Текст книги "Почти цивилизованный Восток"

– Сколько?! – У Эдди этакая сумма в голове не укладывалась.

– Думаю, что сейчас больше. Моими деньгами распоряжался весьма… специфического склада человек. Именно с ним я и хочу встретиться. Сейчас он довольно стар, но, насколько я знаю, от дел не отошел. Так что… эти деньги вам помогут.

– В чем?

– Это не Запад, Эдди, – произнесла матушка нежно. – Это цивилизованный мир. Здесь правят деньги. Без них тебя просто никто не воспримет всерьез.

Глава 7. О разбитых надеждах и коварных обманщиках

Эва писала письмо.

Аккуратно. Старательно выводя каждую букву.

«Дорогая маменька…»

Маменька, несомненно, расстроится. Хотя, конечно, о том, что с Эвой случилось, уже известно, поэтому она и будет в расстройстве. И как понять, расстроится ли она сильнее или, наоборот, обрадуется?

Хотелось бы верить во второе, но…

«…сим посланием спешу уверить вас, что пребываю в добром здравии».

Эва чихнула, хорошо, хоть перо успела отложить, а то бы брызги остались. У нее всегда с чистописанием не ладилось, и вот ныне поспешила, а потому последние буквы слились в одну, нечитаемую.

Ничего.

Матушка Гри заверила, что письмо доставят ныне же. А уже завтра, если родители Эвы возместят затраты, то и Эва воссоединится с ними.

Разве не чудесно?

Сердце забилось быстрее. И Эва покусала губы.

«Мне несказанно жаль, что я своим своеволием доставила вам столько неприятностей. Я стала жертвой подлого предательства и спаслась от участи, которая хуже смерти, лишь чудом».

Эва, правда, не была уверена, что жизнь со Стефано и вправду хуже смерти, но в книгах упоминали о чем-то подобном.

Так пусть будет.

И маменька опять же… может, обеспокоится и потом не станет сильно ругать.

Нет, станет, конечно.

И сляжет с мигренью. А как встанет, так и запрет Эву в поместье на месяц. Или даже на два. С молитвенником и рукоделием. Пускай. Сейчас Эва была согласна и на такое.

– Ты не пыхай, – пробурчала Кэти.

Она устроилась в углу комнаты, забравшись на кресло с ногами и завернувшись в какой-то вовсе уж необъятный платок грязно-серого цвета. В полутьме поблескивали глаза, а лицо Кэти почти и не различить было.

– Пиши давай.

– Я подбираю слова, – сказала Эва со вздохом. – Не подбираются.

– Так ты по-простому пиши. Чего подбирать. Как оно есть. Гоните, маменька, деньгу, пока вашей любимой доченьке не похужело. – Это Кэти произнесла мерзким блеющим голосочком.

Эва не так разговаривает!

Совершенно даже непохоже!

Но Эва поджала губы и склонилась над листом.

«Меня спасли люди, которые, однако… – И опять задумалась. Вот как сказать, что им нужны деньги? Тогда это уже не спасение выходит. – …однако, понесли убытки. А потому для моего возвращения необходимо возместить их в полной мере».

Кажется, так.

Теперь поставить сумму… пять тысяч.

Это много.

Очень много. Но ведь у отца найдутся? Он не пожалеет… он маменьке на день рождения поднес ожерелье с топазами, и та говорила, что стоило оно больше двух тысяч. Две тысячи – это получается, что за Эву два ожерелья просят.

У маменьки их много.

И у самой Эвы тоже драгоценности имеются.

– Написала? – Кэти выползла из кресла. – Тогда шуруй обратнова.

– Там холодно. – Эва протянула лист, на котором поставила свою размашистую подпись. – Я замерзла. А если заболею?

– Станешь должна больше. – Кэти на лист посмотрела, но как-то так, что стало ясно: читать она не умеет. – Целитель обходится дорого.

Эва поднялась.

Возражать?

Сопротивляться? Нельзя. Тогда ее не просто запрут, могут и на цепь посадить. Конечно, они вроде бы договорились с Матушкой Гри, но… мало ли.

И вниз Эва спускалась спокойно. Благо бульон вернул силы, и пусть ее еще слегка покачивало, но не настолько, чтобы потребовалась посторонняя помощь.

Дверь заперли.

Правда, ненадолго. Скоро Кэти вернулась с толстым одеялом, которое пестрело пятнами, но Эва согласна была и на такое. Еще и платок принесла:

– На от. Неженка.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Эва, а Кэти только фыркнула. И снова ушла, правда, чтобы в очередной раз вернуться. И притащила поднос с миской каши и высоким кувшином, от которого пахло травами и еще чем-то кислым.

– На-ка. Ешь. А то тощая совсем. И без сисек. Без сисек клиент плохо идет. А нет клиента, нет и деньжат.

Эва кивнула, опасаясь уточнить, какой именно клиент должен быть. Точнее, она догадывалась, но догадка эта была слишком ужасна, чтобы в нее поверить.

Дверь Кэти заперла.

А Эва… Эва села есть. Есть ведь хотелось, причем настолько, что темная сваренная на воде овсянка показалась неимоверно вкусной. А вот от компота закружилась голова, и… и, кажется, она снова скользнула в сон. Точнее – скользнуло тело, дух же остался.

Рядом.

Он и видел, как отворилась дверь, пропуская Кэти. И та, обшарив Эву – что она надеялась найти? – затолкала ее на лежанку. Сверху Кэти набросила платок, а уж потом накрыла одеялом.

Постояла.

Вздохнула.

И забрала поднос.

Эва двинулась следом. Что еще делать? Кажется, что-то подлили в компот, но если и травы, то другие.

– Спит? – Матушка Гри ждала наверху. И эта комната разительно отличалась от прочих. Она была невелика. И светла. Горел камин, и кресло Матушки Гри стояло столь близко к нему, что это было просто-напросто небезопасно.

Сияли свечи.

И зеркало притаилось в углу.

Изящная мебель.

Обои в темно-зеленую, по последней моде, полоску.

– Да, Матушка.

– Все съела?

– Да, Матушка. И выпила.

– Вот и отлично. Утром дашь ей напиться. Выведи погулять. Вроде девица не совсем безголовая, пусть разомнется, а то сама знаешь, взаперти они хиреют.

– Хорошо.

– Садись. – Матушка указала на кресло. – Письмо… найди мальчишку, только толкового, пусть отнесет. Она сказала, куда?

– Да.

– Замечательно. За мальчишкой пусть Шнырь приглядит. И за домом тоже. Посмотрим, так ли она нужна…

– Думаете… – робко поинтересовалась Кэти.

– Спину выпрями. И следи за осанкой. Опять корсет не надела?

– Он давит!

– Он фигуру выправляет. Иногда нужно уметь терпеть неудобства. – Странно, что говорила она точь-в-точь как родная матушка. – Если и вправду надеешься открыть свое дело, научись преподносить себя. В тебе должны видеть не поднявшуюся шлюху, а леди.

– Леди? – Кэти издала хриплый смешок. – Да какая из меня, на хрен, леди?

– Пока и вправду никакая, – легко согласилась Матушка Гри. – Бери пример с девчонки. Уехать с любимым, чтобы очнуться непонятно где, узнать о предательстве… и бровью не повела. Ни слез, ни истерики… истинная леди. Сдержанность и достоинство.

Эва вздохнула.

Наверное, маменька могла бы порадоваться. Все-таки ее воспитание дало свои плоды, но… что-то подсказывало, что не порадуется.

– Дура она просто, – возразила Кэти. – И не сообразила пока, во что вляпалась. А вы… отпустите?

– Глупости не говори. Редкий товар. Этот идиот сам не понял, что ему попало в руки… Нет, но деньги лишними не будут.

Услышанное заставило Эву окаменеть.

Как так?!

Они ведь договорились!

– Не вздумай сболтнуть лишнего, – спохватилась Матушка Гри. – Пусть девчонка думает, что семья ее с выкупом затягивает. А пока – пусть ест, гуляет. В целом она здорова, но цвет лица надо подправить, больно бледная.

– И долго?..

– Весточки я уже разослала. Думаю, недели хватит. Там устроим встречу с… действительно достойными людьми.

– А ей чего скажем?

– Скажем, что семья от нее отказалась. И что она должна мне денег.

Сволочи!

– А поверит?

– Куда ей деваться. – Матушке Гри, кажется, было все одно. – Главное, чтоб сейчас не дергалась, а потом уже пусть хозяин за ней и приглядывает.

Хозяин?

Какой хозяин… и что делать Эве?

А что она может сделать?! Закричать… только крик призрака разобьется о запертые стены.

Нет. Это не выход. Тогда в чем выход? Надо… надо снова… нет, нет, нет! Тори ведь, когда попробовала… она не вернулась. И сама Эва… с ней ведь то же самое может произойти… и… сейчас подходящее время.

Тело спит.

А если… если Эва все-таки не вернется? Если то, что случилось с Тори, повторится? Тогда… возможно, это и к лучшему. Тело останется. И ему будет совершенно безразлично, что с ним сделает Матушка Гри. А так…

Спокойно. Надо успокоиться. И думать. Правда, думать у Эвы никогда не выходило, точнее, она если и думала, то не так, неправильно. Но сейчас она постарается. Надо… надо что-то сделать.

Как-то.

Что? И как?

Брат сейчас должен бы уже вернуться домой.

Берти всегда относился к Эве… хорошо. Пожалуй. Он, конечно, как отец, всегда занят, но когда нет, он… Надо все-таки успокоиться.

Это важно.

Прежде всего – успокоиться. Но как, если внутри все кипит? Ничего. Вдох и выдох. Призраки тоже умеют дышать. Во всяком случае, Эва помнит, как это делается. И досчитать до десяти. Лучше до дюжины. Дюжина яиц стоит пенни, пара фунтов муки – еще один, сколько можно испечь пирогов? И почем продавать их на благотворительной ярмарке, чтобы это не принесло убытка?

Глупая задача.

Для пирогов муки и яиц мало, надобны еще сахар, соль, молоко и дрожжи, не говоря уж об изюме с орехами, которые хорошо бы вымочить в крепком бренди. Так, кажется, получается. Задачи по хозяйству всегда приводили Эву в ужас, но оказалось, что настоящий ужас куда ужаснее. Теперь… теперь в тело.

Соединиться.

Но не позволить себе уснуть. Точнее, надо уснуть, но сохранив во сне разум. Как… это было так давно. И она уже почти забыла, насколько ярок тот, иной мир.

Надо помнить, что он не настоящий.

И… и он больше, чем просто сон.

Во сне она сидела у окна и вышивала. Еще одно утомительное занятие, которое Эва терпеть не могла.

– Какая красота получается. – Тори взмахнула руками, и широкие рукава ее платья взметнулись, словно крылья. Она явилась в бирюзовом. Ей очень к лицу этот цвет.

И… и неправда.

Тори давно забыла, как улыбаться. Взгляд ее рассеян, на лице застыло одно и то же слегка удивленное выражение.

– Тебя нет.

– Я есть, глупая. – Тори крутанулась, и пышные юбки взлетели. А платье на ней то самое, как… как в тот день. Первое взрослое, длиной в пол. И никаких панталончиков, которые бы выглядывали.

Муслин.

Кружевная отделка.

И крохотные серебряные пуговицы.

– Ты не вернулась.

– А ты сбежала, но я знала, что рано или поздно мы встретимся. Я так рада! Я так по тебе скучала. – Тори протянула руки. – Обними же.

– Нет. – Эва отступила и покачала головой. – Это не ты. Ты… заблудилась.

– Глупости. Я просто не захотела возвращаться, и все. Зачем?

– Там жизнь.

– И здесь тоже! Оглянись! Смотри… – Взмах рукой, и комната, очертания которой и без того были смутными, как это случается во сне, исчезла.

Луг.

Тот самый, из детства.

Синяя нить реки. Цветы. Запах их тяжелый, и это заставляет отступать. Во снах запахи – редкость. А тут… и Тори кружится, превращаясь в себя, прежнюю.

– Здесь лучше, чем там! Знаешь, почему?

– Нет.

Надо… надо уйти. Куда? Как вырваться из сна, если он становится реальностью. Не верить. Просто не верить. И… и Эва сюда пришла не просто так. Ей помощь нужна.

– Потому что здесь все так, как я хочу! Смотри!

– Девочки… – Маменька шла по лугу, и ветер тянул юбки ее легкого платья. Дрожали ленточки на шляпке, которую маменька придерживала одной рукой. – Идемте. Мороженое тает…

Мороженое?

– Берти все съест.

– Не съест, – шепнула Тори. – Я ему не позволю! Это ведь мой сон.

– Нет, – Эва покачала головой. – Это мой сон.

– Он может стать общим. В конце концов, что тебя ждет? Да, может статься, за тебя все-таки заплатят, но не факт…

Не слушать.

Но не получается.

– Ты ведь сбежала из дому. Опозорила и себя, и семью. О побеге узнают. Даже если попытаться скрыть, все равно узнают. Есть ведь слуги, а они не будут молчать. Так что скоро о твоем поступке заговорят все. Все-все, Эва! – Это она прошептала на самое ухо. – И что тогда? Замуж? Кому ты после всего нужна?!

Обида закипала внутри.

Эва не виновата, что… что все так.

– Ты стала здесь злой.

– Нет. Это ты всегда была слишком добренькой. А на самом деле им проще тебя похоронить. Раз – и нету. Или запереть где-нибудь. Где они заперли меня? В поместье? Так и с тобой сделают. Чтобы приличий не нарушать. А в моем мире… они будут нас любить! Всегда! Что бы ни случилось!

– Но это ведь неправда!

– Пока ты в нее не поверишь. А когда поверишь, будет правдой. Так что, Эва, дорогая, выхода у тебя нет… тебя продадут. Возьмут и продадут. Как лошадь. А дальше что? Что с тобой сделают? Знаешь? Хочешь, расскажу?

– Откуда ты…

– Во снах людей столько всего. – Тори села на качели и легко оттолкнулась ногой. – Жаль, что я не до всех могу дотянуться. До тебя могу.

– Вернись.

– Зачем? Чтобы маменька опять приставила ко мне гувернантку? Чтобы мучить себя чистописанием? Или составлением букетов? Чтобы слушать о долге? О том, как я должна себя вести? И выйти замуж за того, на кого укажут? А потом променять одну клетку на другую? Не от этого ли ты бежала, Эва?

– Я… я просто влюбилась.

– Нам нельзя влюбляться. Тебя ведь предупреждали.

Да. Предупреждали. Но… но никто не говорил, что не влюбляться так сложно!

– Себе хоть не ври. Любовь ни при чем. Тебе просто надоела та жизнь. Я тебе предлагаю новую. Совершенно иную! Такую, в которой ты будешь счастлива! Всегда! Каждое мгновенье!

Ложь.

– А врать ты так и не научилась. – И Эва сделала единственное, что могла: стерла этот сон.

И… дальше что?

Назад? В тело?

Тогда… тогда и вправду все зря. Нет. Она не отступит. И страшно. Безумно страшно. Тори сошла с ума? Или это не Тори? Это разум играет в игры? Тори не вернулась, но… но это не значит, что именно ее Эва и встретила.

Думай.

Думай же. Не о любви. О спасении. Нужно дотянуться до… до брата. Он ведь приехал, так? И должен быть… в городе должен быть. Где? Дом.

Их городской дом.

Эва год уже там не была, но представила его себе таким, каким помнила. Серое мрачное строение в готическом стиле. Высокая ограда. Каменные чудовища на карнизах. Маменькины петунии, которыми она пыталась хоть как-то развеять поселившуюся в доме черноту.

Холл.

Пустой и гулкий.

– Бертрам! – Эва чувствовала себя ничтожно мелкой. И голос ее тонул в пустоте, только где-то там, в темных глубинах дома, отозвалось эхо:

– Трам, трам…

Надо подняться. Лестница выглядит бесконечной, но это ложь. Это… это сон Эвы! И если повезет, то не только ее. Шаг. И она на вершине. Что ж, получается. Теперь надо найти…

Маменька.

– Боги, за что мне это! – Маменька в гостиной, полулежит в кресле, прижимая ко лбу белое полотенце. Наверняка пропитанное ароматными маслами. – Как она могла?! Как могла так с нами поступить?

– Хватит, мама! – А Бертрам изменился.

Загорел? Не сказать чтобы сильно. Он все равно остался бледным и… и все же изменился, хотя не понять, как именно.

– В том, что случилось, наша вина. Мы не смогли ее защитить.

– Сложно защитить от дурости.

Бертрам покачал головой. Но говорить ничего не стал. Он задумался, уставившись в окно. За окном клубилось что-то серое.

– Бертрам!

– Я послал в банк. Деньги будут, но…

– Когда она вернется, я ее выпорю!

– Если, – тихо поправил он.

– Что?

– Если вернется. Они не всегда возвращаются, мама… я видел. Ты просто не понимаешь пока, как часто они не возвращаются.

– Твоя невеста. – Эти слова маменька почти выплюнула. – Негодная девчонка…

– Которая просто поверила в любовь. Да и та любовь… ее внушили. А теперь она мертва.

– Мне… жаль.

Маме не было жаль. Но разве это имеет значение.

– Сейчас главное, чтобы Эва вернулась.

Нет! Ее не вернут! Обманут!

Их всех обманут!

Но на душе все равно тепло. Эву не бросают. Эва нужна своей семье. Пусть даже и опозоренная. А…

– Бертрам! – Эва вложила в этот крик все силы. Но брат даже не дрогнул. Да и… это сон? Или правда? Или… или изнанка мира, о которой предупреждала бабушка?

– Я поработаю с деньгами. – Он повернулся к матушке. – Иди. Отдыхай. Объяви, что Эва заболела.

– Не поможет. Кто-то все равно проболтается.

– Тебе ли не знать, что болтовня без доказательств ничего не стоит. Да и сейчас найдется о чем поговорить. Император пока знает не все, но того, что Диксон привез с собой, хватит, чтобы всколыхнуть это болото. Про Эву и не вспомнят. Если она вернется.

Он стиснул кулак, и вокруг полыхнуло темное марево.

– Берт!

– Извини, мама. Я… мне нужно побыть наедине. Подумать. И когда придут из банка, отправь ко мне.

Маменька молча поднялась. Она никогда не возражала и отцу, когда он пребывал в том неспокойном состоянии, которое позволяло Дару раскрыться.

– И еще… я жду одного человека. Точнее, не совсем человека, но он разбирается в делах подобного рода. Предупреди, чтобы Венцель его не завернул.

Когда маменька вышла, Бертрам закрыл лицо руками.

– Что же ты натворила, Эва…

Эва вздохнула.

Ей жаль.

Очень.

Глава 8, в которой случается более близкое знакомство со свекровью к обоюдному неудовольствию

Я смотрела на свекровь. Она смотрела на меня. Так мы и сидели. Буравили друг друга взглядом. И чем дальше, тем сильнее становилось желание сбежать.

– У вас весьма выразительное лицо. – Моя свекровь подняла хрупкую чашечку. – Интересные черты. Есть в них что-то такое… нечеловеческое.

– Мой отец не был человеком.

Да я и сама дракон. Но это я говорить не стала. Я ей и так не нравлюсь, без чешуи и крыльев.

– Весьма интересно, – сказала она безразличным тоном. – Но будет лучше, если вы не станете говорить об этом вот так… откровенно.

– Почему?

Нет, папаша был гребаным придурком, тут сомнений нет, но кровь-то тут каким боком? Придурок – понятие интернациональное, от расы и происхождения не зависящее.

– В обществе не принято.

– А…

– И вообще, лучше поменьше о себе рассказывать. Мы потом подумаем, какую историю сочинить, чтобы этот брак не казался таким вот…

– Каким?

Чувствую, вот-вот полыхну.

А все Чарли! Я отъеду, дорогая. Ненадолго, дорогая. В канцелярию вызывают, к императору. А ты пока осмотрись.

Дорогая.

Чувствуй себя как дома, что называется.

Чаю попей.

Опять.

Вот и сижу. Хлебаю прозрачный безвкусный чай.

– Нелепым, пожалуй. – Маменька Чарльза отставила чашку. – Вы совершенно не вписываетесь.

– Во что?

– Ни во что.

Ага, прежде всего, в ее планы.

– Что поделать. Уродилась я такой, невписуемой.

И снова сидим. Смотрим друг на друга. Ей явно хочется мне яду сыпануть, да и у меня мысли подобные в голове крутятся, чего уж тут. Но улыбаемся. Старательно так. Аж лицо сводит.

– К сожалению, – это моя дорогая свекровь произнесла с искреннейшим огорчением, – нам придется искать выход.

И вздохнула.

Я тоже вздохнула. А чашечку отставила.

– А ужин будет? – поинтересовалась я, потому как завтрак давно переварился, обед я, как понимаю, пропустила, но хоть на ужин-то попасть должна.

– Леди пристало проявлять умеренность. – Свекровь не упустила случая уколоть.

– Леди пусть проявляют, а я жрать хочу. – Почему-то хотелось сделать гадость.

Определенно.

Я ведь знаю, что леди так не говорят.

И не сидят откинувшись в кресле, опершись на подлокотник. И вообще, ведут себя иначе. Я… я бы тоже могла. Наверное. Да вот беда, желания нет.

Маменька Чарли прикрыла глаза.

– Что ж, – сказала она. – Думаю, нам стоит поговорить серьезно.

А то до этого мы мило шутили?

– Ужин, несомненно, будет, но я не уверена, что вам, дорогая моя, место за одним столом с воспитанными людьми.

– Могу пожрать и в комнате.

Матушка моя укоризненно взглянула бы, и у меня бы сразу проснулась совесть. Может, даже настолько, чтобы извиниться. И притвориться леди.

Чтоб их.

Но матушки тут нет… к слову, надо узнать у Чарли, где она.

– Да, это будет замечательно… завтра я приглашу модистку. И кого-нибудь, кто займется вашей внешностью, хотя сомневаюсь, что ее можно улучшить. Но цвет вашей кожи общество не поймет.

Охренеть.

Еще и цвет кожи не угодил. Обществу. Чарли вот притерпелся как-то, а общество, значит, не поймет.

– К сожалению, мой сын весьма уперт. Да и брак этот… боюсь, что в свете последних событий его императорское величество могут пойти навстречу и дать свое согласие.

– На что? – осторожно поинтересовалась я.

– На то, что этот нелепый брак признают законным.

Нелепый?

Может, и нелепый мой брак… Может, даже совершенно случайный и в любом ином случае мы бы в жизни до женитьбы не дошли. Но все равно ведь он настоящий.

Его боги благословили.

– А может быть иначе? – сухо поинтересовалась я. А внутри опять закипело. Что я ей сделала-то? Я ведь не стремилась. Чарли сам вызвался. А потом… потом взял и свалил из дому, оставив меня наедине с этой вот, будто не понимая, чем все закончится.

Или рассчитывал, что мы возьмем и проникнемся друг к другу внезапной любовью?

– Вполне… видишь ли, дитя…

Дитя я стерпела.

Я вообще бываю на диво терпеливой, особенно когда револьвер далеко, а убивать человека вроде пока и не за что, пусть даже очень хочется.

– То, что вы называете браком, несомненно, является связью… и вполне вероятно, это имеет какое-то значение там, в Диких Землях. Но здесь, в цивилизованном мире, важен брак, заключенный в храме.

– Храм был.

– И священник? Рукоположенный? Такой, чье имя значится в списках Храма?

Вот тут я задумалась. Сомневаюсь.

Крепко.

– Ты вообще в церкви бывала?

– Бывала, – честно ответила я. – Раза два. Или три.

– Боже…

– По делу. Там один мошенник прятался. Выдавал себя за священника. А на деле – скотина и многоженец. Еще и конокрад.

Свекровь закатила глаза.

– Многоженство ему простили бы. С кем не бывает. У нас и вправду все проще с этим делом, да. А вот кони – это другое. Особенно когда уводишь их у людей серьезных… нам за него двадцатку заплатили.

Леди прикрыла лицо рукой.

– Но в церкви я бывала. Даже на службе. Как раз он и вел. Кстати, говорил предушевнейше. А что, чего-то не так?

На деле это не совсем чтобы правда. Хаживала я туда. С матушкой. И одно время даже пыталась слушать, что говорят, но говорили обычно много и нудно, отчего зверски клонило в сон.

Сомневаюсь, что тут иначе.

– Все не так, девочка… Все не так. Во-первых, Чарльз состоит на службе императора, а потому не может вступать в брак без высочайшего на то дозволения.

Да. Неудобненько вышло.

– Закон старый. Император им не злоупотребляет, как правило он с легкостью дает согласие, но не тогда, когда воля его была нарушена.

– Мы не специально, – вздохнула я. – Так уж вышло.

– Верю. – Она убрала руку и поглядела на меня с сочувствием. Почти. – Но тем не менее Чарли совершил ошибку, и за нее спросят. Во-вторых, у его величества имелись собственные планы.

Что-то там такое я слышала.

– И выходка Чарльза определенно вызовет неудовольствие.

Ну… мне жаль. Или нет? Пока не решила. А потому молчу.

– Добавим то, что Церковь уже лет сто как добилась права признавать лишь те браки, которые заключаются под сенью ее и ее же служителями. Делалось это именно для того, чтобы защитить глупых девочек, которые сбегали из дома, чтобы сочетаться каким-нибудь «старым обрядом». Как правило, после этого они оказывались на улице, без денег, с испорченной репутацией и хорошо, если не в положении. А их так называемый «муж» снова и снова сочетался браком…

– То есть…

– С одной стороны, вы связаны, это будет видно каждому, кто хоть что-то понимает в магии. С другой, эта связь, существующая в тонком мире, не затрагивает такую вещь, как закон и право. С точки зрения и того, и другого, Чарльз совершенно свободен.

Задница.

И не просто задница, а глубокая, адски глубокая задница.

– Вижу, ты способна думать. – Маменька Чарли улыбнулась куда как сочувствующе. – Да, разорвать эту связь невозможно, но и не нужно. Ничто не помешает моему сыну, допустим, отправить тебя… куда-нибудь. Наш род богат, найдется поместье.

Где-нибудь в их цивилизованной глухомани.

– Ты будешь жить там. Чарльз – мальчик благородный, он не бросит свою так называемую супругу… но он поймет, что для рода будет лучше, если об этой… свадьбе никто и ничего не узнает. И для тебя тоже лучше.

– Хрена с два.

– Деточка, ведь жить можно и не в поместье. Есть иные, куда менее комфортные места…

– Знаете, – я поднялась, – о том, где мне жить, я у мужа спрошу. И да, если уж так нужно постоять в этой вашей церкви, думаю, Чарли не откажется.

Свекровь поджала губы.

Кажется, от меня ждали чего-то другого. Чего? Да… плевать.

– Эй, – я окликнула лакея, что крался мимо, – где тут мои комнаты? Отведешь?

Он икнул.

И кивнул.

Его императорское величество слушал.

Внимательно.

Не перебивая. А Чарльз не мог отделаться от мысли, что привозить сюда Милисенту было ошибкой. Что… Он запнулся. И продолжил. А его императорское величество едва заметно кивнул, то ли подбадривая, то ли отвечая на собственные мысли.

И оставлять ее наедине с маменькой – тоже ошибка.

Маменьке она не понравилась. Оно и понятно, у маменьки имелись планы, а она терпеть не может, когда эти планы ломаются. Пусть даже ломает их Чарльз.

Еще и Августа.

Сестрица, может, на Чарльза планов и не имела, но почему-то решила, что во всех бедах ее именно Милисента и виновата. А значит, с маменькой общий язык найдут.

Завтра же.

Завтра Августа отправится в деревню. Там воздух свежий, покой. И маменька с нею, хотя будет возражать, но Чарльз справится.

И с императором в том числе.

– Что ж… – Император заговорил, и низкий рокочущий голос, как всегда, вызвал желание согнуть спину. – Не могу сказать, что новости хороши, но да, могло быть и хуже. Мой дорогой родственник изложил примерно то же самое.

Император тяжело поднялся.

Уже не молодой, но еще не старый. Невысокий. Хрупкий даже. Но от него тянуло такой мощью, что находиться рядом могли немногие.

Чарльз мог.

– Силы у тебя прибыло. Хорошо. А вот нерасторжимый брак не слишком хорошо. У моих имелись на тебя виды, но как-нибудь переживут… девочку надо представить. Если и вправду так сильна, то и дети будут хорошие. Дети…

Император опять замолчал, как случалось порой. Взгляд его блуждал по комнате, не задерживаясь ни на золотой лепнине, ни на портрете, где его императорское величество были изображены с семьей.

– По обряду. Ты читал?

– Да.

– Что думаешь?

– Там и вправду ничего сложного.

– Именно. В этом и проблема. – Император оперся на столешницу. – А замолчать не удастся. Слишком многие знают… знали… в Старом Свете и вовсе… поселение то опять же.

Он задумался.

– Убрать не получится. Заткнуть тоже. Надо ограничить.

– Но…

– Зачем? – предугадал вопрос император. Чарльз выдержал его прямой взгляд. – Магов становится меньше, это да. И продолжить род им сложнее. Это тоже верно. Старик отыскал способ. Надо бы порадоваться, но не выходит.

Почему?

Технология ведь снимает почти все ограничения. Или… не в этом дело? Маги нужны, несомненно. Императору в том числе, но когда магов слишком много…

– Вижу, начал думать. И понимать. Если просто выпустить это в мир, то каждый, в ком есть хоть капля Силы, станет плодить себе подобных. А ведь мага мало родить, его еще надо выучить. И проконтролировать, чтобы он со своею Силой какой пакости не учинил.

К примеру, заговора.

Или восстания.

– Вот! – Император поднял палец. – Поэтому если уж знают все, то пускай себе знают. Надо лишь несколько подкорректировать это знание. Скажем, создать Ритуал. Особый. Провести который сможет лишь особа императорской крови.

– А… как же Змей? То есть лорд Сассекс?

– А в нем есть эта кровь. Сассексы происходят как раз из боковой ветви Тюдоров. Более того… – Тяжелые пальцы легли на спину золотой лошади. – Его бастард проводил обряды, но девочки умирали. Пусть об этом станет известно. Причем чем больше людей узнают, тем лучше. Впрочем, это не тебе дело, найду, кто займется.

Чарльз не сомневался.

Завтра или, возможно, послезавтра в газетах выйдут статьи. Страшные. Про Город Мастеров. Про свихнувшегося потомка древней династии… мало ли про что еще. С подробностями и гравюрами. Пусть гравюры будут посредственного качества, а подробности далеки от правды, но кому нужна правда? Людям бы сказок, да чтобы жутких, но со счастливым концом.

– Пусть до всех дойдет, что ритуалы у него не выходили, поскольку сила крови была не та… и вообще отца не слушал.

Император посмотрел Чарльзу в глаза:

– Ты…

– Буду молчать.

– Именно. Умный мальчик. – Его величество благосклонно кивнули. – А лучше намекни, что у меня кровь нужной силы.

А значит, обряд может быть проведен.

Но снизойдет император не ко всем. И это тоже ясно.

– Вот и замечательно… – Император повернулся к креслу. И все-таки он немолод. Но и старым назвать его язык не поворачивается. Сколько ему? Не то чтобы это скрывалось, но Чарльз как-то раньше не задумывался над подобным. – Награду… сам думай, что тебе надо.

– Брак. Вы признаете его законным.

– Это вопрос?

– Это просьба. И награда.

А еще он умеет улыбаться, только улыбка какая-то… тоскливая.

– Уверен? Можно ведь иначе.

– Нельзя. – Чарльз и этот взгляд выдержал. И плечи расправил, хотя, конечно, кто он рядом с потомком воистину древнего рода. – Никак нельзя.

– Говорю же… умный мальчик.