пальцы на клавиши его старой пишущей машинки, представляя, как я торопливо набираю начало рассказа. Несмотря на угрызения совести, я открыла средний ящик стола, надеясь найти там что-нибудь интересное. Однако там не было любовных писем или дневника. Обычный беспорядок из мелочей, который и ожидаешь увидеть в ящиках старого стола – скрепки, мелкие монеты, карандаши и несколько визиток местных заведений, отеля «Топ Маст Резорт» и ресторана «Кэп-эн-Джозис».

Я спустилась вниз в холл и прошла в комнату Фрэнни. Без кип его одежды, набросков и красок, раскиданных в художественном беспорядке, комната стала еще больше похожа на детскую по сравнению с тем последним разом, когда я была здесь. На краю деревянной кроватки (только теперь я заметила, что это была детская кровать на колесиках) лежало выцветшее лоскутное одеяло в сложенном виде. Полки над небольшим столом сохраняли отпечаток его мальчишеских лет, проведенных у моря, – высушенный мечехвост, половинка раковины моллюска, рогатка и рамка с фотографией, на которой юный Фрэнни стоит перед корзиной с граблями для ловли моллюсков и, кажется, ужасно собой доволен.

Я открыла ящик стола и нашла несколько кассет. Тут был Джон Горка, Нэнси Гриффит и несколько музыкантов, о которых я даже не слышала, несколько рулонов папиросной бумаги. Я просмотрела пачку старых фотографий, где Фрэнни был запечатлен в подростковом возрасте. Он выглядел скорее как хиппи, чем как ученик элитной школы. На одной из фотографий – вероятно, это было в «Шоэте» – Фрэнни держал Джереми на плечах, и они оба были немного смещены в сторону, как будто вот-вот упадут. Фрэнни здесь был беспечным и озорным, как будто частная школа предоставляла ему огромное разнообразие правил, которые он был счастлив нарушить. Глядя на выражения их лиц, я представляла себе взрыв хохота, который должен был прозвучать перед их падением. Джереми с длинными запутанными волосами казался ей на этом снимке беззаботным. Не было в нем этого нынешнего налета серьезности. Я невольно завидовала тому, насколько им было комфортно вдвоем.

Услышав, что снаружи к дому подъехала машина и с громким хлопком открылась дверь, я быстро положила фотографии на место. Из окна я увидела пикап на дороге, подошла к лестнице и посмотрела вниз на первый этаж:

– Здравствуйте?

Я услышала шаги, а затем увидала, как в прихожую зашла девушка с большой пачкой блокнотов в руках. Она была высокой и элегантно худой. Ее темные волосы были на удивление коротко подстрижены – практически классическая мужская стрижка полубокс с выбритыми висками. Одета она была в черную майку, зеленые штаны, какие нередко носили художники, в ушах были серебряные серьги-каффы. Ее лицо с темными глазами и тонкими чертами было женственным и миловидным, но его выражение было суровым. Я предположила, что она лишь на пару лет старше меня, но не думаю, что я хоть когда-либо в своей жизни сумею выглядеть так же независимо.

Она посмотрела на меня:

– А ты еще кто такая?

– Я ассистентка Генри, Ева.

Я спустилась вниз и протянула ей руку, чтобы поздороваться, но она бросила взгляд на блокноты, намекая, что этот жест неуместен. Она переложила их из одной руки в другую, так чтобы они упирались в бедро. Теперь она держала их одной рукой, но так и не протянула мне свободную руку в ответ.

– Как он тебя нашел? – спросила она.

– Издательство «Ходдер энд Страйк», – сказала я, а затем добавила, пытаясь впечатлить ее: – А еще я подруга Фрэнни.

– Что, вы и сейчас дружите? – спросила она с вызовом. Я теребила потертые края своей фиолетовой толстовки с надписью «Кейп-Код», которую я захватила сегодня утром, когда выходила из дома. – Ты настолько не вписываешься… в образ. Прямо глоток свежего воздуха.

Я не знала, что она имела в виду. Я не похожа на друга Фрэнни или на предыдущих ассистенток? Так или иначе, я была уверена, что это не комплимент. Набравшись храбрости, я спросила ее, что она здесь делает.

– Я Лэйн Бакстер, – сказала она. – Дочь Эрика.

Не знаю, зачем она добавила такой тривиальный факт. Мне что теперь, представляться «дочерью Морриса»?

Она повернулась по направлению к кухне:

– Чаю?

Я пошла за ней на кухню и облокотилась на один из кухонных столов, в то время как она наполнила чайник, включила плиту и достала чашки из шкафчика. Она сказала, что брала один из поэтических мастер-классов Тилли в Йельском университете. После выпуска время от времени она работает на нее, вычитывая и редактируя тексты, занимаясь перепиской, которая не требует личного участия Тилли, и проверяя переводы стихов Тилли на французский и итальянский языки.

– Я трилингв, – сказала она. – Мы с отцом много переезжали из-за его работы.

Ну, конечно же. Ее отец – Эрик Бакстер, известный скульптор, который сейчас живет в Провинстауне.

Лэйн пробежала взглядом по чайным коробкам в шкафу, достала пару пакетиков травяного чая «Ред Зингер» и спросила, как давно я знаю Фрэнни. Я ответила, что встретила его на вечеринке Тилли и Генри в июне.

– Ты была на вечеринке? – спросила она, бросая пакетики в чашки.

– И ты тоже?

– Разумеется, – сказала она. – Твой вопрос значит, что ты не так уж хорошо знаешь Фрэнни.

– Я знаю его достаточно, – сказала я.

Облокотившись на кухонный стол, она сложила перед собой ладони:

– Этот парень тот еще очаровашка. Жаль, что он так не похож на своих родителей.

– Разве?

Я не понимала, что она имеет в виду. С моей точки зрения Фрэнни был таким же творческим человеком, как и его родители.

Лэйн подняла чайник с плиты и наполнила чашки кипятком. Она села за кухонный стол, приглашая меня сесть напротив. Я последовала на указанное место.

– Фрэнни не большой любитель книг. Он даже не читает. То есть я уверена, он может читать, хотя не исключено, что у него дислексия[12]12
  Дислексия – избирательное нарушение способности к овладению навыками чтения и письма при сохранении общей способности к обучению.


[Закрыть] или что-нибудь подобное. В отличие от Тилли и Генри в нем нет ничего от интеллектуала, ему не интересны ни литература, ни писательство.

Он продолжала, пояснив, что иногда у людей рождаются дети, которые идеально им соответствуют, а иногда – наоборот.

– Это как, знаешь… Вот есть, допустим, мужчина, который живет спортом, только им и дышит. У него рождается ребенок, который творит чудеса на бейсбольном поле, и, конечно же, этот мужчина считает, что это его, родителя, заслуга. И вот у него же рождается ребенок, который скорее выколет себе глаза вилкой, чем будет заниматься спортом. В этом случае мужчина будет винить в этом свою жену.

– Да, – сказала я. – Или когда мать, хиппи и феминистка, вдруг узнает, что ее дочь предпочитает всему остальному «Космополитен».

– Ха! Точно, – сказала Лэйн, с удивлением глядя на меня. Мне было приятно, что я смогла ее повеселить. Несмотря на сбивающее с толку поведение, Лэйн была веселой и умной, и мне хотелось ей понравиться.

– Мне кажется, что Фрэнни не становится хуже от этого, – сказала я, стараясь не показывать, как много времени я потратила на размышления о его характере. – Он счастливый, талантливый, и как ты уже говорила, он обаятельный.

Лэйн подула на чай.

– Он большой ребенок, – сказала она.

– Ему ведь двадцать семь, да?

– О чем и речь.

Я замолчала, ожидая, что она продолжит.

– Все время, сколько я их знаю, – снова заговорила она, – Генри и Тилли ошибочно считают, что отсутствие у него тяги к книгам происходит от недостатка ума. Вместо того, чтобы принять его таким, каков он есть – а с ним ведь все в порядке, они позволяют ему жить в своеобразном аквариуме. Они относятся к нему, как к ребенку, и он остается ребенком.

– Он ведь сам себя обеспечивает, разве нет? – спросила я. Ее утверждение звучало справедливо, но мне все равно хотелось встать на его защиту.

– До определенной степени, – ответила Лэйн. Затем она махнула рукой, как бы отбрасывая эту тему разговора.

– Тилли будет в талии, ты же знаешь об этом?

– В талии? – спросила я, не совсем не понимая, что это значит.

– Да, она едет в Рим. В сентябре.

«В Италии», поняла я. Лэйн продолжала:

– Сначала на публичные чтения стихов, а потом в Американскую академию на месяц в качестве приглашенного эксперта. Она поднимается все выше и выше, наконец-то получая признание, которого заслуживает ее талант.

Затем Лэйн дала свою оценку писательскому мастерству Тилли и Генри. Все сводилось к тому, что, несмотря на «более чем стабильное рабочее место, которые было у Генри в «Нью-Йоркере», «наблюдать стоило» именно за Тилли.

– Было время, когда Тилли была восхищена Генри, но тогда он был в своей лучшей форме, молодой, удалой, так сказать, на самом пике. А что сейчас? Он просто хороший журналист и великолепный рассказчик, но его выбор тем – это просто непостижимо! Однажды он написал невероятно длинную статью – да, я не шучу – о «кукурузниках» и вообще сельскохозяйственной авиации. Он отлично владеет словом, но приводит так много ненужных деталей, что это превращает его статьи в какое-то занудство.

Лэйн отпила немного чая. Я была поражена тем, как резко она высказывалась о Генри. Его доклады о войне во Вьетнаме, некоторые из которых много лет назад напечатали в «Ходдер энд Страйк», действительно были насыщенными захватывающими деталями и порой даже эмоциональными. Многие его очерки были к тому же написаны с юмором.

Лэйн посмотрела на меня и нахмурилась.

– Зачем вообще было менять работу в издательстве на эту? – спросила она.

– Это долгая история.

– Ну, ты, наверное, думаешь, что научишься чему-нибудь, работая на Генри, – сказала она с холодной улыбкой. – Возможно, так оно и будет.