Текст книги "Почти цивилизованный Восток"

Глава 5, в которой обстоятельства смущают

Отель «Три короны», безусловно, не шел ни в какое сравнение с забегаловками, в которых Эдди случалось бывать. Оттого он несколько робел.

А от робости и злился.

– Улыбайся, дорогой. – Вот матушка держалась так, будто полжизни провела не в разваливающемся поместье, а посреди этакой вот роскоши.

Ковры.

И не какие-то там циновки, которых не жаль, а натуральнейшие. Мягкие. Один, небось, на сотню золотом потянет, если не больше.

Дерево.

Полированное. Блестящее. А главное даже не это. Когда подъехали, Эдди еще подумал, не ошибся ли кучер, но матушке выбраться из коляски помог, руку подал и на красную дорожку, что пролегла по мраморным ступеням, препроводил.

А сам же силой воли заставил себя не пялиться.

Дом.

Здоровенный. Этажей в пять. Может, и во все шесть. С каменными колоннами, со львами у основания лестницы, с чашами, в которых цветы растут.

С балконами.

Балкончиками.

И прочими излишествами.

– Чем могу помочь? – Дорогу преградил человек в алом мундире с золотыми пуговицами. Был он высок, широкоплеч и глядел с чувством собственного превосходства. – Господа?

– Нумер нужен, – объявил Эдди.

Когда там, на летном поле, Чарли предложил поселиться у него, Эдди отказался. Оно ведь как? Чего в молодую семью лезть. А ведь полезть потянет, он с ходу почуял, что нелегко сестренке придется. И у нее характер. И у Эдди характер. С тех характеров мало ли чего натворить можно. А Чарли кивнул, будто и не ожидал иного, и сказал, что их в приличный отель отвезут.

Вот и отвезли.

В эту вот… с коврами на лестнице. Какой человек в здравом уме будет выстилать лестницу коврами? Рядом с тем, в красном костюме, встал другой, в костюме темном, который и вез их. Кучер, стало быть. И произнес что-то столь тихо, что даже Эдди со своим преотменным слухом не разобрал.

Дверь перед ними распахнули, хотя вот честно: Эдди куда охотнее бы убрался в местечко попроще, без ковров, каменных львов и прочей мутотени. Но нет, матушка мило улыбнулась и вошла.

А Эдди что?

Эдди матушку в подобном месте одну не оставит. Пришлось делать рожу из тех, что для приличного общества, кирпичом, значится, и за ней.

Ну, и провожатый тоже.

А там уже внутри и вовсе стало понятно, что привезти-то их привезли, да не туда. Ну… косятся. На него. На матушку. Большею частью, конечно, на него. И под взглядами неуютно. Вокруг-то публика приличная. Господа. Дамы, на фарфоровых куколок похожие. И главное, от этой окрестной красоты зубы ныть начинают.

Эдди сбежал бы.

Но…

Матушка кому-то кивнула, кому-то улыбнулась так, будто только вот недавно беседу беседовала или чаи распивала, как сие водится. Потом поглядела на Эдди с легкою укоризной. Сразу стало стыдно. Тоже мне… герой.

Зеркал испугался.

Хотя… зеркала тоже имелись. И в них отражался Эдди, весь, какой есть, с мрачною рожей, с выпирающей челюстью да бугристым черепом, в кожанке, пусть и чистой, но выглядела она так, будто Эдди в пыли вывалялся.

Только это не повод сбегать.

И котелок на затылок сполз.

– Не горбись, дорогой, – тихо сказала матушка, и Эдди послушно расправил плечи. Сразу как-то… не то чтобы полегчало. Скорее, если смотреть на благообразных джентльменов сверху, то не такими уж благообразными они и выглядят.

Вон тот волосья зачесывает гладенько, отчего донельзя похож на Скользкого Луи, который два года в розыске значился, пока не попался на передергивании картишек. Даже судить не стали, на месте вздернули. А вон у того лысина, клочками седых волос обрамленная. И красная.

Третий и вовсе чем-то на мэра смахивает. Прямо-таки родным кажется.

– Стало быть… люкс… зарезервирован лордом… – Очередной тип, на сей раз в темном костюме, что-то там еще говорил, то ли выяснял, то ли прояснял, не забывая косить левым глазом на Эдди. Матушка улыбалась и кивала; и вообще, держалась безмятежно.

А…

Хватит ли у них денег?

Нет, деньги-то есть. Но… вот тут… матушка уж больно неправильно выглядит. Ей бы не нынешнее строгое платье, почти что вдовье, но все одно бедноватое, а вот чего-то бы этакого, вывернутого. Как у той дамы… или вон у той. Розовенькое. Веселый цвет. Радостный.

Или полосатое.

А лучше, чтобы и то и другое. И… Эдди, может, и не случалось бывать в подобных отелях, но он шкурой чуял, что удовольствие это не из дешевых. Да и гардероб менять женский – не коню подковы сладить. А стало быть, деньги, которых вроде как много, могут и закончиться.

И… что тогда делать?

Что ему вообще здесь делать?

– Идем. – Матушка слегка оперлась на его руку. – И расскажешь мне о тех ужасах, которые пришли в твою большую голову.

На кого другого Эдди бы обиделся. Может, даже и в морду бы дал. Но это матушка. Только и смог, что улыбнуться и спросить:

– А мебель у них крепкая?

– Понятия не имею. – Матушка умела улыбаться столь лучезарно, что как-то сразу хотелось верить. Причем неважно, во что. – Но их предупреждали. Так что это не наша проблема… и не хмурься, дорогой. Люди не настолько страшны, как тебе кажутся.

Эдди постарался.

Честно.

И только мрачно вперился в спину пареньку с тележкою. На тележке громоздились их чемоданы, но повезли ее куда-то в сторону.

– Там черная лестница, – поспешил объяснить очередной человек в красной форме. И ведь из-под земли выскакивают, никаких нервов не хватит. – Ваш багаж будет ждать вас в ваших покоях… прошу.

И на лестницу указал.

С ковром.

Снова. Откуда у них столько-то?

Ну… лестница была каменною, ковер мягким, и отпечатывались сапоги в нем отличнейшим образом. Благо идти пришлось недалеко.

– Прекрасные, не побоюсь этого слова, великолепные номера… с видом на канал, но без всяких неудобств от подобного соседства, если вы понимаете.

– Нет, – честно ответил Эдди. Он и вправду не понимал, какое неудобство может возникнуть от соседства с каналом.

– Воздух! – Парень, а Эдди понял, что коридорный очень молод, закатил очи. – Мы озаботились приобретением самых современных фильтров. А потому, даже при открытых окнах, чего, конечно, лучше не делать, вы не подвергнетесь ужасающему испытанию вонью.

Охренеть.

Но Эдди кивнул, надеясь, что не выглядит слишком уж провинциальным. Хотя, конечно, чего уж там. Выглядит.

Ну и плевать.

– Добро пожаловать, мэм. – Паренек распахнул дверь и поклонился, при этом руку протянув. А в нее монетка легла. Это… это за что матушка ему? За то, что до комнат провел? – Прошу. Люкс с отдельной спальней, двумя гостиными, ванной комнатой и, конечно же, гардеробной.

Он провел матушку по комнатам, которые заставили Эдди остро ощутить собственную несостоятельность.

Матушка заслуживает таких покоев.

Только таких и заслуживает, но… но дал их не Эдди. И как быть?

– Дорогой? – спросила матушка, когда провожатый таки убрался, смерив Эдди напоследок недобрым взглядом. – Что-то не так?

– Все не так. – Он осторожно опустился на креслице, составленное из каких-то гнутых веток. Не отпускало ощущение, что эти ветки захрустят и хрупкое сооружение рассыплется. – Мне здесь не нравится.

– А мне кажется, довольно мило.

Матушка сняла перчатки и поморщилась.

– Руками надо будет заняться… Дорогой, мне нужно, чтобы ты доставил письмо.

– Хорошо.

– Даже не спросишь, кому?

– Ну… а толку-то? – Эдди поскреб макушку. – Я тут все одно никого не знаю. Да и…

Письмо можно отправить почтой. Или вон свистнуть мальчишку, правда, местные будут в форме и могут не захотеть возиться с чужими письмами.

– Мне давно стоило поговорить с тобой. – Матушка опустилась в другое кресло. И провела пальцами по столу. – Или остаться дома… но ты бы не оставил меня там одну.

– Нет. – Начало Эдди не понравилось.

Еще сильнее, чем не нравилось это место.

Сразу и шея зачесалась, предчувствуя грядущие неприятности.

– И Милли тоже бросать неправильно. Она очень порывистая девочка. Ей нелегко придется. И… я не уверена, что все выйдет.

– Матушка?

– Матушка. – Она грустно улыбнулась. – Знаешь… когда я впервые тебя увидела, то пришла в ужас.

– Ну… – Эдди подумал и согласился, что было от чего. Хотя обидно. Немного. Детская такая обида, глупая.

– У меня была странная жизнь. Но ты и Милли – стоили всего, что случилось. – Она моргнула и отвернулась. – Если бы мы остались, я… пожалуй, молчала бы и дальше. Там это знание только лишнее. Но раз получилось как получилось… меня увидят.

– Кто?

– Кто-нибудь. Времени прошло много, да и я сильно изменилась, но, боюсь, не настолько, чтобы надеяться, что этого хватит. Так что… увидят. Узнают. А там… моя семья. – И столько тоски прозвучало в голосе матушки, что рука сама к револьверу потянулась.

Эва открыла глаза. И несколько раз моргнула, пытаясь как-то избавиться от мутной пелены, что окружала ее. Пелена не исчезала, напротив, стало только хуже.

Глаза болели.

И лицо.

И зубы, отчего-то особенно сильно. Она даже потрогала их пальцами. Пальцы, правда, тоже болели.

Что за…

Она в какой-то момент исчезла, та часть, которая смотрит со стороны. И видит. Из-за зелья? Или комнаты этой?

Комната?

Небольшая. Тесная. В нее и влез-то лишь топчан, на который сверху бросили соломенный матрас. А уж на матрас – Эву. И одеялом прикрыли. Одеяло пованивало, как и все остальное.

Серые стены.

Какие-то неровные, ободранные. И оконце где-то под самым потолком. Узенькое. В него и кошка не протиснется, не говоря уж про человека. Да и высоко. Не добраться.

Эва помотала головой.

Взгляд прояснялся. И вот уже она заметила кувшин рядом с топчаном. И миску. Умыться? Надо, наверное. Ее… мыли. Да. И одели. Она пощупала жесткую ткань рубахи.

На помощь позвать?

Или…

Додумать Эве не позволили. С тихим скрипом приотворилась дверь, пропуская молодую женщину с изуродованным лицом. Левая его часть была прекрасна, а вот правая представляла собой месиво из рубцов и язв.

– Живая? – осипшим голосом осведомилась вошедшая. – Че пялишься?

– Ничего. Извините.

– То-то же… а то от! – Эве под нос сунули кулак. – Вздумаешь дурить, не погляжу, что матушка велела, так отколошматю, живенько поймешь, кто тут старший!

– Кто? – покорно поинтересовалась Эва. Она старалась не смотреть на дверь, которая казалась обманчиво близкой.

– Я!

– Как тебя зовут?

– Кэти. – Женщина прищурилась. – А ты че расселась? Мойся давай. Туточки прислуги нету!

– Я… просто нехорошо себя чувствую еще. Голова очень болит. – Эва старалась говорить тем плаксивым тоном, который всегда раздражал маменьку, зато на нянюшку действовал безотказно. – Дурно…

– Блевать ежели вздумаешь, то не на себя. Вона, ведро есть! – И указала на ведро, которое и вправду притаилось в углу комнаты. Ведро было жутким с виду, каким-то кривым, мятым и то ли закопченным, то ли заросшим грязью до черноты. И, глянув, как передернуло Эву, Кэти ухмыльнулась. – Привыкай, подруга.

Ну уж нет!

Когда дверь закрылась, Эва встала.

Попробовала встать, по крайней мере. Получилось у нее далеко не сразу. Тело мучила слабость. И ее действительно вырвало желтой желчью. Благо ведро стояло неподалеку. Что-то подсказывало, что Кэти не побежит менять испачканную одежду, не говоря уж о матрасе.

Эва закрыла глаза.

Думать.

Надо думать. Только… о чем? О том, что она совершила ту самую Огромную Непоправимую Глупость, о которой ее предупреждали едва ли не с рождения? А она решила, что это не глупость, а любовь?

Нет уж…

Надо…

Надо что-то сделать. Призвать Силу? Эва поглядела на ограничители. Те не причиняли боли, да и вовсе не ощущались. Правильно, ведь ее Сила направлена не вовне, как у нормальных магов, а…

А дальше?

Снова отделиться от тела?

Во-первых, это опасно, тем более когда она только вернулась. Во-вторых, ограничители все-таки имеются. Как знать, не повлияют ли они. Будет совсем грустно, если с ней случится то же, что и… Нет, даже не думать!

В-третьих… в-третьих, а смысл?

Вот отделится она от тела. И… и что дальше?

Эва вздохнула и кое-как отерла лицо водой, которая нашлась в кувшине. Пить хотелось неимоверно, но пахло от воды болотом, и Эва решила потерпеть.

Должны же ей объяснить, что происходит.

Ждать пришлось довольно долго. Она и замерзнуть успела, в комнатушке было сыро, а от стен тянуло холодом. Но вот снова скрипнула дверь, и на пороге появилась та самая женщина, которая торговалась со Стефано. Она вошла, вновь же двигаясь как-то боком, несуразно. Остановившись, женщина оглядела Эву и кивнула.

– Не плачешь. Хорошо.

Эва шмыгнула носом и поднялась. Неудобно говорить сидя, когда перед тобой стоят.

– Глядишь, и вправду толк будет.

А платье на хозяйке не из дешевых. Тяжелый атлас того богатого насыщенного оттенка, который выдает хорошую красильную мануфактуру. И шито по фигуре. И рукава не светлее подола[1]1
  Одежда, особенно платья из качественных тканей, была вещью очень дорогой. Ее передавали по наследству, дарили. Но ткани вроде шелка и бархата нуждались в специальном уходе, их нельзя было просто постирать. Поэтому бедные девушки часто отпарывали и стирали лишь рукава, как наиболее загрязненные части одежды. Со временем рукава становились светлее основной ткани, что было признаком бедности.


[Закрыть].

– К-кто вы? – решилась Эва. – И где Стефано?

Может, в домашних спектаклях ей доставались не самые лучшие роли, ибо Эва никогда не отличалась актерским талантом, но вот женщина, похоже, поверила.

– Он уехал.

– К-куда?

– Далеко, девонька. Идем. Лучше поговорим в другом месте. Кэти, дай ей халат.

Халат был чужим. От него пахло плесенью и еще самую малость – лавандой. И на некогда богатой ткани появились проплешины, а локоть и вовсе прикрывала латка. Но Эва слишком замерзла, чтобы отказаться. Да и… как знать, кого они встретят? Не хватало еще, чтобы ее увидели в нижней рубахе.

– Не дури, – прошипела Кэти и почему-то ущипнула.

Больно.

– Кэти. – Женщина покачала головой. – Иди, пускай нам чаю подадут. И бульона.

– Ей?!

– Кэти!

Кэти пробормотала что-то неразборчивое.

– Хорошая девочка. Жаль, не повезло… такая красавица была. – Женщина указала на дверь. – Иди.

– Но…

– Дорогу покажут. Альфредо!

Альфредо оказался одним из тех мрачных типов, которые втащили ящик с Эвой. Огромный какой! И кулаки… у старого Джонни похожие. Он еще на спор тыквы бил. Кулаком как ударит, тыква и раскалывалась. Всем было весело.

И Эве тоже.

Пока маменька не узнала.

Приличная юная леди не будет участвовать в подобного рода сомнительных развлечениях. Даже зрителем.

– Покажи девоньке, куда идти. А ты ведь умненькая… умнее, чем иные. Вона, не требуешь отпустить…

Будто это поможет, если Эва чего-то там потребует.

– И бегать смысла нет. Догонят. Хуже будет.

Куда уж хуже.

Но Эва сдержалась.

Она шла, стараясь помнить и об осанке, и о том, что леди – это леди, невзирая на обстоятельства. И… и вообще, не упасть бы. Слабость то и дело накатывала. Один раз ей вовсе пришлось остановиться. И Альфредо повернулся, уставился выпуклыми полупрозрачными глазами.

– Просто… п-плохо, – заикаясь, сказала Эва. – Сейчас п-пройдет.

Альфредо кивнул.

А потом вдруг подхватил Эву на руки. И она замерла от ужаса. Но нет. Альфредо, также не произнося ни звука, продолжил путь.

Куда ее…

Что с ней вообще будет? И неужели никто-никто не поможет? Не придет, не…

Ее молча уронили в глубокое кресло. А во втором уже сидела та женщина с механической рукой. Правда, сейчас руку скрывала перчатка, но Эва ведь знала. И не могла заставить себя отвести взгляд.

– Пей, – велела женщина, когда перед Эвой поставили высокую чашу с бульоном. – Тебе нужны будут силы. Не спеши. Глоток. Потом ждешь. Если не чувствуешь спазмов, делаешь следующий. Ясно?

– Д-да.

– И не трясись. Будешь послушной девочкой, ничего с тобой не случится.

Как будто с ней уже не случилось. Но Эва вновь кивнула. Она будет. И постарается. И… и дрожащими руками она подняла чашу и сделала глоток. Бульон был теплым, наваристым и жирным настолько, что Эва едва удержалась, чтобы не выплюнуть.

Нет уж.

Женщина, кем бы она ни была, права. Эве понадобятся силы. А значит, она должна выпить. В конце концов, те отвары, которые варила маменька, надеясь добавить Эве красоты, на вкус были еще хуже.

И пользы в отличие от бульона в них никакой.

Во всяком случае ни кожа белее не стала, ни Эва стройнее.

– Можешь называть меня Матушкой Гри или просто Матушкой. – Женщина смотрела, как Эва пьет. И по ее лицу нельзя было понять, что она думает. – Теперь ты принадлежишь мне.

Как? Разве может человек принадлежать кому-то…

– Тот, кого ты знала… к слову, как он назвался?

– Стефано, – ответила Эва.

– Стефано… надо же, выдумщик какой. Так вот, он тебя продал.

– Но…

– Да, это незаконно, – согласилась женщина. – Однако здесь, девонька, свои законы. И теперь ты принадлежишь мне. До тех пор, пока не отработаешь долг.

– Сколько?

– Вот и умница. – Матушка Гри улыбнулась, отчего ее некрасивое лицо сделалось вовсе страшным. – Ни слез, ни капризов… все-таки воспитанная барышня – это плюс. Три тысячи.

Сколько?

Эва ведь слышала… стоп. Нельзя показывать, что она слышала. И вообще свои способности. А потому она сделала очередной глоток. Бульон стоило допить, пока он окончательно не остыл.

– И еще пятьсот в месяц за услуги.

– К-какие?

– Одежда. Комната. Еда.

Вот за ту конуру и пятьсот? Да… да они за особняк на побережье столько не платили, который снимали все лето!

– Целитель, которого пришлось позвать, ибо ты была далеко не в самом лучшем состоянии. Он сумел сохранить твой разум…

Ложь.

Нет, целителя Эва не видела, но целитель бы понял, кто перед ним. И не рискнул бы связываться.

– Моя семья… заплатит.

– Уверена, детка?

– Да, – решительно ответила Эва. – Она заплатит и втрое больше. И вчетверо.

Улыбка Матушки Гри стала еще шире.

– Видишь, как хорошо все складывается…

Глава 6, где речь заходит о родовых тайнах и прошлом, пусть и не совсем отдаленном

Матушка не спешила говорить, а Эдди не торопил. Вот что он усвоил к своим годам немалым, так это то, что спешка к добру не приводит.

А позолота-то в нумере местами поистерлась. Незаметненько, в уголках самых, но все же. Да и гардины цвет имеют неоднородный, но тоже не сказать, чтобы пятнами пошли. Нет, слегка выгорели.

Самую малость.

Отчего-то данное обстоятельство несколько примирило Эдди с действительностью.

– Видишь ли, дорогой… – Вздохнув, матушка все же решилась.

– Если не хочешь…

– Не хочу. Но надо. В конце концов, я и без того слишком долго пряталась. И… пожалуй, если бы речь шла лишь обо мне, но Милисента. И ты… – Она встала и подошла к окну.

Окна, надо сказать, были изрядными.

В пол.

И с белоснежными переплетами, укрепленными магией. Оттого и не тянуло сквозь них сквозняком. Да и сами стекла отличались той прозрачностью, которой обычным способом не достигнуть. А выходили они на улицу. Узкую. Серую.

Да и сам этот город был серым.

Серые дома тянулись ввысь. По серым мостовым гуляли серые люди, махонькие, что игрушки. Пара серых лошадей тащила уродливого вида повозку, та и шла-то по рельсам.

– Я уже забыла, как здесь… красиво.

– Красиво?!

Вот уж чего Эдди тут не видел, так это красоты. Но матушка снисходительно улыбнулась.

– У каждого свой взгляд. А мне… мне этого не хватало.

Города?

Или роскоши, к которой она привыкла? Эдди не дурак. Эдди понимает, даже без слов. Возьми кого другого, ту же Милли, она вон дичится. И держится с видом прегордым, но взгляда хватит, чтобы понять, сколь неудобно ей в этаком окружении.

А матушка?

– Что ж… все же… ты знаешь, что когда-то я сбежала из дому, чтобы быть рядом с твоим отцом.

Эдди знал.

Правда, до сих пор понять не мог, чем же эта скотина такое счастье заслужила. Ну да ему ли матушку судить?

– Я была молодой. И романтичной. И жила… скажем так, меня воспитывали очень строго, и временами мне казалось, что я и дышать-то без разрешения не могу. А тут он. И его рассказы. Запад, где все свободны, нет ни обязательств, ни правил, ни удушающего этикета. Где настоящая жизнь.

Она умела улыбаться грустно и задумчиво, так, что Эдди почти увидел ту, давно пропавшую девушку, которая поверила в сказку.

Не она первая.

Не она последняя.

– Моя семья… ничего не знала. – Тонкие руки стиснули платок. – Если бы кто-то заподозрил… твой отец не был человеком моего круга. И близко не был. Мы… мы познакомились случайно. Благодаря моей подруге. Единственной, пожалуй, которая как-то меня понимала. Она тоже происходила из достойного рода, что, собственно говоря, и сделало возможной нашу дружбу. Родители ее одобрили. Я просто приняла. Да и Элоиза оказалась удивительным человеком. Легкой, мечтательной и в то же время очень и очень умной.

Эдди хмыкнул.

– Мне так казалось. Полагаю, на деле мы обе были довольно глупыми и весьма восторженными девицами. Но благодаря Элоизе я получила относительную свободу. Мне разрешали посещать ее. Более того, мне было дозволено даже провести месяц в ее поместье.

– Там ты и…

– Там. И тогда. Семнадцать лет… мне уже искали жениха, и… и думаю, даже нашли, хотя я заранее его ненавидела, ведь замужество означало лишь, что одна тюрьма сменилась бы другой. Изначально речи о любви не шло. Я была товаром, а брак – сделкой. Этого не скрывали. Мне постоянно говорили о долге, о чести и прочем…

– И…

– Я воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать. Нет, не сразу… сперва встречи. Тайные. Элоиза включилась в эту игру с огромной охотой. Ее тоже не радовала перспектива брака без любви. Потом… я его тоже обманула. Так уж вышло, что… я не назвала своего настоящего имени. Представилась одним из многих.

– Многих?

– У меня их двенадцать.

– А… теперь понятно.

– Что?

– Ну, откуда у Милисенты столько. Но непонятно, зачем.

– Родовой обычай. Но да, ты прав. Совершенно непонятно, зачем… мне кажется, он любил меня.

– Отец?

– Да. Иначе… понимаешь, я призналась ему. Незадолго до побега. И будь я просто богатой наследницей, мы бы сбежали, обвенчались и вернулись. Так делают иногда. Родители, конечно, злятся, но что они могут сделать? Особенно если брак уже заключен.

Почему-то Эдди покраснел. Хотя взрослый ведь.

– Но не в моем случае. Они… они не простили бы. И любой нормальный человек, если бы он желал лишь денег, понял бы, что денег не получит. Нет. У меня было кое-что. И деньги, и драгоценности… только это мизер. Он ведь был таким… чудесным. Понимаешь?

– Нет.

– И я. Тоже не понимала долго, как так получилось? Куда подевался тот мужчина, который обещал защитить меня? Тот, кто рассказывал такие удивительные истории? Тот, кто называл своей душой? Сердцем?

Эдди не знал, что ответить, а потому просто промолчал.

Молчание – оно вообще полезно донельзя.

– Он не отменил побег. Но… – Матушка стиснула кулаки. – Потом, позже, я узнала… Он сделал так, что она погибла.

– Кто?

– Элоиза. Мы с ней направлялись на прогулку. Должны были. Но мы… в тот день она взяла мое платье. Мы были с ней очень и очень похожи, а уж если сделать одинаковые прически… Она надела мое платье. И села в мой экипаж. Служанку мы подкупили. Я думала, что Элоиза съездит и вернется. И что… – Матушка положила ладонь на горло. – Мне тяжело говорить об этом. Она должна была вернуться, переодеться и тогда уже занять мое, то есть свое место. А вечером, когда я не явилась бы к ужину, тогда и стало бы ясно, что я сбежала. Мы бы выиграли время.

Ее лицо сделалось белым.

– Она уехала. А я… У Элоизы имелась сестра. Молочная. Дочь ее кормилицы. Она помогла мне собраться. И… и драгоценности Элоизы тоже взяли, как и мои. Это было подло. Но Элоиза сама предложила. Она же принесла мне деньги… не знаю, откуда они взялись, но…

Эдди осторожно коснулся плеча матушки.

– Потом… уже там, на Западе… газеты ведь доходят, пусть и не сразу. Так вот… год… год понадобился… мы тоже не спешили, но они еще позже… и я узнала, что она мертва.

– Элоиза.

– Да. Только все решили, что погибла я. На экипаж напали. В той газете была пара слов всего, но… сочли, что это дело рук одной группы… Они называли себя «Освободителями». Они были из числа тех, кто полагал, будто магия – она для всех. И… и им удалось добыть артефакт. От экипажа, от сопровождения почти ничего не осталось. Кости и те обуглились.

– И твои родичи решили, что ты умерла?

– Да.

– А твоя подруга…

– Сбежала, обокрав родителей. Так решили. Позже… еще позже… я… первым делом я хотела написать. Домой. Рассказать правду, но… твой дед…

– Он знал?

– Он был мудрым человеком. И мне повезло встретить его. Я высказала все, а потом плакала… женщины часто плачут. Считается, что это помогает. Хотя чем могут помочь слезы? Но тогда… он не пытался убедить меня в чем-то, скорее задавал вопросы. А я отвечала. И постепенно приходила к пониманию, что возвращаться нельзя.

– Элоизу не пытались искать?

– Нет. Ее родители… скажем так, придерживались традиций весьма ревностно. И дочь, которая поступила подобным образом… ее вычеркнули бы из родовых книг. – Матушка смахнула слезинку. – И ведь вычеркнули. Мне было так стыдно перед ней. Перед всеми. Но твой дед… он был прав. Мое возвращение ничего не изменило бы для Элоизы. Она была мертва.

– А ты жива.

– Именно. Моя семья никогда не согласилась бы на подобный брак. Скорее уж, твой отец… скончался бы. А в то время я его еще любила. Да и он меня. По-своему.

Эдди хмыкнул.

– Он ничего не получил от свадьбы со мной. Пара тысяч золотом? Они не дошли до поместья. Драгоценности? Он не сразу решился их продать.

А когда решился, едва ли выручил больше десятой части, особенно если побрякушки были приметными. А они наверняка таковыми были.

– Меня, вероятнее всего, объявили бы душевнобольной. После того, что случилось, семья не решилась бы устроить новый брак. Да и… в целом. И остаток жизни я бы провела в какой-нибудь тихой закрытой клинике, под чужим именем и с чужой судьбой. Я бы даже в нее поверила бы. Со временем. Так зачем возвращаться?

Наверняка она задавала себе этот вопрос не раз и не два.

И находила новые и новые аргументы.

Но… не могла себя убедить. Иначе бы не мучилась.

– Твоей вины нет в том, что произошло. Да и… это могло быть случайностью. Нападение.

– Нет, – матушка покачала головой. – Пока был жив твой дед, наш брак хоть как-то держался. Хоть на иллюзиях высоких чувств. Думаю, твой отец тоже чувствовал себя обманутым. Я ведь не принесла ему ни денег, ни удачи, одно лишь… как он говорил? Великосветское занудство.

– Он был идиотом.

– Да и я не умнее. – Матушка отвернулась от окна. – Твоего деда не стало, и он окончательно ушел… в свою жизнь.

Как вежливо. А главное, точно. В этой жизни папаше не было дела ни до чего. Ни до поместья, которое медленно умирало без хозяйской руки. Ни до жены. Ни до детей. Особенно таких никчемных, как Эдди.

– В наивности своей я еще пыталась как-то его вразумить. Мне ведь говорили, что правильная жена найдет способ наставить мужа на путь истинный. А на деле все это чушь… он приходил пьяный, часто пахнущий женщинами, теми, из борделя. Да и не скрывал. Он орал, что любая шлюха лучше меня… я была кроткой. Пыталась. Но хватало ненадолго. У Милли наша кровь, просто выражена ярче.

Ага. А потому уезжать из этой серости никак нельзя, пока все так… непонятно.

Еще спалит на хрен усадьбу.

Или чего иного учудит.

– Однажды я тоже высказалась. Резко. И едко. Слово за слово, и… у нас случилась настоящая ссора. И в ней он высказал, что половину драгоценностей ему пришлось отдать за это покушение, за артефакт, который стер бы все следы.

– Ты не виновата.

– Я себе тоже это говорю. Но помогает слабо. Тогда я чудом сдержалась, чтобы не убить его.

– И правильно.

– Нет. Я должна была, но… но он вдруг стал ласковым. Потом начал говорить, что все сделал из любви ко мне. Что все еще меня любит. Что иначе нас очень скоро нашли бы. И его бы убили. А так… так никто и не искал. Что я сама виновата, всегда давала понять, что стою выше… что…

Она закрыла глаза.

– Все прошло. – Эдди положил ладони на плечи. – Все уже прошло.

– Если бы… Некоторые ошибки не исправить. Только и остается думать, как сделать так, чтобы не стало хуже. Сейчас проще. Легче. Я уже перестала думать, что я сделала не так. Почему наша любовь оказалась такой… ненадежной?

Эдди мог бы сказать.

Напомнить.

Про эти вот исчезновения, когда папаша просто уходил, не давая себе труда предупредить. И плевать, что скоро зима, а дров нет. И крыша разобрана, он ведь обещал сделать. В погребах если не пусто, то почти. А деньги, отложенные на крышу и продукты, исчезли вместе с папашей.

Про возвращения.

Пьяные песни. Крики. Про… другое.

Этот угребок должен был умереть раньше. Определенно.

– Прошлое… мне нужно будет встретиться с ними.

– С кем?

– Для начала с родителями Элоизы. Объяснить. Попросить прощения… Не знаю. Наверное, это глупо, но мне действительно нужно их прощение. И… чтобы ее похоронили. Под своим именем.

А стало быть, возникнут вопросы.

– Скажи, что это не имеет значения, – попросила матушка.

– Не скажу.

Матушка покачала головой. И Эдди уточнил:

– Тебя будут искать? Ну… если станет понятно, что…

– Будут. Не потому, что так уж обрадуются. Скорее, наоборот. Но… моя семья весьма строгих нравов.

– Поэтому ты с ними и не связывалась.

Ведь могла же. Письмо отправить несложно. Даже в их захолустье почтовые фургоны появляются. А то бы и Эдди отвез в какой город, чтоб побольше и поприличней.

– Пожалуй. Хотя… не только. Мне было невыносимо стыдно. И страшно. Это ведь страшно: признаться, что ты стала соучастницей убийства.

– Ты не виновата.

– Виновата. И я, и твой отец, и Элоиза. И те, кто убивал. Мы все виноваты. Но… да, страшно тоже. И не из-за того, что я сделала. Скорее, из-за Милисенты. Пусть семья не одобрила брак, но заключен он был по закону. Это не стали бы оспаривать. Однако… мне бы не позволили остаться там. И… Милисента. Ее бы забрали.

– Куда?

Матушка не спешила с ответом.

– О моем воскрешении вряд ли объявили бы. Или, возможно, сообщили бы, что я выжила чудом и долго болела, поэтому и скрывали от… друзей семьи. И болела бы я дальше. Весь остаток жизни. Где-нибудь, где никто не усомнился бы, что разум мой пострадал в результате того ужасного происшествия. А вот Милисенту… Милисента родилась с Даром. С очень ярким Даром. А это редкость. И ценность.

Мимо которой семья, которую Эдди уже тихо ненавидел, не прошла бы.

Понятно.

А что могла бы противопоставить бедная вдова? Небось, семья не из простых. Лорды. И леди. И… и связи, конечно. В мире тяжко без связей.

– Я и понадеялась, что мы справимся как-нибудь сами. В конце концов, у нас ведь получалось жить. А… я научилась довольствоваться малым.

Не вышло.

Потому что появился Чарли. И его сестрица. И Змей. И… все остальное.

– А теперь? Что они сделают теперь?

Матушка повернулась к окну спиной.

– Теперь? В том и дело, что теперь они ничего не смогут сделать. А вот я вполне могу потребовать свою долю.

– В чем? – уточнил Эдди, чувствуя, что неприятности приближаются.

– Моя семья весьма состоятельна.

Не было печали.

– И так уж повелось, что при рождении каждый… из нашей крови получал в свое распоряжение некоторую сумму. Как правило, она или отправлялась на счет, где и хранилась, или же вкладывалась в семейные предприятия. Или не семейные. Помимо имени и положения, своему мужу я должна была принести около полумиллиона золотом.