Текст книги "Музыка ветра"

Она наконец оторвалась от двери, и в эту минуту мощный порыв ветра сотряс весь дом. Ветер был такой силы, что сами собой распахнулись ставни на окнах второго этажа, а ветви старого дерева с глухим стуком ударились о крышу портика. Она заторопилась на кухню под завывание ветра и бренчание китайских колокольчиков, которые своим жалобным перезвоном дополняли общую какофонию звуков, которыми полнилась эта страшная ночь. Будто молятся, мелькнуло у нее, за души тех усопших, которые сейчас отправились в свое последнее странствие – на Небеса. Эдит невольно поежилась от этих мыслей, несмотря на влажную духоту, царящую в воздухе. А потом закрыла глаза и снова вслушалась в траурную «мелодию ветра», которую исполняли стеклянные колокольчики.

Глава 1. Мерит

Бофорт, Южная Каролина

Май 2014 года

Пожар можно остановить тремя способами: израсходовать все топливо, подпитывающее огонь, или изолировать его, подавить источник возгорания, перекрыть доступ кислорода к огню. Всякий раз, когда Кэл уставал от работы или был чем-то расстроен, он начинал твердить про себя, словно молитву, всякие факты и сведения, которые узнал еще во время учебы в академии. И иногда это срабатывало и помогало. Наверное, поэтому я тоже переняла у него эту привычку уже после того, как его не стало.

Мой рациональный склад ума, логика мышления, присущая людям, которые занимаются организационной работой и кураторством, помог мне избавиться от мысли о том, что моя позаимствованная у покойного мужа привычка есть не что иное, как такая своеобразная просьба о прощении. Просьба, так и оставшаяся без ответа… Ибо что бы там ни твердили мне коллеги Кэла, в глубине души я была уверена, что его гибель не была несчастным случаем. Ведь он же профессиональный пожарный. Входить в горящее здание было его привычной работой. Конечно, иногда случалось непредвиденное. Например, обрушивалась крыша здания и пожарные оказывались в западне. Но и тогда они все равно спасались, а вот Кэл, оказавшись в аналогичных обстоятельствах, погиб. Никаких объяснений относительно того, почему это случилось, так и не последовало. Я взглянула на номер дома, красующийся на массивном дверном проеме. Старинный кирпичный дом, входная дверь выкрашена в белый цвет. Вроде адрес тот же, что и на конверте с логотипом юридической фирмы Уильямс, Уиллинг энд Уайт, 702 Бей-стрит. Какое-то время я молча созерцала латунные цифры номера дома, словно все еще не в силах уразуметь очевидное. Как это я могла оставить свой дом и ринуться бог знает куда, за тысячу миль от родных мест?

Потом медленно поднялась по трем ступенькам крыльца, все время одергивая юбку вниз, чтобы она полностью закрыла глубокий шрам на передней части правой ноги. Подойдя вплотную к двери, с силой потянула на себя массивное латунное кольцо. Открыть тяжеленную дверь мне удалось только двумя руками. Переступила порог и очутилась в хорошо обставленной приемной. Судя по всему, когда-то здесь располагалось фойе шикарного дома. Старинный наборный паркет из сосны натерт до блеска. Впрочем, все равно проступают следы от сотен каблуков и подошв, ступавших по этому паркету на протяжении столетий, что тоже придает своеобразный шарм всему помещению. Половицы слегка поскрипывают под моими ногами, пока я иду к огромному письменному столу из красного дерева, за которым восседает женщина средних лет.

Латунная табличка на столе извещает посетителей, что женщину зовут Донна Дайфлой. Она взглянула на меня и приветливо улыбнулась. Слегка тряхнула копной белокурых волос, уже тронутых сединой, и тотчас же заискрились крохотные камешки, украшающие оправу ее очков «кошачий глаз», поймав в себя луч света от настольной лампы. Она снова растянула рот в улыбке: губы накрашены ярко-розовой помадой. Я впервые пожалела о том, что не накрасила губы сама. Хотя бы губы, тем более оказавшись на самом Юге.

– Чем могу быть полезна? – поинтересовалась у меня женщина.

– Я приехала на встречу с мистером Уильямсом. У меня назначено на одиннадцать часов утра.

Она скользнула взглядом по моей темно-синей юбке и белоснежной блузке. Взглянула на лицо без всяких признаков косметики, и все это время улыбка продолжала блуждать по ее лицу.

– Вы ведь Мерит Хейвард? – спросила она с таким видом, будто мое имя ей уже давно знакомо.

Я кивнула.

– Да, это я. Я приехала рановато, но могу подождать.

Женщина поднялась из-за стола.

– Мистер Уильямс ждет вас. Проходите. Сюда, пожалуйста.

Она повела меня по коридору, устланному тяжелой ковровой дорожкой, которая полностью скрадывала звуки шагов. На мгновение замерла перед массивной дубовой дверью и неожиданно обронила:

– Всей душой сочувствую вашему горю. Я помню Кэла с тех самых пор, когда он был еще совсем ребенком. Такой славный был мальчуган.

Минуло уже почти два года после гибели Кэла, и ее запоздалые соболезнования немного удивили меня. Как и то, что она назвала его «славным мальчуганом». «Славный мальчуган» вырос, и едва ли кто-нибудь рискнул бы назвать его «славным». Привлекательный внешне мужчина с тяжелым, непробиваемым характером. Да, он был сильным и ловким, мог вскарабкаться по пожарной лестнице на любую высоту для того, чтобы спасти людей, вынести их живыми из горящего здания. Зато в груди вечно кипящая лава злости, ожидающая того момента, когда ей будет позволено выплеснуться наружу. Такой бикфордов шнур, готовый вспыхнуть в любую минуту.

– Спасибо, – сдержанно отвечаю я, сожалея о том, что не могу ответить этой приветливой женщине любезностью на любезность: сказать, к примеру, что Кэл тоже помнил мисс Дайфлой и всегда вспоминал о ней с теплотой. Чего не было, того не было. Он никогда не рассказывал мне о мисс Дайфлой. Собственно, он ничего не рассказывал мне и о своей семье или о Бофорте. А сама я и не спрашивала. Мы с ним как бы заключили такую честную сделку: я тебя не расспрашиваю о твоей родне, а ты не задаешь мне лишних вопросов уже о моих родственниках. Да, неловко все получилось. Я смущенно отвожу глаза в сторону. Мисс Дайфлой открывает дверь в кабинет и отступает, пропуская меня вперед. Огромный кабинет, все стены от пола до самого потолка заставлены книжными стеллажами. На них – обилие необходимой литературы по юриспруденции, своды законов и кодексов, тяжеленые тома в нарядных кожаных переплетах. На стене сбоку – множество дипломов и сертификатов в красивых рамочках. Такое своеобразное украшение для делового помещения. Огромный письменный стол, пожалуй, даже побольше того, что стоит в приемной, и такой же винтажный, как и все остальное в этом доме, включая и сам дом. Стол стоит подле высокого эркерного окна, обращенного на проезжую часть улицы и слегка нависающего над тротуаром.

Из-за стола навстречу мне поднимается седовласый мужчина за шестьдесят. Типичный адвокат, если судить по внешнему облику. Очки в тонкой металлической оправе, белоснежная шевелюра, вязаный кардиган, трубка, сильный запах табачного дыма. Он обходит стол, идет ко мне и берет обе мои руки в свои большие лапищи.

– Миссис Хейвард! Рад познакомиться с вами лично! Позвольте мне еще раз выразить вам свои самые искренние соболезнования.

Как и его секретарша, он произносит мое имя так, как это делает человек, кому это имя хорошо знакомо. Вполне возможно, он тоже помнит Кэла ребенком. Он подводит меня к креслу напротив письменного стола, ждет, когда я устроюсь в кресле, и лишь затем возвращается на свое рабочее место. В кабинете повисает короткая пауза. Мистер Уильямс явно ожидает, что я заговорю первой.

Я немного нервничаю и с глуповатой улыбкой выпаливаю первое, что мне приходит на ум.

– А я и понятия не имела, что Кэл родом из Бофорта. За все те семь лет, что мы прожили с ним вместе, он ни разу не заговорил со мной о своей семье… Или о том, что он рос здесь. Я даже решила, что у него вообще нет семьи. И никогда не было…

Многолетняя профессиональная выучка научила мистера Уильямса хорошо владеть собственными чувствами. Во всяком случае, после моих слов выражение его лица осталось невозмутимо спокойным: никаких эмоций. Разве что разгладил сразу обеими руками аккуратную стопку бумаг, лежавшую перед ним, позволив себе таким образом выказать, что мои слова его, мягко говоря, удивили. Но вот он слегка откашлялся и открыл рот.

– Хейварды – старинный род. Эта семья известна в наших краях со времен Революции.

– Да, вы уже говорили мне об этом, когда мы разговаривали по телефону. Сказали, что их дом был построен еще в семнадцатом столетии.

– Если быть абсолютно точным, то в 1791 году. Впрочем, с тех пор дом много раз перестраивался, многократно менял свой облик, расширялся за счет новых помещений. И сейчас он больше похож на такой классический особняк в стиле греческого Возрождения, чем на дом, построенный в традициях федеральной архитектуры с ее тяготением к георгианским традициям. Но в любом случае это самый настоящий памятник архитектуры. Потому-то бабушка Кэла и завещала этот дом внуку – она хотела, чтобы он по-прежнему оставался семейным достоянием. Разве могла она подумать, что Кэл уйдет из жизни раньше, чем она сама?

В его голосе я расслышала упрек и нервно сглотнула слюну, словно в том, что все так получилось, есть и моя вина.

– Да! Немного нелепо получается… Вы ведете разговор о фамильном доме Хейвардов со мной, в сущности, совершенно посторонним человеком.

Мистер Уильямс добродушно улыбнулся.

– Ну какая же вы посторонняя? Вы были женой Кэла. Уверен, он был бы только рад узнать, что родительский дом попал в хорошие руки. Ведь вы, если мне не изменяет память, к тому же еще и специалист в области старинной архитектуры.

Я почувствовала, что краснею.

– Вообще-то я всего лишь работала хранителем в небольшом музее в Мэне. Правда, я имею научную степень по истории архитектуры. Впрочем, из этого вовсе не следует, что я уж такой эксперт в чем бы то ни было.

Мистер Уильямс снова погладил рукой бумаги, лежавшие перед ним.

– И все же мы все здесь очень рады тому, что вы наконец приехали, и мы сможем прямо на месте уладить все формальности, связанные с оформлением наследства. Как я уже говорил вам по телефону, местное Историческое общество, которое занимается в том числе и изучением родословных жителей Бофорта, проявляет повышенный интерес к вашему дому. Они хотели бы приобрести его у вас, чтобы организовать на его базе музей архитектуры и домашнего быта. Но, разумеется, распоряжаться и самим домом, и его содержимым – это исключительно ваше право. Хотя я не сомневаюсь, что вы или кто-то в вашем ближайшем окружении вполне отдаете себе отчет в том, что этот дом не является простым объектом купли-продажи и его ценность не может быть измерена одними только деньгами.

– Я собираюсь жить в этом доме, – снова выпалила я невпопад довольно громким голосом, словно эта несуразная мысль только что пришла мне в голову. Но у меня между тем имелись вполне веские причины для такого скоропалительного решения. Я ушла с работы, продала свой дом и уехала из Мэна. Столько несчастий навалилось на меня за последнее время. Порой я сама удивляясь тому, как можно еще жить, постоянно барахтаясь в пучине отчаяния.

Мистер Уильямс снова откашлялся.

– Наверное, в нашем телефонном разговоре я не совсем полно обрисовал вам всю ситуацию. – Он замолчал, словно опасаясь, что может ненароком выболтать лишнее. Затем продолжил после минутной паузы: – Мисс Эдит жила затворницей. Не припомню, чтобы за два последних десятилетия кто-то из посторонних переступал порог ее дома. Я имею в виду, после того как отсюда уехал Кэл. Последний раз я видел мисс Эдит где-то за месяц до ее смерти. Она приходила ко мне, чтобы еще раз обговорить все подробности, связанные с завещанием. На тот момент она уже знала, что серьезно больна, а потому хотела оставить после себя полный порядок во всех бумагах.

Мистер Уильямс замолчал, видно, ожидая от меня какой-то реакции. Я слегка заерзала в кресле. Но я ведь уроженка Новой Англии, а у нас принято больше молчать, чем говорить.

Адвокат снова откашлялся.

– Есть еще кое-что, что я хотел бы обсудить с вами лично. Несмотря на то что мисс Эдит оставила Гиббсу крупную сумму денег, что касается дома и всего того, что в нем, то эта часть наследства должна была отойти к Кэлу, как к старшему. Но Гиббс тоже вырос в этом доме, вот потому я и беру на себя смелость обратиться к вам вот с такой просьбой. Быть может, вы позволите ему взять из дома пару вещей, что-то из мебели, на память? Разумеется, он готов возместить вам стоимость этих вещей деньгами. А они дороги ему как память о детстве.

– Гиббс?

– Ну да! Это брат Кэла. Он на десять лет младше его.

По всей вероятности, удивление, которое разлилось по моему лицу, озадачило моего собеседника. Во всяком случае, он посмотрел на меня растерянным взглядом.

– Так вы говорите, у Кэла был брат?

Лицо мистера Уильямса снова приобрело свое прежнее непроницаемое выражение. Все, что он позволил себе на сей раз, – это лишь слегка вскинул брови.

– Ну да! Он живет здесь, в Бофорте, практикующий детский врач. А разве Кэл… – Мистер Уильямс оборвал себя на полуслове. Слова, которые так и остались невысказанными, витали теперь в воздухе, издевательски наблюдая за мной со стороны. Каким же посмешищем выгляжу я в глазах этого незнакомца! И в какое посмешище превратился весь мой брак с Кэлом…

– Нет. Кэл ничего не рассказывал мне о своем брате, – ответила я, пытаясь скрыть охватившее меня чувство неловкости.

Мистер Уильямс снова улыбнулся и в эту минуту стал очень похож на такого доброго, ласкового дедушку, ублажающего своих внуков. Вполне возможно, он такой и есть. Хороший любящий дедушка.

– Прошу простить меня, миссис Хейвард, за некоторую навязчивость. Наша семейная фирма оказывает юридические услуги семейству Хейвардов вот уже на протяжении более четырех десятилетий. И тем не менее даже я не в курсе всех семейных тайн своих клиентов. Знаю лишь, что Кэл уехал из Бофорта неожиданно и, можно сказать, разбил сердце мисс Эдит этим своим поступком. Что послужило причиной столь скоропалительного отъезда, тоже не знаю. Мисс Эдит никогда не обсуждала со мной тему разрыва своих отношений с внуком. Простите меня еще раз. Я вовсе не намереваюсь вторгаться в вашу личную жизнь или в личную жизнь вашего покойного мужа. Но повторяю, я искренне рад, что вы приехали, чтобы урегулировать все вопросы, связанные с наследством Хейвардов. После чего вы сможете принять такое решение, которое покажется вам максимально приемлемым. Словом, как говорится в таких случаях, самое время закрыть тему раз и навсегда. Пусть все усопшие покоятся с миром. Не будем ворошить прошлое.

Мистер Уильямс продолжал смотреть на меня с доброжелательной улыбкой, но неприятный холодок пробежал по моей спине. Что значит «не будем ворошить прошлое»?

– Миссис Хейвард… Можно я буду называть вас просто Мерит?

Я молча кивнула в знак согласия. Приятно услышать свое имя произнесенным вслух. Словно я тоже уже стала частью этого незнакомого мне мира, заселенного чужими для меня людьми. Которые только что обрушили на меня море информации, кажущейся мне совершенно неправдоподобной.

– Так вот, Мерит! Мисс Эдит и моя покойная мать (ее звали Бетси), они были подругами. А я был для Кэла и для Гиббса чем-то вроде отца. Ведь они рано потеряли своих родителей, и один, и второй. Признаюсь вам как на духу, я любил их обоих, как своих родных детей. – Глаза мистера Уильямса затуманились. – Наверное, еще и поэтому мне очень хотелось лично встретиться с женщиной, которой наконец удалось обуздать нашего Кэла.

Я молча взглянула на свои руки. Слезы подступили к горлу.

– Боюсь, мистер Уильямс, я не смогла обуздать его. – А про себя подумала: разве можно обуздать вот этими руками ураган или какое другое стихийное бедствие? Я сделала глубокий вздох и помолчала, борясь со слезами. Мой собеседник терпеливо ждал. – Пожалуй, вернее будет сказать, что это я убила его.

ЛОРЕЛЕЯ

Макдоно, штат Джорджия

Май 2014

К своим тридцати шести годам Лорелея Первис Коннорс хорошо усвоила три основных жизненных принципа. Время – субстанция ускользающая, боль – вещь преходящая, а смерть не так уж и страшна, чтобы ее бояться. Последняя истина открылась ей давно, еще в молельных шатрах, куда постоянно таскала ее мама, когда она была совсем маленькой девочкой. Жизнь тоже научила ее относиться к смерти философски. Ведь когда умирает человек, которого ты любишь, то больше уже не надо переживать, что с ним случится завтра или послезавтра. В конце концов, все мы умрем в один прекрасный день. А уж если точно знаешь дату своего ухода в мир иной, так и гадать нечего. Ведь в вопросах жизни и смерти самое страшное – это неизвестность.

А еще Лорелея рано усвоила, что родиться в бедной семье вовсе не означает, что ты обречена прозябать в нищете всю свою оставшуюся жизнь. А уж если есть лицо и фигура, то не грех ими и воспользоваться. Ведь Господь на то и дал их тебе, чтобы ты уверенно шагала по жизни вперед. Да, все это важно, все это стоит помнить всегда, но не только эти прописные истины она записывала каждый день в свою «Тетрадь умных мыслей». Ведь в один прекрасный день она передаст тетрадь Оуэну. Но пока ему совсем ни к чему знать всю правду жизни во всей ее полноте. К примеру, догадываться о том, что с помощью таких физических данных, как у него, можно далеко продвинуться. Внешность у него действительно что надо. Пошел в нее! Да и с мозгами тоже все в полном порядке. Это у него от отца. Так что ее мальчуган обязательно должен преуспеть в этой жизни.

Она зашвырнула последнюю сумку с вещами на заднее сиденье их «линкольна-навигатора», попутно успев сломать длинный ноготь, покрытый пунцовым лаком. Оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что ее десятилетний сын находится вне зоны слышимости, после чего смачно ругнулась, разглядывая сломанный ноготь. Это же надо! Угораздило на ровном месте. Лорелея готова была расплакаться от досады. Конечно, это не самое страшное из того, что случилось с ней за последний год, но все же… Последняя, так сказать, неприятность в длинной череде других.

Когда она работала стюардессой в авиакомпании Дэлта, то страшно гордилась своими ручками и всячески ухаживала за ними. Впрочем, тогда она вполне справедливо полагала, что красивые руки – это часть ее профессии. Пассажиры всегда осыпали ее комплиментами. Вот и Роберт сказал когда-то, что первое, на что он обратил в ней внимание, – это ее руки. Он был таким красавчиком в своей летной форме, но она, тем не менее, лишь отмахнулась от его комплиментов, хотя и знала, что он обязательно пожалуется на нее остальным девчонкам. Кажется, его тогда действительно задело за живое, что она не поверила в искренность его слов. А спустя всего лишь каких-то полгода они поженились, зарегистрировали свой брак в присутствии мирового судьи в ее родном городке Галф-Шорс, штат Алабама. Дочь Роберта от первого брака не присутствовала на их свадьбе. Да и в последующие одиннадцать лет она не баловала их своим вниманием. Даже на похороны отца не приехала.

Лорелея взглянула на дом, который они когда-то купили вместе с мужем. Проезжая часть, ведущая к дому, выглядит такой голой. Ни машины Роберта, ни велосипеда Оуэна с привязанными к багажнику террариумами для насекомых-вредителей. И лужайка перед домом тоже голая, особенно сейчас, когда с нее убрали скульптурную композицию, отлитую из цемента: семейство белочек. Композицию Лорелея приобрела по случаю на одной из распродаж домашнего имущества, потому что сразу поняла, каким украшением она станет для их лужайки. Она даже наряжала белочек по праздникам в различные костюмы, но потом ассоциация домовладельцев потребовала от нее прекратить столь неподобающие манипуляции со скульптурой.

Парадная дверь в дом была распахнута настежь. Жаркое южное солнце беспрепятственно проникало внутрь дома, высвечивая пустую прихожую, голые ступеньки лестницы, ведущие на второй этаж. Когда-то в этом доме жила счастливая семья. И они с улыбками встречали своих гостей, стоя вот на этом крыльце.

– Оуэн? Ты где? Поторопись! Пора ехать.

Вообще-то она всегда говорила Оуэну, что кричать во весь голос – это плохо. Но просто ей категорически не хотелось снова возвращаться в дом. Она уже попрощалась с ним раз и навсегда. А если вернется снова, то, может статься, и не захочет никуда уезжать. Громко стуча высокими каблучками по мостовой, она направилась к дому, поднялась по трем ступенькам крыльца к парадной двери и замерла на входе.

– Оуэн! Ты где? Нам действительно пора. Впереди долгая дорога, а ты же знаешь, я не люблю водить машину ночью.

Пустые стены, словно тяжело вздохнув, эхом отозвались на ее слова. И в ту же минуту она явственно расслышала, как кто-то плачет в глубине дома. Положив свою записную книжку прямо на порог, Лорелея опрометью бросилась наверх, туда, где располагалась детская. Мальчик стоял на коленях перед распахнутым пустым шкафом, примостившимся под косым потолком мансарды, в котором раньше хранились его игрушки. Он сжимал в руках самолет-лего, и плечи его сотрясались от рыданий. Не говоря ни слова, Лорелея опустилась на ковер рядом с сыном. Скорее по привычке, она сняла с него очки, протерла стекла подолом своей юбки и снова водрузила их ему на нос.

– Что-то забыл, да? – поинтересовалась она у сына ласковым тоном.

Оуэн молча кивнул.

– Мы с папой вместе мастерили эту модель. Я ее всегда хранил отдельно, в этом шкафу, чтобы она не сломалась.

– Помню-помню! По-моему, модификация семьсот сорок семь, да?

Оуэн возмущенно зыркнул на мать.

– Это же реактивный «Макдонелл Дуглас»: MD-80.

Лорелея улыбнулась.

– Какой ты у меня умница! Весь в папу!

Но Оуэн никак не отреагировал на слова матери.

– А что, если самолет поломается в машине? Я тогда не сумею склеить его заново.

– Но, может быть, вдвоем мы кое-как управимся, а?

Оуэн глянул на мать с таким выражением лица, будто она только что пообещала ему впредь всегда носить обувь без каблуков.

– Попытаться же можно, – обронила она, словно оправдываясь. Хотя на самом деле ей хотелось лишь одного: отвлечь сына от его мрачных мыслей, сделать так, чтобы он перестал все время думать об умершем отце и тосковать о нем.

– Мама! Мне совсем не хочется ехать в эту Южную Каролину.

Лорелея поднялась с колен и уселась прямо на ковер. Кажется, предстоит еще один долгий разговор.

– Но мы же, дорогой мой, все с тобой обсудили. И пришли к выводу, что тебе пора познакомиться со своей старшей сестрой.

Оуэн посмотрел на мать непонимающим взглядом, будто та разговаривала с ним на иностранном языке. А может, он тоже чувствовал и понимал ту пучину отчаяния, которая толкает человека порой на самые безумные поступки. Например, сорваться места и ехать бог знает куда только за тем, чтобы познакомиться с какой-то там незнакомой сестрой, которая и знать не желает о твоем существовании.

– И потом, не забывай, мой дорогой… Все могло бы быть гораздо хуже. Представь себе, каково бы это было ехать на машине до самого Мэна. Нам с тобой страшно подвезло, что Мерит решила перебраться в Южную Каролину. Вполне возможно, у нее уже появились знакомые и даже друзья в этом городке. И нашему приезду она точно обрадуется. А мы поможем ей обустроиться на новом месте.

Лорелея улыбнулась сыну, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка получилась как можно более естественной. Она уже почти готова была поверить собственным словам, старательно загоняя в глубь себя все свои тревоги и сомнения. Ведь вполне возможно, что Мерит еще даже не успела переселиться в свой новый дом. Впрочем, какая им разница? Они с сыном отправляются в путь сегодня, и точка. И им нет дела до того, хватило ли у Мерит времени для того, чтобы обжить свои новые апартаменты, или нет.

– Думаешь, Мерит хочет познакомиться со мной? – Мальчик уставился на мать пристальным взглядом. Толстые стекла очков не в силах были скрыть яркую голубизну его глаз.

– Но, мой дорогой! А кто бы отказался познакомиться с таким славным красивым мальчиком, как ты? И ты такой разумный, всегда найдешь сказать что-то интересное. Уверена, она полюбит тебя с первого же взгляда.

– А вот ребята в классе меня не любят…

Лорелея бережно пригладила вихрастый чуб сына, который категорически не хотел приглаживаться.

– Да они же все – деревенщина! Разве такие, как они, способны оценить чужой интеллект?

Оуэн бросил на нее еще один выразительный взгляд. Когда же наконец он начнет не просто слушать, но и прислушиваться к ее словам?

– А можно в Южной Каролине я тоже буду учиться дома?

Лорелея слегка взъерошила густые волосы на голове у сына, стараясь не встретиться с ним взглядом.

– Думаю, что нет. Хотя в домашнем обучении нет ничего плохого, не правда ли? Помнишь, как мы с тобой вдвоем коротали время за уроками, сидя за столом на кухне? Неплохо, да?

Лорелея ласково поцеловала сына в макушку, сделав вид, что не заметила, как он недовольно стал вращать глазами.

– Пора трогаться в путь, сынок.

Мальчик вывернулся из-под ее руки и с надеждой посмотрел на мать.

– А можно я поменяю свое имя? Все равно же мы едем на новое место.

Помнится, когда у нее родился сын, Лорелея мечтала назвать его каким-то особенным именем. Ничего общего с теми именами-кличками, которые были в ходу у них на стоянке для передвижных домиков, в одном из которых она сама появилась на свет. Ведь отец ее сына – летчик гражданской авиации. А потому не пристало ему зваться каким-то там Бубой и до конца своей жизни откликаться на имя, больше похожее на кличку. Имя Оуэн Лорелея обнаружила, пролистывая иллюстрированный журнал «Нэйшн». Кто-то из пассажиров оставил его на сиденье в салоне самолета. И она тут же вырвала страничку из журнала и вклеила ее в свою Тетрадь умных мыслей – так, на всякий случай… Чтобы не забыть на будущее. Ей хотелось, чтобы у ее ребенка было необычное имя, не просто красивое, но такое, от которого нельзя образовывать уменьшительных типа всех этих Гарри, Бонни и прочее. На тот момент она и не подозревала о том, что имя, которое начинается на букву «о», может стать объектом насмешек и даже издевательств. Вот как в том четвертом классе, где учился ее Оуэн. В силу своей близорукости мальчик был вынужден постоянно носить очки, а мальчишки, его одноклассники, стали над ним подшучивать, говорили, что в очках он очень похож на ослика. Вот так кличка и приклеилась. Ничего не помогло. Ни то, что сын был гораздо смышленее остальных ребят. Потом он стал сознательно саботировать уроки, даже намеренно заваливал тесты, не делал домашних заданий… Ничего не помогало. А когда в один прекрасный день Оуэн вернулся из школы с ранцем, на котором красовалась надпись «Оуэн – осел», они с Робертом решили перевести сына на домашнее обучение.

– Хорошо, мы подумаем над этим, – уступила она, в глубине души категорически не соглашаясь с тем, что придется отказаться от мечты всей ее жизни. – Но вполне возможно, в Южной Каролине живут более умные дети и они не станут зацикливаться на том, что твое имя начинается с такой же буквы, что и слова «осел».

Мальчик тяжело вздохнул, сотрясая воздух своими узенькими плечиками. Он снова взглянул на модель самолета-лего.

– Наверное, я все же оставлю самолет здесь.

Он согнулся и бережно поставил модель на дно шкафа, слева от дверцы, аккуратно прислонив самолетик к задней стенке.

– Не надо, Оуэн! Заверяю тебя, я буду вести машину очень осторожно. Твой самолетик не сломается.

Мальчонка снова бросил на нее задумчивый взгляд.

– Нет, ему место здесь. Ведь он принадлежал прежнему Оуэну. А в Южной Каролине я стану совсем-совсем другим.

Лорелея почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Она всегда знала, что у нее очень-очень умный сын. Но никогда не догадывалась, что он так сильно переживает из-за своего имени. Но сейчас она ничего не сказала. Только молча кивнула головой и, перегнувшись через голову сына, закрыла дверцу шкафа.

А потом обняла мальчика и крепко прижала к себе, чувствуя каждую его косточку под своей рукой. А джинсы-то ему уже маловаты, спохватилась она с некоторым смущением. Сын растет не по дням, а по часам. Она даже отследить не успевает толком. Впрочем, она сознательно не стала покупать Оуэну новые джинсы. Просто ей не хотелось признавать очевидное: ее сын взрослеет. Лорелея снова поцеловала мальчика в макушку, мысленно пообещав себе, что по дороге они обязательно заедут в какой-нибудь торговый центр. Нельзя, чтобы ее сын появился в Южной Каролине в таком виде. Еще, чего доброго, сестра Оуэна вообразит, что его мама совсем не следит за ним.

– Вот увидишь! Все у нас будет хорошо, – проговорила она вслух, а про себя подумала, что в Тетрадь умных мыслей стоит внести вот эту. Иногда необходимо прибегать ко лжи, потому что правда может разорвать сердце.

Из дома они вышли вместе, и никто из них не оглянулся назад. Будто оба они догадывались, что только что попрощались со своим домом навсегда. Убедившись в том, что Оуэн устроился на заднем сиденье, как положено, Лорелея включила зажигание в своем спортивно-утилитарном автомобиле и выехала на шоссе, мысленно пообещав себе внести еще одну сентенцию в свою Тетрадь умных мыслей.

Иногда за бравадой скрывается самое обычное отчаяние. Нужно действительно довести человека до отчаяния, чтобы он стал храбрым.