Текст книги "Траектория полета"

Глава 12

«Мозг пчелы, овальный по форме, размером не больше кунжутного семечка, и все же пчела обладает удивительно хорошей способностью учиться и запоминать. Она способна произвести сложные вычисления, чтобы оценить расстояние до дома, и помнит место, где находила источник нектара».

Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта

Берди

С того момента, как отец разбил чашку и блюдце, сквозь темноту проникает все больше света. Свет заставляет меня видеть и слышать. И вспоминать. Звук разбившегося фарфора словно расколотил что-то внутри меня. Часть меня этому рада, другая часть желает сбежать обратно во тьму, встать спиной к занавесу и продолжить играть роль. Так спокойнее. Когда мне в голову приходит мысль сойти со сцены, у меня возникает странное желание кричать, кричать и кричать. Что-то меня пугает. Нечто, что я боюсь увидеть.

Пока я лежала в постели и пыталась заснуть, я слышала, как ссорились Мейси и Джорджия, и мысленно вернулась в прежние времена, когда они были подростками и ненавидели друг друга с той же силой, с какой друг друга любили. У меня самой – ни сестер, ни братьев, сравнить мне не с чем, но я всегда думала, что их ссоры – моя вина, что я плохая мать. А я всегда так хотела быть хорошей мамой. Лучшей. Только у меня не вышло. Я пыталась утешиться, убедив себя – все, что я делала, я делала по любви, однако смотреть, как рушится жизнь моих дочерей, – это как смотреть в лицо святому Петру у ворот рая, осознавая свои грехи.

Я открыла дверь, желая увидеть за ней Бекки. Когда Бекки была младенцем, именно ее плач впервые пробудил свет в моей голове. По ночам я слышала ее тихие всхлипы задолго до того, как просыпались ее родители. Я брала ее на руки, и Бекки успокаивалась, разглядывала меня темными глазами, так похожими на мои. На ее личике было такое серьезное выражение, будто она читала мои мысли и прекрасно их понимала. Как будто видела мои воспоминания о солнечном дне с запахом хлеба, и солнца, и меда, и всего, что случилось потом.

Может, и видела. Может, она унаследовала это воспоминание вместе с цветом глаз или способностью брать высокие ноты. Я чувствовала тогда, что нашла союзника, что у нас особая связь и мы можем общаться без слов.

Бекки, кажется, боялась ночи, как будто и ее тоже что-то преследовало. Как будто нечто пряталось по углам ее комнаты с наступлением темноты. Бекки росла, и ее голос продолжал привязывать меня к миру, от которого я хотела сбежать. Она лепетала бессвязные звуки, я напевала ей колыбельную. Я слышала, как Мейси говорила знакомым, что Бекки никогда не просыпается по ночам, и всегда улыбалась про себя. Это был наш с ней маленький секрет.

Когда Бекки выросла из колыбельки, она сама пробиралась в мою постель, и мы вместе пережидали, пока не закончится самая темная часть ночи. Потом она возвращалась к себе. Повзрослев, Бекки стала спать крепче и больше не приходит.

По крайней мере, так было до того дня, когда позвонила Джорджия. Как легкий ветерок за тысячи миль предвещает наступление урагана, так и ее звонок шевельнул воздух вокруг нас. Пчелы в ульях тревожно приподняли усики.

Мейси едва не заискрила от напряжения, а у отца расправились плечи, словно с них упал тяжкий груз. Я смотрела на него, по-настоящему смотрела, и видела нас обоих, какими мы были на самом деле: два старых человека, которые носят в себе секреты, точно так же, как пчелы носят пыльцу в улей, чтобы сделать из нее мед.

Моя Джорджия возвращается домой. В голове вспыхнул свет, и меня чуть не задушил внезапный страх того, что мы приближаемся к финалу. Я пробудилась ото сна, чувствуя, что должна что-то сделать. Мне нужно было что-то найти.

Я открыла дверь своей спальни, думая увидеть Бекки, а увидела Джорджию на верхних ступеньках лестницы и услышала, как Мейси хлопнула дверью. И отчетливо разглядела свою дочь: красивая женщина, мое творение, с болью в душе. Годы, проведенные вдали от нас, пошли ей на пользу. В ней проявились уверенность и независимость – ее природные свойства, однако они были бы потеряны, если бы она осталась здесь. Джорджия взглянула на меня, и я догадалась, что она хочет о чем-то спросить. И намерена ждать ответа. Я была почти к этому готова, но меня отвлекло воспоминание, промелькнувшее яркой вспышкой: Джорджия в моей гардеробной… она достает какой-то предмет… показывает мне его…

Я закрыла дверь, мечтая, чтобы темнота вновь меня поглотила. Однако уже разгорался рассвет, тонкий золотистый луч проник между шторами и указывал в другой конец спальни. Я подошла к гардеробной, открыла дверь и вдохнула аромат «Шанель № 5», пропитавший мою одежду. Мне нравились эти духи, нравилось, что любой человек мог узнать меня по их запаху. Любой, кто стоял бы рядом с моей гардеробной, знал бы, что все эти красивые платья и туфли принадлежат мне. Точнее, той женщине, какой я ему представлялась.

Я закрыла глаза, снова вспоминая, как юная Джорджия смотрит на меня виноватыми глазами. Она хотела позаимствовать одно из моих платьев. И держала в руках предмет, из-за которого занавес в глубине моего сознания дрогнул и несколько лучиков света пробили темноту. В груди у меня похолодело, и я заставила себя отвести взгляд. Я не могла видеть этот предмет, не хотела знать, что он означает. И до сих пор не могу. Меня сразу же отослали, а я должна была остаться здесь, с Мейси и Джорджией. Я надеюсь на их помощь, когда буду готова. Но пока еще нет.

Я опустилась на колени у задней стены гардеробной, глядя на кучу ботинок и сумочек, ремней, шарфов и прочих аксессуаров из той жизни, которой я не помнила. Словно это была чужая жизнь. Я стала вытаскивать из кучи разные вещи: старомодная женская кроссовка фирмы «Кедс», пара желтых сандалий, кожаная сумочка с оборкой, поношенная тапка. Я сунула руку за старый чемодан, вытащила широкий черный кожаный ремень, ботинок… Потом просунула туда руку снова и нащупала мягкую замшевую сумочку, смутно припоминая, как прятала ее здесь годы назад, зная, что никто в нее не заглянет, если даже найдет. Плотно прижав к сумочке ладонь, я ощутила что-то под замшей, какой-то круглый предмет. Осторожно достала сумочку из укрытия и положила себе на колени. Прикрыла глаза, пытаясь погасить мерцающий свет.

В ушах у меня зазвенело, но через минуту я поняла, что это не звон. Это воспоминание о жужжании пчелок, рабочих пчелок, которые падали на землю в предсмертных муках, подергивая маленькими, слабыми прозрачными крылышками.

Трясущейся рукой я взяла сумочку с твердым предметом внутри, вспоминая разбитые чашку и блюдце и кровавые пятна на розовой юбке. Все это как-то связано между собой, и где-то в дальнем уголке моего сознания я знаю, как. Но я не выпускала ответ из его темного угла, не могла позволить ему сбежать.

Я вернулась в комнату и подошла к большому комоду. Выдвинула широкий нижний ящик с одеждой, посыпанной сверху пустыми конфетными обертками, точно хлебными крошками. Смахнула бумажки в сторону, приподняла старое платьице, в котором крестили обеих моих дочерей, и, положив сумочку под него в самый дальний угол, задвинула ящик.

Мне послышалось, как внизу хлопнула дверь, и я выглянула из окна башни, выходящего на залив. Джорджия шла по деревянному настилу, ее лицо было повернуто к солнцу. Она остановилась на краю настила и наблюдала, как летает над водой большая коричневая птица.

Джорджия так красива. Я ошибалась, думая, что раз она так похожа на меня внешне, значит, точно такая же, как и я. Чем больше я пыталась втиснуть ее в свои рамки, тем сильнее она сопротивлялась. Я уважала ее за это противостояние. Оно сделало ее сильнее. И, наверное, она это уже поняла.

Джорджия развернулась и пошла обратно по пристани. На лице у нее застыло такое же выражение, как и в детстве, когда она понимала, что ее желания прямо противоположны моим.

Мне нужно, чтобы она была сильной. Свет в моей голове разгорался все ярче, показывая то, что там спрятано. Я знала, что осталось недолго, но Джорджия сможет помочь. Я лишь надеялась, что они с Мейси помирятся, потому что черпают силу друг в друге. Набегающая волна окатит нас всех, и только сильный сумеет устоять на ногах.

Я легла обратно в постель и позволила темноте вновь надо мной сомкнуться, молясь, чтобы свет опять не проник за занавес. Я не хотела помнить, что только что сделала. Воспоминания наступали, пытались разогнать черноту. Воспоминания о другом предмете, увиденном в гардеробной. Он все еще там, ждет, когда его обнаружат. Он напоминает мне о давно забытом человеке. Об улыбке. О песне. Я закрыла глаза, чтобы воспоминания угасли. Мои губы прошептали имя, которое я не произносила долгие годы.

Глава 13

 
«Тот не достоин сот медовых,
Кто ульи стороной обходит,
    страшась укусов».
 

Уильям Шекспир[11]11
  Пьеса «Трагедия о короле Локрине», из которой взяты эти строки, приписывается Шекспиру – вероятно, ошибочно.


[Закрыть].

Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта

Мейси

Несколько часов Мейси пролежала в постели, безуспешно пытаясь заснуть, и когда на улице окончательно рассвело, встала и спустилась вниз. Заглянула в столовую и с удовлетворением отметила, что Джорджии там нет. Она уже собиралась пойти на кухню, чтобы приготовить кофе, когда заметила чепчик на полу, там, где он вчера упал, и воспоминания, острые и режущие, нахлынули с новой силой.

Есть вещи, которые мать никогда не забудет. Запах маленькой головки с нежным пушком, ощущение удивительно нежной кожи, плач твоего ребенка, который ты сразу узнаешь из десятков младенческих криков. Все это остается в сердце, даже если ребенка уже нет.

Бекки хотела иметь сестричку – почти так же сильно, как Мейси хотела забыть свою. Она рассказала дочери о Лилианне, умершей за два года до ее рождения. Мейси тогда еще училась в колледже. Они с Лайлом поженились совсем юными, но Мейси хотела сразу завести детей и после двух выкидышей забеременела Лилианной.

Бекки слушала ее с серьезным лицом, а потом, после короткой паузы, спросила, не собирается ли Мейси подарить ей братика или сестричку. Мейси солгала, сказав, что пока не знает. Не могла признаться дочери, что, по словам врачей, надежды на это почти нет.

Скорбь и чувство вины из-за Лилианны крепко ударили по ее браку. Сначала это был словно маленький скол на ветровом стекле, и с каждым последующим ударом трещина росла. Прошли годы, прежде чем брак развалился, но к тому времени заделать трещину было уже невозможно.

Мейси подняла чепчик, аккуратно сложила, вернула в ящик буфета. Не успела выйти из столовой, как в переднюю дверь постучали. Ну вот, а она без макияжа, в пижамных шортах и футболке. Мейси досадливо поморщилась, решив, что Лайл привез Бекки, затем вспомнила, что сегодня суббота и Бекки наверняка еще спит.

Мейси открыла дверь и, увидев Джеймса, вновь испытала досаду. Как он красив. Она подумала о помаде, которую Берди держит на такие случаи в прихожей, в ящике стола.

Стараясь не показываться полностью из-за двери, Мейси приветливо ему улыбнулась.

– Доброе утро. Ищете Джорджию? Ее нет. Но, скорее всего, приедет, потому что ее каталоги здесь.

Он улыбнулся, и Мейси увидела в его глазах то, что не заметила раньше – не темноту, но как будто отсутствие света. Знакомый взгляд, у Лайла и Берди такой же. И в отражении ее собственного лица в зеркале. У Джеймса был вид человека, который пережил катастрофу, однако из-за шока едва это понимал.

Мейси открыла дверь шире.

– Можете войти и посмотреть каталоги, пока ждете.

– Вы точно не возражаете? Я могу вернуться попозже.

– Прошу, заходите. Я даже могу вам помочь.

Джеймс поднял брови, но Мейси уже отвернулась, чтобы закрыть дверь.

– Я отнесла бо́льшую часть каталогов в столовую, хотя Джорджия, кажется, оставила несколько штук на диване в гостиной. Можете забрать их оттуда и добавить в общую стопку. Я еще не готовила кофе, однако все необходимое есть на кухне, не стесняйтесь, приготовьте себе сами. Я поднимусь наверх, переоденусь.

Когда она вернулась, Джеймс стоял у окна в столовой, глядя на залив, мерцающий в лучах утреннего солнца. В конце пристани, подобно стражу, замер баклан, высматривая в волнах добычу. В прежние времена Мейси схватила бы камеру и сфотографировала птицу. Только все это было раньше, до того, как материнство, работа и боль старых ран вытеснили из ее жизни прежние увлечения.

– Здесь так красиво, – проговорил Джеймс. Было очевидно, что он сказал это не из простой вежливости. – Что-то есть такое в воде…

Его голос затих, и Мейси показалось, что у него перехватило дыхание.

– Вы часто ходите на пляж? Насколько я знаю, вы живете в центре города…

Он обернулся, и она вновь встретилась с его печальными глазами.

– Семья моей жены владеет домом на массачусетском берегу, мы с женой ездили туда, когда позволяла работа. Жаль, не очень часто. – Джеймс опять повернулся к окну и продолжил разглядывать спокойную гладь залива. – Что-то в воде… Кейт… моя жена… говорила, что всех нас тянет к воде потому, что мы из нее и вышли. Из воды в утробе матери. Мягкое покачивающее движение возвращает нас к тому времени, когда нас любили безо всяких условий и защищали от всех тревог. Хотя я не уверен, что вполне с этим согласен.

– Почему?

– Наверное, сестры бы посмеялись над моими философскими потугами, но вы – учитель, и я постараюсь выразить свою мысль как можно точнее. – Джеймс ненадолго задумался и сделал глубокий вдох. – Я всегда считал, что меня тянет к воде потому, что я вижу в ней бесконечный источник обновления. С каждой волной, с каждым приливом вода очищает берег от всех несовершенств.

Мейси снова к нему повернулась, желая спросить, от чего он испытывает необходимость очиститься, однако сдержалась. В Джеймсе чувствовалась такая печаль, к которой она не была готова – в ее собственной лодке и так достаточно тяжкого груза, лишнее может ее потопить.

После короткой паузы он заговорил первым.

– Какие новости о дедушке?

– Собираюсь навестить его сегодня после обеда. Я говорила с врачом. Инсульт лишил деда способности разговаривать и ходить. Как только его состояние стабилизируется, доктора начнут проводить реабилитацию, прежде чем выписать. На восстановление всех функций организма могут уйти месяцы или даже год. Мы переделаем дедушкин кабинет на первом этаже в спальню, поставим туда оборудование для реабилитации и будем надеяться на лучшее.

– Как восприняла все это Бекки?

Мейси увидела в глазах Джеймса искреннюю заботу. Никто другой не догадался задать этот вопрос, и на душе у нее потеплело.

– Я беспокоюсь о ней. Она приняла случившееся близко к сердцу – как будто уже потеряла дедушку. Бекки очень чувствительна, у нее сильно развита эмпатия. Думаю, влияние моей матери – вся эта драма не могла не затронуть ребенка.

– Не думаю, что эмпатия – плохо. Моя старшая сестра такая же. У меня ушли годы на то, чтобы понять – она просто видит больше, чем остальные. Я жалею, что раньше мало к ней прислушивался.

В его тоне звучало почти предупреждение. Мейси отвернулась от окна.

– Давайте я позвоню тете Марлен и передам Джорджии, что вы ее ждете?

Она потянулась к карману джинсов, потом вспомнила, что оставила свой мобильный телефон наверху.

Джеймс взглянул на нее, сузив глаза.

– Почему Джорджия не желает иметь сотовый? Вы сказали, я могу спросить у вас как-нибудь.

Мейси помолчала, вовсе не уверенная в том, стоит ли отвечать на этот вопрос.

– Скажешь ему или я сама расскажу?

Джеймс и Мейси удивленно обернулись. Джорджия уверенным шагом прошла в комнату, бросила на стол новую порцию каталогов и, не дожидаясь ответа, заявила:

– Ненавижу телефоны, потому что они вторгаются в мою жизнь, мешают, отвлекают от занятий. Когда я жила здесь, терпеть не могла звонить дедушке, чтобы сообщить, где нахожусь – главным образом потому, что обычно находилась не там, где должна была, и не с тем, с кем следовало. Думаю, нежелание быть доступной по телефону и, возможно, чувство вины перенеслись и в мою взрослую жизнь. Да, для работы быть на связи необходимо, но если я и говорю по телефону, то делаю это вынужденно.

Джеймс выслушал Джорджию, не меняя выражения лица.

– Мальчишкой я кидался сырыми яйцами в прохожих с нашего сорокового этажа. Мне долго удавалось оставаться непойманным, пока кто-то, наконец, не вызвал полицию. Я спрятался под кровать, а моя сестра открыла дверь и спокойно сказала им, что она дома одна и что обещает посмотреть, кто кидается. Мне потом пришлось целый месяц застилать ее постель и делать за нее математику, чтобы она не рассказывала ничего отцу.

Мейси скрестила руки на груди.

– Я думаю, история Джорджии хуже.

Джеймс сел возле стола.

– Я рассказал это не для того, чтобы сравнить, кто вел себя в юности хуже. А для того, чтобы вы знали: я прекрасно понимаю отношения сестер. Никого другого мы не можем любить и ненавидеть одновременно.

Мейси встретила взгляд Джорджии, и ее щеки порозовели. Она ощутила себя маленькой девочкой, которую только что застали за издевательством над сестрой на детской площадке. Чтобы чем-то занять себя, она убрала со стола свечи и фруктовую чашу и сдвинула книги к центру, чтобы до них было удобно дотянуться с любого места. Затем села напротив Джеймса и выжидательно посмотрела на сестру.

– Так, давайте продолжим. Чем раньше начнем, тем скорее закончим.

Джорджия молча села между Мейси и Джеймсом и положила каждому по книге. Увидев, как она выставляет перед собой расколотое блюдце, склеенное скотчем, Мейси невольно поморщилась, вспомнив, как оно разбилось, а также то, как звук бьющейся посуды расстраивал Джорджию в детстве. Казалось, даже тогда Джорджия была склонна винить себя за любые происшествия – за чашку, соскользнувшую с блюдца, или дверь, хлопнувшую о стену. Или за смерть отца, выстрелившего себе в голову из-за того, что не мог жить без ее матери.

Пытаясь прогнать мысли, способные смягчить ее отношение к Джорджии, заставить ее забыть, что сестра взяла на себя вину за одно – последнее – преступление, Мейси посмотрела на лежащую перед ней книгу и вслух прочла заголовок:

– Арлен Шлейгер. «Двести узоров хэвилендского фарфора». Звучит интригующе.

– На самом деле очень интересно. Джеймсу я уже рассказывала, но повторю для тебя. – Джорджия как-то умудрилась произнести это без тени самодовольства. – Хэвиленды были американцами. Они построили фарфоровые фабрики в районе Лиможа во Франции, потому что там находилось месторождение белой каолиновой глины, необходимой для производства прочного ярко-белого фарфора. Семья Хэвилендов достигла большого успеха. Они даже разработали особый узор для Белого дома при Линкольне. Хэвилендский лимож и в наши дни очень популярен и часто появляется в списках подарков на свадьбу.

Джорджия с энтузиазмом улыбнулась, и Мейси представила сестру перед группой коллекционеров или инвесторов, слушающих ее с неотрывным вниманием. Она ощутила внезапный прилив гордости, словно испытывала гордость за себя. Как в детстве, когда любая обида, любая радость делились на двоих. И любая отравленная стрела убивала каждую из них.

Джорджия продолжала:

– Большинство покупателей считает хэвилендский лимож французским, но, как видите, это не так. И, что интересно, в начале девятнадцатого века успех хэвилендского фарфора побудил других членов семьи открыть конкурирующие фабрики. Совершенно новый уровень «соперничества между братьями и сестрами», верно?

Мейси вздохнула.

– Здесь много книг, а мне нужно вернуться на работу в понедельник. Ты можешь просто объяснить, что искать?

– Да, конечно. Вчера я просила Джеймса искать в каталогах такой же рисунок, как на его сервизе, и хочу, чтобы он пока продолжал это делать. А ты будешь искать в другом месте. Я почти уверена, что точно определила бланк – так называют форму посуды. Я считаю, что это бланк номер одиннадцать, выпущенный заводом «Хэвиленд и Ко» во второй половине девятнадцатого века. Если мы будем на сто процентов уверены, что так оно и есть, станет ясен примерный временной период, а значит, и номера узоров, которые нам нужны.

– Хвала небесам за помощь, – пробормотала Мейси.

Подняв глаза, она увидела, как Джеймс и Джорджия смотрят на нее, и вновь почувствовала себя маленькой и жалкой. Масштаб знаний Джорджии, ее компетентность странно беспокоили Мейси. Как будто Джорджия должна была провести эти десять лет, нося власяницу и брея голову, вместо того, чтобы найти себя в деле, которое ей не только подходило, но в котором она пользовалась уважением. Мейси словно услышала свое подростковое нытье «Нечестно!» и невольно поморщилась.

– Прости. Мне надо забрать Бекки с тенниса в одиннадцать, а потом поехать навестить дедушку.

– Можно я заеду за ней? – спросила Джорджия так торопливо, как будто хотела произнести эти слова прежде, чем разум успеет ее остановить.

– Плохая идея. – Мейси бросила на сестру взгляд со значением: «Помнишь?»

Джеймс смотрел то на Мейси, то на Джорджию, очевидно, пытаясь понять, что происходит.

– Ладно. – Джорджия протянула руку и раскрыла книгу, лежащую перед Мейси. – Третий том. Первые два я уже просмотрела. Тебе нужно искать в первую очередь бланки: показывай мне любые, которые, по-твоему, будут похожи на форму этого блюдца. Всегда есть вероятность, что я ошиблась, и мы должны просмотреть все рисунки и на других похожих бланках. Но если ты вдруг увидишь рисунок с пчелами, даже совершенно не такой, как на блюдце, скажи. Для лиможского фарфора это редкий узор, так что будет идеально, если мы заметим рисунок. Только знай, что не обязательно будет тот фарфор, который мы ищем, поскольку одни и те же шаблоны использовались для разных заготовок.

Мейси посмотрела на страницу с черно-белыми изображениями.

– Значит, мне просто нужно просмотреть все страницы и найти форму, похожую на это блюдце. Или пчел. Ясно. Ну, наверное, успею просмотреть все эти маленькие книжки до того, как надо будет забирать Бекки, – язвительно проворчала она.

– Ты так думаешь? – насмешливо спросила Джорджия.

Она раскрыла толстую книгу в твердом переплете на заложенной странице, положила ее перед Джеймсом и стала объяснять, что делать ему.

Мейси поймала взгляд Джеймса. Он улыбался, явно улыбался.

– Что смешного? – раздраженно спросила она.

Он даже не потрудился спрятать усмешку.

– Не смешное, скорее обнадеживающее. – Его телефон зазвонил, и он убрал звук, не взглянув на экран. – Я чувствую себя как дома, когда слушаю вас двоих. Правда, мои сестры препираются громче.

– Побудьте здесь подольше, потом скажете, кто из нас громче.

Джеймс посерьезнел.

– Хорошо. Жизнь научила меня – если хочешь что-то сказать, не стоит откладывать. Второго случая может и не представиться.

Ни Мейси, ни Джорджия не успели ответить. Сверху до них донесся крик Берди. Мейси встала, но Джорджия тронула ее за плечо.

– Позволь, я схожу. Она ведь и моя мать.

Мейси хотела возразить, однако почувствовала облегчение. А также чувство справедливости – по крайней мере, пока Джорджия дома, она может вносить и свою лепту в заботы о матери.

– Отлично. Ей, вероятно, приснился кошмар. Случается как минимум раз в неделю. Просто подержи ее за руку. Думаю, она все время вспоминает какой-то спектакль, в котором однажды играла. Какую-то драматичную прощальную сцену, где ее вынуждают уйти против воли. В конце концов она заснет, но попробуй убедить ее спуститься и поесть. Она не завтракала.

Джорджия кивнула и вышла. Мейси и Джеймс начали листать страницы каталогов.

– Она не всегда была такой, – заметила Мейси, чувствуя, что ситуация требует объяснения. Каким-то образом теплый взгляд Джеймса и его недавняя потеря делали его легкой мишенью для непрошеных излияний. Подобно статуям святых, которые она видела в Италии во время медового месяца, чьи каменные лица веками разрушались под влиянием непогоды и безответных молитв.

– Когда она изменилась? – спросил он.

Мейси задумалась. Изображения тарелок поплыли перед ее глазами.

– Берди всегда была… необычной. По крайней мере, не такой, как мамы наших друзей. Джорджия говорила: она «упала в материнство», как другие люди, споткнувшись о бордюр, падают в грязную лужу, с той лишь разницей, что Берди не могла понять, как она туда попала и как выбраться.

Мейси помолчала, гадая, не остановит ли он ее.

– Тетя Марлен рассказывала, что когда Берди была маленькой, ее было трудно понять. Потому что она всегда притворялась кем-то другим. Как будто играла роль. Все считали ее «странной», поэтому бабушка отправила ее в актерскую школу в Джексонвиле – где, вероятно, странности приветствуются.

Мейси поднесла палец ко рту, чтобы погрызть ноготь, однако, поймав себя на этом, сразу опустила руку.

– Не знаю, говорила ли вам Джорджия… Берди несколько раз лежала в психиатрической клинике. Кажется, в первый раз это произошло сразу после того, как она начала встречаться с отцом Джорджии. По словам Марлен, неизвестно, что именно спровоцировало такую решительную меру, да только никого не удивило.

– А в последний раз?

– Тем летом, когда уехала Джорджия. Тогда много всего происходило. Иногда я корю себя за то, что мало обращала внимания на мать, иначе могла бы заметить тот момент, когда она подошла к самому краю. Но…

Мейси осеклась, не желая делиться подробностями. Однако ей необходимо было произнести это вслух. Все случилось так давно, что ей казалось, будто ничего никогда и не происходило.

– Понимаете, я тогда потеряла ребенка. Маленькую дочь. И мой брак… ну можете представить, как такое горе могло повлиять на супругов. Джорджия тогда не делала абсолютно ничего полезного в своей жизни, работала в баре в центре города. А потом Берди решила, что дому необходим ремонт, поскольку пошли слухи, что крупная голливудская компания собирается снимать кино в наших местах, и мать подумала, что кто-нибудь из кинозвезд или, например, режиссер захочет у нас поселиться.

Джеймс не усмехнулся, не закатил глаза и не опустил взгляд к каталогу, и Мейси приняла это как знак, что она может продолжить.

– Берди встретилась с декоратором, который приехал из Таллахасси, и он ей сказал, что прежде чем тратить деньги на новую мебель и аксессуары, пусть поищет в своих шкафах и на чердаке, нет ли там каких-нибудь антикварных предметов, которыми можно было бы украсить дом. В тот день она поднялась на чердак, и дедушка нашел ее там в бессознательном состоянии. Мы с Джорджией ухаживали за ней несколько месяцев, потом дедушка решил вызвать помощь. Берди с тех пор не произнесла ни слова – только поет.

– Она ни с кем не разговаривает?

– Бекки, похоже, думает, что Берди с ней разговаривает, хотя, скорее всего, просто выдает желаемое за действительное. Вначале мы думали, что Берди вообще разучилась говорить, но потом она начала петь, что стало для нас огромным облегчением. Так мы хотя бы знаем, что она где-то там, внутри себя, и способна нас понимать. Она просто решила с нами не общаться.

Джеймс ненадолго замолчал.

– Потому-то вы с Джорджией так близки. Из-за Берди. Никто другой не смог бы понять, что это такое – быть ее дочерьми, – произнес он наконец.

– Почему вы решили, что мы близки? По крайней мере, не сейчас.

– Потому что никто не умеет ранить нас так сильно, как те, кого мы больше всего любим.

Мейси хотела сказать ему, что ненавидит сестру, однако не смогла.

– Мейси? Можешь подняться сюда?

Голос Джорджии казался спокойным, однако Мейси уловила в нем тревогу. Она встала, жестом остановив Джеймса, который хотел пойти за ней.

– Я уверена, все в порядке. Оставайтесь здесь, мы скоро вернемся.

Она торопливо поднялась по лестнице и прошла в комнату Берди. В первую секунду ей показалось, что она попала не туда. Вместо обычного строгого порядка пол и мебель были завалены одеждой, обу-вью и аксессуарами, как будто по комнате прошел ураган.

– Джорджия?

– Мы в гардеробной.

Мейси вошла в открытую дверь гардеробной – вещи валялись на полу неряшливыми грудами. Берди, все еще в ночной рубашке, стояла на коленях в углу и, приоткрыв рот в молчаливой муке, раскачивалась взад и вперед. Джорджия присела рядом, ее рука лежала на руке Берди. Сестра не казалась испуганной или смущенной, и Мейси почувствовала знакомый прилив злости, смешанной с восхищением.

– Я нашла ее здесь, – сообщила Джорджия, – Думаю, это ее расстроило.

Она пошарила в углу и вытащила старый кожаный чемодан.

– Он был открыт, но пуст. Довольно пыльный, видимо, давно здесь стоит. Мне кажется, я раньше его видела. Суповой чашки здесь нет. Я искала.

– Я знаю, – раздраженно сказала Мейси. – Говорила же тебе – мы тут смотрели. Мы даже открывали чемодан. Потом закрыли и поставили в угол. – Мейси присела на корточки и внимательно посмотрела на мать. Легкий, почти невесомый звук лился из губ Берди – смутно знакомая мелодия.

– Что это? – спросила Джорджия.

Мейси, закрыв глаза, вслушалась.

– Детская песенка-алфавит. Только слегка измененная, как будто она придумала новые слова и подправила мелодию.

– Может, вызвать врача?

Мейси покачала головой.

– С ней такое уже бывало. Обычно она идет спать, а когда просыпается, забывает о том, что случилось. Я позвоню ее доктору, если что-то пойдет не так. – Она встала. – Пойдем, поможешь мне довести ее до постели.

Они мягко взяли мать под локти. Странно знакомая мелодия дразнила слух. Берди, точно послушный ребенок, позволила им уложить себя и накрыть одеялом.

– У тебя есть успокоительное?

– Конечно, – снова раздражаясь, ответила Мейси. – У нас полный ящик прописанных ей лекарств, вот только она отказывается их принимать.

Берди повернулась на бок, ее глаза наконец закрылись, и мелодия затихла.

Обе сестры молча смотрели на мать несколько секунд.

– Ты раньше слышала имя Аделина? – вдруг спросила Джорджия.

– Нет, а что?

– Кажется, она его произнесла. Когда мы были в гардеробной.

– Она говорила с тобой?

– Не совсем. – Джорджия нахмурилась. – Больше походило на стон, но имя прозвучало вроде отчетливо. – Она посмотрела Мейси в глаза. – Что нам делать, Мейси?

Мейси встретила взгляд сестры и вздернула подбородок.

– То же, что и всегда. Мы здесь будем жить, как жили, а ты вернешься в Новый Орлеан. Нет причин что-либо менять.

– Мы что-то упускаем, что-то очень важное. Я думаю, это связано с чемоданом.

Мейси помотала головой.

– Чем бы оно ни было, оно связано с каким-то событием в прошлом, которого мы не в силах изменить. Все, что мы можем сделать, – двигаться вперед. Берди уже сделала свой выбор.

Дыхание матери стало ровным. Джорджия склонилась к Мейси и зашептала ей на ухо:

– Но что, если она такая не по собственному выбору? Она наша мать, Мейси, какой бы ни была. Если есть какой-нибудь ключ, отмыкающий тайну того, что с ней случилось, не должны ли мы попытаться его найти? Мы всегда были командой, помнишь?

Мейси развернулась и вышла из комнаты, качая головой. Джорджия вышла следом и мягко притворила дверь спальни.