Текст книги "На краю одиночества"
Автор книги: Карина Демина
Жанр: Любовное фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 14
Градоправитель, почтеннейший Михайло Евстратьевич Таржицкий, и вправду был человеком немалых достоинств. Отправленный некогда в тихий городишко – поговаривали, что на прежнем месте случилась некая некрасивая история, связанная то ли с девицей, то ли с деньгами, – он не стал печалиться, но огляделся и признал оный городишко вполне годным. Несколько запущенным в силу полнейшего равнодушия прошлого градоправителя к делам местечковым, но все одно весьма и весьма перспективным.
Были бы деньги.
Денег было немного. Сперва. Однако Михайло Евстратьевич оказался человеком весьма деятельным, а еще обладающим немалыми талантами, особенно во всем, что касалось добывания этих самых денег.
Вот и появились в Йельске мощеные улицы. Мусорные урны. Дворники, как и положено. Очнулось ото сна полицейское управление, скоренько наведя порядок среди людей лихих, благо таковых в Йельске было немного. Городишко оживал. Не сказать, чтобы быстро, но все же местные жители, настроенные к Таржицкому сперва весьма и весьма скептически, все больше уверялись: иного градоправителя им и не надобно.
Ныне дражайший Михайло Евстратьевич изволил трапезничать.
Он успел оценить севрюжью уху, закусивши ее пирожками с зайчатиной, которые тут щедро посыпали рубленой зеленью для аромату. На очереди была тушеная дичина, кабаньи щеки, натертые чесноком и душистыми травами. Ждали высочайшего внимания налистники и творог, мешаный с фруктами и украшенный горою взбитых сливок.
Ел Михайло Евстратьевич неспешно, и даже неудобный гость не способен был лишить его аппетиту. Разве что раздражал безмерно что самим своим видом, что нежеланием трапезу разделить. Виделось в этакой сдержанности нечто донельзя противоестественное.
Сидит сыч сычом.
Глядит этак снисходительно. И молчит, молчит… ему бы, поганцу этакому, – вот не было печали – в соответствие с моментом бы войти, надеясь, что вопрос его решен будет правильно. Впрочем… тут ни у гостя, ни у самого Михайлы Евстратьевича не возникало сомнений, что компромисса достигнуть не выйдет.
Уж больно тема скользкая.
И, вытерши пальцы салфеточкой – насыщения Таржицкий пока не ощутил, лишь желание трапезу продолжить, благо бок был рядышком, – он поинтересовался:
– Стало быть, любезный Глеб… простите, как вас по батюшке?
Гость поморщился и сказал:
– Без батюшки.
Надо же, выходит, права была супружница, когда рассказывала… нет, бабы-то слухи собирают, что сороки блестяшки, да только выходит, что и в том есть своя польза. Впрочем, к годам немалым Михайло Евстратьевич убедился, что польза имеется у всего.
В том числе и у слухов.
Он окинул взглядом суховатое и простоватое, чего греха таить, лицо гостя, на котором застыло выражение преравнодушное, будто бы весь этот разговор был по меньшей мере Белову неинтересен, и продолжил:
– Решили все ж обосноваться в наших краях…
– А вас это беспокоит?
Глеб приподнял бровь, выказывая удивление, которого, впрочем, не испытывал. Скорее уж удивляло, что эта беседа состоялась лишь сейчас.
Приглашение доставил мальчишка в кривовато сидящем камзольчике, донельзя гордый и этим камзолом, и своей принадлежностью к хозяйскому дому. Впрочем, ни то ни другое не позволило ему пересечь ограду, он и выхаживал перед воротами, дожидаясь, когда на персону его обратят внимание.
Обратили сразу.
Сперва Илья вскарабкался на ветку старой сливы, за ним полез было Арвис, но после передумал. Прочим тоже деревьев хватило, и Глеб молча отметил, что придется их спилить.
Приглашали даже не в дом, в ресторацию.
И так приглашали, что Глеб едва успел, и сие тоже было нарушением правил этикета, а заодно уж попыткою показать Глебу, где его истинное место.
Будь он моложе, оскорбился бы.
– Конечно. – Михайло Евстратьевич подвинул к себе блюдо с дичиной, подцепил на вилку алую бусину клюквы и, зажмурившись, отправил в рот. – Меня волнует все, что так или иначе касается благополучия города. А ваша затея, безусловно, крайне полезна для короны, однако же… вы поймите, что в империи преогромное количество городов, где будут рады принять…
Не будут.
Глеб уже точно это осознал. Никак не будут. Куда бы ни отправились они, все одно найдутся недовольные.
– Нет, – сказал он, прерывая словесный поток.
Следовало признать, что оратором Таржицкий был весьма недурственным. И политиком неплохим.
И пожалуй, ничего-то не имел он против Глеба и его учеников, против самого училища, и в иных обстоятельствах, быть может, не стал бы чинить помех и даже помог бы…
В иных обстоятельствах.
Ныне же он разгладил салфетку и произнес тихо:
– В городе весьма неспокойно.
– Знаю.
– И неспокойствие это вызвано вашим присутствием. Поймите, мне не жаль места, однако люди… люди недовольны. А когда людское недовольство зреет, не всегда выходит его остановить. Мне бы не хотелось, чтобы… случилось несчастье.
Под первым подбородком Таржицкого наметилась складка второго, который, как Глеб подозревал, при нынешних привычках градоправителя не заставит себя долго ждать.
– Вы человек разумный. Вы понимаете, что при всем моем желании… сотрудничать… – вилка ткнулась в кусок кабанятины, – я ограничен в возможностях. Городок у нас тихий… был… полицейское управление мало, да и люди, которые в нем служат… право слово, я не уверен, что чувство долга в них столь уж сильно. Все же многие, буду с вами откровенен, живут здесь нуждами этого города, его бедами. И весьма, весьма близко к сердцу принимают случившееся.
– Вы имеете в виду убийства?
Михайло Евстратьевич поморщился, словно само это слово портило аппетит. Но нож вспорол мягкую шкурку, брызнул сок, каплю которого Таржицкий подхватил корочкой хлеба. И, сунув оную в рот, зажмурился.
– Я верю, что ни вы, ни ваши ученики к убийствам не причастны, – произнес Михайло Евстратьевич с той искренностью, которая отличала политиков опытных. – Однако люди… слухи идут просто-таки чудовищные. В ином случае я бы на них внимания не обращал, но… из искры, как говорится, возгореться может всякое. Вам бы отъехать на месяцок-другой, а лучше и вовсе. Есть у меня один знакомец. Городишко вовсе не большой, но тихий. Лес кругом. Благодать…
– Нам и тут неплохо, – заметил Глеб. – Что до остального, то буду, как вы выразились, откровенен. Слухи, конечно, дело нехорошее, а бунт и того гаже. Знаете, что за подстрекательство к оному положено? Отнюдь не каторга…
Таржицкий, пожалуй, слегка смутился.
Все же слишком давно сидел он на месте этом, пообвыкся, попривык считать себя полновластным хозяином и городка этого, и земель окрестных. К уважению, к подобострастию даже, а тут и говорят этак, с намеком отнюдь не прозрачным.
– Вы ведь знакомы с неким Кузнецовым? – Глеб коснулся кольца. – Которого не так давно нашли с проломленным черепом, а до того видели вместе с вами, в этом, надо сказать, заведении. Здесь и вправду хорошо готовят?
– Отменно, – подтвердил Таржицкий, разжевывая мясо. – И вам попробовать весьма советую.
– Как-нибудь… в другой раз.
– Что до знакомства, то у меня преогромное количество знакомых, а уж незнакомых людей, которые так и норовят озаботить меня своими делами, и без того больше, – Михайло Евстратьевич вновь выглядел спокойным и даже умиротворенным, как и положено человеку чинов немалых, – бывало, только присядешь за стол, а кто-нибудь так и норовит присоединиться. Порой ни минуты свободной нет… может, и знал я этого вашего… Кузнецова. Может, и вправду случалось ему тут трапезничать… не буду лгать. Но вот уж голову ломать… К чему мне этакие страсти?
– К тому, что по вашему заказу Кузнецов распространял слухи.
Таржицкий хмыкнул. И вновь обратил высочайшее внимание на мясо, которое остывало, а с тем изрядно теряло во вкусе. Собеседник что? Никуда не денется. Сидит. Взглядом буравит, но ко взглядам всяким, будь то буравящий, будь то испепеляющий, Михайло Евстратьевич привычен.
– Эти слухи во многом и способствовали тому, что, как вы выразились, в городе ныне беспокойно. Ко всему Кузнецов явно был замешан в попытке убийства.
– Надо же… и кого он пытался?
– Анну Платоновну…
– Анну… Анну… погодите, цветочницу, что ли? – теперь удивление Таржицкого казалось вполне искренним. – А для чего мне ее убивать?
– Может, для того, чтобы получить ее дом? – разговор был пустым, следовало бы откланяться, но Глеб сидел, продолжал изучать человека, который не вызывал ничего, помимо легкой брезгливости.
– Дом? Погодите… это ведь на той улочке, которая ваша? Так? Да, у меня имеются определенные виды… но убивать… помилуйте, это как-то чересчур. Пройдет год или два, и она сама захочет уехать. Вы же знаете, как это делается? Сперва создается товарищество жильцов, для, скажем так, улучшения общего благообразия места. Выдвигается председатель, помощники опять же. После принимаются постановления большинством голосов. К примеру, об общем единообразии вида дворов… смена забора… после ремонт жилища, которое обязано будет соответствовать общему облику.
Вырубка сада. Снос оранжереи, когда выяснится, что она мешает соседям. Суд, куда, возможно, обратится Анна, но вынесет он постановление не в ее пользу, ибо в этом городке суд принадлежит хозяину.
– Вижу, вы понимаете. Да, земля обойдется мне несколько дороже, но и общая стоимость со временем вырастет. А женщина, сколь я слышал, и без того не отличается здоровьем. Вряд ли понадобится так уж много сил, чтобы ее выжить. И не просто выжить, но действуя законно и без ущерба для собственной репутации.
Вот теперь Глеб имел сомнительное удовольствие созерцать истинное лицо Михайлы Евстратьевича.
– С вами, конечно, несколько сложнее. Поэтому я и готов предложить вам любую помощь, буде вы согласитесь… содействовать.
– Не соглашусь.
– Жаль. – Вилка легла поверх ножа, а пухлые пальцы переплелись. – Бунт не то, что мне нужно, но иногда они случаются. А последствия… я вас предупреждал.
Глеб позволил тьме ожить.
Она выбралась на ладони, заклубилась темным облаком, поползла, заставив собеседника поморщиться. Таржицкий явно ощущал себя не лучшим образом.
Люди боялись тьму.
И страх этот, подспудный, ныне нашептывал градоправителю, что гость его далеко не так беззащитен, как казалось, будил сомнения, уговаривал оставить школу в покое.
В любом другом случае Михайло Евстратьевич прислушался бы.
Тьма исчезла.
А Таржицкий моргнул и потянулся к стакану с водой, который осушил одним глотком. Дернув себя за галстук, Михайло Евстратьевич сказал:
– Вижу… вы будете готовы, однако… прольется кровь. Неужели вам не жаль людей?
– А вам? – спросил Глеб. – Вам не жаль?
Молчание.
– Сколько вы вложили? Немало. Выровнять берега, насыпать пляжи, начать строительство. Дать рекламу, и отнюдь не в газетах. – Тьма не желала уходить, она сосредоточилась на ладонях, покусывая их, уговаривая дать больше свободы. Неужели Глеб не видит, что человек, сидящий напротив, жалок?
Он испуган.
И страх в нем борется с жадностью. Надо лишь немного помочь, а то и вовсе… что произойдет, если, скажем, наилюбезнейший Михайло Евстратьевич вдруг скончается?
Удар там. Или сердечко не выдержало? Он-то небось на это сердечко не больно внимание обращал. Вон, чревоугодствовал и в иных удовольствиях телесных себе не отказывал. А организм – штука тонкая… тьма может сделать так, что никто не заподозрит.
А даже если заподозрит, что с того?
Неужто Глебу не найдется что сказать? Неужто слова его будет не достаточно? Ведь и вправду бунт случится, того и гляди вспыхнет городишко, а где бунт, там и пожары. И кровь. И сколько ее прольется только для того, чтобы некий господин сохранил капиталы?
Бунт что? Отпылает и уймется, напротив, своя выгода есть. Людишки-то многие поспешат сменить место жительства, все тем же страхом подгоняемые. Стало быть, имущество свое продадут по ценам низким, а через год-два или даже пять все забудется.
Сотрется.
И земля на приморском курорте в цене прыгнет. Всего-то и надобно, что подождать. А ждать Таржицкий, как и любой иной политик, умел.
Так неужели он, готовый платить чужими жизнями за собственные капиталы, не заслуживает смерти?
– Извините, – Глеб поднялся. – Надеюсь, вы понимаете, что ситуация располагает к особым мерам? И я вынужден буду обратиться к короне…
Михайло Евстратьевич слегка поморщился, но кивнул. А после сказал:
– Коли погодить изволите, то тут и обратитесь. Его императорское высочество любезно ответил на мое приглашение. И прибудет, чтобы открыть ежегодный бал.
А вот эта новость удивила. Весьма удивила.
Николай не имел обыкновения покидать Петергоф без веской на то причины.
– Да, – подтвердил Михайло Евстратьевич, подвигая миску с ледяным творогом. – К моему скромному прожекту проявили высочайший интерес. И как только об этом узнают, думаю, что мое финансовое положение, и вправду несколько пошатнувшееся, поправится.
Корона и деньги. Деньги и корона.
И бунт, который ныне совсем уж не вписывается.
– А потому по-человечески вас прошу, – Михайло Евстратьевич прижал обе руки к обширной груди. – Уезжайте. Оно вам надо – мешать интересам короны?
Глава 15
Эта женщина ограду преодолеть не сумела. Впрочем, она и не пыталась, стояла у калитки, разглядывая Анну и хмурясь, и унылое сонное лицо ее казалось на редкость некрасивым.
– Впустите? – спросила она, склоняя голову набок. И сейчас сходство ее с Глебом стало просто-таки пугающим. Разве что черты лица несколько мягче, но… все одно похожи.
Как брат и сестра.
– Для чего? – впускать ее не хотелось. У Анны еще слегка кружилась голова, да и слабость не оставляла. Боль, правда, почти ушла, но зато остался круглый камешек с запертой в нем кровью. И та перекатывалась, то светлея, то темнея почти до черноты.
Рисунок крови завораживал.
И Анна долго, она сама не знает сколько, просто сидела, разглядывая этот самый камень, не имея сил расстаться с ним. Она не знала, куда подевался старик. И вернется ли.
И… признаться, это не было ей интересно. А вот кровь была. Наверное, потом, после, Анна нашла бы в себе силы подняться, убрать этот треклятый камень – для чего он ей? – и заняться… чем-нибудь да заняться. Однако ее побеспокоили.
Это раздражало.
– Для беседы. – Елена держала в руках корзинку. – Или вы боитесь?
– Боюсь, – легко согласилась Анна. – Я все-таки хочу жить.
– Полагаете, я собираюсь убить вас?
– Я понятия не имею, собираетесь или нет, но я знаю, что вам не нравлюсь. – Когда живешь одна так долго, отвыкаешь лгать, потому что обманывать себя нет смысла. И сейчас Анна сказала правду, которая, вот удивительно, пришлась не по вкусу ее гостье.
– Все же, – произнесла та, – нам не стоит говорить вот так… могу поклясться душой, что не собираюсь причинять вам вред.
И на ее ладони вспыхнул лепесток тьмы, принимая клятву.
– Надо же… а вы тоже…
– Одаренная? Не то чтобы… сущие капли. Итак, позволите войти?
Анна позволила.
Просто подумала, что, возможно, вчерашняя ночь не останется лишь ночью, перерастет во что-то большее, и тогда Анне волей или неволей, но придется встречаться с сестрой Глеба. Так стоит ли ссориться?
Впрочем, что-то подсказывало, что сосуществовать мирно у них тоже не выйдет.
Елена вошла бочком. Остановилась перед Аргусом.
– А вы не могли бы…
– Гость.
– Не друг?
– Я и вправду не так чтобы с вами знакома, не говоря уже о дружбе.
Елена усмехнулась:
– Верно… бывает… а иногда бывает, что и хорошо знакомые люди преподносят сюрпризы. Я принесла печенье. Хотите?
– Нет.
– Жаль. Яда там нет. Ничего нет, помимо муки, яиц и сметаны. Ах да, щепотка соды и корицы… впрочем, вы правы. Выпечка у меня всегда получалась на редкость дрянной. Отнесу в приют.
– Какой?
– Какая разница… есть город, и сироты найдутся. Так где мы можем побеседовать?
На террасе.
Здесь свежий воздух, и запах мирры, смешанной с ладаном, не кажется больше ни раздражающим, ни назойливым. Запах этот вплетается в иные ароматы, дополняя их.
На Елене платье из тех, что кажутся нарочито простыми. Но Анна уже кое-чему научилась. Темный индийский шелк, цвет которого просто-таки неуловим, то темный, почти черный, как и пристало вдове, то появляется вдруг прозелень, которая сменяется драгоценной аметистовой синевой.
Отделка кружевом ручной работы. Пуговицы с кабошонами.
– Ваш муж вас баловал…
– Он был редкостным идиотом, – сказала Елена и вытащила портсигар. – Хотите? Нет? Зря. Проклятие убьет вас раньше, чем курение причинит хоть какой-то вред. А я вот пристрастилась… и отвыкать не собираюсь. Так вот, мужчины во многом слепы. Наивны. Полагают женщин слабыми и зависимыми…
Она откинулась на кресле. Закурила.
И словно избавилась от привычной маски, за которой пряталась последние годы:
– Некоторые им верят.
– Вы не из таких.
– Как и вы. Мой супруг… он полагал себя моим хозяином. И я позволяла ему думать, что у него и вправду имеется какая-то власть надо мной. К счастью, он умер раньше, чем мне надоели его игры. Жалею, что преставился он раньше моей матушки. Все же не следовало осторожничать… возможно, все сложилось бы иначе.
– Вы откровенны.
– Почему бы и нет? – Тонкая сигарета пахла ванилью, и сладость эта казалась донельзя неуместной. Она вплеталась в табачную вонь, делая ее поистине тошнотворной. – У моего бестолкового братца на вас определенно виды. Прежде он избегал заводить романы, предпочитал пользоваться услугами обычных шлюх.
Анна коснулась сухой чешуи зверя, будто пытаясь найти в том поддержку.
– А тут вдруг переступил через собственные принципы… Это неспроста. От любви мужчины совсем дуреют. Знаете, моя свекровь ненавидела меня отнюдь не потому, что считала виновной в смерти сына. Она достаточно умна, чтобы понять, что он спился сам, без моей помощи. Нет, любезную Ясеньку беспокоил факт, что ее супруг поглядывал на меня с немалым интересом. И признаться, я была почти готова ответить…
Аргус прикрыл глаза и заворчал.
– Мерзопакостная скотина. У вас он не вызывает отвращения?
– Нет.
– Что ж… я хотела сказать, что, обдумав, пришла к выводу, что вы вполне меня устраиваете.
– В качестве кого?
– В качестве супруги Глеба.
– Мне пока не предлагали стать супругой.
– Предложит. Это в его характере. Такая, знаете ли, болезненная, почти патологическая честность, в которой темным частенько отказывают. И зря, да… определенно зря. Так вот, вы уже немолоды. Вполне разумны, чтобы понимать, куда лезть не стоит. У вас неплохое состояние…
Разговор был неприятен.
Нет, не так, Анна ощущала себя глупо. Сидит. Слушает. И… и не находит в себе сил выставить эту женщину из сада.
– Которое вы оставите супругу, а он – ближайшим родственникам. Уж извините за прямоту, но родить вы не сможете, даже если проклятие выйдет снять. А то, что я видела… его усыпили, так что пара лет в запасе у вас имеется.
– Спасибо.
– Не за что. Я готова подождать. Этого времени хватит, чтобы распрощаться с трауром. Я вернусь в Петергоф, подыщу себе супруга. Возможно, рожу ребенка… правда, эта часть плана мне совершенно не по вкусу, но так уж вышло, что в нашем обществе бездетная женщина вызывает недоумение. Не примите на свой счет.
Анна склонила голову.
– Глеб, полагаю, будет счастлив получить племянника… или племянницу. С мальчиком было бы надежней, но здесь никогда не угадаешь.
И в случае смерти Глеба этот самый, нерожденный пока ребенок станет единственным наследником.
– Моя сестрица тоже не отказалась бы от денег, но… одно дело просить для абстрактных сироток, и совсем другое – родная кровь…
Анна вздрогнула и сдавила камень. Или все-таки стекло?
А если оно треснет? Если рассыплется осколками? Что тогда станет с кровью? И страх заставил Анну разжать руку.
– Думаю, я вполне смогу подвести Глеба к мысли о завещании. Оспорить завещание куда как сложнее. Но еще сложнее справиться с той, которая родит ему сына. Поэтому мне выгодно, чтобы с ним были вы.
– Это все, что вы хотели сказать?
– Пожалуй, да… или нет? – Елена стряхнула пепел и поднялась. Достала из кошеля бонбоньерку, из которой извлекла круглую конфету. – Запах… всегда этот запах… конечно, у женщины могут быть слабости, но мужчинам, право слово, не следует знать о них. Вы так не считаете?
Анна молчала.
– Уговорите его уехать. Ради его же безопасности. И бросить эту глупую затею… Школа для темных? Есть куда более приятные способы потратить состояние.
– Вы не боитесь, что я расскажу?
– О чем? – насмешливо приподнятая бровь. И да, теперь от Елены пахло мятой и зубным порошком. – Нет, не боюсь. Вы столь же уныло порядочны, это во-первых, а во-вторых… разве он поверит? Глеб, конечно, вам симпатизирует, я бы даже сказала, что он влюблен в вас, однако я его сестра. Маленькая, нуждающаяся в заботе девочка, которую он бросил, когда был нужен… – ее голос сделался пронзительно плаксив. – И которой не помог… я так страдала, так страдала… а тут вы.
– Уходите.
– А печенье попробуйте все же, я подумала, что недосуг мне сироток искать, – коробку Елена оставила. – И постарайтесь с переездом не затягивать. Вам и вправду нечего делать в этом городишке…
* * *
Анна заперла калитку.
Встала. Обхватила себя руками. И стояла, сама не понимая, что с ней происходит. Стало вдруг жарко. И холодно. И вновь жарко.
Поверит? Порядочна?
А ведь и вправду… что-то внутри Анны противилось тому, чтобы рассказать о разговоре, чтобы… И Глеб не поверит. Никанор, он, быть может… Надо бы позвонить, надо сказать, чтобы поинтересовался, как все же ушел из жизни супруг Елены. И что говорят о вдове Верещагиной. И быть может, удастся найти что-то, что…
Глеб не откажется от сестры. А от Анны? Она не знала.
Ветер вдруг стал беспокоен.
Он кружил, вьюжил, срывая последние лепестки с отцветающей черемухи. Он складывал из них узоры, смысл которых оставался Анне непонятен. И она мучительно прислушивалась, но…
Дом сделался тесен. Сад немногим просторней, но все одно.
Старый куст черемухи остался в нем еще от прежних хозяев, и Анна не тронула его, лишь слегка обрезала, удалив старые тяжелые ветви. Ныне черемуха расцвела особенно буйно.
Хорошо это? Плохо?
Анна не знала. Она бродила по саду, сопровождаемая мертвым зверем, снедаемая сомнениями и почти непреодолимым желанием бежать.
Куда?
Не важно, главное, чтобы отсюда. Раз за разом оказываясь у ворот, Анна отступала. Она ведь не желает умереть? Или все-таки… Вдруг мысль о смерти показалась вовсе не страшной, а даже привлекательной.
Это ведь так просто… уйти, и все.
Ни забот. Ни сомнений. Ни боли.
Анна ведь была рождена исключительно для того, чтобы умереть и забрать с собой чужое проклятие. Отдать жизнь за мать, коль уж на то пошло. А она… как она могла обмануть чужие ожидания? Как вообще дотянула до лет столь преклонных?
– Что-то не то. – Анна стиснула голову руками, пытаясь отрешиться от этих мыслей, которые теперь казались ей чужими. – Я не хочу умирать.
Или хочет?
У нее ведь есть настой темной чемерицы, которую прозывают плакуньей? Опасная, дурная травка, но настой подарит забвение. Всего-то две капли – и Анна уснет. А еще две – и она никогда не проснется. Это будет тихая смерть, безболезненная.
– Найди, – Анна стиснула зубы. – Глеба найди, пожалуйста. Скажи, что что-то не так… я не выходила, но что-то не так.
Она сомневается? Боится? А разве жизнь не страшнее смерти?
Елена?
Нет, печенье Анна не трогала. Да и была Елена в достаточной мере откровенна. Ей смерть Анны невыгодна, тем более такая…
– Или… Земляного… позови кого-нибудь.
Кто-нибудь видел… расскажет… и расследование… ее первой заподозрят, если будет расследование. Именно, что если будет.
Ветер закружил Анну вьюгой душистых лепестков. И она ненадолго потерялась в этой вьюге, растерялась и, растерявшись, выбралась из липких пут. Правда, мысли тотчас вернулись. Они были чужими и в то же время…
Будто кто-то нашептывал на ухо, доверительно так, заботливо. И этому человеку Анна верила. Почти. Верила и держалась.
Она обошла дом. И снова.
Она потеряла трость и заплакала, не зная, где ее искать. Собственный сад, изученный, казалось бы, до последнего камня, до самой крохотной травинки, вдруг предстал огромным чудовищем, желающим пожрать Анну.
Тревожно загудел ветер.
Бежать. Спасаться.
Куда? Не важно. Главное – прочь, пока корни, высунувшись из земли, не схватили Анну, пока колючие ветви шиповника не оплели ее, не разодрали на кусочки, пока… пока она может уйти.
Нет. Выходить нельзя. И страх – просто страх, с которым придется справиться, если Анна хочет жить. А она хочет, несмотря на этот шепоток, на дрожь в руках, на кислую слюну, заполнившую рот. Она сумеет. Она… ноги сами несли ее к дому.
Спрятаться можно по-разному. К примеру, умереть.
В смерти Анну никто не найдет. Никто-никто. И это будет весело, да… А Глеб удивится. Еще один обманщик. Ушел и ни записки, ни… правильно, надо сосредоточиться на этих мыслях, надо разозлиться, надо… это все она, та женщина… не стоило впускать ее в дом.
Не стоило дышать табачным дымом.
Анне ли не знать, сколь различны бывают яды. Анне ли…
Бежать. Немедленно!
Нет.
И все-таки… здесь она не спрячется, здесь она чужая, всегда такой была. И потому надо уходить. К морю. Мысль поразила своей очевидностью. Конечно, именно на берегу Анне будет хорошо. Безопасно.
Именно на берегу она сумеет скрыться ото всех. Вода сотрет следы и…
Она открыла калитку. Она сделала шаг. Она попала в чужие руки и забилась в них пойманною рыбой.
– Пустите! – ее голос встревожил ветер, который было попритих. И он вновь полетел над садами, спеша скрыться где-нибудь подальше.
– Тише… – рот Анны закрыли. – Не стоит шуметь.
Последнее, что Анна помнила, был хруст стекла, осколки которого впились в пальцы, и теплая кровь потекла по рукам, мешаясь с другой, измененной.
А потом дышать стало вовсе не возможно.
* * *
Глеб чувствовал, что его переполняет ярость. Она поселилась под сердцем, мешая сосредоточиться. Она требовала немедленных действий.
Найти. Наказать. Найти и наказать того ублюдка, который посмел…
– Как она? – Глеб заставил себя говорить шепотом, и Земляной мотнул головой, но все же ответил:
– Так же, как минуту назад. И две минуты. И пять минут. И десять. Присядь уже.
– Не могу.
– Тогда женись.
– Сейчас?
– А что? Невеста в беспамятстве, возражать не будет, а потом уже извинишься… букет побольше.
– Она не любит срезанные цветы.
– Да? – Земляной почесал шею, на которой уже проступили красные полосы. – Что, совсем? Тогда конфеты…
– Их тоже.
– Какая восхитительно неправильная женщина! Ладно, конфеты подаришь мне. Что? Я-то их очень даже люблю. В общем, морок я снял, но тут такая штука… В общем, женись. – Земляной тяжко вздохнул. – И по старому обряду, иначе не поможет. Воздействовали через проклятие. И ей повезло, что это самое проклятие, во-первых, уже изменилось до неузнаваемости. Во-вторых, его крепко спеленали. Так, что до Анны долетало только эхо. Но еще бы немного…
И не успели бы.
Земляной и без того перехватил Анну у ворот. Скрутил. Погасил сознание. И перенес в дом.
– В общем, сам понимаешь, если не вышло один раз, выйдет в другой. И может оказаться, что этот другой будет куда как успешнее.
Земляной дернул себя за ухо. Вздохнул.
– Стало быть. – Ярость ушла.
Глеб присел у постели, от которой все еще неуловимо пахло пылью. Вот интересно получается, в доме убирают, и весьма старательно, а пылью от вещей все одно пахнет.
Анна спала. Дышала ровно и спокойно. Улыбалась даже. И в этом сне казалась совсем молоденькой, такой светлой, что…
Желание свернуть шею уроду, который посмел тронуть то, что принадлежит тьме, окончательно оформилось.
– Я не могу, ты знаешь.
– А кто может? – Земляной присел с другой стороны постели. – Нет, она мне, безусловно, глубоко симпатична, но сам знаешь, этот брак мне не разрешат. Если бы я еще о проклятии не знал, я бы, может, и попробовал. Но я знаю, а стало быть, запрет сработает. Может, Даниловского попросить?
– Нет.
Злость вновь всколыхнулась. И отступила.
– Вот видишь. – Земляной коснулся бледного лба. – Так что придется самому.
– Ты же знаешь.
– Знаю. И ты знаешь. И мы оба знаем, что мы – не они, что то дерьмо, оно нас не коснулось.
– Пока не коснулось.
Ее сердце билось ровно. Медленно, но все одно ровно. И Глеб держал тонкую руку, прислушиваясь к голосу этого сердца.
– Может, и вовсе не коснется. Может, прав дед? И мы с тобой – дети, которые боятся призраков?
– Иных призраков и бояться не грех.
– Только наши живут в наших же головах. Да и Анна, извини, не твоя матушка. У нее хватит сил уйти.
– И хватит порядочности остаться.
– Тогда пусть умирает?
– Нет, – Глеб покачал головой.
Нить, за которую потянули, оборвалась, но тот, кто позвал Анну умереть, сумеет создать вторую. Или третью.
И… да, иного выхода нет.
– Знаешь, что удивительно? – тихо спросил Земляной. – Что они не боятся.
– Чего?
Но Алексей лишь покачал головой. Прижал палец к губам. И произнес:
– Всему свое время. А то точно так и помрешь дураком одиноким…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?