Текст книги "Почти цивилизованный Восток"

– Опять… – выдохнула женщина.

– Мама! – с упреком произнес Бертрам.

– Да, да… прошу прощения… я… она… моя дочь…

– Она жива, – поспешил заверить Эдди. – Напугана, но жива.

Бертрам с отцом переглянулись.

– Пока она находится в относительной безопасности.

– Что с ней…

– Ее держат взаперти, но не бьют, не обижают. Кормят.

Эдди не знал, что еще сказать, чтобы успокоить женщину. Та прижала кружевной платок к глазам и вздохнула.

– Благодарю, – произнесла она мягко. – Вы… вы меня порадовали. И если моя дочь… вернется… я этого не забуду.

– Думаю, теперь найти ее будет многим легче. – Эдди покосился на тарелку, на которой еще лежал кусок мяса. Рядом высилась горка вареного гороха. – Да и…

Он запнулся, не зная, стоит ли говорить.

Но укоризненный взгляд заставил вздохнуть. Снова.

– Я смогу до нее дотянуться. Не физически. Скорее уж речь идет о тонком мире. Хотя… я в нем не особо… случалось бывать, но вот так, чтобы практика, ее не было.

– Я в вас верю, – сказала женщина тоном, не терпящим возражений. – Пойду. Нужно приготовить комнату. И врач… уверена, что Эве просто необходим будет целитель.

Она ушла.

И дышать сразу стало как-то легче.

– Ешь, – сказал Бертрам. – И рассказывай.

Эдди так и сделал.

Глава 13, где разговор идет о крепкой родственной любви

Завтрак.

Завтрак – это… это утро. Очередное. Столовая, которая слишком велика, чтобы чувствовать себя в ней хоть сколько-нибудь уютно. Мрачно-торжественная маменька Чарльза. И хмурая, не скрывающая раздражения сестра его. Она, в отличие от свекрови, делала вид, что вовсе меня не замечает.

Это злило.

Несказанно.

Как и отсутствие нормальной еды. Ну вот разве человек, который голоден, насытится двумя ложками овсянки и сухой корочкой хлеба, по которой слегка мазнули маслом?

Чай бледный.

Молоко пахнет гарью. А паче того давит на нервы тишина.

– Вижу, – свекровь решила первой ее нарушить, – сегодня вы решили одеться прилично.

И губы поджала.

Долго она мне еще будет вспоминать тот выход.

Сестрица отвернулась и тоже губы куриной жопой сложила. А ведь похожи они. И от этой схожести прямо дрожь берет.

– Доброе утро! – Я плюхнулась на стул и вздохнула.

Прилично…

Скорее уж… В общем, в тот раз я и вправду переборщила слегка, если подумать. Даже в наших диких краях я к обеду переодевалась в платье. А тогда в брюках пришла. Позлить думала.

Позлила.

Вышел скандал. С обмороком. И приказом удалиться, которому я с превеликой охотой последовала. Так она еще потом Чарльзу нажаловалась. Уж не знаю, чего наговорила, но он был недоволен.

И я.

И… поругались. А потом помирились. И опять поругались, правда, на следующий день, когда он вновь изволил явиться, а я спросила, где это его демоны носили всю-то ночь.

Он ответил.

Я тоже не сдержалась. И вместо того, чтобы помириться, поругались того сильнее. Честно, сама не понимаю, как оно получилось, что мы разошлись по разным комнатам. И замолчали.

Дураки, что с нас взять.

Так и повелось. Он пропадает. Я злюсь. Он появляется, я злюсь еще больше. И ничего хорошего с этой злости не выходит, понимаю же, а успокоиться не могу.

Завтрак наконец подали.

Овсянку. С маслом, что растекалось по горке желтоватой жижицей. И тот же подсушенный хлеб. И чай, который больше на помои похож, потому как бледный, безвкусный. Оттого в него и льют молоко, чтоб хоть чего-то было.

– Мой сын снова изволил ночевать в другом месте? – вежливо осведомилась свекровь. И главное, не пытается же скрыть, что рада.

Ага.

Чему?

Тому, что Чарли в очередную авантюру вляпался? Придворная служба… в записке, которую муженек соизволил прислать, о ней говорилось. А я вот взяла и поверила, что именно она, служба, и виноватая – такая, которая ночью. Ну-ну, это он пусть кому из местных девиц на уши вешает. Я ведь чую, чем от него пахнет.

Сигарами.

И виски. Еще слабо-слабо, но все-таки – духами, такими ядреными, вроде тех, что шлюхи Бетти любили, чтоб, значит, перебивало напрочь запах немытого тела.

Кабы были духи какие другие или только виски от него несло, я бы подумала… ну, про то, что он ничем-то от папашки моего не отличается.

Честно говоря, сперва даже так и подумала. А потом… потом просто поняла, что в жизни такой чистоплюй с немытою девкой не свяжется. Чарльз если и найдет шлюху, то из тех, что почти приличными притворяются. Поняла и… не успокоилась. Потому как выходило, что вляпался муженек в очередную историю, если вовсе не вознамерился подвиг совершить.

И ведь не скажет, какой. Не из недоверия, а чтобы я не полезла.

Обидно. Вдвойне.

– Вы же вроде уезжать собирались. – Овсянку я в себя кое-как запихнула. Если подумать, не такая уж и мерзость, случалось есть и чего похуже.

Да и дорогу к местной кухне я еще в самый первый день нашла.

И с поварихой познакомилась. Не скажу, что знакомство так сразу заладилось, сперва-то она фыркала и носом крутила, дескать, я ей не хозяйка. Но потом ничего.

Сговорились.

Так что после первого завтрака будет и второй. Нормальный.

– Или передумали?

Дорогая свекровь вновь поджала губы, Августа же подумала было изобразить обморок, откинувшись на кресло, но потом дошло до болезной, что вряд ли кто на него внимание обратит. И надулась.

– Как я могу бросить тебя в ситуации столь неоднозначной?

– Легко! – ответила я с надеждой. И пальцем на Августу указала. – Ей вон свежий воздух нужен. А то вся сбледнула.

– Что? – На щеках Августы проступили пятна.

– И схуднула.

Свекровь закатила очи. Я тоже поглядела на потолок. Потолки в их доме высокие и со всякими там завитушками. Кое-где и вовсе намалеваны пухлые младенчики, цветы, птички. Красиво, конечно, но непонятно, на кой оно.

– Сама ты… схуднула, – огрызнулась Августа, не выдержав-таки.

– И это тоже. – Я похлопала по животу. – С такими завтраками и вовсе сгинуть недолго. Или вы нарочно решили меня голодом уморить?

– Леди пристала умеренность в еде, – заметила свекровь, разглядывая овсянку как-то так… без особой, скажем, любви.

– Так то ж леди, – возразила я.

– Действительно…

И опять стало тихо. Настолько, что слышно было, как гудит где-то там, под расписным потолком, муха. Как ни странно, но это гудение несколько примиряло меня с действительностью. Вот вроде ж оно и цивилизация, и дом роскошный, а нате вам, мухи никуда не делись.

– Я взяла на себя смелость пригласить модистку. – Свекровь все же ткнула в кашу ложкой. – И куафера. И еще кое-кого… все-таки тебя надо приводить в порядок, прежде чем показывать людям.

– Я в порядке.

– Несомненно, – она чуть склонила голову. – Но… видишь ли, милая, у нас разные представления о том, что есть порядок.

Ну да, слыхала.

– Мама! – выдохнула Августа.

– Да, дорогая? Тебе тоже не помешает несколько… освежить облик.

– Я в трауре!

– Несомненно. Но это еще не повод вовсе отказываться от маленьких радостей жизни.

Августа молча поднялась.

А я… впервые, пожалуй, мне стало ее жаль. Пусть Змееныш был редкой скотиной, пусть она знала, что он вытворяет. Но ведь она любила. И продолжала любить. А теперь вот…

– Вернись, – жестко сказала свекровь.

Но Августа будто не услышала.

А я почему-то чувствовала себя виноватой. Хотя, конечно, я-то как раз ни в чем не виновата.

– Что ж… – Свекровь тоже встала. – Не буду утомлять тебя своим присутствием…

– Погодите. – Спрашивать ее совершенно не хотелось, но ведь больше некого. Чарли… хрен его знает, когда вернется. Но ведь и братец мой сгинул куда-то. И матушка. А это совсем не нормально. – Мне никто не писал?

– А есть кому? – Свекровь подняла бровь.

А я… я почувствовала ложь.

Вот ведь… свекровище!

– И вправду. – Я тоже встала. Овсянку не то чтобы не люблю, скорее уж не люблю именно эту, безвкусную, полужидкую и отравленную «добрым» ко мне отношением. – Кому бы мне писать-то! Ничего. Думаю, я вполне сама справлюсь.

– С чем?

– Со всем! – рявкнула я, чувствуя, что еще немного, и полыхну. А ведь Чарли учителя обещал. И что все будет хорошо.

Вот и верь ему после этого.

До кухни я добралась спустя четверть часа, и Марта молча поставила передо мной огромную тарелку. Бекон. Яйца. И слегка обжаренный, посыпанный крупной солью козий сыр.

– Спасибо, – поблагодарила я искренне.

И за чай.

Нормальный. Темный до черноты и горький. Леди такой не пьют? А вот Марта вполне, пусть даже, подозреваю, не ставя хозяйку в известность. И это тоже греет душу.

Нет, я не злая, просто…

– Письма, – поинтересовалась я, вытирая растекшийся желток куском хлеба. – Мне должны были приходить письма.

– Я в дом не поднимаюсь, – буркнула Марта, но глянула с сочувствием.

Значит…

– Кто? – спросила я мягко.

Она же вздохнула и, отерев полотенцем крупные мягкие руки, опустилась на скамью.

– Ешь, девонька… ты, я вижу, из простых…

Я промычала что-то невнятное.

– Так что тут надолго не задержишься. Хозяйка крепко недовольная. – Марта покачала головой и губы поджала. Чем-то неуловимо походила она на Мамашу Мо, то ли этою вот неторопливостью, то ли запахами кухни, что напрочь пропитали и одежду ее, и волосы, и саму кожу. То ли еще чем. – Молодой господин-то в прежние времена с маменькою не спорил. Да и чего ему? У него свои дела, мужские. А у нее, стало быть, свои, но женские.

Я кивнула.

– Она, сказывают, уже и сговорилась с кем-то про женитьбу.

Слушать было неприятно.

– Думала, небось, что хозяин слезу уронит, маменьку пожалеет и женится. Особенно когда младшенькая этакое-то выкинула, да… А он взял да сбег. Кто бы мог подумать…

Она снова замолчала и губой задвигала, будто жует чего.

Мамаша Мо и жевала. Табак.

Принести, может?

– А возвернулся уже, и вот… Наши сказывают, что она о том объявление давать не велела.

– Какое объявление?

– А как водится-то. В прежние времена люди что? Шли к священнику, а тот уж в храме, стало быть, на службе имена и объявлял. Мол, такой-то и этакая собираются пожениться. И, стало быть, коль кто ведает, отчего неможно им жениться, то пускай скажет. И так месяц.

Я кивнула.

Знаю. У нас не то чтобы так же, но случалось.

– У людей простых и ныне так. Оно и правильно. Пред людями сказано, и никто не может попрекнуть, что не слышамши. А вот у благородных иначе. Они в газету, стало быть, объявление шлют. Вон, про дочку свою она послала, что, мол, замуж та вышла, хотя ж никто не поверил, что и вправду вышла. Но вид сделали. Как же. Род древний. Славный. И старого хозяина помнят еще, да… Теперь-то, может, и правильно. Вернись она безмужняя и с животом, что было бы?

– Что? – спросила я.

А ведь и вправду интересно же!

– А ничего хорошего! – отрезала Марта. – Только о другом я. Господин, стало быть, велел известие послать. В газету. Чтоб напечатали про свадьбу. Про то, что женился он на девице… уж запамятовала, как там тебя.

Ничего.

Это нормально. Я просто кивнула.

– И когда бы оно так было, тогда велели бы дом готовить. Понимаешь?

– Нет, – честно ответила я.

Ничего не понимаю. Куда готовить? И для чего?

– Невесту и жену положено обществу представлять. Сперва у себя дома, а после уж – коль обчеству благородному глянется, то и по гостям. И тянуть с приемом не принято. Люди ж тогда подумать могут, что семья, стало быть, не рада этой свадьбе.

А она и не рада.

Совершенно.

– Дом же к приему приготовить непросто. Это надобно не только тебя приодеть, но и тут все обиходить… вона, садовников позвать, заказать цветы там, ленты и всякое иное. Да еще продукты, ибо всяк гость пожрать любит. А велено как на обыкновенную неделю брать.

Вот теперь я начала понимать.

– То есть… она показывает, что не рада?

Я и сама это вижу. Но одно дело, что вижу я, а другое…

– Госпожа наша лицо держать будет даже помираючи, – доверительно сказала Марта. – И коли бы объявление вышло, она бы скоренько прием устроила. И тебя бы нарядила, драгоценностями окрутила с ног до головы, чтоб никто не усомнился… вот…

А если прием не планируется, то…

– Письмо не ушло.

– Почтою Лидворм занимается. Но к нему не суйся. Он госпоже преданный… и то недоволен, что ты туточки. Запретить-то не может, ты, чай, тоже из господ. И мне он тоже не указ… если чего велишь, то исполнить буду обязана.

Марта хитро усмехнулась.

– И мои письма тоже через него проходят?

– Все письма, какие есть, отправляет. И получает. Разбирает. И гостей. Ежели кому не рады, то в жизни дальше порога не пустят.

Вот же скотство. Я возмущенно закатила глаза.

– Ишь… очи-то у тебя золотые какие, – восхитилась Марта. – А ты, девонька, не спеши… силой силу не переломишь. Не эту. Умом надобно.

Понимаю. Но где бы еще взять его, ума этого.

Но Чарли, если явится, я все выскажу.

В отеле пахло цветами. В этом, мать его, гребаном отеле все так же пахло цветами. Стабильно. Раздражающе. Швейцар отвесил поклон.

И дверь открыл, будто сам Эдди безрукий.

Лакей проводил взглядом, в котором читалось все то же плохо скрытое недоумение. Ну да, такому, как Эдди, не место в подобном заведении.

Кто-то вздохнул.

Кто-то возмутился тонким нервным голосом, но Эдди предпочел не услышать. Странно, что его до сих пор отсюда не попросили. Или матушку. Но жилье надобно искать. Похоже, в городе они надолго, а если так… Вот на Западе все понятно.

Идешь в салун.

Или в таверну. Или к шерифу, который точно подскажет адресок приличной вдовы, которая находится в достаточно затруднительном положении, чтобы не слишком обращать внимание на такие мелочи, как внешность постояльцев.

А тут что?

Газеты читать? Он в раздражении поднялся наверх.

А у матушки были гости.

Гость.

Один. А те двое, что встали за его спиной, похоже, просто сопровождение. Вон, левый к револьверу потянулся, правый и вовсе пальцами щелкнул, активируя артефакт.

– Эдди, дорогой. – Матушка поднялась навстречу. – Позволь представить тебе господина Роджерса.

Седой старик поклонился. Чинно. Вежливо. Без тени насмешки, которую Эдди уже научился улавливать что в поклонах, что во взглядах.

– Он пришел помочь мне в моем… вернее, в нашем деле. А это мой сын.

В светлых, словно тоже седых, глазах не мелькнуло и тени удивления. Будто… так и надо. Старик привстал, сунул фарфоровую чашку одному из тех, что держались рядом. И поклонился снова.

– Рад, – сказал он коротко.

– И я, – Эдди ответил поклоном на поклон. – Может, я не буду мешать тогда?

– Нет, Эдди. – Матушка указала на кресло. – Чай сейчас принесут. Хорошо, что ты вернулся… вовремя.

– Госпожа…

– Не стоит, Рейни. Вы же не думаете, что я буду заниматься делами сама?

Кажется, старик именно так и думал.

Матушка вздохнула:

– Домом я бы могла заняться, но это вот все… нет, это не для меня. – Она покачала головой и коснулась подбородка. – Да и вы ведь осознаете, что мне не обрадуются.

Старик чуть склонил голову. Соглашается?

– Вы уже беседовали… с ним? – осторожно спросила матушка.

– Еще нет.

Ни хрена не понятно, и это нервирует.

– Почему? Нет, Эдди. Останься. Пожалуйста. Или ты спешишь?

– Нет, мама. Конечно, я останусь.

Спешит.

Наверное.

Он помнит дом, который ему показала девчонка. И пусть город большой, но дом стоит на берегу, а стало быть, всего-то и надо, что лодку нанять. Прокатиться по реке, полюбоваться окрестностями. И пусть некроманты сами до того дойдут, пусть даже они знают город лучше Эдди, но… что-то мешало просто отступить.

Сейчас.

А вот пару минут матушке Эдди уделит.

Или не пару.

– К слову, я хочу, чтобы вы проверили документы. Усыновление состоялось по всем правилам, но вы понимаете, сколь легко придраться к какой-нибудь мелочи… и знаете, что эти мелочи будут искать.

Старик вновь склонил голову.

– Вам я верю, – продолжала матушка. – Несмотря ни на что, вы всегда оставались верны моей тетушке… и не только. А потому не смею просить, но лишь надеюсь на вашу помощь…

Молчание. И треклятый чай в крохотных чашках. Старик не спешит отвечать, но смотрит в эту самую чашку, будто надеясь на дне ее отыскать ответы.

– Что ж, буду откровенен, – он все-таки заговорил, – нынешнее положение весьма неоднозначно. Недавний заговор, который имел место быть…

– Он не удался.

– Во многом благодаря упрямству некоторых личностей… и да, пожалуй, сие пойдет на пользу. Брак вашей дочери заключен. И оспаривать его не рискнут. Тем паче, сколь знаю, молодому Диксону дано императорское слово, а при всей сложности характера его величество слово держит всегда.

– Он будет зол.

– Несомненно, но мне кажется, вы недооцениваете его. Весьма недооцениваете.

Эдди слушал. И не понимал. Наверное, матушка объяснит все позже, а пока ему надо сидеть и улыбаться, правда не так, чтобы старика напугать. Все же в возрасте человек, да.

– В таком случае…

– Я оставлю документы. И распоряжения уже отданы. Дом… вы уверены, что вам нужен именно тот?

– Вполне.

– Он довольно стар. И пусть его поддерживали в должном состоянии, но все-таки… расположение. Не самое удобное, да…

– Сад? Сохранился?

– Вполне.

– Тогда хорошо.

– И сад, и беседка… помнится, вы любили там читать. А ваша тетушка все повторяла, что книги до добра не доведут.

– И оказалась права.

– Как сказать, как сказать. – Старик поднялся. – У каждого своя судьба. И не нам решать. Вы хотя бы попытались стать счастливой.

– Не вышло.

– А могло бы и получиться. Шанс был. Всем дается шанс. Кто-то его использует, а кто-то считает, что долг превыше. И в итоге снова несчастлив. Но это все философия, не более того… простите. Документы я оставлю. Поверенного пришлю. Хороший мальчик.

– Ваш…

– Внук, да. Появился уже после того, как вы… Отчасти он и девочки примиряют меня с моей жизнью. Так что выбросьте из головы всякие глупости. Мы все чем-то жертвуем. И не всегда это имеет смысл. А сын у вас хороший, да. Думаю, общество оценит.

Эдди фыркнул, не сдержался.

– Главное, учтите, молодой человек. – Старик прищурился. А глаза у него и вправду седые, такие случаются у людей, многое переживших. – Рады вам не будут, но вот использовать… использовать постараются. Да. А потому, если уж не сочтете за труд принять совет старого, но еще не впавшего в детство человека…

– Сочту за честь.

– …избегайте общества юных прелестниц.

– Почему?

– Опасные существа. Самые опасные из известных мне.

И ушел.

Неспешно. Опираясь на тонкую тросточку, что выглядела несерьезною, но вот Сила, ее окутывающая, намекала, что тросточка сия имеет свои секреты.

Как и молчаливое сопровождение.

– Стало быть, дом… – осторожно начал Эдди.

На столе осталась кожаная папка с серебряными уголками. Выглядела она весьма солидно, но внутрь заглядывать не хотелось.

Категорически.

– Все-таки отель – это не то. Согласись, дорогой.

– Мама…

– Этот дом оставила мне моя тетушка. Именно мне.

– Та, что не любила книги?

– Отчего же, любила. Только иные. Жизнеописания святых. Мне они казались такими мрачными… сплошное преодоление и духовный подвиг. Тетушка рано вышла замуж. И брак ее был не слишком удачен. Во всяком случае, она как-то обмолвилась, что супруг ее умер прежде, чем она дозрела до мысли об избавлении от супружеской связи иным способом.

Эдди приподнял бровь.

– Нет, нет, дорогой… тебе пора научиться думать о людях хорошо.

– А этому можно научиться?

– Научиться можно всему. Было бы желание. Она подумывала уйти в монастырь. Отчасти поэтому я и… я в монастырь не хотела. Я часто бывала у тетушки. Мои родители считали ее в достаточной мере благоразумной и набожной, чтобы одобрять эти визиты. А я… там я была счастлива. Тетушка не привечала гостей. У нее был тихий дом. И довольно свободные порядки. Во всяком случае, никто не требовал переодеваться три раза в день.

– Зачем?

– К завтраку. Обеду. И ужину. А еще визиты. И прогулки. Посещения… ты не представляешь, насколько это утомительно.

– Мне глянуть? – Эдди все-таки подвинул папку к себе. – Дом?

– Да. Было бы неплохо. Мне здесь не нравится. – Это признание далось матушке не сразу. – Мне казалось, что… все будет иначе. Что стоит вернуться, и я снова стану прежней. Хотя, конечно, в моем возрасте пора бы уже избавиться от иллюзий. Прежней я не стану. Но может, это и к лучшему… Иди. Нет, погоди… там должна быть чековая книжка. Пока сумма не то чтобы велика, но на первое время хватит. А потом… ты не получал писем от Милисенты?

– Нет.

Эдди папку открыл.

Бумаги. Как же он, мать их, ненавидел бумаги. Не все, но такие вот, с гербами, завитушками, заполненные мелким аккуратным почерком. И наверняка выписано все туманно, так, чтобы с первого раза не понять. И со второго тоже.

– Я сегодня наведаюсь.

– Не спеши. – Матушка разом успокоилась, а ведь визит этого старика заставил ее нервничать. И вовсе не потому, что не рада она была его видеть.

Рада.

Безусловно.

– Думаешь, мне не обрадуются?

– Смотря кто. – Матушка поглядела в недопитый чай. – Чарльз – хороший мальчик. Но мужчины порой бывают весьма слепы, особенно в отношении тех, кого любят.

– Что-то я не понимаю.

– Он любит Милли. Но он любит и сестру. И мать.

– А они как раз… – Эдди кивнул. – Не в восторге.

Особенно мать. У нее там, на лице, все написано было. И восторг, и прочие чувства.

– Именно.

– Но тогда…

– Тогда надо быть рядом, Эдди. Просто быть рядом. И дать возможность ей самой разобраться. Ты хороший сын. И хороший брат. Пожалуй, чересчур хороший…

– Это плохо?

– Иногда. Сейчас сложный момент. Милисента ведь почти никогда не оставалась одна. Проблемы? Ты их решал. Всегда. И опекал. И приглядывал. Но так не может продолжаться вечно.

– Почему?

– Хотя бы потому, что у тебя своя жизнь.

– Мама…

– Своя, Эдди. Ты рано или поздно, но тоже заведешь семью. Или если не захочешь, то займешься чем-нибудь. Ты, кажется, хотел открыть мастерскую? Вот и откроешь. Или нет? Агентство? Да и просто… я не уверена, что ты сможешь выжить здесь. Тебе ведь плохо.

– Не настолько, чтобы сбежать, – проворчал Эдди. – Но да, город. Слишком большой. Шумный. Людей много. Силы много.

Да и глядят на него… вон, вчера полисмен пристал, шел за Эдди до самого отеля, а потом еще со швейцаром разговаривал, явно выясняя, кто он таков и что в приличном месте делает.

– Именно. Но ты не уедешь, пока не убедишься, что с Милисентой все в порядке. А с ней не будет все в порядке, пока она не научится жить сама.

– Как-то это…

– Жестоко? – Матушка провела пальцем по краю чашки. – Возможно. И все равно, сейчас ей надо решить, чего она хочет. От семьи. От жизни. От мужа… Ей надо научиться отстаивать свои интересы, причем без револьвера и членовредительства!

– Это сложно.

– А никто и не говорил, что будет просто. Насколько я успела понять, характер у леди Диксон непростой. Но все же говорят о ней с уважением, а значит, человек она по сути хороший. И сыну желает исключительно добра. Только… представления о добре у них могут различаться.

– А если… – Эдди замялся. – Если у Милли не получится?

Матушка вздохнула.

– Дом моей тетушки, может, и не слишком велик, но места в нем хватит всем. Да и в мастерской Милисента пригодится. Если ты решишь ее открыть. Но я все-таки надеюсь, что им удастся найти общий язык.