Текст книги "Ярость"

Стараясь совладать со своим голосом, он спросил:

– Что еще?

– Я сказала, не уходи от меня, придурок чертов!

Джон покачал головой, думая, что день этот выдался хуже некуда.

– Так ты все-таки хочешь сделать это? – спросил он и полез в карман.

Он уже три недели откладывал по двадцать баксов, чтобы гарантированно иметь деньги на выплату за телевизор. В кармане у него было пятьдесят долларов, а еще семьдесят было спрятано под подошвой в туфле. Джон сомневался, что девушка зарабатывает хотя бы половину этого за обеденный перерыв. Черт, а он эту сумму не зарабатывал и за день!

Ее подбородок вызывающе поднялся. Их всех, похоже, учат этому жесту в школе проституток.

– Сколько у тебя есть? – спросила она.

– На это хватит, – сказал он.

Какого черта он творит? Языку стало тесно во рту, а слюны вдруг оказалось столько, что он не знал, куда ее девать. Впрочем, деньги свои он уже засветил. Двери на галерку захлопнулись.

Робин еще некоторое время смотрела на него, потом кивнула.

– Хорошо, – сказала она. – Может, хочешь обед и что-нибудь выпить?

Джон закусил губу, пытаясь прикинуть, во что это может ему обойтись.

– Я только что поел, – сказал он. – Если хочешь выпить чего-нибудь…

– Боже, – простонала она, закатывая глаза, – ты что, коп?

– Нет, – ответил он, все еще не понимая, куда она клонит.

– Пятьдесят на пятьдесят, – сказала она. – Обед и выпивка.

Джон взглянул на остальных. Они снова смеялись над ним.

– Цыц! – рявкнула Робин, и какое-то время Джон думал, что она обращалась к нему. – Пойдем, – сказала она, хватая его за руку.

Второй раз за день Джона вела по улице шлюха. Впрочем, эта, вторая, была намного лучше первой. Она выглядела более чистой. Кожа у нее, видимо, была мягкая. Даже волосы у нее смотрелись намного лучше – густые и здоровые, а не редкие и засаленные от постоянных наркотиков и дешевых париков. Она не пропахла насквозь табачным дымом. Джон сидел в одной камере с завзятым курильщиком, который прикуривал новую сигарету от предыдущей. Тот парень даже проспать не мог больше часа, чтобы не проснуться для перекура, и бывали дни, когда воняло от него похлеще, чем от пепельницы с намокшими окурками.

Робин потянула его в посадку за рестораном «Колониальный», бросив через плечо:

– У тебя хватит денег заплатить за комнату?

Джон не ответил, потому что до сих пор не верил в то, что происходит. Держа под руку, Робин вела его через посадку, как будто у них было любовное свидание. Ему захотелось снова услышать ее голос. Тон ее был успокаивающим, хотя она явно торопилась побыстрее со всем этим покончить.

Не выпуская его руку, она остановилась.

– Эй, я спросила, хватит у тебя денег на комнату? – Она показала в сторону кустов. – Я не делаю этого на улице, как какое-нибудь животное, которому припекло.

Джону пришлось прокашляться, чтобы быть в состоянии говорить. Сердце в груди стучало так сильно, что он чувствовал, как с каждым ударом вздрагивает рубашка на груди.

– Да.

Она не двинулась с места.

– Ты вспотел.

– Прости, – сказал он и, высвободив руку, вытер ее о джинсы. Джон чувствовал себя неловко, и на его губах появилась глупая улыбка. – Прости, – повторил он.

Она строго взглянула на него, пытаясь понять, что у него на уме, и опять сунула руку в сумочку.

– Ты в порядке?

Джон огляделся по сторонам и подумал, что с ее стороны было большой ошибкой уводить незнакомых мужчин в посадку, что бы там у нее в сумочке ни лежало.

– Здесь небезопасно, – сказал он. – Ты же не знаешь, кто я на самом деле.

– Ты никогда раньше этого не делал. – Это был не вопрос, Робин просто констатировала очевидные для нее вещи.

Он вспомнил Рэнделла, паренька из магазина, вспомнил, как у того судорожно перекатывался кадык, когда Джон на него наехал. И почувствовал, как у самого заклинило в горле, так что трудно было говорить.

– Эй! – сказала она, погладив его по руке. – Пойдем, ты уже большой мальчик. Все будет в порядке.

Джон заметил, что голос ее изменился. Он не мог понять, почему это произошло, но она вдруг заговорила с ним, как с живым человеком, а не с чем-то, что хотелось бы побыстрее соскрести с подошвы своей туфли.

– Я не хотел этого делать, – признался он, чувствуя, что тембр его голоса тоже изменился. Он стал мягким. По-настоящему мягким, как будто он доверился ей и хотел поделиться чем-то сокровенным. Как-то сами собой его губы открылись, и с них сорвалось: – О господи, какая ты красивая! – Чувствуя, что выглядит, как какой-то патетический придурок, он попытался исправить положение и добавил: – Я понимаю, что это звучит глупо, но так оно и есть. – Он следил за ее лицом, пытаясь сообразить, что еще сказать в подтверждение того, что он не какой-нибудь козел, которого нужно поливать перечным аэрозолем.

Ее рот казался очень мягким – эти губы можно целовать вечно.

Нет, про ее рот он говорить не мог. Это слишком сексуальная тема.

Тогда нос?

Нет, это совсем глупо. Никто никогда не говорит девушке, что у нее красивый нос. Носом дышат, иногда он течет, еще им можно сморкаться. Он просто присутствует на лице и все.

– С тобой все нормально? – спросила она.

– Твои глаза… – выпалил он, чувствуя себя идиотом еще в большей степени, чем раньше. Он произнес эти слова так громко, что она вздрогнула. – Я хотел сказать… – продолжил он уже тише. – Прости. Я просто подумал, что твои глаза… – Господи, на ней был такой слой макияжа, что просто в голове не укладывается! – Я думаю, что у тебя замечательные глаза.

Робин внимательно смотрела на него, возможно, прикидывая, как быстро сможет выхватить из сумочки баллончик, чтобы брызнуть ему в лицо, а может, обдумывая, как вытащить у него деньги, когда он свалится.

– Знаешь, – в конце концов сказала она, – тебе не обязательно ухаживать за мной. Просто заплати.

Он сунул руку в карман.

– Не сейчас, малыш, – сказала она, неожиданно занервничав.

Он делал что-то не так. Это делалось как-то иначе, но Джон не знал, как именно.

– Прости… – извинился он.

– Заплатишь мне в комнате, – сказала она, махнув рукой, чтобы он следовал за ней. – Это вон там.

Он стоял на месте как вкопанный, ноги его отказывались идти дальше. Боже, он снова чувствовал себя прыщавым мальчишкой, пытающимся на бейсболе добраться до второй базы!

В голосе ее послышалось раздражение.

– Пойдем, большой мальчик. Время – деньги.

– Давай останемся здесь, – сказал он, а когда она начала протестовать, добавил: – Нет, я в другом смысле. Давай просто постоим здесь и поговорим.

– Ты хочешь поговорить? Это к психиатру.

– Я тебе заплачу.

– Это тебя как-то заводит? – спросила она. – Я начинаю говорить, а ты дрочишь? Исключено.

Она направилась обратно к дороге, а он неловко попытался быстро достать из кармана деньги. Несколько купюр выпало из его руки, и он присел, чтобы подобрать их с земли. Когда он поднял голову, она продолжала идти.

– Пятьдесят долларов! – крикнул он, и Робин замерла на месте.

Она медленно обернулась, и он так и не понял, то ли его предложение так раздосадовало ее, то ли она просто злилась.

– Вот, – сказал он, поднимаясь, подошел и сунул деньги ей в руку. Там было много купюр по одному доллару и несколько пятерок – все, что ему причиталось из общей коробки для чаевых на автомойке.

– Только брюки я снимать не буду, о’кей? Не нужно ничего этого.

Она попыталась отдать ему деньги обратно.

– Не надо меня дурачить, понял?

– Я и не собираюсь, – ответил и услышал нотку отчаяния в своем голосе. Он мог снова напугать ее, и тогда ее уже не воротишь назад никакими деньгами. – Просто поговори со мной, – сказал он, сжимая ее пальцы, державшие купюры. – Просто расскажи мне что-нибудь.

Она закатила глаза, но продолжала держать деньги.

– Рассказать тебе что?

– Что угодно, – сказал он. – Расскажи мне… – Господи, как назло, в голову ничего не приходило! – Расскажи мне… – Он внимательно смотрел на ее лицо в надежде, что оно подскажет ему что-то, что позволит задержать ее здесь подольше. Он смотрел на ее красивые губы, на то, как они скривились от недовольства и еще чего-то – возможно, чего-то сродни любопытству. – Твой первый поцелуй, – решил он. – Расскажи мне о своем первом поцелуе.

– Ты точно издеваешься надо мной!

– Нет, – сказал. – Вовсе нет. – Он отступил на пару шагов и вытянул руки в стороны, чтобы она могла видеть, что он не собирается мастурбировать. – Просто расскажи мне о своем первом поцелуе.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о поцелуе с сестрой? С моим отцом?

– Нет, – сказал он, качая головой. – Только прошу тебя, не лги мне.

Она скрестила руки на груди и оглядела его с ног до головы.

– Ты серьезно дал мне пятьдесят баксов, чтобы я рассказала тебе о своем первом поцелуе?

Он кивнул.

Робин огляделась по сторонам и снова взглянула на него. Потом пересчитала деньги, беззвучно шевеля губами и перекладывая мятые купюры из одной руки в другую.

– Ну ладно, – наконец сказала она, пряча пачку наличных под рубашку. – Это был Стиви Кампано.

Имя рассмешило его.

– Да, – подтвердила она и впервые за все это время улыбнулась. У нее были идеальные ровные зубы. – Настоящий Ромео этот наш Стиви.

– И ты пошла с ним?

– Да нет, конечно, – обиженно сказала она. – Он был на два года младше меня, один из приятелей моего брата. Мы просто как-то играли вместе.

– Играли во что? – Брови ее нахмурились, и он быстро добавил: – Нет, я не то имел в виду. Я просто хотел узнать, что вы делали.

– Купались в бассейне, – поколебавшись, ответила она, очевидно, по-прежнему пытаясь сообразить, к чему он клонит. – Я только потому и пошла с братом, что у Стиви был свой плавательный бассейн.

Джон почувствовал, что невольно улыбается.

Она решила продолжить рассказ.

– Светила полная луна и все такое, а мы купались в бассейне, баловались и валяли дурака. Он посмотрел на меня, я посмотрела на него, а потом он наклонился и поцеловал меня.

– По-настоящему или по-детски?

– Это был детский поцелуй, – сказала она, и улыбка волшебным образом преобразила ее лицо. Она действительно была очень красива – о таких брюнетках с оливковой кожей поэты слагают стихи.

Ее улыбка вдруг стала озорной.

– А потом был настоящий поцелуй.

– Вот так Стиви! – сказал Джон, представляя себе эту картину: луна и семейный бассейн на заднем дворе, в котором плавают всякие надувные штучки и игрушки. – Сколько же тебе было лет?

– Тринадцать, – призналась она.

– Выходит, Стиви было…

– Десять. Ну да, я знаю. – Виноватым жестом она подняла руки. – Совращение малолетних. Признаю, виновна.

Джона поразила ее какая-то детская бравада.

– Боже, думаю, когда мне было десять, я и понятия не имел, что такое целоваться с языком.

– Да уж. Мне было тринадцать, но я этого тоже не знала, – сказала она, а потом рассмеялась: может, из-за нахлынувших воспоминаний, а может, от абсурдности всей этой ситуации.

Джон тоже засмеялся и почувствовал такое сладкое облегчение, что впервые за двадцать пять лет мог бы сказать как на духу, что ему сейчас хорошо.

– Господи, – сказала Робин, – я сто лет не вспоминала об этом мальчишке!

– А чем он сейчас занимается, как ты думаешь?

– Доктор, наверное. – Она снова засмеялась – коротко, резко и с удовольствием. – Гинеколог.

Джон все еще улыбался.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– Ладно. – Она поджала губы. – Эй, а зовут тебя как?

– Джон.

Она расхохоталась, словно это была какая-то шутка.

– Нет, честно. Джон Шелли. – Он протянул ей руку, но она сделала шаг назад. – Прости, – сказал он, виновато опустив руку. Что он сделал не так? Чем нарушил этот контакт?

– Все нормально. Просто мне уже надо идти. – Она опасливо глянула через плечо. – Скоро контролер хватится меня, и тогда…

– Все в порядке, – сказал он. Он опять сунул руки в карманы, потому что не знал, что с ними делать. – Прости, если я что-то…

– Нет проблем, – перебила она его.

– Могу проводить тебя обратно.

– Я дорогу знаю, – ответила она и едва ли не бегом направилась к дороге.

Джону только и оставалось, что смотреть ей вслед и думать, что он сказал такого, отчего она убежала. Пятьдесят баксов. Он мог много чего купить на эти деньги. Еду. Одежду. Мог заплатить за комнату. Повеселиться. Но то, как сверкали ее глаза, когда она по-настоящему улыбалась… Такое за деньги не купишь. Да, она взяла его деньги, но этот смех… Это был миг настоящего контакта между ними. Она говорила с ним, она на самом деле разговаривала с ним, потому что ей этого хотелось, а не из-за пятидесяти баксов.

Джон стоял в посадке, словно пустил здесь корни, и, закрыв глаза, вызывал в памяти ее голос, ее смех. У нее где-то есть брат. Она выросла по соседству с бассейном. Ее родители потратили определенные деньги на ортодонта; может быть, водили дочь на уроки танцев, чтобы ее тело стало таким изящным; а возможно, она была в этом смысле похожа на Джойс и относилась к типу девушек, которые так быстро усваивают пищу, что для поддержания фигуры им всего-то и нужно немного пройтись после еды.

Со стороны дороги раздался сигнал автомобиля, и Джон открыл глаза.

Почему он не пошел с ней в гостиничный номер? Пятьдесят баксов. Это был его заработок в удачный рабочий день. Целый день, в течение которого он вытирает машины и убирает чужое дерьмо, ожидая, что его работу придет проверять Арт, который обязательно ткнет пальцем в несуществующее пятнышко на лобовом стекле, чтобы клиент почувствовал, что недаром заплатил свои деньги.

Пятьдесят баксов – за что? За то, чтобы послушать о чьем-то там поцелуе?

Возвращаясь к дороге по другой тропинке, чтобы не выйти случайно снова к винному магазину, Джон сломал какую-то веточку. Он мог бы сейчас обнимать Робин, мог заниматься с ней любовью. Он остановился, опершись рукой о дерево, – легким не хватало воздуха, словно из груди выбило дыхание.

Нет, подумал он. В том номере он делал бы то же, что делает сейчас, – обманывал себя. А правда заключалась в том, что на самом деле Джон никогда не занимался любовью с женщиной. Никогда не испытывал интимной близости, о которой пишут в книжках, никогда возлюбленная не брала его за руку, не гладила его по голове, не прижималась к нему всем телом. Последняя женщина, которую он целовал, – она же и единственная, с которой ему пришлось целоваться в жизни, – на самом деле была даже не женщиной, а девочкой. Джон помнил эту дату, как будто она была выжжена в его мозгу: 15 июня 1985 года.

Он поцеловал Мэри Элис Финни, а на следующее утро она была уже мертва.

Глава 10

10 июня 1985 года

Когда Джон был маленьким, он любил играть в грязи, строить всякие штуки, а потом постепенно и последовательно ломать их. Когда мать встречала его бредущим по улице в перепачканных штанах, с какой-то соломой в волосах, то частенько со смехом брала садовый шланг, заставляла сына раздеться на заднем дворе и окатывала его водой, прежде чем впустить в дом.

Устав после дневных занятий, Джон по ночам крепко спал. Он относился к типу детей, которые все доводят до конца. Для своего возраста он был худым, с впалой грудью, но компенсировал эти недостатки ярко выраженной силой воли. Если на улице затевалась какая-нибудь игра, он всегда принимал в ней горячее участие и, несмотря на свои физические данные, был в первых рядах. Стикбол[7]7
  Стикбол – упрощенная форма бейсбола, уличная игра, в которой вместо бейсбольного мяча используется резиновый мячик, а вместо биты – ручка от метлы или палка.


[Закрыть], бейсбол, игра в вышибалы – он обожал движение. Американский футбол вряд ли можно было считать его видом спорта при его скромном сложении, но он, тем не менее, всегда квалифицировался в команду соответствующей лиги, как только достигал нужного возраста. К старшим классам школы он стал выше ростом, но тело его все-таки больше напоминало резиновую ленту, чем фигуру накачанного атлета. Тем не менее тренер футбольной команды был покорен его напористостью, и в первую же неделю после начала учебного года в младшей средней школе Джон уже носился по футбольному полю, отчаянно потея и старясь изо всех сил, а как каждая его мышца ликовала от возможности играть в одной команде с испытанными бойцами.

В средней школе выяснилось, что с плохими оценками в футбол играть не разрешат. Когда Джона отчислили из команды, он расстроился больше, чем думал, и в порыве ярости со всей силы швырнул шлемом в стенку, пробив в гипсокартоне большую дыру. После школы он начал шататься по району, потому что знал: мать обязательно спросит, почему он не на тренировке. Он выбросил записку, которую тренер прислал на домашний адрес, и заплатил за разбитую стену из доходов от подпольной торговли наркотиками. Он понимал, что родители все узнают, как только ему выдадут табель успеваемости, и старался насладиться свободой, пока на него, словно кара Господня, не обрушился гнев Ричарда.

Даже после того, как жизнь начала разваливаться на куски, Джон все равно любил ходить пешком. Когда его в первый раз отстранили от школы за дозу травки, найденную в шкафчике, бóльшую часть дня он провел, бродя по окрестностям. После кражи магнитофонной кассеты отец посадил его под домашний арест на шесть месяцев, и, если бы не доброе сердце матери («Возвращайся через час и ничего не говори отцу»), Джон, вероятно, совсем зачах бы в своей комнате. Иногда ему казалось, что именно этого отец и хотел. Пусть плохой сын загибается сам по себе: с глаз долой – из сердца вон. У доктора Ричарда, в конце концов, была его Джойс. Оставался, по крайней мере, один хороший ребенок.

Джон любил бродить по улице, смотреть, как раскачиваются под ветром деревья, как парят, опускаясь на землю, желтые листья. На прогулку он никогда не отправлялся под кайфом. Не хотел портить себе удовольствие. К тому же привлекательность кокаина быстро улетучивалась. Попадание в реанимацию, ощущение, что голова горит в огне, хлещущая носом кровь, рвота активированным углем, которым его пичкали, – все это открыло Джону глаза. Именно тогда он и решил перейти исключительно на травку. Ничто не стоило того, чтобы отдавать за это жизнь. Вуди, конечно, поднимет его на смех, но Джон не собирался убивать себя только потому, что не сможет противостоять двоюродному брату.

В ночь, когда случилась та передозировка, Ричард приехал в больницу в наспех надетой рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Медсестра оставила Джона наедине с отцом, решив, что между ними существует сильная родственная связь или что-то в этом роде.

– Какого хрена с тобой происходит? – потребовал объяснений Ричард. Он был вне себя от злости. Его напряженный голос звучал так, словно проходил через какой-то фильтр, и уши Джона, в которых и так стоял гул из-за ужасного самочувствия, едва воспринимали то, что говорил отец.

Ричард обожал цитаты. Некоторые из них были распечатаны и развешены на стенах его кабинета, и порой, приводя туда сына, чтобы поговорить о каком-нибудь очередном его проступке, он просто показывал на одно из этих высказываний. «Глупость – качество благоприобретенное, ей учатся» было одним из его любимых изречений, но той ночью в больнице Джон понял, что времена, когда отец указывал на выцветшие листы бумаги в надежде вразумить его и наставить на путь истинный, уже миновали.

– Ты мне больше не сын! – заявил Ричард. – Если бы не мать, я бы вышвырнул твою бесполезную задницу на улицу с такой скоростью, что голова могла бы за ней и не поспеть. – В качестве иллюстрации он отвесил сыну пощечину. Удар был несильным, но это был первый раз с шести-семилетнего возраста, когда отец поднял на него руку, да и шлепал он его всегда только по попе.

– Папа… – попытался что-то сказать Джон.

– Никогда больше не называй меня так! – оборвал его Ричард. – Я работаю здесь. У меня здесь коллеги, у меня здесь друзья. Ты не представляешь, что чувствуешь, когда тебе звонят среди ночи и говорят, что твой никчемный сын попал в реанимацию.

Он наклонился, и его багровое лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Джона. От него пахло мятой, и Джон вдруг сообразил, что отец успел почистить зубы, перед тем как ехать в больницу.

– Знаешь, кто может так поступать? – спросил Ричард. – Никчемные, законченные наркоманы, вот кто!

Какое-то время он расхаживал по палате, сжимая и разжимая кулаки. Потом обернулся и кивнул, словно принял окончательное решение и хода назад уже нет.

Джон попытался снова.

– Папа…

– Ты мне не сын! – отрезал Ричард, и дверь за ним захлопнулась.

– Он еще отойдет, – сказала мать, но Джон знал, что это не так.

Он никогда не видел такого выражения в глазах отца. Разочарование – да. Но ненависть… это было что-то новое.

Джон думал об этом взгляде, когда бродил в окрестностях дома через день после стычки с отцом в палате реанимации.

– Только на один час, – сказала мать, но на этот раз не прибавила «Только отцу не говори», потому что они оба знали, что отцу уже все равно.

Видимо, решив, что сцены в больнице недостаточно, Ричард тем утром пришел в комнату сына и открытым текстом заявил, что он будет кормить и одевать его до восемнадцатилетия, а потом хочет, чтобы Джон убирался из его дома и из его жизни. Он потер руки, а затем вытянул их перед собой ладонями вверх.

– Все, в отношении тебя я умываю руки.

Пахнуло прохладным ветром, и Джон поплотнее запахнул куртку. Несмотря на то что прошлой ночью он чуть не умер, ему хотелось дозу кокаина, чего-то такого, чтобы притупить ощущения. Впрочем, на самом деле он не собирался этого делать. И не из-за отца или матери – он сам был напуган. Джон не хотел умирать и знал, что кокаин убьет его рано или поздно, причем, скорее всего, именно рано. Он и нюхал его всего-то несколько раз. Так что завязать, наверное, будет несложно. Однако сколько бы он ни курил травку, тяга к средствам посильнее горела внутри острой болью, как будто он наглотался бритвенных лезвий. Будь проклят Вуди и эти его глупые сборища!

– Эй!

Джон вздрогнул и, оторвавшись от своих мыслей, поднял голову. На одной из качелей на детской площадке сидела Мэри Элис Финни.

Его ненависть к ней вспыхнула, как спичка.

– А ты что здесь делаешь?

– Я и не знала, что эта площадка принадлежит тебе, – сказала она.

– Ты ведь сейчас должна быть в школе, верно?

– Я прогуливаю.

– Ну да, конечно! – хрипло хохотнул он и почувствовал во рту вкус крови. – Зараза! – выругался он, зажимая рукой нос. Кровь хлестала, как из открытого крана.

Мэри Элис уже стояла рядом с ним. В руке у нее была салфетка – почему у девчонок всегда есть с собой такие вещи? – и она прижимала ее к его носу.

– Сядь, – сказала она, подводя его к «джунглям»[8]8
  «Джунгли» – гимнастический снаряд, обычно деревянный; на него можно влезать и раскачиваться, подобно обезьянам в джунглях.


[Закрыть].

Он шлепнулся на нижнюю перекладину и тощей задницей почувствовал через джинсы ее холод.

– Наклонись вперед.

Он закрыл глаза, но чувствовал на себе прикосновение ее рук: одна придерживала его затылок, вторая держала салфетку у его носа. По идее, когда кровь идет носом, нужно было бы наклониться назад, но, пока она держала его голову, ему было все равно.

Она тяжело вздохнула.

– Джон, зачем ты делаешь все это с собой?

Он открыл глаза и увидел, как кровь капает на песок у него под ногами.

– Ты что, вправду уроки прогуляла?

– Я должна была пойти на прием к доктору, но мама забыла за мной заехать.

Джон попробовал повернуть голову, но она не позволила. Матери никогда не пропускают прием у врача. Такого просто быть не может.

– Все правильно, – сказала она, как будто прочитав его мысли. – Мои родители разводятся.

Джон выпрямился слишком быстро, и перед глазами вспыхнули звезды.

Она выглядела смущенной и растерянно сжимала в руках окровавленную салфетку.

– Мой отец встречается с той женщиной у себя в офисе.

Он видел натянутую улыбку на ее губах. Родители идеальной Мэри Элис расстаются!

– Ее зовут Минди, – сказала она. – Отец хочет, чтобы я с ней познакомилась. Он думает, что мы станем подругами.

Джон, казалось, слышал, как Пол Финни произносит эти слова. Он был адвокатом и, как и большинство адвокатов, обладал непомерным самомнением, полагая, что все, что срывается с его губ, является истиной в последней инстанции.

Джон ткнул носком ботинка в песок.

– Мне очень жаль.

Мэри Элис плакала, и он видел, что она следит за своими падающими на песок слезами, как он несколько мгновений назад следил за каплями своей крови.

Он ведь ненавидит ее, верно? Только сейчас ему почему-то хотелось обнять ее за плечи и сказать, что все будет хорошо.

Он задумался, что бы такого сказать, чтобы ей стало легче.

– Хочешь пойти на вечеринку? – неожиданно выпалил он.

– На вечеринку? – переспросила она, сморщив нос. – Что, с твоими друзьями-наркоманами?

– Нет, – ответил он, хотя она, конечно, была права. – Мой кузен Вуди устраивает вечеринку в воскресенье. Его мать уезжает в город.

– А отец его где?

– Я не знаю, – признался Джон. Он никогда раньше об этом не задумывался, но мать Вуди уезжала так часто, что Вуди практически все время жил один. – Ты можешь прийти, когда захочешь.

– Мы собрались в торговый центр с Сьюзан и Фэй.

– Придешь после этого.

– Я там почти никого не знаю, – сказала она. – К тому же, думаю, после того, что случилось, тебя не выпустят из дома.

Выходит, уже вся школа знала о том, что он попал в больницу. А Джон считал, что у него есть еще пара дней, прежде чем произойдет утечка информации.

– Выпустят, – сказал он и подумал об отце, о том, как он смотрел на него сегодня утром. Точно так же, брезгливо поджав губы, он смотрел на мертвого дядю Барри, лежавшего в гробу. Обжора. Бабник. Торговец подержанными автомобилями.

– А где живет твой кузен? – спросила Мэри Элис.

Джон назвал ей адрес: это было в трех улицах отсюда.

– Приходи, – сказал он. – Скажи, что придешь.

Она снова сморщила носик, но на этот раз уже дразня его.

– О’кей, – ответила она и, оставляя себе пути для отступления, добавила: – Я подумаю.