Текст книги "Почти цивилизованный Восток"

Глава 14, в которой магия вырывается наружу

Как ни странно, но ждать стало сложнее.

Теперь, когда Эва почти уверилась, что ее спасут. А ведь должны! Она все рассказала! И про всех! И теперь надо только подождать.

Тот жуткий человек передаст все брату.

И отцу.

И отец вызовет полицию. Дом оцепят. А ее спасут. Непременно. И она, очнувшись, тут же взялась за гребень, потому что некрасиво получится. Ее спасут, а она вся лохматая.

Волосы Эва расчесывала престарательно, стараясь не морщиться, когда пряди цеплялись за обманные зубья. И жаль, что помыть не выйдет… Только подумала, как дверь открылась.

Кэти.

Эва замерла. И сердце заколотилось быстро-быстро. Так, что гребень сам выпал из онемевших пальцев.

– Сидишь? – мрачно поинтересовалась Кэти. – Хорошо тебе. Сиди, и все.

Она повела носом.

А ведь платье на ней другое. Красивое. Из ярко-алой переливчатой тафты. Кружевом украшено. Шитьем. И махонькими перламутровыми пуговичками в два ряда.

Только сидит оно так, что ясно: шилось вовсе не для Кэти.

– Чего выпялилась? – огрызнулась та, подобравшись.

– Ничего. – Эва потупилась. – Платье красивое.

Врать она не умела, но Кэти поверила. И подобрела.

– А то… у меня таких много. Померла Матушка. – Она даже всхлипнула и слезу смахнула. Если бы Эва сама не видела, как умерла Матушка Гри, поверила бы в это показное горе. – Осиротели мы…

– Сочувствую, – выдавила Эва, отводя взгляд.

Сердце колотилось все сильнее.

– Ничего. – Печаль Кэти ушла столь же быстро, как и появилась. – Я о тебе позабочусь. Не боись. Тебе же лучше. Или думаешь, Матушка доброю была? Это она умела казаться доброю. А на самом деле та еще сволочь. Вставай.

– Я стою.

– Идем, стало быть. Будешь много говорить, без языка останешься. Ясно?! – И тощие пальцы впились в щеки Эвы. – Мордочку твою… думаешь, хорошенькая? Я тоже хорошенькой была. И вот чего!

– Как… это произошло? – спросила Эва, когда ее отпустили.

– Да… обыкновенно. Клиент один. Идиет. – Кэти успокаивалась столь же быстро, как и впадала в ярость. – Идем, кому сказала… и гляди у меня!

Кулачок ткнулся в самый нос Эвы.

– Я боюсь, – призналась та и вздрогнула. – Я… боюсь.

Правда.

Чистая.

И Кэти кивнула.

– И пральна. Бойся. Целее будешь. Я-то вон когда еще страх потеряла… и что вышло? А ведь думалось, что наконец-то… ко мне люди ходили. Знаешь, какие люди?! Не знаешь! Тебе и не надо… главное, что не просто так. А с уваженьем. Один так и говорил. Что, мол, найму тебе, Кэти, учителей. Будешь стараться и ледью станешь. Дом куплю. Поселю…

Она вздохнула и мечтательно прикрыла глаза.

– Соврал? – осторожно поинтересовалась Эва.

– Ай… мужики… что с них взять-то! Одним местом думают… а которые нет, так тех надобно держаться подальше. Когда мне рожу-то попортили, мигом все сгинули. И сдохла бы я, кабы не мамаша… только она за свою помощь все-то мною накопленное забрала. Милосердница…

Идти оказалось недалеко.

Знакомый коридор.

Лестница.

И еще одна. Лестницы в доме были узкими, и по ним весьма вольно гуляли ветра. Сквозило. И пахло плесенью, а еще цветами, уродливые букеты которых грудились в коридоре.

– Нравятся? – поинтересовалась Кэти, пощупав плотные лепестки белой лилии. – Дорогущие! Но завтрева красота будет!

Она даже глаза прикрыла.

– Завтрева все переменится… а ты иди, иди, чего столпом встала-то?

Завтра?

Эва ведь сказала, что два дня еще… есть два дня! А уже, получается, завтра? И что ей делать? Как быть? Как сказать… предупредить?

Проклятье!

– Мамашка лилии не любила, все-то ей покойницкими мнились. А смерти она боялась. – Кэти хихикнула. А Эве подумалось, что эта женщина куда более безумна, чем Виктория.

Тори хотя бы только в снах дотянуться пытается.

А тут…

– Давай. – Кэти распахнула дверь. – Заходи. Надобно тебя в порядок привесть, а то ж много не дадут.

– Не д-дадут?

Эти комнаты, верно, когда-то выглядели роскошно. И от былой роскоши остались вишневые панели на стенах и выцветший до грязно-серого цвета бархат штор. Да еще паркет – правда, давно не знавший воска и потому посеревший, покрывшийся царапинами. Старый ковер походил на тряпку. Гобеленовая ткань козетки пошла рваными ранами, из которых выглядывали клочья спутанного конского волоса.

– А то… – Кэти толкнула в спину. – Не стой! Я тебе честно скажу… Мамаша – она бы врала, а я от как есть, так и скажу. На хрен ты своей родне не сдалась. Ни медяка за тебя не дали.

Ложь.

Но… надо изобразить удивление. И ужас. Ужас, к слову, изображать несложно, потому что Эва как раз и пребывает в полнейшем ужасе.

– Ты ведь чего? Сбегла. Семью опозорила. Оскандалилась. А ежели вернешься, то кто поверит, что не порченая? И стало быть, отправят тебя в Бедлам. Бывала там?

– Нет.

– Жуть, – искренне сказала Кэти. – Жуткая. Лучше помереть, чем туда… но я ж чего, я ж тебе шанс дам.

– К-какой?

– Мужа найти. Чего? Вот выйдешь замуж взаправду, тогда и домой. К папеньке с маменькой. И с мужем. Небось, когда супруг будет, то кто станет сплетни жевать?

Все.

Но Эва промолчала.

– Тут у нас есть некоторые… мамашка, случалось, бралась девкам помогать. Не за так, само собой. Задарма и кошка не срет. А я не кошка, да… Так от, есть люди, которые жену найти хотят. Чтоб и мордой хорошая была. И не только мордой. А еще невинная, да при этой… с предками…

– Родословной?

– Во-во. При ней самой. Ну и так, чтоб не больно гонорливая, а еще при Даре. Сила-то магам надобна. От бессильной жены и дети такие же будут. Вот Матушка и помогала, искала девок, чтоб и с рожей, и с Силой, и непорченные. А после рассылала приглашения, на погляд, стало быть. Ну и там торговали. Все по-честному. Этот, как его… кцион.

– Аукцион?

– Во! Кто больше даст, тому и бабу. И ныне тебя готовилась запродать. Только сказать не успела. Померла вдруг. Внезапно.

Интересно, что они с телом сделали. Хотя, пожалуй, Эва не желает этого знать.

– Так что завтра вечером будет у тебя шанс, девка. Цена твоя – долг, который Матушка посчитала. Ежели найдутся те, кто заплатит, то и пойдешь ты… взамуж.

И снова ложь. Надо же, оказывается, не так сложно ложь видеть.

– А если нет?

– Ну… иначе отработаешь. Что я, злыдня какая? – Кэти пожала плечами. – Но лучше шанс свой не проспи. Покажись. Улыбнись там. Повернись… чтоб у них у всех в штанах потеснело.

Эва поняла, что краснеет.

– Вона, пока тут оставлю. Помойся. Причешись. А то на благородную ты не больно-то похожа.

Это прозвучало обидно. Но обиду Эва придержала.

– Воду принесуть. И еще. – Кэти прищурилась, и в глазах ее мелькнула тень безумия. – Сегодня вечером придет один… человечек. Побеседовать. Пожелал. Постарайся уж с ним… побеседовать.

Она выделила это слово.

– Я…

– Хороший человек. При деньжатах. Понравишься – выкупит. А нет, тогда гляди… дело-то твое, но не вернешь долг так – вернешь иначе. Я ж говорила.

И улыбнулась. Широко. И сразу стало видно, что зубов у Кэти не хватает.

– Я… постараюсь.

– Вот и славненько.

– Только, – Эва провела по платью, – оно… не совсем подходит для беседы. Понимаете? И ленту бы, чтобы волосы собрать.

– Платье пришлю какое-нито. А вот ленту тебе не надобно. Мужики страсть до чего распущенные волосья любят. Так что нехай так будут. Только… – Цепкие пальцы снова стиснули горло Эвы. Кэти дернула, заставляя сделать шаг к ней. – Вздумаешь дурить, я тебя… я тебе глаза выколю. Шлюхе они не особо нужны. Ясно?

Эва с трудом сдержала слезы.

А еще… еще впервые подумала, что это несправедливо! Из всего-то Дара ей досталась лишь способность заглядывать на ту сторону мира. Была бы она, как Берти, настоящим некромантом, уж тогда бы сумела…

– Но ты умненькая. – Кэти ущипнула Эву за щеку. – Я по глазам вижу.

И отпустила.

Вышла. Дверь затворила. На засов. В этом доме засовы были с той стороны. И Эва уняла дрожь. Осторожно подошла к двери. Может… нет, на руках браслеты, пусть и старые, но те крохи Силы, что есть у нее, они заперли надежно.

Хорошо, что та ее главная способность не закрыта.

Это…

Эта…

– Я справлюсь, – сказала Эва тихо. Только голос прозвучал отчего-то надтреснуто. – Я… обязательно справлюсь.

Чарльз приобнял изрядно пьяного Байни, который если и держался на ногах, то чудом, не иначе.

– А я т-тбе с-скжу! – Байни попытался вывернуться и даже ткнул Чарльза в грудь кривоватым пальцем. И сам же от толчка покачнулся, начал заваливаться на бок. – Ох… ты…

– Скажи. – Чарльз поморщился.

И бросил взгляд в зеркало.

Пустота.

Очередной вечер, точнее ночь, начавшись в клубе, закончилась в тихом доме на окраине Сэмфолда. Дом этот от соседних ничем не отличался и с виду был настолько обыкновенным, что глазу зацепиться не за что. Ни старый. Ни новый. Слегка неопрятный, с запущенным садом, отделенный от иных домов высокою оградой. И пусть Сэмфолд – район вполне себе приличный, особенно в дневное время, но чувствуется близость к иным, куда более опасным местам.

– И скажу! Так скажу… выпить есть? – неожиданно четко поинтересовался Байни. И икнул. – Пожрать бы…

Мотнул головой и поморщился.

А ведь на сей раз быстрее отошел. И значит, прав Эдвин: организм приспосабливается к этой дряни, чем бы она ни была.

– Голова… моя голова… – Байни сжал упомянутую голову руками. А потом его все-таки вывернуло, прямо на алую обивку софы.

Изнутри дом, пожалуй, отличался от тех, в которых привык бывать Чарльз.

Позолота, пусть местами и облезшая. Мебель крепкая, но давно уж вышедшая из моды, а порой и вовсе разномастная, будто попавшая сюда случайно. И хрупкого вида козетки вполне себе соседствовали с массивными креслами прошлого века.

Обивка вот везде одинаковая, алая.

С золотом.

И шторы тоже красные. Зеркал множество. В одном как раз Чарльз и отражается. Кривая, недовольная физия. Со щетиной, с помятостью и заломами.

Главное, отступить он успел.

И Байни придержал за шкирку. Появилось искушение тряхнуть от души, заодно отвесить пару оплеух и, когда протрезвеет, поинтересоваться, что же случилось со старым приятелем такого, чтобы он так издевался над собой.

Но…

Не отвесит. Не скажет.

– Ох ты ж… полегчало. Нэнси! – Байни отер рот ладонью. – Нэн, девочка моя!

– Чего? – Нэн поднялась с софы, на которой и спала, свесив руки да похрапывая. После сна голос ее звучал по-мужски низко, да и она, избавленная от пудры и краски, казалась страшною.

Байни даже шарахнулся.

– Скажи, чтобы пожрать несли. И ты сделала, чего я просил?

– Чего? – Нэнси зевнула, показывая желтоватые кривоватые зубы.

– Письмо. Рекомендательное.

– А… еще вчера. Он тоже жрать будет? – Она потянулась, и корсаж сполз, обнажив небольшую грудь.

Чарльз отвернулся.

– Будет, – сказал Байни. – А ты иди, приведи себя в порядок… а то как шлюха.

Хлопнули ресницы, но спорить Нэнси не стала. Исчезла.

– Пора ее менять. – Байни подавил зевок. – Идем пожрем, что ли. И домой надо, а то мать опять волынку затянет… и отцу донесут. Маменька ладно, а отец-то… будто сам молодым не был. Пилить начнет. Долг. Обязательства… будто я отказываюсь. Невесту мне нашли. Я говорил?

– Не помню, – пробурчал Чарльз, пытаясь скрыть раздражение. Если и сейчас пусто, то…

…После первой вечеринки состоялась вторая, на которой Чарльз сумел остаться трезвым. И то, что он увидел, привело его в ужас.

А еще подвигло принять предложение Эдвина.

В конце концов, герцогиня де Коллен всегда умела создать у высшего общества правильное мнение. И если она возьмет Милисенту под свою опеку, все станет много проще.

Наверное.

Правда, сейчас не отпускало ощущение, что становится только сложнее. Он приходил, собираясь сказать, но как-то… как-то не получалось.

Неотложные дела. Он слишком давно не был дома.

Письма, на которые обязательно нужно ответить. И вопросы, требующие немедленного решения. Августа, чье настроение меняется весьма стремительно, и никогда нельзя понять, с улыбкой его встретят или слезами.

Целитель, запретивший отъезд, ибо слишком много боли и потерь перенесла Августа. И потому состояние ее нестабильно, и нужен постоянный уход.

Разговоры. Пустые. Ни о чем.

Обеды.

Маменька. Ощущение, что он, Чарльз, участвует в престранном представлении, устроенном в его честь, где все участники знают что-то важное, а он понятия не имеет, что же происходит.

– О… хорошо. – Байни поднял чашу с бульоном обеими руками. – Так о чем это я… А, невесту мне нашли… Маменька говорит, что ты всех удивил. Ну, это она вежливо… Она и вправду такая?

– Кто?

– Твоя жена. – Байни икнул и прикрыл рот рукой. Потом с отвращением вытер. Глянул на грязные манжеты рубахи… и его снова вырвало, выпитым бульоном и желчью. – Твою ж…

Чарльз отвернулся.

Встречи.

Друзья. Точнее – люди, полагающие себя его друзьями, связанные с Чарльзом учебой ли, общими ли делами или просто случайными встречами. Где они были, когда ему понадобилась помощь? Впрочем, о помощи просить не принято.

Или жаловаться.

А вот пить…

– Из-звини, друг. Кажется, я и вправду перебрал… ох ты ж… – Байни побледнел.

– Целителя?

– Н-нет… п-пройдет… эти же… донесут еще… они же все тут… – Байни потер грудь. – Мне просто… п-полежать… Нэн позови.

– Давай помогу. – Чарльз помог приятелю встать.

Вечера всегда начинались одинаково. Разговор, без разницы о чем. Неторопливая игра. Малые ставки, такой же интерес.

Ощущение лености и неги.

Выпивка.

И зелье, которое появлялось словно из ниоткуда, а с ним и предложение:

– А не повеселиться ли нам, господа…

Полупрозрачный фиал. Капли с резким и терпким запахом аниса. Бокалы. И смех. Безумный смех. Подобный Чарльз слышал в опиумных курильнях.

Неужели они не понимают?

Или не хотят понимать? Врут себе, что это лишь маленькая слабость. Все люди имеют право на маленькие слабости, особенно такие, которые не вредят другим. А зелье отрезает Дар. И разум туманит. И все вокруг становится иным, таким болезненно ярким, волшебным.

– Иди, вот так… может, все-таки целителя? – Чарльз помог Байни лечь.

Тот вытянулся со стоном и глаза закрыл. А с лестницы свесилась Нэнси.

– Чего? – крикнула она. – Нажрался опять?

– Нет. – Чарльз взял приятеля за руку. Сердце билось как-то… неровно. Нервно. И выглядел Байни весьма нездорово. Кожа его приобрела сероватый оттенок. – Целителя зови.

– Чего?

– Целителя! – рявкнул Чарльз. – Или лучше… погоди. Пошли кого-нибудь по этому адресу.

Он зубами стянул перстень.

– Передай, чтобы поспешили. Я прошу. Все оплачу.

Байни приоткрыл рот, и изо рта вытянулась ниточка слюны.

Твою ж…

Они ведь говорили. Обо всем. Об актрисах, которые, конечно, премиленькие, но уж больно дорого обходятся. И это притом, что никаких гарантий верности или хотя бы порядочности. И балеринки не лучше. Потому любовниц стоит искать не там.

Нет, нет.

Те, что с Нижнего города, они получше всяких актрисок будут. Обходятся почитай задаром, место свое знают, а если заглянуть в правильное заведение, то и вовсе приобрести можно прехорошенькую.

И девицу.

Да, да…

Правда, куда идти, не говорили. Смотрели. Отшучивались. А когда зелье совсем уж туманило разум, просто замирали с открытыми ртами.

Блок. Ментальный.

Эдвин подтвердил.

Кто-то определенно позаботился о том, чтобы нужное Чарльзу место так и осталось тайным. А те адреса, которые назывались все-таки, на поверку оказались борделями разной степени поганости.

Пустое.

И вот Байни предложил составить протекцию.

Рекомендовать дорогого друга в маленький закрытый клуб. Проклятье! Если он загнется, то, стало быть, все зря!

– Не спать. – Чарльз хлопнул лежащего по щеке. И тот лишь моргнул. Взгляд плывущий, а уголок рта дергается. И глаз левый налился кровью. Смотрит куда-то вбок.

Вот зараза!

– Ой, а что с ним?

– Целителя! – Рев Чарльза сотряс дом до самой крыши. – Если на улицу вернуться не хочешь!

Нэнси на улицу возвращаться не хотела. И исчезла столь стремительно, что само по себе было почти чудом. Да едрить…

– Не смей! – Чарльз перехватил руки приятеля. Потом отступил. Разорвал на нем рубашку. Грязную, испачканную выпивкой, рвотой, соками. Грудь Байни вздымалась и опускалась. Изо рта доносился клекот.

Так, что Чарльз помнит о целительстве?

Никогда не давалось. Силы у него много, а там точность нужна. И… и что-то с Байни не так. С энергией. Так, надо найти точки выхода энергетических линий. Где-то на запястьях… и на горле. Но на горле русла большие, этак со своим потоком Чарльз и убить может.

А вот запястья – дело другое.

И теперь по капле, надеясь, что организм сам справится. Маги ведь живучие. Куда более живучие, чем обыкновенные люди.

Потихоньку.

Вот так. Байни сперва захрипел и дернулся, но потом затих, только уголок рта и глаза продолжали подрагивать в безумном ритме. Но живой. Это хорошо.

Продержится.

Точнее, они оба продержатся, пока не явится целитель.

Как долго пришлось ждать, Чарльз не осознавал. Просто сидел, вливая по капле Силу в ослабевшее и такое вдруг хрупкое человеческое тело. А потом его потеснили.

– Теперь моя очередь, – важно сказал господин Шверинсон. – Вы и без того неплохо потрудились, Чарльз… не будь вы столь безголовым, я бы пригласил вас в ученики. Возможно.

Дышать стало легче.

Левас Шверинсон недаром считается лучшим из целителей. И Байни он спасет. И… пускай тот редкостный придурок, но почему-то совсем не хочется, чтобы он умер.

– Надо же. Какая интересная картина. Чарльз, вы не будете столь любезны помочь?

– Все, что в моих силах.

– Саквояж. Пусть та милая особа, что принесла ваш перстень… вы умеете удивлять, Чарльз. Так вот, мой саквояж. В нем инструмент. Соберите шприц. Мне нужна кровь этого бестолкового молодого человека. Его отец будет весьма огорчен. Да, да… предвижу.

У Леваса Шверинсона было очень живое лицо с длинным носом и узким, выступающим вперед подбородком.

Тонкие пальцы.

Сеть морщин на смуглой коже.

– А вы… – Он глянул на Чарльза с укором. – Ходят слухи, что вы, молодой человек, имели неосторожность жениться… весьма вас с этим поздравляю.

Шприц нашелся.

Собрать, правда, получилось не сразу, пальцы дрожали, и потому, когда Нэнси просто забрала стеклянную колбу из рук, Чарльз не стал сопротивляться. Она ловко присоединила иглу и вставила поршень.

– Чудесно, милое дитя… вижу немалый опыт. Опиум?

– Я… иногда помогала.

– И этому бестолковому самоубийце? Чарльз, не притворяйтесь, что вас здесь нет. Подайте жгут и затяните… вот так.

Со жгутом он управился.

– Нет. Байни не кололся. До него… раньше… он хороший. Он не умрет? – В глазах Нэнси появились слезы, но стоило ей понять, что никто не обращает на них внимания, и слезы исчезли. – Он мне еще за этот месяц должен.

– Не знаю, не знаю… – Левас покачал головой. И нахмурился. – Чарльз, будьте добры поделиться со стариком…

Чарльз молча протянул руку.

– Вот тут держите… вливайте осторожно. Чую, Силы у вас прибыло. Оно-то, конечно, лучше бы мозгов. В следующий раз просите Бога мозгами дать… но пока давайте, вот, по капле… Вижу, от этого зелья вы воздержались… что за гадость?

– Н-не знаю. – Нэнси моргнула и шприц подала.

– Сами, голубушка. Сами… вот так, ручку ему согните, чтобы вены проступили, а дальше, думаю, справитесь.

Вены и вправду проступили на белой, какой-то влажной коже. Черные, они походили на червей, и Чарльз с трудом сдерживался, чтобы не отстраниться.

Силу.

Сила текла. По капле. Медленно. И Байни дышал. Грудь его вздымалась. Опадала. Сердце колотилось где-то там, внутри. А Левас замолчал. И это было плохим признаком.

Очень, очень плохим.

Ну же… Байни не может умереть! Не имеет права! Он обещал… и без него Чарльз не найдет этот треклятый аукцион. А ведь дело даже не в сестре Орвуда.

Дело…

Дело в том, что Чарльз должен. Что-то должен сделать, чтобы остановить все это безумие.

– Вот так… – Левас смахнул пот дрожащей рукой. – От меня так просто не избавиться, молодой человек… да, да… Милая дама, вы не будете столь любезны заварить чаю? И сахару, сахару побольше. А еще еды бы какой. Совершеннейшим образом не отказался бы.

– А это куда? – Нэнси показала шприц, наполненный темной кровью. Слишком уж темной.

– Будьте добры… там, в саквояже, есть футляр. Туда и положите. А еще поближе подвиньте. И таз какой-нибудь. Я, признаться, не сторонник кровопускания, но сейчас, боюсь, это просто-таки необходимо. И чай, несомненно… без чая никак. Чарли, подайте-ка скарификатор.

Кровь струилась по запястью, все еще бледному и словно лаком покрытому. Желтым грязным лаком. И набиралась в ладонь Байни, поскольку его пальцы застыли в полусогнутом виде, словно он и в бессознательном состоянии пытался ее собрать. А потом стекала меж пальцев в блюдо.

– Что с ним? – тихо спросил Чарльз, прикусывая губы.

Байни дышал. Много ровнее, чем прежде. Лоб его покрывала испарина. И веки слегка подрагивали.

– Мозговой удар. – Левас устроился на полу, сунув под зад одну из подушек, что на этом полу валялись. Узкие брючины задрались, выставив на всеобщее обозрение и носки, и подвязки, отчего-то зеленые. Зеленый Левасу не шел.

Хотя, конечно, странно думать о чужих подвязках для носков.

– Он же молодой.

– Молодой. Бестолковый. Как все вы. Полагает себя бессмертным. Но… Чарльз, не буду кривить душой. Вы знаете, что он принимал?

А вот взгляд у Леваса холодный.

Расчетливый взгляд.

Чарльз чуть склонил голову и взглядом указал на Нэнси, которая самолично чай принесла.

– Благодарю, милое дитя… а теперь, будь добра, приведи себя в порядок. Его отец, который, полагаю, скоро прибудет, весьма старомоден в некоторых вопросах.

Нэнси нахмурилась:

– Байни мне за месяц не заплатил!

– И щепетилен. Успокойтесь. Он по достоинству оценит вашу помощь. Но ваш вызывающий внешний вид – к чему злить человека, который и без того будет зол? Вы, несомненно, юны и прекрасны, и ваша фигура – отрада для глаз старого больного человека, но это лишь я… да, да…

Нэнси вздернула нос и удалилась.

– Он в самом деле придет?

– Я отправил помощника. Все же лорд Эвенвуд – фигура весьма значимая. И раз уж дело такое… полагаю, что да. Сына он любит. Как по мне, даже слишком. Так что он принимал-то? Это не опиум. Не морфий. Даже не этот… новая придумка. Героин. Слышали?

– Нет.

– Недавно в городе появился. Весьма хвалят, да… но, как по мне, та еще отрава. Хотя вроде бы как им лечат пристрастие к опиуму, и с успехом. От кашля опять же помогает. Хотя мой вам совет: лучше обходитесь обыкновенной солодкой.

Чарльз поглядел на Байни.

– Он…

– Жить будет. Да и вы оказались рядом, что, несомненно, хорошо… однако что до остального, то сейчас сказать сложно. Героин вызывает некоторое возбуждение, опиум разрушает тело, а вот то, что принял он… взгляните. – Тонкий палец коснулся лба Байни. – Его энергетические линии искорежены. Некоторые словно источены изнутри, другие расширены чрезмерно. И такое ощущение, что они спутались. Вы ведь не целитель, верно?

– К сожалению. Или к счастью.

Левас указал на поднос.

– Не откажетесь чай старику подать? Целитель бы из вас не вышел. Силы многовато. А вот мозгов…

Обижаться на Шверинсона не выходило. И чай Чарльз подал. И вежливо не заметил, как подрагивают смуглые руки.

– Физическое и энергетическое тела связаны. Более того, маг от обычного человека и отличается-то лишь степенью развития энергетического тела и возможностью поглощать энергию извне. Поглощать и отдавать! – Левас поднял палец. – Даже обычный человек делает это – на примитивном, так сказать, уровне. То, что выпил ваш друг, изменило структуру его тонкого тела. И это привело к накоплению энергии внутри. А что будет, если чайнику заткнуть носик?

– Крышку сорвет.

– Именно. Случился непроизвольный выброс энергии, но направленный не вовне, а внутрь. Внутрь физического тела.

Твою ж мать… о таком Эдвин не предупреждал. Или не случалось прежде? Если так, то Байни первый. Первый, но не последний.

– И имеем, что имеем…

Чарльз посмотрел на приятеля, который лежал все так же. Тихо. Спокойно. И темная кровь капала в подставленный таз. Таз был не слишком чистым. Кровь и вовсе казалась черной.

– А… кровь зачем отворять?

– Тела ведь связаны, – терпеливо пояснил Левас, выпив чай одним глотком. – Изменения одного повлияли на второе. Или наоборот? Пока сложно сказать. Главное, что все его тело отравлено.

Желтоватые пальцы прижались к шее.

– Оно старается избавиться от яда. И я помогаю. Я собираю его в кровь. А кровь покидает тело. Но… не уверен, что полное восстановление возможно.

– А как скоро он придет в себя?

– Нескоро, – покачал головой Левас. – Весьма и весьма нескоро.

Чарльз с трудом удержался, чтобы не выругаться.