Текст книги "Стыд"

9

На рассказы о себе ушла вся вторая половина четверга. Маттиас поднял планку, и остальные старались соответствовать заданному уровню. Никому не хотелось, чтобы его причислили к среднестатистической массе, и каждый стремился рассказать по-настоящему интересную историю, ведь не зря здесь собрались одни руководители. Увлекательные повествования сменяли друг друга. Но у Моники не хватало сил на то, чтобы вникать в их суть. После того как она закончила свою речь и общее внимание переключилось на следующего участника, она чувствовала себя полностью опустошенной. Единственное, что она могла, – это сидеть в кресле прямо. Она давно не приближалась к тому воспоминанию так близко. Прежде, когда было необходимо, она просто проскальзывала мимо, оставляя подробности в милосердной тени.

В помещении звучали чужие голоса, перебиваемые аплодисментами. В этом она тоже участвовала – хлопала в ладоши ровно столько, сколько нужно, чтобы не выделяться. И ежесекундно чувствовала его присутствие. Рядом с ней сидел человек, наделенный качествами, которых она была лишена.

Этот человек умел выбирать. В его характере это было заложено настолько прочно, что он не колебался – даже когда рядом находилась разрушающая сознание смерть.

В какой-то момент она повернула голову и посмотрела на него – захотелось узнать, что прочитывается в чертах его лица. Как выглядит человек, которым она всегда стремилась стать и стать которым она уже не сможет, потому что случилось непоправимое. Воскресить брата нельзя – как нельзя повернуть выключатель и сделать два шага.

Той ночью она осознала собственную ущербность и с тех пор думала об этом постоянно. Выбор профессии, престиж, благополучие, неумолимое стремление стать лучшей – это все компенсация. Оправдание того, что она живет, а он умер. В этой борьбе она многого достигла, но так и не избавилась от глубинного понимания того, что в действительности она – ни на что не способная эгоистка и изменить это невозможно. Человек такой, каков есть. И такой человек, как она, не заслуживает ничьей любви.

Хоть и по-прежнему живет.

Когда все закончилось, она пошла к себе в номер. Остальные направились в бар, но у нее не было сил. Общаться, говорить о пустяках и притворяться, будто все в порядке, она не могла. Сидя на кровати, она держала в руке мобильный. Ей очень хотелось услышать его голос, но он сразу поймет, что что-то не так, а она не сможет ничего рассказать. Пережитое в очередной раз усилило ее сомнения. Ведь он не знает, кто она на самом деле.

Она была бесконечно одинока, даже Томас не мог разделить стыд, который она несла в себе.

Вина. Она никогда не позволяла себе горевать. Даже в глубине души. Ибо как она могла позволить себе это? После того как они остались вдвоем с матерью, ей не хватало Ларса. Очень не хватало. Он всегда был рядом, это было чем-то само собой разумеющимся. Он и потом будет рядом. Никто не мог занять его место. Но ее горе было постыдным, оно позорило брата. У нее нет на это права. Взамен она старалась делать все возможное, чтобы облегчить страдания матери, – была веселой, угождала ей, поддерживала. Она завидовала тому, что мать может погрузиться в свое горе и нести его, не думая о своих обязанностях по отношению к живым. Ее горе было благородным, подлинным, а не таким, как у Моники, вынужденной скрывать невыносимую правду.

Обман. Она в изумлении наблюдала, что жизнь вне их дома продолжается, как будто ничего не случилось. Ничего не перевернулось, не изменилось. По утрам люди так же садились в автобусы, по телевизору шли те же программы, сосед продолжать строить дом. Все шло своим чередом, и никто не замечал, что Ларса больше не было. Ее собственная жизнь тоже продолжалась. И однажды память о брате утратила четкие контуры и поблекла, и хотя пустота осталась, но изменившийся внешний мир сделал ее не столь очевидной. А его несостоявшийся жизненный путь постепенно сузился и в конце концов исчез в неизвестности, оставив одно любопытство – кем бы он мог стать, как могла бы сложиться его жизнь? Ничего уже не поправить.

Она ничего не может сделать.

Успех, восхищение, престиж. В любой момент она отдала бы достигнутое за возможность все изменить.

Смерть требует слишком многого. Полного понимания. Признания безусловной правды – НИКОГДА.

Никогда.

Больше – никогда.

Она ужинала в номере. Перед самым ужином позвонила Осе и пожаловалась на головную боль. Через четверть часа раздался стук в дверь, и на пороге появилась недавняя попутчица с подносом в руках.

– Я сказала нашей гуру, что вы поужинаете в номере. Надеюсь, вам станет легче.

Моника уснула, едва прилегла, и проспала почти десять часов. Словно спряталась в сон для того, чтобы не чувствовать угрызений совести оттого, что так и не позвонила Томасу. Никогда больше не выключай телефон и не оставляй меня одного. Я этого просто не переживу.

Проснувшись, она сразу набрала его номер, хотя было еще рано.

– Алло?

Она поняла, что разбудила его.

– Это я. Прости, что не позвонила вчера.

Он не ответил, и тишина ее напугала. Она попыталась придумать причину, но не смогла найти ничего убедительного. А врать не хотела. Ему не хотела. У него было право молчать. Она прекрасно понимала, что он чувствует.

Я прошу тебя только об одном, о честности, ты говори мне все как есть, и я все пойму.

Она закрыла глаза.

– Прости, Томас. Вчера был очень трудный день. Вечером я закрылась в номере и даже ужинать со всеми не пошла.

– Интересный семинар, ничего не скажешь. А в чем заключались трудности?

В его голосе звучала какая-то особая интонация, и Моника поняла – что бы она ни сказала, это будет только во вред. Она ведь не обратилась к нему, не позвонила, она решила все свои проблемы сама.

Как всегда.

Она и это разрушит. Ущербность возьмет свое – отнимет у нее то, что ей больше всего нужно. Он не требовал от нее ничего, кроме честности – единственного, что она дать не могла. Ее кровоточащая тайна всегда будет между ними, и из-за нее они не смогут быть по-настоящему близки. Мечта совсем рядом – мечта, на осуществление которой она даже не надеялась. Никакой успех не сравнится с той силой, которую давала ей его любовь. И все-таки этого мало. Она не герой, это не изменить. Но, может, ей хватит мужества признаться ему во всем.

Если мы не будем лгать, нам не надо будет бояться. Ты согласна?

Именно этого она всегда хотела – перестать бояться.

Она должна признаться ему во всем, в конце концов, у нее нет выбора. Если она будет молчать, она потеряет его в любом случае.

Ей нужно решиться.

Но не сейчас, не по телефону. Ей хотелось, чтобы он был рядом.

– Я расскажу тебе все, когда вернусь. И послушай, Томас…

Она должна произнести хотя бы это, и это тоже было нелегко.

– Я тебя люблю.

Прошла пятница и суббота. Решение открыться Томасу окрепло, и эта определенность в каком-то смысле успокаивала. Интенсивный темп семинара тоже помогал отвлечься, и в субботу вечером, усаживаясь за красиво сервированный стол, она еще была под впечатлением от всех этих визуализаций цели, принципов эффективного делегирования, подбора мотивации и методов создания позитивного климата в коллективе. За едой она всегда сидела рядом с Осе, и они успели познакомиться поближе. Сказать, что Осе напоминает порыв свежего ветра, значило не сказать ничего – люди, находившиеся рядом с ней, ощущали себя в эпицентре настоящего урагана. Монике очень нравилась Осе, она даже подумала, что нужно как-нибудь пригласить их с Бёрье на ужин. Ужин на четверых.

Если четвертый останется.

– Здесь свободно?

Оглянувшись, она увидела Маттиаса. До этого они лишь обменивались редкими фразами, и за столом она почему-то всегда выбирала место подальше от него.

– Конечно.

На самом деле она не хотела такого соседства.

– Вас ведь зовут Моника?

Она кивнула, он отодвинул стул и сел. Справа от нее, так же как сидел в прошлый раз.

На тарелках стояли красиво свернутые льняные салфетки, какое-то время Маттиас рассматривал конструкцию, а потом развернул салфетку и положил на колени.

– Ваш рассказ произвел сильное впечатление. Я все собирался сказать вам об этом.

Сразу к делу. Она и раньше это замечала. Люди, пережившие серьезные кризисные ситуации и обладающие большим опытом, не утруждают себя рамками традиционной вежливости. Бьют сразу в десятку. Независимо от того, готовы к этому окружающие или нет.

– Спасибо, ваш рассказ – тоже.

На помощь пришла Осе, которая, как всегда, с шумом опустилась на стул напротив и немедленно развернула салфетку, не обратив никакого внимания на высокохудожественные складки.

– Боже, как я хочу есть!

С недовольным видом она читала крохотное меню, лежавшее на блюдце.

– Карпаччо из лосося? Да, с этим блюдом с голоду точно помрешь.

Маттиас рассмеялся. Монике не нравилось его присутствие. Он был громким напоминанием. Рядом с ними сели еще несколько человек, и вскоре все восемь мест оказались заняты. За столом воцарилась атмосфера почти приятельская. Организаторы сделали гениальный шаг, заставив их раскрыться во время первого знакомства. После этого можно было говорить друг с другом о чем угодно, и ничто уже не казалось чрезмерно личным. Об участниках семинара Моника знала больше, чем о своих коллегах. Но о ней самой им было мало что известно. А еще ее занимал вопрос – одна ли она приукрасила правду, или таких было много?

– Как сейчас чувствует себя ваша жена?

Вопрос задала Осе. Она давно уже проглотила карпаччо и в ожидании горячего намазывала масло на хрустящий хлебец.

– Спасибо, сейчас все хорошо. И хотя полное восстановление невозможно, но теперь у нее все работает. И больше ничего не болит. Если вы увидите ее, вы ничего не заметите, просто ей, скажем, становится больно, если она долго сидит.

– А ваша дочь, сколько ей сейчас?

Едва речь зашла о дочери, Матиас просиял.

– Через три недели Даниэлле исполнится год. Удивительно это – быть отцом. Очень трудно уезжать из дома даже на два дня. Ведь пока ты в отъезде, так много всего успевает случиться.

Сидевшие за столом закивали, поскольку у всех, по-видимому, когда-то были маленькие дети, которые успевали сильно измениться за пару дней. Одна Осе придерживалась другого мнения:

– Когда мои дети были маленькими, то уехать из дома на несколько дней – это было что-то изумительное! Можно спать целую ночь! Зато сейчас, когда они выросли, так не хватает звука маленьких ножек, топающих ночью по комнате.

Осе уже рассказывала ей о своих детях. Взрослые сын и дочь, которыми она гордилась. Сын по непонятной причине родился без рук, она описывала противоречивые чувства, которые испытала после родов, и радость, которую потом вызывала у нее удивительная способность мальчика приспосабливаться к окружающему миру. Теперь у него уже двое своих детей.

Моника отпила вина и откинулась назад. Она скучала по Томасу. Выключила все окружающие звуки и просто наслаждалась. Потрясающее состояние – тебе кого-то не хватает. Всю жизнь она надеялась, что когда-нибудь она его испытает. И сейчас оно у нее есть, это чувство.

Внезапно она поняла, что с ней разговаривает Маттиас.

– Простите, что вы сказали? Я ушла в свои мысли.

Он улыбнулся:

– Я заметил. Там, где вы были, наверное, очень хорошо, так что не буду вам мешать.

Как будто он уже недостаточно помешал. Инстинктивно она чувствовала, что общаться с ним не надо, но, с другой стороны, ей не хотелось выглядеть невежливой. Раз уж приходится с ним разговаривать, то лучше сказать что-то нейтральное:

– Чем вы занимаетесь?

Скучный вопрос, аж пылью пахнуло – но Маттиаса это не смутило.

– Я только что получил новое место – менеджера по персоналу в крупном спортивном магазине. Не одна из этих огромных торговых сетей, а независимая компания. Раньше я никогда не работал руководителем, поэтому меня и отправили на этот семинар. – Он усмехнулся: – Не то чтобы в этом была острая необходимость, у меня только шесть подчиненных, но магазин принадлежит моему другу, а он знает, как тяжело нам приходится материально после того, что случилось с Перниллой. Помните, я рассказывал, что у нас закончилась страховка.

Она собралась было сказать, что рада за него, но потом решила, что лжи с нее хватит. И произнесла что-то о страховых компаниях, он поддержал тему, и вскоре она обнаружила, что они ведут вполне интересную беседу. Отрицать это она не могла. Он был очень приятным собеседником, она даже несколько раз рассмеялась. А как он рассказывал о своей жене, с какой любовью и преданностью! Десяти минут не проходило, чтобы он о ней не вспомнил. Это казалось чем-то само собой разумеющимся и естественным, потому что она была частью его жизни. Моника задумалась, сможет ли Томас когда-нибудь так говорить о ней. Станет ли она когда-нибудь само собой разумеющейся и естественной частью его жизни. Маттиас говорил о том, как трудно им было в первые годы и как несчастье еще больше сплотило их. Со смехом описывал их попытки найти замену дайвингу. Как они приглядывалась то к одному хобби, то к другому, но сделать выбор не могли, особенно с учетом того, что денег на увлечения практически не было. Самым смешным получился рассказ о смелом решении заняться наблюдением за птицами. Они засели в кустах на целый день и занесли в дневник одну сороку и двух трясогузок, – после чего решили, что вспоминать эту историю будет гораздо веселее, чем переживать ее еще раз. Но однажды после похода в библиотеку Пернилла увлеклась книгами по истории Швеции, и со временем этот интерес стал настолько сильным, что Матиасу подчас казалось, что она превращается в фанатика. Он с улыбкой признавался, что ее теперь страшно интересуют парни вроде Густава II Адольфа, а ему приходится с этим мириться, хотя бы ради ее спины. Он описывал, как они радовались его новой работе, потому что она позволит им выплатить наконец долг за курс реабилитации и регулярно приглашать мануальных терапевтов и массажистов, которые избавляют Перниллу от боли.

Кто-то постучал о бокал, разговоры стихли, и все присутствующие посмотрели туда, откуда доносился звук. Из-за стола встала руководитель семинара.

– Пока мы все здесь, я хочу задать вам один вопрос. Для того чтобы охватить все запланированные темы, завтра необходимо продлить нашу работу на два часа. В противном случае, боюсь, придется убрать лекцию о стрессовых ситуациях.

По программе семинар должен был закончиться до обеда. В три она обещала забрать мать и поехать на кладбище.

– Пожалуйста, поднимите руку те, кто намерен остаться.

Руки подняли почти все, Осе тоже. За их столом не подняли только Маттиас и Моника. Заметив это, Осе тоже опустила руку – наверное, вспомнила, что обязана отвезти Монику в Стокгольм.

– Вам, наверное, нужно поскорее вернуться домой?

Моника не успела ответить, а руководитель продолжила:

– Поскольку большинство согласно остаться, то так и решим. Приятного аппетита.

Осе слегка нахмурилась.

– Я должна кое-что уточнить.

И встала из-за стола, ничего не объяснив.

Маттиас допил вино.

– Лекцию о стрессовых ситуациях я могу пропустить. Пусть лучше у меня будет несколько лишних часов свободного времени. К тому же я знаю, что мои попутчики тоже торопятся домой.

Значит, он тоже приехал на чьей-то машине. С компанией, о которой упоминала Осе, перед тем как они отправились в путь. Моника решила, что в первый и последний раз едет на чужой машине. Если она в будущем отправится на какой-нибудь семинар, что в нынешней ситуации маловероятно, то постарается сохранить независимость. О том, чтобы позвонить матери и перенести время визита на кладбище, и речи быть не могло. Она и так уже злоупотребила ее терпением.

Вернулась Осе:

– Ничего не вышло. Я думала, вы могли уехать с теми, кому тоже нужно срочно возвращаться, но у них все места заняты. Черт с ним – пропущу свои стрессовые ситуации.

Но ведь именно ради этой темы Осе и приехала на семинар, а теперь из-за Моники она не послушает лекцию. Как же Моника ненавидела эти вечные визиты на кладбище. Как же ей хотелось сказать, что она может задержаться на два часа, которые так важны для Осе. Но она знала, что за этим последуют недели возмущенного молчания. Мать, не говоря ни слова, будет вызывать у Моники угрызения совести: дочь всегда думает только о себе. Когда мать так близко подбирается к истине, существование становится невыносимым. Чтобы защититься, Монике придется делать вид, что все в порядке, все как обычно. Сейчас она этого не сможет. Ведь она решила рассказать обо всем Томасу. Сил хватит либо на одно, либо на другое.

– Мне бы очень хотелось остаться, но завтра после обеда у меня вызов на дом к пациенту.

Она почувствовала, что покраснела, и, закрывая лицо, притворилась, что ей что-то попало в глаз. Она снова лгала, это снова доказано. Она снова не пожертвовала собой, а Маттиас опять пожертвовал, и без малейшего колебания:

– Поезжайте вместо меня, и тогда Осе сможет остаться на лекцию. Не думаю, что Даниэлла заговорит раньше четырех часов завтрашнего дня.

Она почувствовала огромную, невыразимую благодарность.

– Вы уверены?

– Конечно. Мне просто хотелось быстрее оказаться дома, но никаких особо важных дел у меня нет. Я останусь и вернусь вместе с Осе.

Решено.

Вокруг ничего не изменилось. Все было так же, как мгновение назад. Удивительно, как часто мы не сразу замечаем тот перекресток, на котором наша жизнь делает резкий поворот.

10

Два дня она пролежала в постели, ни на секунду не решаясь уснуть. Лишь один раз нашла в себе силы подняться, чтобы опорожнить мочевой пузырь и открыть балконную дверь для Сабы. Энергия уходила только на попытки избавиться от мыслей. Как злобные насекомые, они атаковали ее реальность, и, отгоняя их, Май-Бритт впадала в настоящую ярость. Воспоминания и рассуждения Ваньи то и дело выталкивали ее из построенного ею мира. Шестьдесят восемь квадратных метров, освещенный круг с четкими границами. Усеченное пространство, сформированное тем пониманием истины, которое она могла вынести. А за его пределами – белое поле. Пустота, пропасть. Но теперь она то и дело оказывалась у самого края освещенного круга, обращала лицо в пустоту и неожиданно понимала, что там что-то происходит, там что-то есть. Там можно различить тени. Бесформенные тени, что подходят все ближе и ближе.

Она сожгла письмо на балконе. Но это не помогло. Ванья сумасшедшая, она пишет о том, чего никогда не было. А то, что было, изменяет до неузнаваемости. Все ее мысли и рассуждения омерзительны, Май-Бритт жалела, что прочитала их. Даже при том, что ее собственные отношения с Богом были непростыми, а иногда их и вовсе не было, но богохульствовать-то зачем? А Ванья позволяла себе именно это! Чистой воды богохульство, и поскольку Май-Бритт прочитала ее слова, то тоже приняла на себя часть вины. Надо сделать так, чтобы Ванья прекратила посылать ей письма. Даже еда больше не утешает. К тому же в последнюю неделю так сильно болит спина, что все время тошнит.

С тех пор как Эллинор спасла ее после падения с кровати, прошло двое суток. Сегодня она снова придет. Ночью Май-Бритт решила, как следует поступить, чтобы избавиться от чувства благодарности и появившейся вместе с ним капельки миролюбия. Сняв с себя верхнюю одежду, она ждала Эллинор в одном белье. Вид ее ужасного тела вызовет у Эллинор отвращение, и та потеряет контроль над собой. И в тот момент, когда Эллинор станет стыдно за свою реакцию, Май-Бритт вернет себе прежние позиции и снова получит право открыто презирать Эллинор.

Бумага и ручка уже неделю лежали на ночном столике. Рядом находился листок с номером Эллинор, что – как бы Май-Бритт ни сопротивлялась – было хорошо. На случай, если опять…

Как омерзительно.

То, что она нуждается в помощи Эллинор.

Четыре скомканных листа, неудачные варианты ответа, валялись на полу. Саба поначалу с любопытством к ним принюхивалась, но потом посчитала их бесполезными и потеряла интерес. Ненависть к Ванье была настолько сильна, что Май-Бритт не находила слов. Непростительный поступок. Явиться незваной и вывернуть все наизнанку. Отнять время нездоровыми рассуждениями, словно они стоят того, чтобы кто-то их обдумывал.

Май-Бритт снова взяла бумагу и ручку:

Ванья.

Пишу тебе с единственной целью: заставить тебя не присылать мне больше никаких писем!

Именно так. Хорошее начало. Собственно, на этом можно закончить, больше ей сказать ничего.

Твои мысли и рассуждения меня не интересуют, напротив, я нахожу их довольно отталкивающими.

Она зачеркнула “довольно” и вместо этого написала “крайне”.

Ты можешь думать и верить во все, что угодно, это твое личное дело, но я буду благодарна, если ты избавишь от своих мыслей меня. То, что ты берешь на себя право осуждать веру моих родителей, а затем впадаешь в странное доморощенное язычество, меня, откровенно говоря, возмущает, а учитывая, что…

– Здравствуйте!

Май-Бритт быстро отложила в сторону ручку и бумагу и откинула одеяло. Эллинор снимала куртку в прихожей.

– Это я.

Саба, с большим трудом выбравшись из своей корзины, пошла навстречу гостье. По звукам Май-Бритт догадалась, что Эллинор расставила на кухне пакеты с едой и направилась к спальне. Сердце забилось быстрее, но не в тревоге, а в предвкушении. В первый раз за последнее время она чувствовала себя спокойно, перевес явно на ее стороне. Ее отвратительное тело станет мощнейшим оружием. Тот, кто его увидит, должен потерять самообладание.

Эллинор остановилась в дверях. Она собралась было сказать что-то, но слова застряли у нее в горле. В долю секунды Май-Бритт показалось, что она победила. Долю секунды Май-Бритт чувствовала удовлетворение, но потом Эллинор заговорила:

– О, господи, что с вами! Эту сыпь надо немедленно смазать.

Май-Бритт резко набросила на себя одеяло. Унижение жгло огнем. Ощущение собственной наготы подавляло, она с ужасом почувствовала, что краснеет. Все должно было быть иначе. С этой Эллинор все не так. Вместо того чтобы вернуть себе власть и отодвинуться на безопасное расстояние, Май-Бритт пережила огромный стыд, разоблачила себя, дала понять, что уязвима.

– У вас есть какая-нибудь мазь? Вам же, наверное, очень больно?

Озабоченность Эллинор была искренней, и Май-Бритт, сглотнув слюну, еще сильнее натянула на себя одеяло. Она защищалась от взглядов Эллинор и чувствовала себя так же, как тогда…

Смутное воспоминание, мелькнув, снова растворилось в пустоте. К ней кто-то приблизился, ей стало трудно дышать.

– Почему вы ничего не сказали? У вас ведь это уже давно, да?

Май-Бритт потянулась к бумаге, стараясь при этом по возможности закрывать одеялом плечо и локоть.

– Если с этим ничего не делать, появятся открытые язвы. Май-Бритт, пожалуйста, дайте мне осмотреть вас еще раз.

Неслыханно. Ни за что в жизни. Никогда она не обнажится перед той, у кого не хватает мозгов держаться на расстоянии. Эллинор и Ванья. Как будто весь мир ополчился против нее. Решил любой ценой взломать все преграды.

– Уходите! Оставьте меня в покое! Я пишу письмо, а вы мне мешаете!

Какое-то время Эллинор молча смотрела на нее. Май-Бритт не отрывала взгляд от бумаги. Через какое-то время она услышала, как Эллинор, усмехнувшись, вышла из комнаты. Саба потопталась на месте, а потом тоже отвернулась от Май-Бритт и вышла.

…учитывая, что ты убила всю свою семью и отбываешь пожизненное наказание, я считаю, что имею право не слушать твои болезненные рассуждения! Твои письма мне мешают, и я буду весьма признательна, если ты прекратишь их писать. Я и моя семья хотим только одного – чтобы ты оставила нас в покое!!!

Май-Бритт Петтерсон

Она приписала адрес и, не перечитывая, запечатала конверт. Звуки, сопровождавшие перемещения Эллинор, были резкими и сердитыми, а вскоре она снова показалась в дверях:

– Еду я оставила в холодильнике. – В ее голосе звучало откровенное раздражение. – И я купила только мясо, как вы и просили.

Она снова исчезла из вида. Гремели ведра, шумел пылесос, Эллинор выполняла свои обязанности. Лежа в кровати, Май-Бритт думала о том, что ей в очередной раз пошли навстречу. Нарушая инструкции, Эллинор рисковала потерять работу – чтобы угодить Май-Бритт. Она закрыла лицо руками. Бежать некуда. Ее убежище разрушено.

Эллинор стояла в дверях спальни. Май-Бритт услышала, как сначала открывается, потом снова закрывается входная дверь, затем шаги по коридору, от которых у нее забилось сердце. Эллинор вошла в комнату и присела на край кровати, в ногах, там, где оставалось немного места. Саба тоже приблизилась.

– Мой старший брат родился без рук. Когда мы были маленькими, я даже не задумывалась о том, что он не такой, как все. Это было естественно – он всегда был таким. Родители тоже не обращали на это особого внимания. Конечно, когда он родился, они пережили шок, но впоследствии они действовали очень правильно. У меня был самый лучший старший брат на свете. Он придумывал такие игры!

Эллинор погладила Сабу по голове и улыбнулась.

– И, только став подростком, мой брат почувствовал, что не похож на других. Он впервые влюбился и понял, что не может конкурировать с теми, у кого есть руки. С “нормальными”.

Прекратив гладить Сабу, она показала жестом, что считает это определение очень глупым.

– Встретить такого парня, как мой брат, мечтает любая девушка. Он веселый, умный, добрый. Ни у одного из моих знакомых нет такого чувства юмора и фантазии! Ни у безруких, ни у тех, кто с руками. Но тогда, в отрочестве, девушки этого не замечали, они видели только то, что у него нет рук, и в конце концов он тоже начал видеть только это.

Май-Бритт натянула одеяло до подбородка, надеясь, что странное признание, которое почему-то решила сделать Эллинор, скоро закончится.

– И когда он понял, что никогда не станет тем, кем хочет, он стал полной противоположностью. За ночь он превратился в сущую скотину, с которой никто не хотел связываться. Он стал настолько злобным, что с ним невозможно было находиться рядом. Никто ничего не понимал, а он в итоге потребовал, чтобы родители переселили его в отдельное жилье в доме для инвалидов, но и там персонал с ним не справлялся. Ему было восемнадцать. И он был абсолютно одинок, не хотел видеть ни меня, ни отца, ни мать, хотя мы единственные действительно очень беспокоились о нем. Но мне было наплевать. Я навещала его несколько раз в неделю и высказывала все, что о нем думаю. Говорила, что он скотина, которая способна только на то, чтобы жалеть себя, что он может сдохнуть в этой долбаной богадельне, если ему так хочется. Он говорил мне: пошла вон, но я все равно возвращалась. Иногда он даже двери мне не открывал. И тогда я кричала в замочную скважину.

Господи, что за слова! Разве можно так ругаться! Дикая, вульгарная девица!

Внезапно Эллинор замолчала, Май-Бритт подумала, что ей понадобилось перевести дух. Да, даже для этих неиссякаемых тирад нужен кислород. Жалко только, что у нее это занимает так мало времени. Посмотрев прямо в глаза Май-Бритт, Эллинор продолжила:

– Ну и сиди здесь, ничтожество! Убивай свою жизнь. Только не думай, что тебе удастся от меня избавиться! Я обязательно буду приходить, хотя бы для того, чтобы напомнить о том, какая ты скотина!

Май-Бритт до боли сжала зубы.

– Я говорила это своему брату.

Она снова погладила Сабу по спине и встала.

– Теперь он женат и у него двое детей, потому что в конце концов мои вопли сделали свое дело. Что вам купить в следующий раз?