Текст книги "Ярость"

Часть 2

Глава 7

2 октября 2005 года

Джон Шелли очень хотел телевизор. Последние два месяца он ходил на эту дерьмовую работу, ни разу не опоздал, каждый день уходил последним и скрупулезно выполнял любые задания, которые давал ему босс. Для него это было даже не вопросом желания – он просто заслужил телевизор! Не нужно никаких наворотов, требования самые простые: цветное изображение, дистанционное управление и антенна, которая бы принимала игры университетской футбольной лиги.

Он хотел смотреть, как играют его команды, хотел сжимать в руке пульт дистанционного управления, и, если вдруг Джорджия играет плохо, – что очень даже вероятно! – иметь возможность переключить канал, чтобы полюбоваться тем, как надирают Флориду. Он хотел видеть эти убогие шоу, заполняющие перерыв, слушать тупых комментаторов, хотел посмотреть игру университета Тулейна против Южного Миссисипи, политехников из Техаса – против Луизианского университета, команды этих придурков из Армии – против ВМФ. Близился День благодарения, и он мечтал, как станет свидетелем разгула «матчей футбольной чаши», после чего переключится на игры фаворитов – «Патриотов», «Рейдеров», «Орлов», – постепенно подходя к волшебному моменту в феврале, когда сядет в своей долбаной комнатке, в этом долбаном клоповнике, и будет с громадным удовольствием первый раз в жизни в полном одиночестве смотреть матчи за Суперкубок[2]2
  «Матч футбольной чаши» – ежегодная футбольная встреча между лучшими университетскими командами региона, отобранными устроителями встречи на данном стадионе.


[Закрыть].

В течение последних двух месяцев, шесть дней в неделю проезжая по Атланте мимо Центра «Все на прокат», он с тоской вглядывался в окно автобуса. Реклама на витринах гласила: «Ваша работа – гарантия вашего кредита», но дальше, под звездочкой – такой крохотной, что ее можно было принять за раздавленного жука, – следовала приписка, которая все это перечеркивала. Слава богу, он так нервничал в первый раз, что не ринулся сразу же в магазин и не выставил себя полным идиотом. Когда Джон остановился перед парадным входом, сердце у него в груди бешено тряслось, как пес, мучительно пытающийся выкакать персиковую косточку, но тут он заметил этот текст на плакате, набранный мелким шрифтом. Там четко было написано: «Два месяца». Вы должны проработать на одном месте не менее двух месяцев, прежде чем вам окажут честь, предоставив возможность в течение пятидесяти двух недель платить по двадцать долларов за телевизор, который в нормальном магазине стоит в розницу триста баксов.

Но Джон и не был нормальным человеком. Несмотря на короткую стрижку, тщательное бритье и отглаженные твидовые брюки, окружающие неизменно чувствовали в нем это отличие от других. Даже на его работе, на мойке автомобилей, где большинство приходящего народу показывалось только для того, чтобы протереть автомобиль или пропылесосить крошки с заднего сиденья своего джипа, и то от него держались подальше.

И вот теперь, спустя два месяца, Джон сидел на краю стула, изо всех сил пытаясь не раскачивать нервно дергающейся ногой, и ждал свой телевизор. Прыщавый подросток, встретивший его в дверях, явно не торопился. Он взял заявление Джона и ушел в заднее помещение уже минут двадцать назад. Заявление. Это еще одна вещь, о которой они не упомянули на своем плакате. Домашний адрес, дата рождения, номер социального страхования, место работы – там не указывался разве что размер нижнего белья.

В воскресенье после обеда в прокатном центре Атланты было шумно. Все телевизоры были включены, со стен, сплошь уставленных светящимися экранами, мелькали разные сюжеты, слышалось смешанное жужжание передач о природе, новостных каналов и программ типа «сделай сам». Этот шум раздражал его. Через громадные – от пола до потолка – окна в комнату лилось слишком много света. Телевизионные экраны горели слишком ярко.

Джон поерзал на стуле, чувствуя, как по спине скатилась капля пота. Часов на руке он не носил, но зато большие часы висели на стене. Это было упущением того, кто занимался планировкой магазина, поскольку устройство это служило исключительно для того, чтобы напоминать людям, как они застряли здесь в ожидании того, что какой-то вчерашний школьник выйдет сообщить удачливому клиенту, что тот удостоен величайшей чести заплатить пять сотен баксов за DVD-плеер «Симзитцу».

– Просто телевизор, – шептал Джон про себя. – Просто один небольшой телевизор. – Нога его снова задергалась вверх-вниз, и теперь он уже не сдерживался. На него смотрели люди. Родители покрепче прижимали к себе своих отпрысков.

– Сэр? – Перед Джоном стоял Рэнделл, его собственный, персональный продавец. На лице, как приклеенная, застыла улыбка. – Простите, что заставил вас ждать. – Рэнделл вытянул вперед руку, как будто Джону могла понадобиться помощь, чтобы встать.

– Все нормально, – поднимаясь, ответил Джон, стараясь говорить разборчиво.

Он растерянно огляделся по сторонам, не совсем понимая, что происходит. Парнишка был слишком любезен с ним. Может быть, что-то произошло? И кто-нибудь уже вызвал полицию?

– Мы можем продемонстрировать эту аппаратуру вот здесь, – предложил Рэнделл, уводя его в заднюю часть магазина, где были выставлены большие экраны.

Джон остановился перед телевизором, который выглядел громадным, как экран в кинотеатре. В высоту он был почти с Джона, а в ширину – в два человеческих роста.

Рэнделл взял пульт дистанционного управления размером с хорошую книжку.

– Панасоник предлагает современную технологию получения глубокого черного цвета, которая позволит вам…

– Минутку. – Джон заглянул за телевизор. Он был толщиной всего в несколько дюймов. Он посмотрел на ценник и расхохотался. – Приятель, я ведь объяснил, что мне нужно.

Рэнделл сверкнул улыбкой и сделал шаг вперед, отчего Джону тут же захотелось отступить назад. Однако он все же сохранил за собой территорию, а юноша, понизив голос, сказал:

– Мы понимаем, что у наших клиентов могут быть и другие источники доходов, которые они не могут указывать в своих анкетах для кредита.

– Вы это о чем? – спросил Джон, чувствуя, что происходит что-то противозаконное, только пока не понимая, что именно.

– Ваша справка о кредитоспособности… – Рэнделл уже и сам казался сбитым с толку. – Пришли данные по вашим кредитным картам.

– Каким еще кредитным картам? – спросил Джон.

У него не было даже захудалого текущего счета в банке.

– Насчет этого можете не беспокоиться. – Рэнделл понимающе похлопал Джона по плечу, словно они были закадычными друзьями.

– Какие кредитные карты? – снова повторил Джон, и ему до зуда в мышцах захотелось сбросить руку этого мальчишки со своего плеча. Но признаваться, что чего-то не понимает, он не хотел. Оказавшись в неведении, становишься очень уязвимым.

Рэнделл наконец и сам убрал руку.

– Послушайте, – начал он. – Подумаешь – большое дело, верно? Вы только делайте платежи, а до остального нам дела нет. Мы вообще никому ничего не скажем, если только вы не перестанете платить.

Джон скрестил руки на груди – он знал, что так кажется окружающим более массивным и угрожающим, но все равно пошел на это.

– Это вы послушайте, – сказал он. – Мне нужно получить у вас всего лишь какой-то несчастный телевизор, двадцать два дюйма по диагонали с дистанционным управлением. И ничего больше.

– Круто! – сказал Рэнделл, поднимая руки. – Разумеется. Никаких проблем. Я просто подумал, что с вашим кредитным баллом[3]3
  Кредитный балл – показатель, характеризующий вероятность возврата долга заемщиком; рассчитывается по специальной модели, исходя из данных о кредитной истории и текущем финансовом состоянии заемщика.


[Закрыть]…

Джону снова пришлось задавать вопрос.

– Каким таким баллом?

– Вашим кредитным баллом, – сказал парнишка, постепенно меняя тон с недоверчивого на озадаченный. – Ваш кредитный балл – самый лучший из всего, что мне приходилось встречать. У нас тут есть народ, у которого он не переваливает даже за три сотни.

– А у меня какой?

При этом вопросе Рэнделл испуганно вздрогнул.

– Нам не разрешается разглашать такое.

Но голос Джона звучал твердо, в нем чувствовалось даже раздражение.

– А у меня какой?

Прыщи Рэнделла побелели, а лицо стало багрово-красным.

– Семьсот десять, – прошептал он, быстро взглянув через плечо, не подсматривает ли за ним босс. – Вы можете пойти в настоящий магазин, мистер Шелли. Можете пойти в «Серкит-Сити» или в «Бест бай»…

– Дайте взглянуть.

– На вашу справку?

Джон несколько сократил расстояние между ними.

– Вы сказали, что там указаны кредитные карты. Я хочу знать, что это за карты.

Рэнделл снова опасливо покосился через плечо, хотя в данный момент ему следовало бы больше думать об опасности, что находится прямо перед ним.

– Перестань оглядываться, малыш. Смотри на меня. И отвечай на заданный вопрос.

Рэнделл, судорожно дернув кадыком, нервно сглотнул.

– Может быть, я неправильно внес ваш номер социального страхования. Действующий адрес был другим…

– Но имя?

– Имя то же.

– И предыдущий адрес в Гарден-Сити?

– Да, сэр.

Джон решил обобщить все услышанное для этого парня.

– Так ты считаешь, что есть еще один Джонатан Уинстон Шелли с моей датой рождения и предыдущим адресом, который живет в Атланте и номер социального страхования у которого очень похож на мой?

– Не-е-ет. То есть я хотел сказать, да. – Верхняя губа Рэнделла покрылась капельками пота, голос задрожал. – Простите меня, мистер. Если я покажу это вам, я могу потерять работу. Вы можете сами получить копию, совершенно бесплатно. Я могу дать вам номер…

– Забудь об этом, – прервал его Джон, чувствуя себя монстром, обидевшим ребенка.

Страх в глазах продавца царапал душу, как осколки стекла. Джон прошел обратно через весь магазин, мимо телевизора, который так хотел иметь, и вышел, прежде чем успел сказать что-то, о чем потом будет жалеть.

Вместо того чтобы направиться домой, Джон перешел на другую сторону улицы и сел на лавочку рядом с автобусной остановкой. Он снял со стенда одну из бесплатных газет местной общины и просмотрел ее. На улице было четыре полосы для машин, но движение все равно было очень оживленным. Пользуясь газетой, как щитом, он следил за магазином, где Рэнделл вместе с коллегами-продавцами беседовал с людьми, которым следовало бы хорошенько подумать, прежде чем доверять этой братии свои жизни.

Справки о кредитоспособности, кредитные карты, баллы… Блин, он обо всем этом практически ничего не знал.

К остановке подъехал автобус, и водитель вопросительно взглянул на Джона.

– Едете?

– На следующем, – ответил Джон. И добавил: – Спасибо, брат.

Ему нравились водители автобусов МАРТА[4]4
  МАРТА – Управление скоростного городского транспорта Атланты.


[Закрыть]. Они, похоже, никогда не торопятся делать поспешные выводы. Если ты заплатил за проезд и при этом не создаешь проблем, они по умолчанию считают тебя хорошим человеком.

Автобус тронулся, сзади у него с шипением вырвалась струя теплого воздуха. Джон перевернул страницу, а потом вернулся на первую полосу, сообразив, что так ничего там и не прочел. Он просидел на автобусной остановке два часа, потом еще час, отлучившись только раз, чтобы отлить позади какого-то заброшенного задания.

Продавец Рэнделл вышел в восемь часов. Он сел в ржавую «тойоту», сунул ключ в замок зажигания, и в вечерней тишине загремела самая несносная музыка, какую только Джону доводилось слышать. На улице стемнело еще час назад, но Рэнделл все равно не заметил бы Джона, даже если бы было светло, как днем. Парню на вид было лет семнадцать или восемнадцать. У него была своя машина, работа, за которую неплохо платили, и все его проблемы в этом мире сводились к наличию какого-то чудака с хорошей кредитной историей, который пытался наехать на него сегодня после обеда.

Из магазина вышел менеджер. По крайней мере, Джон решил, что это менеджер: мужик постарше, длинная прядь волос зачесана через лысину, желтоватая кожа и большая круглая задница, какая и должна быть у человека, который целыми днями только и делает, что сидит за своим столом и говорит всем «нет».

Дотянувшись до нижнего края проволочной решетки, мужчина опустил ее сверху на окна, закряхтев так громко, что это было слышно через улицу. Потом закряхтел еще раз, когда нагнулся, чтобы запереть замок на скобе, а после снова – когда разогнулся. С трудом выпрямив спину, он подошел к темно-серому «Форду Таурус» и уселся на водительское сиденье.

Джон подождал, пока тот пристегнет ремень безопасности, выставит зеркало заднего вида, потом включит заднюю передачу. Наконец, замигав белыми огнями, «таурус» сдал назад и выехал со стоянки, вяло тарахтя двигателем, словно это был электромобиль для гольфа.

Прошло десять минут. Пятнадцать. Полчаса. Джон поднялся, и на этот раз сам натужно застонал. Колени затекли, а задница болела от долгого сидения на холодной бетонной скамейке.

Прежде чем перейти улицу и подойти к магазину, он огляделся по сторонам. Цепи, закрывавшие переднюю дверь, и решетки на окнах были прочными, но Джон не собирался ничего взламывать и грабить. Вместо этого он направился к контейнеру для мусора с обратной стороны здания.

Камера наблюдения системы безопасности была направлена на задний вход, а подход к мусорному контейнеру был открыт и свободен. Джон отодвинул стальную дверцу, нарушив вечернюю тишину резким металлическим скрипом. Из железного контейнера пахнуло жуткой вонью, но ему приходилось сталкиваться с запахами и похлеще этого. Он принялся вытаскивать наружу небольшие черные пакеты, наподобие тех, которыми были выложены корзины для бумаг внутри помещения. Он действовал аккуратно, не рвал пакет, а осторожно развязывал каждый, потом завязывал тем же узлом и переходил к следующему. После получасового изучения мусорных отходов ситуация стала просто смешной. В пакетах для бумаг было достаточно информации – номеров социального страхования клиентов, их адресов, трудовых биографий, – чтобы организовать крупную аферу. Впрочем, искал Джон не это. Он не был аферистом, как не был и вором. Ему действительно нужна была информация, но только его собственная, и нашел он ее, разумеется, в последнем пакете.

Он наклонил бумагу со справкой о своей кредитоспособности в сторону фонарей службы безопасности, чтобы легче было читать.

Тот же номер социального страхования. Та же дата рождения. Тот же адрес предыдущего места жительства.

Джонатан Уинстон Шелли, тридцати пяти лет, был обладателем двух карточек «Мастер-Кард», трех «Виза» и еще карточки «Шелл Гэз». В качестве адреса был назван почтовый ящик с индексом 30316, указывавшим на то, что живет он где-то на северо-востоке Атланты – в районе законодательного собрания штата Джорджия, в нескольких милях от нынешней комнаты Джона в ночлежке на Эшби-стрит.

Кредитная история у него была великолепная, состояние текущего счета в местном банке – прекрасное. Очевидно, что он был абсолютно надежным покупателем, причем уже в течение последних шести лет. За исключением одной задержки с выплатой по карточке «Шелл», все его кредиторы были удовлетворены своевременностью платежей, что, если вдуматься, было довольно забавно, поскольку за предыдущие двадцать лет Джон Уинстон Шелли покупал не так уж много. Охранники в тюрьме стараются следить в оба, если ты проходишь по статье от «двадцати двух лет до пожизненного» за изнасилование и убийство пятнадцатилетней девочки.

Глава 8

Джон знал Мэри Элис Финни всю свою жизнь. Она была хорошей девочкой, красивой участницей группы поддержки, твердой отличницей, человеком, которого в школе знали и любили практически все, поскольку она со всех сторон была такая чертовски замечательная! Ясное дело, были девчонки, которые ее ненавидели, так они всегда ненавидят тех, со стороны кого чувствуют угрозу. Они распускают грязные сплетни. Лицом к лицу они ведут себя вполне мило, но стоит повернуться к ним спиной, и они уже готовы воткнуть в спину нож по самую рукоятку, да еще и провернуть его там. Даже в реальной жизни взгляните только на преуспевающую женщину, добившуюся успеха, и тут же обнаружите вокруг нее кучу других женщин, которые будут говорить, что она – последняя стерва, дававшая всем направо и налево, чтобы пробиться на вершину. Так уж устроен этот мир, и в микрокосме средней школы Декатура все было точно так же.

Позже Джон обнаружил, что школа эта во многом напоминала тюрьму. Шелли жили в двух улицах от дома Финни в одном из самых приятных районов Декатура, соседствовавшего с колледжем Агнесс Скотт. Их матери постоянно пересекались в круговороте верхушки среднего класса общества. Они встречались, как обычно встречаются жены врачей или адвокатов, на каких-нибудь благотворительных собраниях или приемах по сбору средств в пользу местной средней школы, больницы, колледжа, что, впрочем, неважно, поскольку все эти организации служили лишь поводом, чтобы оставить тщательно продуманное мероприятие и пригласить посторонних людей в свой прекрасно обставленный дом.

Ричард Шелли был онкологом и заведовал отделением противоопухолевой терапии в городской больнице Декатура. Его жена Эмили была агентом по продаже недвижимости, но оставила эту работу после рождения их первого ребенка – Джойс. Через три года появился Джон, и Шелли решили, что создание их семейного мирка завершено.

Эмили относилась к матерям, которые полностью отдают себя родительским обязанностям. Она была активисткой школьного родительского комитета, продавала печенье от скаутской организации для девочек и в конце каждого учебного года с головой погружалась в шитье костюмов для выпускного вечера школы Друзей квакеров. Когда дети подросли и перестали нуждаться в ее помощи, – или даже не хотели, чтобы она им помогала, – у нее оказалось масса свободного времени. К моменту, когда Джон был в младшей средней школе[5]5
  Младшая средняя школа включает 7–9 классы средней школы.


[Закрыть], а Джойс оставалось два года до поступления в колледж, она снова вернулась к работе агентом по недвижимости на неполный рабочий день, просто чтобы чем-то заняться.

Жизнь текла замечательно, если бы не Джон.

Врать он начал рано и, казалось бы, без всякой причины. Джон оказывался дома, хотя говорил, что должен быть на тренировке по футболу. Он был на тренировке по футболу, хотя говорил, что должен быть дома. Успеваемость в школе начала падать. Он отрастил длинные волосы. Потом появился этот запах. Было похоже, что он вообще не моется, а его вещи, когда Эмили поднимала их с пола его промозглой спальни, чтобы забросить в стиральную машину, казались на ощупь странными, как будто их обрызгали какой-то химией или тефлоном.

Ричард подолгу задерживался на работе, которая требовала больших эмоциональных и физических сил. У него не было ни времени, ни желания беспокоиться о сыне. Когда Ричарду было столько же лет, сколько Джону, он был замкнутым мальчиком. Подростком у него были свои секреты. Он попадал в беду, но сам из нее выпутывался. Пришла пора оторвать его от сиськи матери. Нужно дать мальчишке больше свободы.

Эмили в основном переживала по поводу курения марихуаны и поэтому не забила тревогу, когда нашла остатки какого-то порошка в переднем кармане джинсов сына.

– Аспирин, – сказал он ей тогда.

– А зачем тебе в кармане аспирин?

– У меня часто болит голова.

Еще ребенком Джон таскал в карманах довольно странные вещи: камни, скрепки для бумаг, как-то сунул туда лягушку. Она забеспокоилась о его здоровье.

– Может быть, нужно обратиться к доктору?

– Мама…

Он ушел, а она осталась стоять перед стиральной машиной с его джинсами в руках.

Шелли, как и большинство хорошо обеспеченных супружеских пар, считали, что деньги и привилегии автоматически защитят их детей от наркотиков. Почему-то родителям не приходило в голову, что эти два фактора, наоборот, только помогут им получать лучшие наркотики. Но даже при этом Эмили хотела верить, что ее сын был хорошим мальчиком, и верила в это. Она не замечала его остекленевшего взгляда по утрам, глазных капель, которыми он постоянно пользовался, сладковатого и тошнотворного запаха, которым тянуло от навеса на заднем дворе. Со своей стороны, доктор Ричард за чтением утренней газеты не обращал внимания, что зрачки у сына уже размером с полудолларовую монету, а кровь носом идет чаще, чем у его пациентов в раковом отделении.

А потом жизнь разбилась вдребезги.

Выборочная проверка в школе обнаружила в шкафчике Джона пакетик травки, спрятанный в кеды.

– Это не моя обувь, – сказал Джон, и мать подтвердила, что никогда раньше не видела, чтобы ее сын ходил в этом.

Потом им позвонил охранник из местного торгового комплекса и сказал, что их сына поймали, когда он украл магнитофонную кассету.

– Я просто забыл заплатить за нее, – пожал плечами Джон, и мать подтвердила, что у сына действительно было в кармане двадцать долларов. Зачем, скажите на милость, ему что-то воровать, если он может спокойно это купить?

Последней каплей стал телефонный звонок однажды в пятницу поздно вечером. Ричарда Шелли разбудил интерн из больницы, который сообщил, что его ребенок находится в реанимации с диагнозом «передозировка кокаина».

Состоялся разговор о том, что пора снять с глаз шоры. Заключение медиков – это то, чем отец мог размахивать перед носом матери в качестве реального доказательства никчемности ее сына.

Ночью Джон сидел в своей комнате и слушал, как за стеной родители ссорятся и горячо спорят, пока отец не выкрикнул: «Все, это окончательно!» После этого мать бросилась в супружескую спальню и громко хлопнула за собой дверью. Когда оттуда послышались сдавленные рыдания, он включил свою стереосистему, и из динамиков принялись вопить «Деф Леппард». Так продолжалось до тех пор, пока Джойс (которая в это время, разумеется, занималась) не начала тарабанить в стенку и орать: «Выруби это, бездельник!»

Джон тоже постучал в стену, назвал ее сучкой и поднял столько шума, что отец зашел в комнату, больно дернул его за руку и спросил, что с ним, черт побери, происходит.

– Против чего ты протестуешь? – спросил Ричард. – У тебя же есть все, что только можно захотеть!

– Почему? – задала похожий вопрос мать, вытирая залитые слезами щеки. – Где я что-то упустила?

Джон только пожимал плечами. Когда они пытались наезжать на него, он всегда только пожимал плечами. Он делал это так часто, что отец даже сказал, что, возможно, это у него какое-то неврологическое расстройство. Может быть, ему нужно прописать препараты лития? Может быть, его следует поместить в психиатрическую лечебницу?

– Как это началось? – допытывалась мать. Должен найтись какой-то способ поправить это, вылечить, но для этого она должна знать, как все началось. – Кто подсадил тебя? Скажи мне, кто это с тобой сделал!

Джон в очередной раз пожал плечами, вызвав саркастическое замечание отца:

– Ты сейчас заторможен? Страдаешь аутизмом? В этом твоя проблема?

Все началось с травки. После всего того, что Нэнси Рейган сказала в своем знаменитом обращении к детям «Просто скажи нет», это был повод. Первая проба Джона состоялась сразу после похорон.

Брат Эмили, Барри, погиб в автокатастрофе на скоростной автостраде. Внезапно. Фатально. Это изменило весь ход жизни. Он был крупным мужчиной, ел, что попало, курил сигары, как сам Фидель Кастро. Он сидел на таблетках от высокого давления, каждый день кололся от диабета и вообще всеми силами медленно, но верно двигался в могилу. То, что он был убит водителем грузовика, заснувшим за рулем, больше напоминало какую-то глупую шутку.

Похороны проходили жарким летним утром. В церкви Джон вместе со своим кузеном Вуди шел за гробом. Он никогда не видел, чтобы этот парень плакал, и Джону было тревожно оттого, что крепкий двоюродный брат, на четыре года старше его и намного более крутой, чем Джон когда-либо надеялся стать, сломался буквально на глазах. А Барри даже не был его родным отцом. Мать Вуди развелась – тогда это было шокирующим обстоятельством – и была замужем за Барри всего два года. Джон даже не был вполне уверен, является ли этот парень по-прежнему его кузеном.

– Иди сюда, – сказал Вуди.

Они находились в доме, который без дяди Барри казался таким пустым. Дядя его был человеком очень общительным, он всегда умел пошутить или рассказать что-нибудь смешное, чтобы снять напряжение в компании. Отец Джона недолюбливал его, и Джон подозревал, что происходило это главным делом из-за снобизма. Барри продавал тягачи с прицепами. Он очень прилично зарабатывал, но Ричард приравнивал его работу к торговле подержанными автомобилями.

– Пойдем, – сказал Вуди, поднимаясь по лестнице к спальням.

Джо зачем-то огляделся по сторонам, нет ли поблизости родителей, потому что по голосу Вуди догадывался, что сейчас должно произойти что-то плохое.

И все же последовал за ним в его комнату, закрыл дверь, а потом по просьбе брата и запер ее.

– Черт… – тяжело вздохнул Вуди, падая в мягкое кресло.

Из-за книг на полке он достал пластиковую коробочку из-под фотопленки, а потом вытащил из-под матраса какую-то свернутую в трубку бумагу. Джон молча наблюдал, как он ловко скручивает косяк.

Заметив, как брат смотрит на него, Вуди сказал:

– Мне нужно немного покурить, дружище. Как ты?

Джон никогда раньше не курил сигарет и не принимал ничего крепче, чем лекарство от кашля, – которое мама прятала от него у себя в ванной комнате, словно оно было радиоактивным, – но когда Вуди предложил ему травку, он ответил:

– Это круто.

Он смотрел, как кузен втягивает дым и задерживает его в легких, ожидая реакции. Когда Джон брал свернутую сигарету, у него на верхней губе выступил пот. Он в большей степени переживал, чтобы не выглядеть глупо в глазах кузена, чем боялся того, что делает что-то незаконное.

Джону понравилось облегчение, которое наступило после выкуренного косяка, и то, как это отодвинуло на задний план все проблемы. Его больше не заботило, что отец считает сына полным придурком, а мать постоянно им недовольна. После хорошей затяжки марихуаны Джона больше не доставало превосходство сестры Джойс, которая пошла по стопам отца, и под кайфом ему даже больше нравилось находиться в кругу семьи.

Когда родители наконец поняли, что происходит, они во всем обвинили вечную причину всех бед – плохую компанию. Чего они никак не могли уразуметь, так этого того, что Джон Шелли сам был плохой компанией. За несколько недель он превратился из неловкого недоумка в довольного любителя травки, и ему нравилось внимание, которое принесла эта новая трансформация. Благодаря Вуди он стал парнем, у которого есть свой запас наркотиков. Он знал, где собираются крутые вечеринки, где всегда рады несовершеннолетним школьникам, если они приводят с собой хорошеньких девчонок. К пятнадцати годам он уже продавал своим новым друзьям пакетики с травой. На очередном сборище их братства Вуди дал ему первую дозу кокаина, И после этого дороги назад уже не было.

К семнадцати годам он уже был осужден за убийство.

Насколько Джон мог припомнить, Мэри Элис Финни была его единственной подругой, не принадлежавшей к этой компании. Их матери договорились по очереди возить детей в школу, сменяясь через неделю. А дети сидели на заднем сиденье, хихикали по поводу всякой ерунды и играли в разные глупые игры, которыми обычно занимаются, чтобы скоротать время. В начальной школе они были примерно на одном уровне. Это были умные детки, у которых были все возможности. При переходе в младшую среднюю школу все изменилось. Дядя Барри умер. А Джон стал лидером плохой компании.

– Ты очень изменился, – сказала Мэри Элис, когда он однажды встретил ее на углу перед раздевалкой для девочек. Она крепко прижимала к груди учебники, прикрывая футболку с фотографией группы «Полис», словно чувствуя, что нуждается в защите от него. – И не могу сказать, что мне нравится человек, которым ты решил стать.

Решил стать… Как будто у него был какой-то выбор. Он не выбирал себе такого толстокожего папашу и такую рассеянную мать, которые практически заново изобрели для себя розовые очки. Он не выбирал Джойс, свою идеальную сестричку, эту стерву, которая так высоко установила собственную планку, что все, на что Джон мог надеяться, – это когда-нибудь в будущем встать на цыпочки, чтобы кое-как дотянуться до этой планки, не говоря уже о том, чтобы преодолеть ее.

Неужели он мог такое выбрать? Да у него не было ни единого шанса.

– Да пошла ты знаешь куда! – сказал он тогда Мэри Элис.

– Размечтался, – фыркнула она и, отбросив назад волосы, развернулась на каблуках, оставив его стоять посреди коридора, как полного идиота.

В тот вечер он внимательно рассмотрел себя в зеркале: длинные засаленные волосы, темные круги под глазами, угри на щеках и на лбу. Его тело еще не могло освоиться с громадными руками и ногами. Даже одеваясь в церковь, он выглядел худющим мальчишкой, которого поставили на картонный ящик. В школе он был изгоем, у него не осталось друзей, и в период активного полового созревания, наступившего к пятнадцати годам, весь его сексуальный опыт сводился к использованию принадлежащего сестре лосьона для рук «Йергенс» и богатому юношескому воображению. Глядя на себя в зеркало, Джон проникся всем этим, а потом помчался под навес на заднем дворе и так нанюхался кокаина, что ему стало плохо.

С этого дня Джон возненавидел Мэри Элис. Все плохое в его жизни стало ее личной виной. Он распускал о ней сплетни. Отпускал всякие шуточки в ее адрес, причем так, чтобы она слышала и знала, насколько он ее презирает. Когда она выводила девочек из группы поддержки на паркет спортивного зала, он засыпал ее обидными выкриками. Иногда по ночам он лежал без сна и думал о ней, ненавидел ее, а потом рука его сама собой сползала с живота и залазила в трусы. Он вспоминал, как видел ее в школе сегодня, представлял, как она улыбается другим, когда идет по коридору, рисовал в воображении ее плотно облегающий свитер – и кончал.

– Джон? – У его матери было какое-то шестое чувство, и она почти всегда стучала в дверь, когда он мастурбировал. – Нам нужно поговорить.

Эмили хотела поговорить о его плохих оценках, о его последнем задержании в полиции, о том, что она нашла в карманах его джинсов. Она хотела поговорить с незнакомцем, похитившим ее сына, хотела попросить его, чтобы он отдал ее Джонни обратно. Она знала, что ее ребенок находится где-то тут, и не сдавалась. Даже на суде Джон чувствовал ее молчаливую поддержку, когда сидел за столом и слушал адвокатов, говоривших, что он подонок, когда стоял перед присяжными, которые не удосужились хотя бы заглянуть ему в глаза.

Единственным человеком в зале суда, который верил в Джона Шелли, была его мать. Она не отпускала этого славного мальчика, этого бравого скаута, строителя моделей самолетов, своего драгоценного ребенка. Ей хотелось защитить его, обнять, прижаться лицом к его затылку и вдохнуть странный запах – смесь аромата теста для печенья и мокрой глины, – которым он пропитывался, играя с друзьями у них на заднем дворе. Матери хотелось, чтобы он рассказал ей, как прошел его день, как закончилась игра в бейсбол, каких новых друзей он приобрел. Она хотела получить своего сына. Она страдала, переживала за него.