Текст книги "Философия красоты"

Молча опрокинули еще по одной.

– Тиатонин содержится в листьях одного растения, довольно редкого, если не ошибаюсь, даже в Красную книгу занесено, и очень ядовитого. Встречается по берегам рек, на песчаных почвах, но я, честно говоря, живьем эту травку не видел, тут специалист нужен.

– Ботаник?

– Не обязательно. Бабки-знахарки в деревнях безо всякой ботаники травки собирают, просто знают, что то с желтенькими цветочками – зверобой, а с синенькими – сон-трава. Тиатону, думаю, тоже различат, ее в народе ведьминой травой зовут, якобы через нее можно и порчу навести, и здоровье отнять, и удачу отогнать, но это так, чушь настоящая правда в том, что сок ведьминой травы ядовит. Он беленький такой, прозрачный, как вода, а постоит – темнеет, до состояния хорошо заваренного чая. Знаешь, когда я про тиатонин услышал?

– Нет. – Эгинеев тряхнул головой и подавил зевок, лекция Михалыча вызывала здоровое желание поспать. Подумаешь, ведьмина трава, сейчас вон в любом магазине любых трав, на выбор, были бы деньги – чего хочешь достанут. Михалыч встряхнул бутылку с остатками водки на дне и печально произнес.

– Что ж ты, Якут, привез всего поллитру? Недальновидный ты, за это и страдаешь. Ну давай, разливай остатки, а я пока дальше расскажу. В общем, дело было двадцать шесть лет назад, вернее, двадцать пять и восемь месяцев, я специально перед твоим приходом уточнил. Подмосковный поселок Ряжино, говорит о чем-нибудь?

Эгинеев отрицательно покачал головой. Ряжино? Это название он слышит впервые в жизни.

– Подберезинская Августа Ивановна, семнадцать лет от роду, свела счеты с жизнью посредством чашки чая, приправленного тиатонином. Вывод – самоубийство на почве неразделенной любви и нечаянной беременности. Подростки часто решают проблемы радикальным способом, она их любит. Кстати, Подберезинская умерла не сразу, ей стало плохо, вызвали «Скорую», которая доставила девочку в больницу, там уже промывание, капельницы, но спасти не удалось, умерла спустя несколько часов не приходя в сознание.

– А почему решили, что самоубийство?

– А кому нужно убивать простую советскую школьницу? Да, родители у нее раньше дипломатами были, в ГДР работали, да только там скандал какой-то случился, их из дипкорпуса и поперли, да и не только из корпуса. Думаешь, по своей воле они в Ряжино оказались? Подберезинский пил, жена его работала в местной библиотеке и страдала о потерянной жизни, а девочку растила бабка, та и рассказала про неземную любовь Августы к однокласснику и про то, что аккурат перед смертью Подберезинской что-то там разладилось, то ли поссорились, то ли вообще разошлись. А тут беременность, страшный по тем временам грех, ну девчонка и решила все проблемы одним махом… Дозу слегка не рассчитала, приняла раз в десять больше положенной, вот ее и вывернуло наизнанку, да только не сразу, что-то да успело в кровь всосаться, а это уже все, считай, приговор… Самое интересное, что никто и не понял, откуда она яд взяла. Понимаешь, одно дело, когда семнадцатилетняя дурочка травится бабушкиным снотворным, и совсем другое, когда в дело идет нечто, подобное тиатонину. Мне это дело один знакомый подарил… Ты еще Сумочкина скопируешь, будет пара.

Михалыч хитро прищурился и спросил:

– А ты, Якут, знаешь, откуда у Сумочкина тиатомин? Он же вроде не ботаник…

Дневник одного безумца.

Сегодня немного легче. Доктор говорит о ремиссии, но в глазах его вижу старый приговор. Что такое ремиссия? Отсрочка, причем недолгая, неделя-две, месяц… Год. А для меня каждый день – пытка. Почти не сплю, голова болит все время, старые таблетки не помогают, новые… Если пожалуюсь – врач моментально упечет в больницу, а мне во что бы то ни стало нужно оставаться на свободе. Я не желаю умирать в больнице. Правда, теперь я могу позволить себе самую лучшую из клиник, будь то Швейцария, Франция, Англия, Израиль или Россия – в моем случае одинаково бесполезная трата денег. В современных больницах новое оборудование, но старые запахи: хлорка, медикаменты и страдания. Запахи давно сроднились с крашеными стенами, темным, с паутиной трещин, полом, со ржавым ведром, украшенным надписью «п.5, 6 вт. эт» и раздраженными взглядами медсестер.

Медсестра сообщила о твоей смерти. Четко помню мятый, застиранный до дыр на подоле халат, синие пуговицы – третья сверху оторвалась – и мелкие бурые пятнышки на рукаве. А еще безучастные глаза, размазанная помада и раздраженный, скрипучий голос:

– Неродственникам нельзя. И вообще, не отнимайте время… Идите отсюдова…

Больше всего задело ее равнодушие. Неродственникам… Да я был самым родным, самым близким тебе человеком, но меня не пустили. Потому что «неродственник». Это слово имеет грязно-коричневый цвет – как стены в больничном коридоре, и томный запах эфира, которым сочился медсестринский халат. Помню, от этого запаха кружилась голова, но я сидел. Долго. Пока не явился широкоплечий мужик в белом халате, который «вежливо» выпроводил меня прочь. Это медсестра его науськала.

Ненавижу медсестер.

Ненавижу больницы.

И благодарю. Именно запахи заставили меня вспомнить, именно запахи подтолкнули на правильный путь, именно запахи вынудили окунуться в прошлое. Они спросили: «Почему?», а я не сумел ответить.

Почему ты так поступила, Августа?

Химера

Я вошла в этот, чуждый для меня мир, по одну руку со страхом разоблачения и по другую с уверенным в собственных возможностях Ник-Ником. Белый смокинг, вишневый галстук-бабочка, вежливая улыбка и золотой перстень с темным рубином. Ник-Ник выглядел хозяином, я же… Я не знала, кем выглядела. Зеркала – в зале было непростительно много зеркал – с садистским наслаждением отражали серебряные браслеты, больше похожие на кандалы, и лиловые волосы, которые в данный момент казались мне вызывающе-вульгарными. Ну как Ник-Ник с его вкусом, его тонким, художественным восприятием мира скатился до такой откровенной пошлости, как лиловые волосы? А эти губы? Перезревшая вишня, мечта стареющей гетеры, никогда раньше я не позволяла себе столь ярких красок.

– Спокойно, милая. – Ник-Ник нежно сжимает ладонь, и страх испуганным приливом откатывается прочь. – Ты – красавица.

Улыбаюсь, безумно хочется ему верить. На всякий случай проверяю маску – не соскользнула ли? Но нет, держится, черно-лиловая материя словно приросла к моей коже. Не удивлюсь, если это и в самом деле так. Ник-Ник – дьявол.

Или бог.

– Увереннее, леди, не забывай, что ты – Богиня, а они – лишь смертные, удел которых служить богам.

Не понимаю шутит он или говорит на полном серьезе, от Ник-Ника можно ждать чего угодно. Богиня, я – богиня, высшее существо.

Высшие существа не боятся зеркал, высшие существа не дрожат, встречаясь взглядом с людьми, высшие существа не завидуют женщинам, которым нет нужды прятать лицо за маской. Впрочем, Ник-Ник обещал, что очень скоро маски войдут в моду.

– Привет, Аронов! – бодрый толстячок, подобравшийся к Ник-Нику, пристально изучает меня. Стараюсь выглядеть равнодушной, но сердце екает.

– Здравствуй, Серега. – Ник-Ник излучает благодушие, долго трясет полную руку, долго расспрашивает о делах, жизни и погоде, потом, наконец-то, решается представить меня.

– Это Химера, а это Сергей, Сергей Анатольевич Сукуткин.

– Химера?

– Приятно познакомится. – Вопрос игнорирую, равно как и вопросительный взгляд Сергея Анатольевича. Вот, значит, каков он на самом деле, владелец заводов, газет, пароходов, раскаявшийся коммунист и воюющий капиталист. Воевал Сукуткин – если верить газетам и слухам – с другими капиталистами, но помельче, побеждал и, в лучших правилах дикаря-каннибала, поглощал врагов вместе с их имуществом. А выглядит безобидно, мелкий, шустрый, слегка растерянный, словно хомяк, вывалившийся из колеса и не понимающий, чего ж ему теперь делать.

– Взаимно, взаимно. А зовут-то девушку как.

– Химера, – ответил Ник-Ник.

– Просто Химера?

– Просто Мария, был такой сериал, если помнишь, а она – Химера, леди Химера.

– Ну… – Сукуткин не поверил ни единому слову. Правильно, я бы на его месте тоже не поверила бы, у нормального человека должно быть имя, отчество и фамилия, а еще паспорт с фотографией. Из перечисленного выше у меня имелось только имя, да и то вымышленное. Паспорт с фамилией, отчеством и неудачной фотографией Ник-Ник конфисковал.

– А… а чем вы занимаетесь?

– Отдыхаем.

– А вообще?

– Работаем над новой коллекцией, приходи, на показ, уже скоро, клянусь – тебе понравится, – Аронов откровенно забавлялся над растерянностью Сергея Анатольевича.

– Ну… ты же знаешь, я не любитель… может только… если девушка не против… частный показ…

– Против.

Ник-Ник ободряюще кивнул, значит, с ответом я угадала. Правильно, пусть у этого хомяка хоть тысяча заводов будет, но я не из той породы, что вешается на шею первому встречному с большим кошельком. Собственная дерзость кружила голову похлеще шампанского. Господи, что со мной творится? Или это нормально? Сукуткин толстым шмелем вьется вокруг и жужжит, жужжит о чем-то… комплементы. Мне говорят комплементы? Называют красавицей? Меня?

Не меня, ее, леди Химеру, ту, которой не существует… Как странно… как смешно…

– Не расслабляйся, – бурчит Аронов, представляя меня кому-то. Не запоминаю лиц, они так похожи друг на друга, тот же лоск, те же взгляды, жадные, оценивающие, они пытаются проникнуть под платье, коснуться кожи и оставить на ней свой след, свое клеймо.

Неприятно.

От музыки начинает болеть голова, яркий свет вызывает резь в глазах, а люди вокруг – раздражение. Сколько же их…

– Аронов, стой! – Громкий голос взрезал толпу, как острый нож консервную банку. Люди расступились, пропуская голос, вернее, его обладательницу вперед. Ник-Ник скривился, похоже, предстоящая встреча ему была неприятна. А что делать мне? Не вмешиваться. Этот рецепт я придумала давным-давно: если не знаешь, что делать, лучше не делай ничего.

Обладательница громкого голоса была красива; необычна, как и все, что имеет отношение к Аронову, и красива именно этой своей необычностью. Первое, что бросалось в глаза – это косички и меха. Косичек было много – длинные, черные, лоснящиеся, они выглядели пугающе живыми, равно как длинные меховые полоски-хвосты, которыми было украшено одеяние незнакомки. Короткая кожаная куртка заканчивалась где-то под грудью, а длинная юбка плотно сидела на пышных бедрах.

– Здравствуй, Ник-Ник, – девушка подошла настолько близко, что я задохнулась в тягучем облаке ее духов. Плоское лицо, узкие глаза, смуглая кожа, вызывающе-алые губы и такие же ногти. Этой языческой богине регулярно приносят жертвы, смазывают свежей кровью и жиром, чтобы не гневалась.

– Значит, вот чем ты занимаешься, а Ник-Ник? – Незнакомка была пьяна. Она размахивала полупустым бокалом, и длинные меховые хвосты на куртке плясали в такт движениям, казалось, будто мех жмется, ластится к телу. Казалось, будто под кожаным нарядом больше ничего нет, только кожа, горячая, пахнущая мехом, духами и потом кожа… Я ужаснулась направлению собственных мыслей, я – не лесбиянка, но эта женщина выглядела настолько первобытно-сексуальной, что самим фактом своего существования стирала грань между мужчиной и женщиной.

– Прекрати.

– Прекрати, – передразнила она, – только и умеешь, что запрещать, а я вот хочу и буду! Избавиться решил, да?

– От тебя избавишься.

Она довольно засмеялась.

– Не выйдет, Аронов! – Палец с длинным алым ногтем помахал перед носом. – Не выйдет! А ты, что стала, с…ка? На мое место метишь? Я вас, бл…ей, за километр вижу…

– Айша, успокойся.

– Тебе надо, ты и успокаивайся! – Девушка пьяно икнула и в следующую секунду выплеснула в меня содержимое бокала.

Остатки шампанского коснулись волос, оставили пару пятен на платье и пару капель на коже. Мое счастье, что в бокале почти ничего не было. Девушка, пьяно покачиваясь со стороны в сторону, ждала моей реакции и заранее улыбалась, предвкушая скандал. Черта с два. Я смахнула каплю со щеки и отвернулась.

Леди Химера не станет скандалить с пьяной бродяжкой.

– Ты… – В спину полетел возмущенный вопль. – Ты, с…ка! Стерва! Ты умрешь! Как все они! Не думай, что у тебя получится сбежать! Все умерли, и я умру, а потом ты! Будем вместе в земле гнить, с…ка!

Так я познакомилась с Айшей.

Творец

Безобразная сцена с Айшей – вот говорил же, предупреждал, что ей ни в коем случае нельзя давать спиртного – не испортила вечер. Более того, Ксаночка повела себя настолько естественно, что Аронов едва не прослезился от восхищения. Не Ксаной кончено, самим собой, это ведь он разглядел истинную суть девушки, он подобрал подходящий образ, он создал Химеру… Леди, настоящая леди, холодная, гордая, недоступная. Но эта недоступность не отпугивает, а наоборот влечет. Мужчины видят вызов и принимают его. Мужчины желают обладать…

Ему уже предложили десять тысяч за одну ночь, Ксане, небось, и не снилась такая популярность, но скажи ей – оскорбится. Женщины вообще странные существа – вчера она мечтала о том, чтобы хоть кто-то увидел за маской уродства женщину, а сегодня с ходу отвергла предложение видного человека, причем сделала это так легко, будто ей и без того поклонники надоели. Обманщица. Все женщины лгут и эта – не исключение.

С Айшей пора что-то делать, разболталась, как сорока, еще испортит… Хотя нет, Ксана прочно сидит на крючке, она уже с головой окунулась в сладкий мираж новой жизни и добровольно его не оставит, но поговорить о случившемся следует, пусть девочка видит ситуацию его глазами, а то мало ли. Аронов вообще был человеком предусмотрительным.

– Почему ты не спрашиваешь, кто эта женщина?

Ксана пожала плечами, жест получился царственно-небрежным, воображение моментально дорисовало легкую шубку – белый, длинный мех, темно-лиловая атласная основа – соскальзывающую с царственных плеч. Да, надо будет поработать… Мех, скользящий вниз, ласкает тело, подчеркивая изысканную простоту платья… должно получиться… Но сначала разговор.

– Ни за что не поверю, что тебе не любопытно.

– Любопытно.

– Тогда где вопросы?

– А ответишь?

– Постараюсь, – пожалуй, девочка чересчур заигралась, настоящая Ксана уже забросала бы вопросами, холодное равнодушие к произошедшему скандалу более свойственно Химере. А может и хорошо, что девочка плотно вошла в образ?

– Это твоя любовница, – заявила Ксана, – вы с ней поссорились, возможно даже расстались, и она решила, что я заняла ее место.

– Почти угадала. Айша – не любовница, а модель, она работает на меня, вернее, на «л’Этуаль», но это одно и то же. А ты действительно заняла ее место, вернее, займешь в скором времени, поэтому Айша и бесится. Кстати, совершенно зря, насколько знаю, у нее на данным момент несколько выгодных предложений, в накладе она не останется.

– А почему ты не хочешь работать с ней?

– Причин несколько. Во-первых, она неуравновешенна, ты же видела, какой скандал устроила на публике, а мне скандалы ни к чему. Во-вторых, капризна, работать не желает, постоянно какие-то условия, требования, истерики, надоела до чертиков. В-третьих… сложный момент, я постараюсь объяснить, а ты понять: красота приедается. Точнее не сама красота, а какое-либо из ее воплощений. Возьмем, к примеру, Айшу. Да, она красива, я сам создал ее, я гордился своей работой и радовался, когда другие восхищались ей, но со временем люди привыкли. Со временем любые эмоции угасают. Они еще находят Айшу красивой, но былого восторга нет, понимаешь? Эту грань красоты они рассмотрели, поняли, осознали и очень скоро научаться не замечать. Ей следует сменить место, пусть уедет из Москвы в ту же Германию – выгодное предложение, хорошие деньги, новые перспективы. А года через два вернется, и люди вновь увидят, что она красива. Пока же для нее, да и для меня, выгоднее сменить фокус, понимаешь?

– Кажется, да.

– Вы с ней противоположности, не полные, но частичные, как стороны равнобедренного треугольника, как отражения, она полная, пышногрудая, вызывающе-сексуальная, настоящая самка, а ты тонкая, изысканно-хрупкая и холодная. Это тоже своего рода вызов, но на другом уровне. Айша не понимает, что такая перемена необходима, вот и психует. Не обращай внимания, ты сегодня повела себя очень правильно.

– Со временем они привыкнут и ко мне.

– Конечно, привыкнут, но это случится еще не скоро, и потом, в отличие от Айши, ты достаточно разумна, чтобы отойти в сторону. Обещаю: к тому времени тебе будет куда отойти, мир велик, а вот настоящих красавиц в нем мало.

Ксана молчала, непонятно, удалось убедить ее в своей правоте, или она просто сделала вид, что поняла и смирилась. Впрочем, какая разница, в любом случае, Ксана поступит так, как ей скажут, у нее выхода другого нет.

– А как же Наоми? И другие тоже. Они годами на подиуме и по-прежнему популярны.

– Не путай популярность с привычкой, помноженной на хороший менеджмент и рекламу. Людям говорят, что эти женщины красивы, и люди охотно верят. То же самое с мировыми ценностями. Все слышали про Джаконду, Венеру Милосскую и прочие прелести. Широко распространенное мнение гласит, что этими творениями можно любоваться вечно. А попробуй, повесь Джаконду в спальне, пройдет неделя, месяц и вот ты уже настолько привык к ее присутствию, что просто не замечаешь. Я не хочу, чтобы такая судьба ждала и мои творения, пусть я не Роден, не Микеланджело и даже не Суриков, но я самолюбив.

– Она говорила про смерть. – Ксана коснулась неприятной темы осторожно, точно опасаясь, что нить беседы прервется и Аронов бросит ее наедине с вопросами. В принципе, Аронов так и собирался поступить.

– Пустая истерика нервной дамы. Хочет тебя напугать, чтобы ты сама отказалась.

– А если я напугаюсь и откажусь, что будет?

– Попробуй. – Предложил Аронов. – Ты никогда не узнаешь, пока не попробуешь. Только, Ксана, сначала подумай, нужно ли тебе это.

Дневник одного безумца.

И снова вечер. По вечерам мне особенно плохо, таблетки не помогают, и я физически чувствую, как ускользает время, минута за минутой, день за днем, вечер за вечером. Господи, на что я потратил жизнь? На пустую погоню за богатством и славой, на то, чтобы забыть свой долг перед умершими и живыми, на собственную трусость. У меня было столько возможностей рассчитаться за Августу, но я пугливо отворачивался, отговариваясь библейской фразой.

Не судите и не судимы будете.

И я не судил. Не судил, не упрекал, не помнил. Жил, как жилось, и даже временами был счастлив. Теперь мне нестерпимо стыдно за это счастье, ибо сама возможность испытывать радость уже была предательством по отношению к тебе. Знаю, ты бы не одобрила вечный траур, как не одобряешь, наверное, и мои нынешние действия. Но тешу себя надеждой, что когда-нибудь ты поймешь: я не могу умереть, оставив его победителем. Как просто, правда? Побеждает не тот, кто умнее, сильнее, хитрее, а тот, кто жив. В этой борьбе я заранее обречен на проигрыш, но в моих силах сделать его победу горькой.

Не волнуйся, Августа, я никогда не причиню зла невиновным, я не мститель, но судья, и ищу не мести, но справедливости.

Почему ты больше не снишься мне, Августа? От таблеток в голове туман, может быть, именно туман виноват в том, что сны превратились в измятые, липкие куски памяти, этакий компот из воспоминаний, эмоций и кошмаров.

Я был рыбой, но тонул в вязкой воде. Я был птицей, но разбивался о твердое небо и звезды острыми шипами полосовали руки. Я был слепцом в мире без звука и глухим в царстве тьмы. Я искал тебя, Августа. Пожалуйста, вернись. Я хочу быть с тобой, скажи, пообещай, что ты ждешь меня. Именно меня, а не его, он недостоин, Августа, он предал тебя, а я…

Я тоже предал. Мы все тебя предали. Мы все тебя убили.

Снова руки сочатся кровью. Алые капли проступают сквозь кожу и сбиваются в маленькие темные ручьи. Это не больно, но страшно. Самое плохое, что никто, ни один человек, кроме меня, не видит ни капель, ни ручьев, ни темных язвенных провалов на моих ладонях. Это знак, знак доля меня одного.

Или галлюцинации? Врач говорит, что при моей болезни возможны галлюцинации. Я не верю. Я уже никому не верю.

Химера

Вечер закончился не так, как хотелось бы, несмотря на разговор и уверения Ник-Ника, что все в порядке, давешняя ссора не шла из головы. Та девушка, она ведь такая красивая, неужели к ней возможно привыкнуть? А я? Что я буду делать, когда Аронов решит, что ко мне привыкли? Куда мне тогда деваться? Обратно в подземелье?

Заснула я на рассвете, собственная квартира казалась склепом, а кровать – постаментом, на который гроб ставят. С учетом предсказаний Айши – сочетание очень удачное. И сны снились соответствующие.

Разбудил меня Аронов, точнее даже не разбудил, а попросту вытолкал из кровати, приговаривая, что много спать – вредно, и вообще пора привыкнуть к новому ритму жизни.

– Чего надо? – Я была не в том настроении, чтобы радоваться утру и хорошей погоде, а вот Ник-Ник выглядел довольным, словно Ромео, которому родители Джульетты пообещали руку дочери. Или как старый ростовщик, получивший баснословную прибыль.

– Ну, милая моя, я – гений! – гордо заявил.

– Никто не сомневался.

– Вот именно, вот именно. Ну, чего разлеглась, вставай, пойдем знакомиться.

– С кем?

Энтузиазм Ник-Ника вызывал опасения и желание спрятаться куда-нибудь, чтобы избежать знакомства, правда, опыт подсказывал, что игра в прятки только разозлит Аронова.

– Увидишь, давай, милая, встряхнись, сделай с собой что-нибудь, а то похожа на желе, а я обещал Химеру.

– Кому обещал?

– Твоему будущему партнеру. Если бы ты знала, сколько сил времени и денег я затратил на уговоры… Подъем!

Аронов проорал команду прямо в ухо, и я подскочила. Черт, какой такой партнер не дает мне нормально поваляться в кровати. Я легла под утро, спать хочу, а Ник-Ник орет. Пришлось вставать, умываться – сложный процесс, потому как сначала следовало снять маску, протереть кожу лосьоном, кремом, припудрить тальком, смахнуть излишки талька, одеть маску. Теперь расчесать волосы, подкрасить губы, изобразить улыбку и вперед. Возможно, выданный Ароновым пеньюар и не слишком подходит для знакомства, но другой одежды пока нет, за собственные джинсовые шорты Ник-Ник без лишних разговоров убьет. Видите ли моя манера одеваться убивает его тонких художественный вкус.

В дверь ванной постучали. Аронов намекает, что пора бы показаться людям. А я не желаю никому показываться, я спать хочу.

Ладно, если повезет, то отделаюсь от знакомства быстро. Если не повезет…

– Похожа на драную кошку. – Отпустил комплимент Ник-Ник. – Ладно, сойдет. Пошли. Иван, это Химера. Химера, это Иван.

– Приятно познакомиться. – Сказал Иван.

Иван. Не Иван-дурак, и даже не Иван-царевич – гораздо, гораздо лучше. Иван Шерев собственной персоной.

Кто такой Шерев? Да это имя не нуждается в пояснениях. Шерев – это бренд, это небожитель, это… Да я девчонкой бегала на фильмы с его участием, тогда он играл молодых красноармейцев, вдохновленных и яростных, умирающих с гранатой в руке и именем любимой на устах. Я плакала над каждой из этих экранных смертей, и весь зрительный зал рыдал вместе со мной. После развала Союза мода на кино изменилась, и Шерев стал играть белогвардейцев, тоже идейных, но уже печальных, осознающих тщетность борьбы, но по-прежнему готовых умереть ради России. Белогвардейцы получались даже лучше, шальные корнеты, утомленные войной поручики и один разбойничий атаман, утонувший в болоте. Его герои всегда умирали, и каждая из этих смертей находила свое собственное место в блекло-голубых глазах Ивана. С каждым новым фильмом его взгляд становился тяжелее, жестче, будто Шерев ненавидел тех, кто снова и снова вынуждал его умирать.

А лет пять назад Иван исчез с кинематографического небосвода. Слухи ходили самые разные: и будто он разочаровался в жизни и ушел в монастырь, и то, что встретил свою любовь и уехал в Париж, и совершенно точно, что просто спился… Однажды вышла статья – не помню где, давно это было – в которой говорилось про автомобильную катастрофу и тяжелую травму. А он живой.

Живой и в моей квартире. Сам Иван Шерев.

– А ты и в самом деле похожа на Химеру…

Он улыбался, а я зачарованно рассматривала будущего партнера. Да за одну эту улыбку можно сигануть в пропасть… А глаза стали еще печальнее, уже не голубые, а серые, светло-светло-серые, с темными угольками зрачков и длинными ресницами. В жизни он вообще казался жестче: губы, скулы, подбородок, такие лица принято называть каменными, но, черт побери, я согласна и на камень.

– Молчание – золото, грязь – серебро, холодом сколото, небо свело нас на распутье пьяных дорог, сумрачный путник весел, но строг бог на иконе, и плачет и ждет, тот, кто запутался, тот, кто не смог…

– Иван, прекрати, – попросил Аронов, – прибереги свои стишки для потомков, она их все равно не оценит.

– Как знать, как знать, – Иван по-прежнему улыбался, но теперь его улыбка не казалась искренней, скорее она являлась очередным подтверждением актерского мастерства. Правильно, не надо забывать, что Шерев – актер, хороший актер, которому хорошо заплатили, а я, дура, обрадовалась. Чему радоваться?

– Сейчас отдыхайте, знакомьтесь, только без глупостей, умоляю, а вечером репетиция, в шесть Лехин заедет. – Ник-Ник на минуту добавил. – Иван, смотри, я тебя предупреждал. Ты тоже за ним приглядывай. А послезавтра начнем.

– Что начнем?

– Все начнем, деточка. Все.

И Ник-Ник ушел, оставив меня наедине с Иваном и собственной неуверенностью в будущем. Страшно.

– Милая у тебя квартирка, – Иван дружески хлопнул меня по плечу, – ну, хозяйка, показывай, где у тебя тут жить можно, а то мне еще за вещами съездить надо…

Творец

Аронов был вполне удовлетворен началом игры, вчерашнее представление Айши пошло лишь на пользу делу, и даже статья под гордым заголовком «Скандал недели или Новая Звезда «л’Этуали»» скорее позабавила, чем расстроила. Пусть кричат, пусть выясняют, что же произошло на самом деле, все равно не поймут, а Химере реклама только на пользу. Кстати, и Лехин успокоился, к нему уже обращались, прощупывали почву относительно новой модели «симпатичной девочки в черном». Ну здесь Лехину мешать не стоит, он свое дело знает крепко.

А послезавтрашний показ лишь подогреет интерес. Правда, относительно показа Аронов испытывал некоторые сомнения, но это нормально. Каждый раз, демонстрируя свой гений обывателям, Ник-Ник волновался – сумеют ли понять, сумеют ли оценить полет мысли, оригинальность идеи, качество исполнения… Люди с подозрением относятся ко всему новому и оригинальному.

Опять же справится ли Ксана… одно дело отрабатывать выход в пустом зале, и совсем другое, когда вокруг толпа, музыка, свет… Впрочем, Иван подстрахует, Иван – настоящий профессионал, а мастерство не пропьешь. Во всяком случае, Аронов очень на это надеялся.

В «л’Этуали» царил обычный рабочий беспорядок, щедро приправленный сплетнями, ссорами – опять кто-то что-то там не поделил – и предвкушением грядущего показа. Или провала. Почему-то каждый раз Аронову казалось, что сотрудники ждут отнюдь не триумфа, он с параноидальной тщательностью выискивал во взглядах, словах, в самом тоне беседы подтверждение этой догадки. Люди завистливы, люди ненавидят тех, кто более талантлив, люди любят чужую кровь. Зато чужие зависть и ненависть помогали Аронову быть в тонусе, более того, заряжали энергией и желанием в очередной раз утвердить собственное превосходство над толпой.

– Айша явилась?

– Нет, Николай Петрович. Но Марат Сергеевич пришли, ждут. – Анна Ивановна, секретарь, была единственной откровенно некрасивой женщиной в «л’Этуали» и за это Аронов ее, если не любил, то во всяком случае уважал. Анна Ивановна была по-своему честна, она не старалась приукрашать себя косметикой, не пользовалась хитрыми приспособлениями, вроде лифчиков на поролоне или утягивающих живот колгот, нет, она несла собственную некрасивость с гордостью и достоинством. А еще Анна Ивановна отличалась высоким профессионализмом и редким умением не вмешиваться в чужие дела.

– Кофе и поесть чего-нибудь. Меня ни для кого нет. Айша явится, пусть ждет.

Анна Ивановна царственно кивнула седой головой – теперь можно быть уверенным, что все указания будут выполнены в точности.

– Явился, наконец, – пробурчал Лехин. Вот паразит, занял его, Аронова, кресло, прекрасно зная, что Ник-Ник на дух не переносит подобного своеволия. – Я уже подумывал послать за тобой кого… Твоя Ивановна – натуральный дракон, каждые пять минут заглядывала, небось, думала, что я украду чего. Ты тут, случайно, фамильное серебро не хранишь?

Шутка была дурацкой, но Аронов из вежливости улыбнулся. Пожалуй, Анна Ивановна – единственный в фирме человек, на которого можно полностью положится, остальные с равным удовольствием будут стучать Лехину друг на друга, и на Ник-Ника в том числе.

– Айшу менты загребли.

– За что? – Не сказать, чтобы новость взволновала или удивила, характер у Айши еще тот.

– Напилась, разбила витрину, кстати, нашего магазина, а подъехавший патруль обложила матом. Дело пустое, но дальше так продолжаться не может, кто знает, чего она в следующий раз вытворит?

– Значит, пускай посидит и подумает над своим поведением.

– Уже.

Разговор прервала Анна Ивановна, подавшая кофе и крошечные бутерброды. Очень вовремя, есть Аронов хотел жутко, а работы невпроворот, сейчас быстро перекусить, выяснить, чего понадобилось Лехину – не из-за Айши же он явился – и вперед, работать.

– Голова болит, – пожаловался Лехин. – Давление, что ли скачет?

– Может, и давление… Стареем.

– Да ну тебя к черту. Скажешь тоже, еще жизнь впереди, а ты стареем. Твоя звонила.

– Чего хотела? – В принципе, Аронов мог бы и не спрашивать. Супруга, формально нынешнее, но по сути давно уже бывшая, напоминала о своем существовании где-то раз в два-три месяца. И всегда хотела одного…

– Как всегда денег.

– А чего тебе звонила?

– Сказала, что ты и разговаривать с ней не станешь.

– Правильно сказала. Ну ее к черту.

– Еще она согласна на официальный развод и претендует не на половину, а всего лишь на четверть имущества.

– Добрая какая. Надеюсь, ты послал ее куда подальше?

– Она приедет на показ, а потом хочет поговорить с тобой. Коль, не отказывайся, может, это твой шанс разрешить дело, ну сначала она потребует четверть, потом поторгуетесь, скостишь раза в три-четыре и свободен, никаких тебе жен или юридических обязательств. Да сам подумай, если бы она не хотела этого развода, то в жизни не заговорила бы. Значит, развод нужен ей. Ей, а не тебе, то есть условия будешь диктовать ты…

В словах Лехина был здравый смысл. Похоже, Машке все-таки удалось окрутить очередного богатого идиота и на сей раз дело не ограничивается постельным романом. Машка намылилась выйти замуж, а деньги требует для подстраховки – баба она умная. Наверное, и в самом деле есть смысл встретится и покончить с этим никому ненужным браком.