Текст книги "Уступить искушению"

Карин Монк
Уступить искушению

Глава 1

Ноябрь 1793 года

Она стояла, гордо подняв голову, опираясь на отполированные до блеска перила, ограждавшие скамью подсудимых. В помещении суда было прохладно, но деревянные, перила казались на удивление теплыми и согревали ее окоченевшие пальцы. Жаклин подумала о том, как сотни других несчастных впивались пальцами в эти перила, чувствуя отчаяние и бессильную ярость.

Она посмотрела на пятерых судей – их лица носили следы усталости, и во время слушания приговора некоторые из них не могли сдержать зевоту.

– Гражданка Жаклин Мари Дусет, дочь осужденного предателя Шарля-Александра, бывшего герцога де Ламбера, вы обвиняетесь в том, что являетесь врагом Французской Республики… – глухо прозвучал голос общественного обвинителя.

Затем он перешел к чтению длинного списка преступлений: нападение на солдата Национальной гвардии, контрреволюционная деятельность, в том числе укрывательство золота, серебра, драгоценных камней и зерна, нелегальный вывоз денег и драгоценностей за пределы Франции, а также общение с эмигрировавшими членами семьи и пособничество врагам Республики. Список казался бесконечным: некоторые обвинения были справедливы, другие представляли чистой воды вымысел, и все это уже не имело никакого значения. Суд являлся простой формальностью, и приговор был известен заранее.

Жаклин отвела взгляд от судей, которые, вместо того чтобы слушать обвинителя, обсуждали, сколько еще дел им предстоит рассмотреть, прежде чем придет пора отправиться по домам. Она посмотрела на публику, собравшуюся в зале: простолюдины, мужчины и женщины, наслаждались бесплатным зрелищем – они кричали, смеялись, обменивались шутками и язвительными замечаниями; некоторые тут же ели и пили, а женщины принесли с собой рукоделие и следили за ходом «спектакля», не отрываясь от вязания. Все они были одеты в засаленные лохмотья, украшенные трехцветными шарфами, а головы их венчали красные колпаки из грубой шерсти. Жаклин недоумевала, как могут они верить в то, что ее смерть сделает их жалкое существование более сносным – ведь когда ее голова скатится в корзину, на их столах не появится больше хлеба и вина.

– Гражданин Барбо, скажите, действительно эта женщина напала на вас и помешала вам исполнить свой долг перед Республикой? – спросил общественный обвинитель Фуке-Тенвиль.

– Так точно, – ответил солдат, поднимаясь с места для свидетелей. Он взглянул на Жаклин, улыбнулся, и она заметила зияющую черную дыру у него во рту, оставшуюся после того, как она выбила ему два зуба.

– Не могли бы вы рассказать Революционному суду и всем гражданам, что именно сказала вам гражданка Дусет, прежде чем напасть на вас?

Солдат откашлялся.

– Она заявила, что Национальная гвардия – это сборище воров и свиней и что все мы отправимся прямиком в ад. – По выражению его лица было видно, что даже пересказ этих слов вызывает в нем настоящее отвращение.

– Ты сама, ведьма, отправишься в ад! – закричал какой-то мужчина с задних рядов.

– Держа в руках корзину со своей головой, – добавил другой, и весь зал разразился хохотом.

Фуке-Тенвиль, дав публике успокоиться, продолжил:

– Гражданин Барбо, правда ли, будто гражданка Дусет не пускала солдат в дом, хотя вы объявили ей, что у вас имеется законный ордер на арест ее брата, Антуана Дусета?

– Она захлопнула дверь перед самым моим носом.

– И что вы сделали?

– Выломали дверь, – гордо ответил Барбо.

– Что произошло потом?

– Мы начали осматривать замок – искали маркиза де Ламбера, а также контрреволюционные документы и нашли его в кровати, потому что он был болен.

– Заразился жадностью от своего папаши! – крикнула женщина из первого ряда.

– Наверняка прятался под одеялом, – откликнулась другая.

Жаклин едва сдержалась – ей хотелось подойти к этой женщине и залепить ей пощечину.

– И что вы сделали потом? – поинтересовался обвинитель.

– Мы сообщили бывшему маркизу, что он арестован, и велели ему подняться с кровати, но он отказался.

– Он был в лихорадке и вряд ли вообще понял, что вы пришли! – крикнула Жаклин.

– Молчать! – Председатель суда побагровел. – Осужденным запрещено разговаривать со свидетелями. Итак, когда гражданин Дусет отказался подчиниться вашему приказу…

– Я велел своим людям вытащить его из постели и поставить на ноги, – ответил солдат, пожимая плечами.

– Вот и молодец! Настоящий республиканец! – раздалось из зала.

– И в этот момент на вас напала гражданка Дусет… – подхватил обвинитель.

Солдат кивнул:

– Она ворвалась в комнату – в ее руке был кинжал, и она заявила, что если солдаты не желают моей смерти, то должны немедленно отпустить ее брата. Все так и было сделано, но ее брат тут же свалился на пол. Тогда она напала на меня…

– Ваши люди имели при себе оружие? – спросил председатель суда.

– Да, у нас были мушкеты и сабли. Допрос свидетеля продолжил Фуке-Тенвиль:

– Какие именно увечья нанесла вам гражданка Дусет, прежде чем вы схватили ее?

– Она вонзила кинжал мне в плечо, а когда я попытался остановить кровь, выбила мне два зуба. – Солдат раскрыл рот и продемонстрировал судьям внушительную дыру.

– Она выбила вам зубы кулаком?

– Нет. – Свидетель неожиданно засмущался.

– Тогда чем же?

Солдат в замешательстве топтался на месте.

– Ночным горшком месье маркиза, – наконец признался он. Публика разразились безудержным хохотом. Председатель суда зазвонил в колокольчик, призывая всех к порядку, но Жаклин заметила, что даже он не мог сдержать улыбки.

– Схватив гражданку Дусет, вы, надеюсь, обыскали замок? – заторопился обвинитель.

– Конечно, – подтвердил солдат. – Мы нашли несколько преступных документов. Это были письма сестрам гражданки Дусет – в них отрицалась Республика и содержались призывы к восстановлению монархии. Мы также обнаружили, что все драгоценности бывшего герцога Ламбера отсутствуют и в замке нет почти никаких ценных вещей. Полагаю, их вывезли из Франции для финансирования роялистов. – Последнее утверждение было сделано таким безапелляционным тоном, что не оставалось сомнений в его подлинности.

– Шпионка! – выкрикнула какая-то женщина из зала.

– Нужно разыскать всю семейку и заставить заплатить за их преступления!

– Отрубите ей голову – вот и будет неплохая плата!

Судья снова позвонил в колокольчик, восстанавливая тишину в зале. Фуке-Тенвиль отпустил свидетеля и переключил свое внимание на обвиняемую.

– Жаклин Дусет, признаете ли вы, что напали на гражданина Барбо, в то время как он выполнял свои обязанности?

Жаклин, как и большинство заключенных, сама защищала себя в суде. Когда год назад арестовали ее отца, он пригласил общественного защитника, но тот не сделал ровно ничего, чтобы сохранить жизнь своему клиенту. Она знала, что многие адвокаты неплохо нажились на несчастье своих подзащитных, поэтому решила никому не платить за ведение дела.

– Я только пыталась помочь брату…

– Вы помешали выполнению приказа Республики! – грозно произнес Фуке-Тенвиль.

– Так это по приказу Республики больного избили ногами после того, как он упал на пол?! – в ярости выкрикнула Жаклин.

– А разве вы не пинали нас всю нашу жизнь? – раздался голос из зала.

– Может, ему как раз не хватало хорошего пинка, чтобы снова встать!

Фуке-Тенвиль хмыкнул.

– Гражданка Дусет, меры, которые наши храбрые гвардейцы использовали для защиты Республики, в данный момент не обсуждаются. Вы предали нашу страну. – Он сделал многозначительную паузу. – Где находятся ваши младшие сестры, Сюзанна и Серафина?

– Они у друзей. – Жаклин с ненавистью взглянула на обвинителя.

– Эти друзья сейчас во Франции?

– Нет.

– Надеюсь, вы понимаете, что сие означает? Ваши сестры являются эмигрантками, то есть предательницами!

– Это означает, что они находятся далеко отсюда и от тех кровавых убийств, которые совершаете вы и ваш суд, – без малейших колебаний ответила Жаклин.

Публика в зале возмущенно гудела, а обвинитель откашлялся.

– Так вы признаете, что способствовали бегству ваших сестер за границу? – уточнил он.

– Я бы назвала это спасением.

– Где же тогда драгоценности, которые принадлежали вашей матери, бывшей герцогине де Ламбер? – Фуке-Тенвиль ехидно улыбнулся.

– Я продала их.

– А деньги?

– Потратила.

Обвинитель с недоумением взглянул на нее:

– Все? – Он недоверчиво покачал головой. – Драгоценности де Ламберов составляли целое состояние. И вы хотите, чтобы мы поверили, будто можно потратить такую сумму за столь короткий срок?

– Ничего удивительного, если живешь в стране, где деньги стоят дешевле бумаги, на которой их печатают, – не сдавалась Жаклин. – Ваши фиксированные цены на продукты заставляют переплачивать в десять раз больше, чтобы хоть что-то купить.

В зале раздался гул одобрения, и Фуке-Тенвиль поспешно прервал Жаклин:

– Все равно вы не заставите суд поверить, что за несколько месяцев можно потратить такую огромную сумму. Эти деньги уже за пределами Франции, не так ли?

– Считайте как хотите – этих денег у меня нет, – ответила Жаклин с полнейшим равнодушием в голосе. Она знала, что у Революционного правительства огромные долги, поэтому оно использовало имущество и деньги, конфискованные у эмигрантов, преступников и церкви, чтобы хоть как-то поддержать экономику. Но от нее они не получат ни единого ливра.

– Вы писали те письма, которые нашел в вашем доме гражданин Барбо? – Обвинитель принялся размахивать перед ее лицом сложенными листами бумаги.

– Нет.

– Ну-ну, не торопитесь с ответом – вы ведь даже не взглянули на них… Вот в этом вы сокрушаетесь по поводу смерти отца и желаете гибели Революционному правительству, а в другом письме называете Францию «огромным эшафотом, который тонет в кровавой реке бессилия и бесправия, именуемого законом», и сообщаете, что с нетерпением ждете, когда королевская семья вновь взойдет на трон. Вы отрицаете, что писали это?

Жаклин посмотрела на письма – они не были подписаны и на них не стояла дата. Почерк не принадлежал ни ей, ни ее брату Антуану.

– Я не настолько глупа, чтобы дать вам такой замечательный повод для обвинения, – спокойно сказала она. – Кроме того, я не думаю, что подобные вещи могут содержаться в письмах, адресованных девочкам восьми и десяти лет.

Хотя ее ответ звучал убедительно, он ничуть не смутил Фуке-Тенвиля.

– Если это писали не вы, значит, ваш брат. Спасибо, что подтвердили наши подозрения. – Обвинитель повернулся к судьям и протянул документы.

– Антуан не мог написать это! – в ярости воскликнула Жаклин. – Он уже несколько недель болен настолько, что не в состоянии держать в руках перо.

– Гражданка Дусет, эти письма были найдены в вашем доме. Если их писали не вы и не ваш брат, тогда кто же? – В голосе обвинителя зазвучала насмешка.

На этот вопрос Жаклин не могла ответить. У бывших аристократов всегда оказывалось много врагов. Их поместье стоило очень дорого, поэтому если Революционное правительство решило завладеть им, то оно не остановится ни перед чем, лишь бы состряпать обвинение. Ордер был выписан на арест ее брата, Антуана, а не на нее, следовательно, письма приготовлены для вынесения приговора именно ему, а тот, кто написал их, рассчитывал, что Антуан будет непременно осужден.

– Итак, мы ждем вашего ответа.

Жаклин могла бы назвать несколько имен, но это не спасло бы ей жизнь; поэтому она решила никого не выдавать и отрицательно покачала головой.

– Отправьте ее на гильотину! – крикнула женщина из зала. – Она враг Республики!

Обвинитель согласно кивнул и обратился к судьям:

– Думаю, жюри услышало достаточно. Я могу продолжить допрос, но в свете уже сказанного…

Члены суда устало закивали головами и быстро направились в комнату для заседаний, чтобы вынести приговор, а Жаклин осталась на скамье подсудимых. Ее взгляд скользнул по лицам людей, сидящих в зале – она подозревала, что где-то среди публики находится ее преданная служанка Генриетта, которая наверняка не смогла усидеть дома, несмотря на строжайший запрет появляться в суде. А вот то, что Жаклин не увидела Франсуа-Луи, своего жениха, ее нисколько не удивило: Франсуа не любил лишнего риска. Жаклин почувствовала горечь от того, что жених не пришел поддержать ее в трудный момент, но она не могла винить его за проявленную осторожность.

Большая часть публики не обращала на обвиняемую никакого внимания – люди ели, пили и обсуждали между собой дальнейший ход дела. Пробежавшись по толпе, взгляд Жаклин остановился на пожилом мужчине, который сидел в задних рядах и, похоже, не проявлял никакого интереса к бурным дебатам своих соседей. Он был одет во все черное, а широкополую шляпу, украшенную революционной кокардой, низко надвинул на глаза. Лицо незнакомца покрывали глубокие морщины, а из-под шляпы выбивались длинные пряди совершенно седых волос. Человек этот тяжело опирался на трость, с трудом поддерживая свое одряхлевшее тело.

Кто-то из соседей толкнул его и, указывая на Жаклин, отпустил сальную шутку. Старик улыбнулся и кивнул в ответ. Повернув голову в ее сторону, он был явно удивлен тем, что подсудимая смотрит на него. На мгновение их глаза встретились, и Жаклин поразила необычайная сила, которая скрывалась в его взгляде. Старик тут же отвернулся и что-то ответил на шутку своего соседа, чем вызвал настоящий взрыв хохота в задних рядах.

Спустя несколько минут судьи вышли в зал, чтобы зачитать приговор.

– Гражданка Дусет, вы признаны виновной в совершении ряда преступлений против Республики. У вас есть что сказать в свое оправдание?

Жаклин оперлась о перила и с презрением взглянула на судей:

– Вы обвиняете меня в том, что я защищала свою семью от жестокости и насилия… – Ее голос звучал напряженно и резко. – Вы уже убили моего отца и, несомненно, скоро убьете брата. Оказав сопротивление во время вторжения в мой дом, я просто сэкономила вам время и силы, потому что вы и без этого послали бы еще один патруль с ордером на мой арест. Я хочу обратиться к вам с пожеланием как следует насладиться сегодняшним днем и еще несколькими днями, которые ждут вас впереди, потому что дни эти сочтены. Убивая знать, состоятельных граждан и всех тех, кто осмеливается вам перечить, вы не решаете ни одной из проблем, которые душат Францию. – Она указала рукой на публику. – Судебные инсценировки и казни не дадут им ни хлеба, чтобы утолить голод, ни одежды, чтобы согреться. – Жаклин с победной улыбкой посмотрела на Фуке-Тенвиля: – В конце концов вы тоже не избежите своей участи, зато мои сестры будут в безопасности, и когда справедливость восторжествует на французской земле, они вернутся домой.

– Гражданка Дусет, ваши политические взгляды не интересуют членов суда, – прервал ее председатель. – Поскольку вы не можете ничем опровергнуть предъявленные вам обвинения, я приговариваю вас к смертной казни на гильотине. Казнь должна быть произведена немедленно.

Публика взорвалась аплодисментами и возгласами одобрения, а тем временем один из судебных клерков посмотрел на часы и жестом подозвал к себе Фуке-Тенвиля. Выслушав клерка, тот недоуменно пожал плечами.

– Судя по всему, палач покинул зал четверть часа назад, – негромко сообщил он.

– Тогда гражданка Дусет должна быть препровождена в свою камеру в тюрьме Консьержери, а приговор следует привести в исполнение не позднее чем через двадцать четыре часа, – заявил председатель суда.

Тотчас четверо гвардейцев окружили Жаклин и вывели ее из зала суда. Когда они пробирались сквозь толпу, люди в гневе тянули к Жаклин руки, стараясь ухватить ее за волосы.

– Какие красивые! Жаль, что Сансону придется отрезать их, чтобы добраться до твоей шейки! – крикнул какой-то беззубый старец. Он протиснул руку между гвардейцами и умудрился дернуть Жаклин за локон. Шпильки выскочили, и прическа, которую она с таким трудом соорудила перед тем, как покинуть камеру, рассыпалась: белокурые пряди, словно покрывало, накрыли ее плечи.

– Гляньте, как мерзкая шлюха задирает голову! – выкрикнул мужчина, чье лицо раскраснелось от дешевого вина. – Получи, сука, – добавил он и смачно плюнул в сторону Жаклин.

– Ничего страшного – эту же голову она просунет завтра в республиканское окно, – со смехом ответил кто-то из толпы, намекая на гильотину.

Жаклин шла, глядя прямо перед собой и с трудом сдерживая гнев. Солдаты окружали ее плотной стеной, почти касаясь ее своими телами, и она была благодарна им за это. Она слышала страшные рассказы о том, что время от времени делала с осужденными разъяренная толпа. Гильотина по крайней мере обеспечит ей быструю и, как надеялась Жаклин, безболезненную смерть.

Франция, молодая республика, колыбель свободы, равенства и братства, в настоящий момент катилась в бездну безумия. Те, кто отобрал власть у короля, очень скоро убедились, что, так же как и король, не в состоянии накормить и одеть народ. Это было весьма неприятное открытие, поэтому пособники восстановления монархии были объявлены врагами и Людовика XVI немедленно обезглавили. Тем временем непрекращающиеся войны с Великобританией, Испанией и Голландией продолжали истощать казну, а урожаи падали. Народ, который теперь гордо именовался гражданами, продолжал голодать. Тогда отрубили голову бывшей королеве Марии Антуанетте, но и это никому не принесло достатка. Революционному правительству нужен был новый враг, новая причина всех несчастий.

Знать, которая веками наживалась на поте и крови простого народа, отлично могла сыграть роль такой причины – аристократов назвали предателями революции, лишили всех званий и привилегий и объявили, что они должны кровью искупить свои прошлые преступления. Благодаря новому закону о подозрении, по доносу любого, добропорядочного гражданина вершился скорый и не требующий никаких доказательств суд. Бывшие дворяне стоически ждали в тюрьмах, когда им отрубят головы; их смерть также не могла никого накормить, но потоки крови, льющиеся из Дворца правосудия, создавали у народа впечатление, что правительство что-то для него делает.

Консьержери располагалась рядом с Дворцом правосудия, где заседал революционный трибунал. Это был мрачный замок, построенный еще в тринадцатом веке и в начале пятнадцатого ставший местом заключения; его сырые, холодные, темные и пахнущие нечистотами казематы давно снискали ему славу одной из самых страшных тюрем Парижа.

Пока Жаклин в сопровождении стражи шла по изогнутым коридорам и узким лестницам, освещенным только мерцающим светом факелов, из темных углов постоянно раздавался писк – это были крысы. Жаклин уже привыкла к ним и не слишком боялась мерзких тварей; когда одна проникла в ее камеру, она размозжила крысе голову оловянной миской. Если уж ей суждено умереть в тюрьме, думала девушка, то только не от чумы.

Удушливый смрад, которым, казалось, было пропитано все здание, заставлял сжиматься ее желудок – то была тлетворная смесь запахов пота, болезней и немытых тел. После относительно чистого воздуха во Дворце правосудия это испытание показалось Жаклин просто невыносимым; ей приходилось сдерживать дыхание, плотно сжимая губы.

– Вы что, привели ее назад? – удивился Ганьон, тюремщик того крыла, в котором содержалась Жаклин.

– Суд закончился слишком поздно, и она опоздала на встречу с палачом, – насмешливо ответил один из стражников.

– Да уж, не повезло. – Ганьон рассмеялся, потом поднял факел, осветивший его почерневшее от грязи лицо. Улыбка обнажила редкие полусгнившие зубы. В отличие от большинства заключенных, которые даже в таких условиях пытались мыться и содержать свое тело в порядке, тюремщики и не утруждали себя излишней чистоплотностью. – Радуйся, моя дорогая, – твоя камера еще свободна, – сказал Ганьон и, подойдя к деревянной двери, вставил ключ в замок.

Камера была совсем крошечной – в ней помещались только кровать с грубым шерстяным одеялом, маленький стол и стул. Жаклин вошла в свое последнее прибежище, огляделась по сторонам и повернула голову к тюремщику.

– Моя свеча исчезла, – сказала она. – Я бы хотела получить ее назад.

– Конечно, конечно, – согласно закивал Ганьон. – Ты помнишь, сколько это стоит?

– Я уже заплатила за ту, что была здесь.

– Но я не ожидал, что ты вернешься, поэтому продал ее другому заключенному, – равнодушно произнес надзиратель, окидывая Жаклин ленивым взглядом. – У тебя есть чем заплатить?

Она плотнее запахнула на себе шаль.

– Я напишу служанке, чтобы принесла деньги завтра. Ганьон покачал головой:

– Завтра твоя нежная шейка встретится с ножом гильотины. Откуда мне знать, что служанка не обманет?

– Это честная женщина, и я велела ей заплатить все мои долги, – с презрением ответила Жаклин. В ее камере не было окна, и темнота казалась абсолютной. Если ей придется провести последнюю ночь, не имея возможности написать письма или просто отогнать крысу, она сойдет с ума.

Однако Ганьон был непреклонен:

– Может, она заплатит, а может, и нет. – Он почесал подбородок. – У тебя есть что-то, чем ты могла бы расплатиться?

Жаклин задумалась. Драгоценностей у нее не было, а рубашка, сшитая из тонкого полотна и украшенная кружевами, теперь превратилась в грязную тряпку. Правда, шаль все еще выглядела вполне пристойно, но отдать ее означало провести ночь, страдая от невыносимого холода.

Жаклин отрицательно покачала головой.

– Так что же нам придумать? – Ганьон приблизился к Жаклин, взял один из ее белокурых локонов, рассыпавшихся по плечам, и принялся перебирать его своими грязными пальцами. – Очень красивые волосы. Давай заключим сделку. Твои волосы в обмен на свечу.

– Никогда! – воскликнула Жаклин, пытаясь отстраниться. Однако Ганьон и не думал выпускать ее волосы.

– Зачем так торопиться? – прошептал он, притягивая ее к себе. Зловонный запах из его рта был непереносим. – Ты можешь отрезать волосы сейчас, или завтра их отрежет палач. Но сегодня ты по крайней мере получишь что-то взамен.

Дрожь пробежала по телу Жаклин. Она знала, что перед казнью осужденным отрезают волосы, чтобы нож гильотины мог беспрепятственно совершить свое дело. Может, стоит согласиться? Она была в замешательстве. Заключенным часто разрешают перед казнью самим отрезать свои волосы, чтобы передать их семье. Лучше она отдаст их Генриетте, своей служанке, а та потом передаст сестрам. Хотя у Жаклин не было возможности помыть голову за те три недели, что она провела в тюрьме, ее волосы все равно были пышными и блестящими – они с детства являлись ее гордостью, и ими всегда восхищались.

– Оставь себе свою проклятую свечу! – проговорила сквозь зубы Жаклин, отталкивая руку тюремщика.

– Тебе решать, – сказал он, пожимая плечами, и вышел из камеры. Дверь за ним захлопнулась, и камера погрузилась во мрак.

Жаклин в изнеможении опустилась на кровать. До нее доносились крики и стоны осужденных, лай собак, шорохи, скрипы. Это были обычные звуки тюрьмы Консьержери. Девушке хотелось плакать, но слез не было. После ареста отца она проплакала несколько дней от страха за него. Он находился под арестом три месяца, но содержался не в таких ужасных условиях – камеры тюрьмы Палас-де-Люксембург, где ему пришлось провести время до казни, были просторными и светлыми, а те, кто мог заплатить, получали прекрасную еду и тонкие вина. Слуги приносили заключенным чистую одежду, книги, бумагу, чернила, их окружали ковры, картины и собственная мебель. Вместе с бывшим герцогом де Ламбером в этой же тюрьме находились его друзья – все они могли встречаться и неплохо проводили время вместе.

Когда Жаклин арестовали, то сначала поместили в общую камеру, в которой, кроме нее, находились другие женщины: несчастные спали на соломе и сильно страдали от вшей. Через два дня, заплатив вперед двадцать семь ливров, Жаклин перебралась в одиночную камеру. Ее служанку, Генриетту, пустили к ней только один раз; при этом девушка оказалась достаточно сообразительной и догадалась принести своей госпоже немного денег.

В двери камеры имелось небольшое оконце, и глаза заключенной понемногу привыкли к тусклому свету, сочившемуся из него. Внезапно Жаклин почувствовала неимоверную усталость и легла на кровать. Завтра ее казнят. Она не чувствовала страха и, скорее, была рада, что все закончилось так быстро. Зато мысль о том, чтобы провести в этой дыре несколько месяцев, приводила ее в ужас.

Теперь Жаклин боялась только за Антуана, у которого была сильнейшая простуда, когда за ним пришли гвардейцы. В тюрьме их немедленно разлучили и, несмотря на ее настойчивые просьбы, никто не хотел сообщить ей о нем. Ей оставалось только молиться, чтобы его содержали в человеческих условиях. Жаклин не сомневалась, что брата тоже приговорят к смерти, но ей не хотелось, чтобы он страдал.

Неожиданно она услышала скрип – дверь ее камеры открылась, и широкоплечая фигура на мгновение полностью заслонила дверной проем. Появившийся в дверях мужчина в руке держал факел.

– Немедленно принесите свечу, – произнес он, бросая шляпу на стол.

Ганьон торопливо направился выполнять приказание. Мужчина посмотрел на Жаклин, которая поднялась с кровати.

– Мадемуазель де Ламбер, с вами все в порядке? – спросил он с едва уловимой насмешкой в голосе, при этом незаметно разглядывая камеру. – Какой ужасный поворот событий! Никогда бы не подумал, что встречу вас в столь ужасающей обстановке.

– Убирайтесь, – холодно произнесла Жаклин. Мужчина с явным недоумением посмотрел на нее:

– Простите, вы меня удивляете. А где же безупречные манеры – свидетельство вашего высокого происхождения?

– Мои манеры и мое происхождение вас больше не касаются, месье Бурдон. Я же сказала, убирайтесь.

В этот момент в камеру вошел Ганьон, неся толстую свечу, которую тут же поставил на стол.

– Будут еще какие-нибудь распоряжения, инспектор? – спросил он.

– Нет, – ответил гость. – Оставь нас. Надзиратель кивнул и покинул камеру.

– По-видимому, придется напомнить вам кое-что. Вы больше не дочь его сиятельства герцога де Ламбера и не находитесь в данный момент в вашем замке. – Никола медленно снял перчатки и пристально посмотрел на девушку. – К тому же я не бессловесный крестьянин, который привык преклоняться перед вами. Здесь у вас нет никакой власти и я хочу, чтобы вы помнили об этом.

– Что вам от меня нужно? – устало спросила Жаклин. – Завтра я отправляюсь на гильотину – разве вам этого недостаточно? Или вы ждете, что я буду валяться у вас в ногах, умоляя походатайствовать за меня перед судом?

Во взгляде инспектора проскользнуло искреннее сожаление.

– Поверьте, мадемуазель, – сказал он, – я не думал, что вас арестуют.

Эти слова прозвучали словно удар грома.

– Так это вы подбросили письма, которые должны были скомпрометировать Антуана… – прошептала Жаклин. – Вы хотели, чтобы его арестовали!

– Ничего бы не произошло, если бы вы приняли мое предложение. Согласись вы тогда стать моей женой, и я защитил бы и вас, и вашу семью.

– Стать вашей женой? – В голосе Жаклин прозвучало неподдельное удивление. – И вы еще можете говорить об этом, после того как показали свою подлую натуру? Вы, по чьему навету был арестован мой тяжелобольной брат!

– Я не знал, что он так болен, – попытался оправдаться Бурдон. – И разумеется, мне в голову не могло прийти, что вы наброситесь на солдата Национальной гвардии.

– Похоже, я спутала все ваши планы, – с сарказмом заметила Жаклин.

Инспектор пожал плечами.

– Да, вы многое испортили, но все еще не поздно изменить. Мы можем договориться…

Неожиданно губы Жаклин изогнулись, она даже не ожидала, что после стольких дней, проведенных в тюрьме, осталось хоть что-то, что могло бы вызвать у нее улыбку.

– Разумеется, месье Бурдон, давайте проведем переговоры. – Жаклин сделала широкий жест, приглашая гостя сесть на стул. – Желаете чего-нибудь? Не обессудьте, Консьержери не отличается большим выбором угощений; даже не знаю, что и предложить.

– Вас. – Ответ прозвучал настолько недвусмысленно, что у нее не оставалось сомнения в его значении.

– Вы в своем уме? – только и смогла вымолвить она. – Завтра меня казнят, мой отец уже казнен, а брат умирает в тюрьме, и виноваты в этих смертях вы и ваше проклятое Революционное правительство. Неужели вы думаете, что накануне казни я захочу отдаться вам?

– Почему бы и нет? – Бурдон пожал плечами. – Это поможет продлить вашу драгоценную жизнь. Вы, вероятно, слышали, что беременным женщинам дают отсрочку от казни?

Жаклин поморщилась:

– Я не беременна.

– Конечно, нет, – согласился Никола и принялся расстегивать пуговицы на жилете. – Приговоренные женщины, которые сообщают о своей беременности, переводятся в специальную больницу возле собора Нотр-Дам. Если беременность подтверждается, то исполнение приговора откладывается до тех пор, пока они не родят.

– А что происходит с этими женщинами потом?

– Их казнят, разумеется. Но режим в этой больнице не такой строгий, как в Консьержери, и в течение тех нескольких месяцев, которые вы проведете там, я смогу организовать ваш побег.

Жаклин с любопытством посмотрела на него:

– И вы думаете, что сделаете меня беременной за сегодняшнюю ночь?

– Сегодня у нас может не получиться, – задумчиво ответил Бурдон. – Но когда трибунал узнает, что я друг вашей семьи, мне разрешат навещать вас в больнице. Я являюсь инспектором Комитета национальной безопасности и без особых хлопот смогу встречаться с вами. – Он улыбнулся, явно предвкушая победу.

– Убирайтесь, – с отвращением произнесла Жаклин.

– Ах, зачем же вы снова огорчаете меня! – В голосе Никола прозвучало сожаление.

Подойдя к ней, он грубо схватил ее за волосы. Жаклин попыталась вырваться, но здоровяк обхватил ее руками и крепко прижал к себе.

– По-вашему, я настолько глупа, чтобы поверить в искренность вашего желания помочь мне? – едва смогла прошептать она. – Единственное, чего вам действительно хочется, так это обесчестить меня. Вас это забавляет, не так ли?

Не слушая ее, Бурдон с треском разорвал рубашку Жаклин, обнажая ее груди. Его лицо потемнело от гнева.

– Хотите знать, кто вы такая? – мрачно спросил он. – Вы никто. У вас отняли ваши титулы, права, а завтра отнимут и саму жизнь. – Он прижал ее к стене и начал задирать на ней рубашку. – Да, завтра ты умрешь, но сегодня ночью станешь моей. – После этих слов он прижал свои губы к ее губам, не давая ей возможности закричать.

Жаклин согнула ногу в колене, пытаясь ударить его в пах, но, к своему ужасу, обнаружила, что это ее движение только помогло Никола сильнее прижаться к ней. Одна его рука больно тискала ее грудь, а пальцы другой проникали в самые интимные части ее тела, причиняя ей невыносимые страдания.

Неожиданно Бурдон рассмеялся. Воспользовавшись тем, что ее рот свободен, Жаклин закричала, но крик в Консьержери ни для кого ничего не значил.

– О, простите, я не знал, что гражданка не одна в своей камере, – раздался глухой голос за спиной Никола. За этими словами последовал приступ оглушительного кашля.